«Имейте любовь между собою»

В этом выпуске личными историями о людях, явивших в своей жизни истинную любовь к окружающим, к которой призывал Христос, поделились ведущие Радио ВЕРА Константин Мацан, Кира Лаврентьева, Наталья Лангаммер, а также наш гость — клирик Белгородской епархии протоиерей Максим Горожанкин.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева, Наталия Лангаммер

---

К. Мацан

— Светлые истории рассказываем мы, как всегда, в этом часе, по понедельникам на волнах Радио ВЕРА, и не только на волнах Радио ВЕРА, но еще и в видеоверсиях «Светлых историй», которые вы, — дорогие друзья, здравствуйте! — можете смотреть на сайте radiovera.ru, на страницах Радио ВЕРА в различных социальных сетях, например, во «ВКонтакте», оставляйте свои комментарии, они нам очень нужны. У микрофона Константин Мацан, мои дорогие коллеги: Кира Лаврентьева, привет!

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Наталья Лангаммер, привет!

Н. Лангаммер

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И наш сегодняшний гость, протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии. Добрый вечер.

о. Максим

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Вы сегодня дебютант в программе «Светлые истории», я поэтому очень рад, что у нас новые лица возникают, хотя нашим слушателям отец Максим прекрасно известен, много раз мы встречались в этой студии в программе «Светлый вечер», но вот сегодня рассказываем истории, рассказываем истории на тему «Имейте любовь между собой» — очень чётко, очень узко, очень конкретно сформулированная тема. Истории о людях, которые в своей жизни явили истинную любовь к окружающим, к которой, собственно, призывал Христос. В общем-то, у меня есть представление, что всё Радио ВЕРА в своём совокупном составе всех программ — это истории о таких людях, живших раньше, живущих сейчас, приходящих в студию, но вот сегодня то, что нас особенно поразило в сердце, когда мы думаем о людях, которые между собой имеют любовь, мы вот будем об этом рассказывать истории, и, как говорят, их есть у нас. Отец Максим.

о. Максим

— Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. Тему взяли безграничную, и слава Богу, важно понять нам значимость самого явления любви между собой. И мне всегда нравился такой формат, который воплотил как нельзя лучше наверное, владыка Тихон (Шевкунов) — «Несвятые святые», это истории людей, праведников, которые вроде как в иконостас очередь не занимали, да и никто из святых не занимал. И вот я хотел... Да я, наверное, расскажу и о том, и о том человеке.

К. Мацан

— Да, можно обо всех рассказать, потому что у вас, как у пастыря, наверняка много историй про людей, которые имеют любовь.

о. Максим

— Нестандартный человек, который мне встретился, я о нём как-то, по-моему, упоминал вскользь в одном из «Светлых вечеров», вот с первого взгляда и не скажешь, что это человек про любовь, а на самом деле любви безграничной. В Священном Писании хорошо сказано: «да поминайте наставников ваших», у нас в епархии был такой священнослужитель, игумен Серафим (Лебедев) его звали, он был учеником архимандрита Серафима (Тяпочкина), известного старца, духовника. И человек, на первый взгляд, такой воинственный, где-то даже враждебный. Был такой журналист, он фильмы разные снимал, я уже забыл его фамилию, и вот он делал фильм про исповедь, и у него было два священника в фильме про исповедь: «хороший» и «плохой» батюшки. Вот «хорошим» батюшкой был отец Артемий Владимиров, ну, все мы знаем отца Артемия, да? А «плохим» батюшкой был отец Серафим, который на исповеди там кого-то...

К. Мацан

— Ну, хорошая история вообще.

о. Максим

— Мы, когда это все увидели, конечно, от души посмеялись, и сам отец Серафим, мне кажется, с этого дела посмеялся, но вот он такое впечатление производил. Серый короткий подрясник, крест с украшениями, в котором не было ни одного камня, человек — полный нестяжатель, там после смерти коробка его вещей осталась: Евангелие и монашеский пояс. Удивительный человек. Как я с ним познакомился: мне дали задание от «Белгородских епархиальных ведомостей», мы книжку делали, она вышла, издана — об отце Серафиме (Тяпочкине), и надо было собрать интервью, ну а кого брать интервью об отце Серафиме (Тяпочкине), как не у ближайшего ученика, келейника, постриженика, и еще вот он рядом, вот Преображенский кафедральный собор, он там клирик, а вот семинария за углом. Ну, то есть вот иди, там отец Серафим исповедует, и у него интервью возьмешь. Но надо же договориться еще. Отец Серафим имел обыкновение на своей машине после всенощного бдения бабушек по очереди партиями развозить по домам, хотя сам уже был человеком такого солидного возраста, и наше знакомство с ним началось с того, что он меня чуть не задавил. «Стой, дурак, куда прешь!» — услышал я из автомобиля...

К. Мацан

— Из уст святого.

о. Максим

— Да, из уст святого отца. Ну а потом я узнал, что отец Серафим вот такую добродетель имел, но скользя к его машине, я действительно поскользнулся, чуть под колеса не угодил, он сказал мне: «Завтра после службы приходи». Он поисповедовал людей, а потом начал исповедоваться мне. Это, конечно, до сих пор вот мурашки по коже...

К. Мацан

— Исповедоваться в прямом смысле слова?

о. Максим

— Это было интервью, но оно было как исповедь, были такие воспоминания... Там по факту, может быть, все обычно, на диктофон я писал, потом переслушивали, но вот об отце Софронии (Сахарове) кто-то писал, что «вот мы сели с ним рядом на лавочку, и я понял, что такое святость». Мотовилов, наверное, такое испытывал, когда с батюшкой Серафимом Саровским на пеньке сидел. Вот и мы с отцом Серафимом сели, в алтаре собора какой-то ремонт, жужжат дрели, шуруповерты, и он начинает рассказывать о своем духовном отце и просто плачет. А потом я начал у него исповедоваться. В духовные чада я не набивался, стиль исповеди был понятен, меня устраивало то, как он исповедует, ничего там страшного не было, особых вопросов он не задавал, потому что был опыт разного соприкосновения с духовниками, и был такой тоже прекрасный опыт исповеди у меня, об этом, я думаю, тоже уместно рассказать. Был батюшка, который любил давать поклоны за каждый грех, там говоришь: «Осуждал». — «Пять поклонов». «Завидовал». — «Десять поклонов».

К. Мацан

— Какая-то еще градация есть.

о. Максим

— «Гордился». — «Пятнадцать. Еще грехи есть?» — «Больше нет». — «На сегодня хватит поклонов». И отец Серафим в этом смысле, он слушал, действительно, как свидетель, «аз же точию свидетель есть» — это вот точно про него. И потом какие-то грани личности, они просто открывались. Выйдя за штат по состоянию здоровья — у него рак мозга был, человек в любое время суток ему позвонит, он садился и ехал кого-то причащать. И многие священники вот так приезжали к нему исповедоваться, хотя он не был ни духовником епархии официально, ни настоятелем, ни председателем отдела епархиального, и когда он скончался, на похороны вся епархия съехалась. Вот такой, действительно, несвятой святой. И почему эта история у меня первая — мне вот в этом видится любовь, «тяготы носите, да исполните закон Христов». Вот такой нестандартный человек, с виду даже сумбурный где-то, он на самом деле при ближайшем рассмотрении открывался, как подлинный христианин, и вот это самое главное. Как скажет настоятель собора, отец Олег, в воспоминаниях: «Я видел отца Серафима разным, но ни разу не видел «святым».

К. Мацан

— Интересно.

о. Максим

— Это очень верно.

К. Лаврентьева

— Слушайте, отец Максим, спасибо вам огромное. Ещё раз подтверждает ваша история, что, конечно, святые — это нестандартные люди, вполне возможно, очень сложные в общении, и, может быть, даже местами неприятные. Я читала у кого-то, что святой человек, он очень неудобен, он крайне неудобен для окружающих, ну, потому что он живёт уже по небесным законам, а мы всё ещё живём в своей жизни.

К. Мацан

— Потому что он обличает нас.

Н. Лангаммер

— Я сразу подумала про отца Дмитрия Смирнова.

К. Лаврентьева

— Я тоже про него, кстати, подумала.

Н. Лангаммер

— Про него, да? Потому что отец Дмитрий Смирнов, мне кажется, вот исповедь у него у меня была, даже не исповедь, а разговор, было ощущение, что это просто трепанация черепа, так ты-дыщ! Зато оно как бы вот ставит всё на место. Очень неприятно, ходишь потом, я даже поехала на него жаловаться, да...

К. Лаврентьева

— Но при этом ты же, по-моему, рассказывала, что очень много любви, вот когда надо было дать любовь, он столько её давал...

Н. Лангаммер

— Вот этого я не ожидала, потому что он такой пророк! Я живу рядом с этим храмом, я ходила часто, и он такой вот стоит проповеди, и вдруг детский крик, и детский крик так вдоль икон перемещается, вдоль стен храма. И он начинает тише говорить, тише, тише, тише. Потом он говорит: «Вот она ходит с ребёнком и ей же совершенно без разницы, что никто ничего не слышит». Я не знаю, слышала ли она, но он обличал постоянно, мужчин — «А вы чего сюда пришли в воскресенье, вам чего, не спится?» И вот этот вот постоянный разговор, и он был жёсткий, его боялись, я даже старалась на исповедь не ходить. Но когда у нас там произошла такая ситуация, он мне помещение давал для жизни журналистской, для монтажа каких-то программ, и когда он вынужден был это помещение забрать под дом причта или что-то там другое, он передо мной извинялся, гладил меня по голове и целовал в макушку, и это была такая любовь, и мне так как-то и неловко было...

К. Лаврентьева

— Ну вот! А он же очень жёсткий, многие просто возмущались: «Что это? Это возмутительно!»

о. Максим

— Видео помню его: «Сынок, ты уже в аду». И таких нарезок очень много.

К. Лаврентьева

— Ну просто говорят, что «ведь христиане — это же любовь, вот они должны излучать нескончаемую совершенно какую-то такую эйфорию, граничащую с повышенной радостью», а ведь истинная святость, она бывает очень разной. Бывает и действительно, такая откровенно радостная, а бывает такая, что сначала тебя обожжёт, а потом ты понимаешь, с кем ты дело имел.

К. Мацан

— Мы сегодня рассказываем светлые истории. Мы — это сотрудники Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги: Кира Лаврентьева, Наталья Лангаммер, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость, протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии. Но у вас, отче, ещё какая-то была, я так понимаю, вторая история, да?

о. Максим

— Да, она более общая. Она моя, с одной стороны, личная, я её хотел в первую очередь рассказать, она про владыку Антония Сурожского. Мне было лет десять, когда я в храм начал ходить, и, как ни странно, первая книжка, которая попалась на глаза — «И будут двое одна плоть», про любовь, да? И вот те строки, которые написаны были в этой брошюре, они как-то и запомнились почти наизусть. Мне кажется, как никто прекрасно сказал о любви владыка Антоний — как об узнавании другого человека. Вот в опыте любви это узнавание у кого-то происходит, а у кого любви нет, и не узнаешь никогда. Владыка пишет, когда один человек другому говорит: «Ты понимаешь, она прекрасна». Тот говорит: «Да нет, обычная». А человек смотрит глазами любви. И вот мне эта книга попалась на глаза, я её прочёл, и в принципе, с неё началось моё воцерковление, по стопам любви владыки Антония, всё это привело к тому, что были прочитаны все его книги, и ещё при его жизни на учёном совете семинарии Белгородской даже вопрос ставился: а можно ли ещё при жизни человека писать о нем курсовую? У меня курсовая работа была «Пастырско-миссионерское служение митрополита Сурожского Антония в инославной среде», вот он ещё был жив. Такая короткая история, но замечательный человек владыка Антоний.

К. Мацан

— Ой, ну я про владыку Антонию вообще готов бесконечно слушать. Так, а вот скажите мне, милые дамы, у нас будет сегодня история про то, как любовь может быть строгой, а не мягкой?

К. Лаврентьева

— Ну, у меня другое немножко.

К. Мацан

— Ну, рассказывай.

К. Лаврентьева

— Вы, отец Максим, рассказали про владыку Антония, я пришла сюда с другой историей, но я расскажу чуть-чуть, буквально ещё одну. У нас на программе была Фредерика де Грааф небезызвестная, близкое чадо духовное владыки Антония, которая вообще, как мне кажется, переняла от него часть даров. В её случае произошла некая такая передача благодати, как принято говорить у афонских старцев, когда от старца к ученику переходит какая-то часть его личности, можно даже так сказать. И когда мы с Фредерикой сдружились, не побоюсь этого слова, мы начали с ней общаться, встречаться, спасибо ей огромное, потому что я понимаю, что таких, как я, наверное, у неё было множество, желающих с ней встретиться и пообщаться, но у меня действительно был такой кризисный момент, у всех бывают какие-то внутренние вопросы, я искала ответы на них, и мы с ней много беседовали...

о. Максим

— Она в России живёт?

К. Лаврентьева

— Она в России живёт, она работает в первом московском хосписе, она на самом деле помогает людям умирать, если можно так выразиться, она является последним таким человеком, который сидит с умирающим.

Н. Лангаммер

— Собственно, как владыка Антоний.

К. Лаврентьева

— Да, абсолютно. Она очень трезвая, в ней очень много любви, и она видит каждого человека как лучшего. Вы знаете, вот как мы, христиане, должны: вот перед тобой человек, и он в данном случае для тебя главный человек, он главный твой ближний. И вот из всех её бесед, если бы у меня спросили: что тебе запомнилось больше всего? Я скажу, что на первом месте её фраза, она говорит: «Если у тебя случился духовный кризис или у тебя трудности в духовной жизни, или трудности в твоей обычной жизни — (хотя, как правило, это очень связано) не обесценивай предыдущий опыт даров и благодати, которые Господь тебе давал. Если ты сейчас ничего не чувствуешь, молишься насухую, тебе трудно, у тебя болит душа — не надо говорить, что «вообще ничего не было, а тогда вообще мне всё показалось», потому что это именно и есть хула против Бога, которая ведёт к отчаянию.

о. Максим

— Самообнуление.

К. Лаврентьева

— Да, то есть нельзя, не надо ничего мазать чёрной краской и сохранять верность Христу, вот она говорила всегда мне. Это известная история, но из её уст она, конечно, звучала особенно ценно. Она говорит, что даже если ты ничего не чувствуешь, и в данном случае это касалось тогда не меня, мы с ней в принципе вели эти разговоры, и она говорит: «Даже если человек ничего не чувствует и ему даже кажется, что он веру почти свою не чувствует — нужно сохранять верность Христу, ты Его когда-то выбрал». То есть, понимаете, это как в супружестве: любовь пропала, но когда-то же она была, значит, она вернётся, а ты должен по возможности со своей стороны делать всё, чтобы сохранить верность своему выбору, и это очень круто. А история моя на самом деле вот о чём. Много таких, наверное, женщин мы знаем, добродетельных и жертвенных, но эта история меня глубоко поразила, удивила, это двоюродная бабушка моего мужа из уст в уста она переходит, зовут её Ольга Николаевна, и совершенно потрясло меня это, чем потрясло? Эта женщина, которая по каким-то причинам не вышла замуж, не родила детей, она была преподавателем в школе, и она всю себя посвятила детям. Во-первых, она совершенно каждого ребёнка окружала любовью, заботой, она нянчила детей своей сестры, Нины Николаевны, это мой свёкор и его сестра, она всё время была возле его семьи, она пятнадцать лет ухаживала сама за своей умирающей мамой, то есть по нынешним меркам это даже, если честно, представить сложно. Никаких сиделок ещё тогда не было, как-то это было не принято, особой помощи у неё не было, ну и она, как необременённая семьёй, как-то вот с молчаливого, в общем-то, решения всей семьи, стала тем человеком, который ухаживал за мамой. И особенно меня трогало, когда на Новый год, на Рождество тётя Оля, (муж её называет «тётя Оля») получая свою копеечную пенсию, она что-то с неё покупала детям и раздавала эти киндер-сюрпризы, а в 80-х, в 90-х это было просто что-то невероятное, эти киндер-сюрпризы, и раздавала вот эти вот жвачки, шоколадки, конфетки. И, вы знаете, я её не знаю, незнакома с ней, она умерла до моего появления в семье моего мужа, но меня чем эти истории удивляют, я каждый раз, когда слушаю о таких людях — Царство Небесное рабе Божьей Ольге и Нине уже теперь, Сашина бабушка тоже умерла, достойнейшие были люди, очень высокого духа — я, когда слушаю о таких, в общем-то, подвигах, ну иначе это не назвать, я каждый раз грущу о себе, потому что почему-то те люди, которые были лишены Церкви, лишены постоянного Причастия — она потом, кстати, пришла к вере и причащалась, и умерла как христианка, — лишены того, что у нас в изобилии, они были намного крепче нас, у них не было такой душевной немощи, как у нас. Мы не способны, ну я не буду обобщать, я буду говорить за себя — не способны на десять процентов того подвига, который несли наши бабушки, наши прабабушки, да наши мамы на самом деле. Ну, то есть хочется, чтобы было наоборот, у нас есть церковь, а у них церкви не было, у нас есть Причастие, а у них Причастия часто не было, у нас есть Таинства, у нас есть возможность пить из источника открытого и при этом не озираться и не выцеживать комара из своих мелких жизненных обстоятельств, которыми мы якобы недовольны. То есть это такая глобальная проблема современного человека, у него есть изобилие, у него есть всё абсолютно но нет внутренней крепости, нет камня, на котором он стоит, этим камнем должен быть Христос — вот о чём я думала, когда шла на эту программу, вот о чём я хотела поговорить, потому что лично меня это очень беспокоит, некая такая вот расслабленность, что ли, собственная, по сравнению с тем поколением, которое было ещё тридцать лет назад. Вот, друзья, пожалуй, на этом моя патетическая речь подходит к концу.

К. Мацан

— Грустная история.

К. Лаврентьева

— Нет, про тётю Олю очень светлая. Вы знаете, человек принёс плоды любви такие, что они живут. Вот я её не знаю, а я о ней знаю, мои дети её никогда не видели, они все знают, что вот была тётя Оля, понимаете. То есть это человек, который свой мир вокруг себя сделал совершенно стопроцентным раем, маленьким раем и царством любви, но это фактически задача каждого из нас. Я тут, конечно, скорблю, что у нас пока ещё нет таких способностей, но верю, что рано или поздно мы их всё же обретём, так что давайте мою такую речь, местами скорбную, осветлим и сделаем обнадёживающей.

К. Мацан

— Мне в этом смысле всегда очень интересно, как люди, допустим, моего поколения смотрят на людей старшего поколения, на супружеские пары, которые много-много-много лет прожили вместе, причём мы смотрим, я смотрю, и видишь два очень тяжёлых характера, иногда очень скверных характера, и вот я сплошь и рядом встречаю сейчас среди молодых (ну, я себя тоже немножко пока считаю молодым) людей такое мнение: «ну а чего, надо было развестись, чего мучиться-то?» И нет аргументов, которые убедили бы, что — ну вот люди прожили вместе всю жизнь, и это был некоторый их подвиг любви, и мы не можем понять, почему для них это любовь, но это любовь. Вот у меня есть пример, когда моя знакомая близкая лет десять назад с семьёй переезжала за границу, причём по причинам таким, в большей степени медицинским, но она переживала, что вот я уеду, и родители, которым по пятьдесят пять лет примерно было тогда, в этом районе, вот они как бы разойдутся, потому что у них, кроме заботы о младшем поколении, как будто общих тем не осталось, «они друг друга не любят», — говорила она духовнику. Он говорил: «Да любят, любят». — «Ну как так? Так люди не любят!» — «Да ты не понимаешь, они именно так друг друга любят». И действительно, она уехала, и ничего плохого не произошло, и сейчас прекрасно папа с мамой в своём возрасте вместе живут, и там нет никаких поводов как-то это ставить под сомнение, но нам трудно понять, что вот такая вот у них любовь. Может быть, мы до их возраста доживём и поймём, как это и почему.

К. Лаврентьева

— Ну вот отец Максим говорит, что святость бывает разная, он с этой историей сюда к нам и пришёл, также и любовь, видимо, бывает очень разная.

о. Максим

— Помните эту картинку: дедушка с бабушкой на лавочке сидят, он отвернулся, а сам зонтик над ней держит?

К. Лаврентьева

— Точно! Кстати, классная картина, типа поссорились, но зонт он над ней держит.

К. Мацан

— Пересказывали мы в эфире эту историю, которую, кажется, рассказывал где-то отец Фёдор Бородин, не про себя, а про своего друга-священника, когда молодой человек женился на девушке, потом рукоположился, стал священником. Через какое-то время его встречают, спрашивают: «Ну как ты?» — «Ой, — говорит, — ужасно, я такую ошибку совершил, вот вообще. Мы такие разные, я этого не понимал, ну просто цапаемся каждый день, ну а куда деваться? Уже никуда не денешься, будем жить». Через десять лет встречаемся: «Ну как вы?» — «Очень тяжело, я прямо не знаю вообще, что делать, но мы, конечно, как-то смиряемся, пытаемся друг друга не раздражать, побольше молчать, ну надо как-то вот жить дальше». Через двадцать лет: «Ну как дела?» — «Она умерла, и мне так плохо, я просто не понимаю, как я буду жить без неё, потому что это самый близкий для меня человек, самый дорогой». Вот какая-то тайна любви, каждый раз индивидуальная, уникальная. Меня такие истории поражают.

К. Лаврентьева

— Ну мы все запинаемся постоянно, и это такая боль на самом деле, чем дальше живёшь, тем понимаешь, что мы вообще не умеем любить, не способны, мы все больны насквозь, и вылечить нас может только Господь, и больше вообще ничего. Вот чем бы ты ни пытался там себя лечить, это всё имеет временный эффект.

К. Мацан

— У нас в программе на Радио ВЕРА был в своё время разговор с Антоном и Викторией Макарскими в этой студии, и Антон такую потрясающую вещь сказал, они же много вообще о семейных отношениях, Антон с Викой говорят, и что-то такое Антон говорит про Вику, про ссоры семейные: «Да, убить иногда хочется, развестись — нет». (смеются) Мы продолжим рассказывать светлые истории на Радио ВЕРА после небольшой паузы, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА мы продолжаем рассказывать, как всегда, по понедельникам в этом часе, и не только на волнах Радио ВЕРА, я напоминаю, что «Светлые истории» — одна из немногих программ на Радио ВЕРА, которые можно не только слушать, но и смотреть на наших аккаунтах в социальных сетях, например, во «ВКонтакте» или на сайте radiovera.ru. В студии сегодня мы, ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги: Наталья Лангаммер, Кира Лаврентьева, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость — протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии, и мы рассказываем истории на такую простую тему о любви между людьми, о том, когда люди, действительно, своей жизнью, своим примером явили эту любовь, к которой нас Христос и призывает. Наташа, твой черёд.

Н. Лангаммер

— Я, в продолжение Кириной истории, может быть, градус сейчас понижу, но про то, что порой человек ведёт себя по-христиански, может быть, даже не задумываясь про это, я хочу рассказать про своего коллегу, с которым мы сняли не один фильм, и у нас какой-то такой творческий союз получился, очень тёплый, абсолютно дружеский, творческий, когда мы что-то монтируем, никого не пускаем в аппаратную, то есть мы можем выбирать сидеть в музыку, и так: «Да, ага, сюда!», то есть без слов такое понимание, это чтобы было понятно его отношение ко мне, такое вот какое-то профессиональное уважение и тепло. И вот был момент, когда я закончила киношколу Митты, мне надо было, я даже не ожидала, что там такая будет задача — снять за две недели дипломный фильм игровой. И денег ноль, то есть киношкола ничем, в общем-то, особо помочь не могла, подсказала, где технику арендовать, но мне это ничего не дало. Я кинула объявление, что — «ребята, кто хочет бесплатно православный фильм снять...» Ну, о чём я ещё могу снимать, естественно, про что-то православное. И пришло пятьдесят человек на кастинг — никто не понял, потому что кастинг мне разрешили провести в студии «Амедиа», и люди приходили, и мне говорят: «А что это к тебе вот этот пришёл, вот этот, а на что они пришли?» Я говорю: «Ну потому что в объявлении было: «добрый фильм», и люди шли вот на «добрый фильм».

К. Мацан

— Известные актёры пришли?

Н. Лангаммер

— В общем, они были, может быть, не первого эшелона, но там удивлялись, что приходили такие актёры, и не только актёры, но и какой-то персонал технический. И пришёл один оператор, я не помню, как мы с ним познакомились, и он сказал, что он хочет снимать, а с каждым же надо договориться и найти его личную мотивацию, очень классно сказал Митта Александр Наумович, что «режиссёр — это Колумб, который мечтает открыть Америку, а вся команда хочет назад домой, и вот надо каждого из этих людей замотивировать, чтобы это была его личная задача, его личный фильм, будь это костюмер, гример, неважно, оператор». И вот этот вот оператор, назовём его Коля, он захотел снять фильм, вот это была его мотивация — снять фильм, и мы начали с ним снимать, а Димы не было в Москве в этот момент, и я понимала, что без Димы мне тяжело, но его не было, и вот мы начали снимать с этим Колей, и я так по съёмке смотрю, что он, ну совсем креативный...

К. Лаврентьева

— Слишком креативный.

Н. Лангаммер

— Да, как-то он очень по-своему видит, очень авторски.

К. Мацан

— «Совсем креативный» — это я запомню.

Н. Лангаммер

— Да, совсем креативный, и как-то я уже, когда увидела, как он там крадётся вдоль пианино в жёлтой кофте, а операторы всегда в чёрном работают, я поняла, что нам совсем весело будет, потому что отражение идёт в кадре. И, в общем, Дима вернулся, и я — «Дима, давай что-то делать», и на следующий съёмочный день, там нам дали офис, где можно было снимать один день, и Дима приехал со своей техникой, две камеры поставил, и мы снимали, то есть я в полёте: «А давайте так, а ещё дубль!..», я там с актёрами работаю, я вся вот в этом, Дима снимает, и Коля снимает. Закончились съёмки, начался монтаж, мы с Димой сидим, он ещё монтирует со мной вместе, мы разбираем исходники, и я вдруг на одном плане вижу на Димином: шикарно поставлен свет, всё красиво, вот она, картинка, и вдруг перед его камерой так вот спиной проходит Коля с палкой, со стедикамом, я говорю: «А это чего такое происходит-то?», потому что операторы, как правило, договариваются, то есть одна камера справа, другая слева, там общий план, крупный план, иначе смысла нет в нескольких камерах. И он говорит: «Ну, ты понимаешь, он снимал свой фильм, то есть он отказался со мной работать в тандеме». Я говорю: «А как ты это делал?!» Он говорит: «Ну, как-то». И удивительно, что он мне об этом не сказал, я не знала, что у них прямо острое такое вот столкновение мотиваций, и у меня такое ощущение, знаете, что я такая: ля-ля-ля-ля-ля, иду такая, прыгаю с бантиком, а Дима сзади грейдером идёт и собирает все косяки, где там вот что-то такое происходит — молча, вот так по-мужски и молча, и для меня это абсолютное проявление любви, потому что никакого конфликта не произошло на площадке, и на премьере все радовались, и все были там дружны, и для меня это такое вот проявление человеческого, во-первых, ответственности, во-вторых, просто тёплого отношения к коллегам, и в принципе, ему важен мир между всеми. Вот это первая история, которую я вспомнила про Диму, и думала, что мне ещё откликается такое про любовь, какой-то ещё тёплый человек у меня в жизни встречался, кто это, кто это? И вспомнила я, как, когда наша община перешла в другой храм, в Митинский, мы вошли первый раз в этот храм, и нам навстречу бросился человек очень забавный какой-то такой, у него на голове шапка волос, как одуванчик — «Здравствуйте!» Я думаю: он знает, что ли, нас, что так радуется, то ли он похлопотал, чтобы мы сюда пришли? Ну, то есть непонятная радость какая-то такая. И на следующий день было крещение, он нас в трапезной посадил, и вот я думаю: ну хорошо, есть здесь один человек, к которому точно можно подойти, мы люди новые, но хоть кто-то как родной, такое от него тепло. И он такой какой-то весь в полёте подойдёт, жену свою обнимет, поцелует при всех, она как-то так даже немножко стеснялась, такая детскость, может, даже где-то нелепость какая-то.

К. Лаврентьева

— Юродство некое такое, да?

Н. Лангаммер

— Нет, ты знаешь, искренне, вот абсолютный ребёнок, там где-то на фотографиях он с языком высунутым, и я...

о. Максим

— Но при этом есть жена, я удивился.

Н. Лангаммер

— Да, и при этом есть жена.

К. Мацан

— Святая женщина.

Н. Лангаммер

— Да, потому что, как я потом узнала, он постоянно сидел с бродягами где-то, выслушивал их, приводил их в трапезную, чем всех, в общем, смущал, потому что, как христиане, мы их должны принять, но вообще-то как бы сидел с людьми, которые в храме, знаете, всем вот рассказывают свою тяжёлую жизнь, и все от них так это подальше. Он с ними часами сидел, и жена его, конечно, на пределе кипения была, он ещё плюс учился в семинарии, там как-то и не очень зарабатывал, и вот это всё кипело, но любовь у них была бесконечная, такая любовь тёплая. И вот мы сидим как раз с Димой на монтаже, я смотрю какие-то ленты новостей, и вижу там, значит, вот это: Гоша, Гоша, и человек, спасая бомжа, погиб под поездом — это тот Гоша, с которым мы вчера сидели в трапезной! То есть эмоции были просто через край — как, что произошло?! Ну, я думаю, эта история известная: он увидел, как человек спрыгнул на рельсы, он прыгнул его спасать, стал заталкивать под платформу, а человек этот как бы не очень хотел заталкиваться, оказывается, для него это был такой привычный маршрут, он там часто бывал, у него, я так поняла, какая-то ямка была под платформой, но он был пьян в тот день, он вообще не понял, что от него Гоша хочет, ну, то есть он успел туда, а Гошу вот поезд протащил, и он погиб.

К. Лаврентьева

— Напомни его фамилию.

Н. Лангаммер

— Великанов, Георгий Великанов. И вот когда это произошло, я увидела фотографии его, как он причащается, с каким лицом — это, я вам скажу, вообще ни разу не детскость, это какая-то великость, это просто лицо серьезнейшее, глубочайшее, тогда я узнала, сколько он трудов богословских написал, какого уровня это был интеллект, я так понимаю, что у лучших пастырей Москвы его родители окормлялись, и он рос в глубокой вере. И на поминки к нему, на отпевание пришло столько людей, и причем пришло не просто в храм, а каждый пришел с цветами, и каждый пришел к Гоше, и плакали стояли все, и очень красивые были песнопения, которые он любил, такие разные, я таких даже не слышала, и знаете, и поверх толпы я только вижу: митры, митры, митры, сколько там было митрополитов, протоиереев, я не знаю, сколько людей служило. Вот это был человек, который меня лично согрел, несколько дней общения с ним — это какая-то фантастическая история, мы тоже пытались про него снимать что-то, может быть, мы сделаем фильм. А потом, уже на трапезе после, кто-то сказал, что Гоша приснился в белом и почему-то с младенцем на руках, у них же с Наташей не было детей, и тут мама его вскрикнула — оказывается, у них умер ребенок в младенчестве, до Гоши который был. А потом я встретилась тоже с его мамой, мы что-то разговорились в парке, и она говорит: «Наташенька, ну мне надо вот ехать», а мне надо было в поликлинику, чуть ли не в другой район, и я сижу, думаю: ну как вот я ее отпущу, ножки больные... И говорю: «Ну давайте, я вас подвезу». — «Да ты что, тебе неудобно». Говорю: «Давайте, я вас подвезу», думаю: ну и ладно с этой поликлиникой. Она мне говорит адрес, мы с ней едем, и я паркуюсь около входа в поликлинику, куда мне надо было, я такая: «Гоша, спасибо!» Ну, то есть вот люди, которые с ним общались, многие свидетельствуют, что он рядом, он очень рядом, и мне кажется, это какая-то уже такая, знаете, любовь в абсолюте, вот эти несвятые святые.

К. Мацан

— Одна знакомая моя, ну и по большей части вот Георгия Великанова, рассказывая о нем, вспоминала, меня одна деталь так очень зацепила, что по ее словам, например, в ней так вот облик Георгия отпечатался, что это человек, который все время следил и хотел, чтобы люди были все вместе, вот делать что-то всем вместе, там яблочко скушать — давайте на всех поделим, куда-то идти — всем вместе, такое какое-то желание — «будьте все едины», по Евангелию. И я потом подумал, что, во-первых, это очень здорово, это очень по-настоящему, по-евангельски, а еще это очень сложно, и на самом деле, такой современный человек, индивидуалист, вот я, этому очень сопротивляешься. У Сергея Фуделя была такая мысль, что, может быть, самое сложное в Церкви — это вот осознать себя единым с этой бабушкой, которую ты не знаешь, но вы с ней вместе к этой Чаше стоите, и вы в одном Теле сейчас, и отнестись к ней, как к ближнему по-настоящему, какие-то барьеры убрав, это очень сложно. И вся наша культура, жизнь наша, наоборот, диктует как бы отгораживаться, там мои личные границы, моё, а вот человек, который, как Георгий, по-настоящему, не просто там хотел или призывал, а жил так, что вот все вместе, вот эти границы давайте мы уберем и будем все едины, как Господь един в Троице — это вот настоящий шаг к святости, и это пример того, как это может быть на практике среди нас.

Н. Лангаммер

— Там таких проявлений было достаточно, он же в принципе должен был стать священником в ближайшем будущем, и люди, которые уже потенциально чувствовали себя его чадами, они оказались абсолютно потеряны, то есть это были слезы, непонимание, куда дальше идти, и не только потеря Гоши, как друга, но потеря уже, как вот будущего пастыря, к которому они были очень привязаны. Он, конечно, был совершенно удивительный, на какой-то другой высоте, он мог то, что не могли мы, и это было легко, начиная с того, что вот сидеть, выслушивать какого-то зануду в храме (ну простите), и заканчивая тем — а что вот мог человек думать, когда он прыгал на рельсы? Ну, то есть о чем мог думать человек? И вот это обсуждалось, и только вот, может быть, он видел свет Христов. Ну я не понимаю, инстинкт самосохранения как-то должен работать! Может быть, надо было рассчитать по-другому, в другую сторону толкнуть, я не знаю, я сейчас размышляю, как мирской человек абсолютно, что было с Гошей в тот момент — ну вот это христианство, это любовь.

о. Максим

— Знаете, у меня вот такой вопрос ваши рассуждения навеяли, недавно перечитывал житие отца Иоанна Кронштадтского, вы понимаете, какой в быту был отец Иоанн Кронштадтский, и как было непросто его супруге с ним жить. Вот человек, который мог на лавочке с бомжом посидеть, с алкоголиком, исцелить его от пьянства, а потом ещё совершить над ним хиротонию в диаконы в собственный собор, такое тоже было. А по поводу того, о чем думал, вот такой эпизод пишет отец Иоанн в дневнике: «Господи, спасибо Тебе, что Ты исцелил эту девочку, я ходил к ним в квартиру десять раз, и Ты услышал меня». А в житии написано, там девочка умирала от менингита, и представьте, десять раз ходил! Один раз пошёл, второй раз пошёл, третий, шестой, седьмой, там, наверное, все окружающие сказали: «ну, дурачок», десять раз ходил и — «Спасибо, Господи!» Вот это любовь, вот это святость.

К. Лаврентьева

— Величайший святой отец Иоанн.

К. Мацан

— Мы сегодня рассказываем светлые истории на Радио ВЕРА, мы — это ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги: Наталья Лангаммер, Кира Лаврентьева, я Константин Мацан, наш сегодняшний гость — протоиерей Максим Горожанкин, клирик Белгородской епархии. И вот мы сейчас вспоминаем разные истории, я тоже как-то недавно вспоминал про человека, который прямо очень точно попадает в сегодняшнюю нашу тему и в чём-то подхватывает и предыдущие истории, это не про то, как человек просто явил любовь, а про то, как поиск любви привёл человека ко Христу, вот поиск подлинной любви, причём любви не в смысле отношений мужчины и женщины. Это история моего старшего коллеги, я всё-таки, наверное, не буду называть его имя, хотя кто знает, тот поймёт, назовём его условно Александром, почему не буду — потому что все-таки буду, видимо, достаточно вольно пересказывать факты его биографии и скорее буду говорить о том, как я это услышал, как я это воспринял в его пересказе и для меня это стало таким примером. Человек — журналист, который в юности был толстовцем и анархо-синдикалистом, и уже в самом этом видно, что человек неравнодушный и как бы искавший какой-то формы человеческих взаимоотношений, очень сильно связанных с общинностью, с некоей взаимовыручкой, вот анархо-синдикалисты, то есть анархизм, идея некоей общинности, вот мы должны построить маленькие общины, в них жить, друг с другом взаимодействовать, всё это было увлечение юности, и толстовство, тоже эта идея общинности, взаимопомощи, что человек для человека что-то значит, вот мы вместе как-то выстраиваем свои отношения на основе каких-то моральных правил, которые у нас есть. И он был историком по образованию, потом работал журналистом, кстати, в профсоюзной газете, вот профсоюз — тоже идея союза людей, как нам обустроить жизнь вокруг себя, чтобы все друг с другом были в ладу. И вот он мне рассказывал, что меня поразило — что неким, может быть, первым шагом к его вниманию к Церкви и ко Христу, к Евангелию стало то, что — ну не удаётся выстроить в коллективе отношения на основе любви. Вот ты, может быть, сам и пытаешься — а он очень добрый человек по природе, — ты, может быть, сам и пытаешься как бы вот со всеми быть добрым, ласковым, всех понимать, строить эти отношения на основе любви, но не получается, ты не встречаешь ту реакцию, которую ты, как бы, ждёшь на свои проявления любви, ты встречаешь, может быть, неприятие, ненависть, скепсис, недоверие, но потом понимаешь, что и другой человек, он тоже по-своему как бы любит, но тебе не такая любовь нужна, ты тоже не можешь на неё откликнуться, и то, что для него проявление любви — для тебя какое-то, может быть, вторжение. Я сейчас фантазирую, я не знаю, что он чувствовал, но вот никакие для него человеческие усилия построить отношения в коллективе среди людей на основаниях любви не дают результата почему-то. И вот тогда, как я его во всяком случае услышал, ты неизбежно приходишь к мысли о грехе, что человеческая природа падшая, и что-то, что мешает даже самому твоему высокому намерению построить эти отношения на основе любви, и тогда обращаешься к Тому Единственному, Кто может этот грех преодолевать — ко Христу, в Котором нет греха, и понимаешь, что отношения взаимопонимания, взаимовыручки, близости, единства, они не могут быть построены на твоём личном усилии, если там нет Христа, если ты не уповаешь на Него, если в центре этого коллектива не есть Тот, Кто сам есть Любовь — Христос. И вот это, как я понял, было важным моментом для его воцерковления, и тогда отошло в прошлое толстовство, отошел в прошлое анархо-синдикализм, то есть запросы, которые были тогда у молодого толстовца и анархо-синдикалиста остались, а ответ оказался во Христе. И это могло бы быть неким таким умозрительным рассуждением, если бы я этого человека не знал лично, не работал бы с ним в одной редакции и не наблюдал бы случая, который меня потряс, я даже сейчас говорю, у меня слёзы наворачиваются. Я в разных редакциях работал, знаю, как в светских редакциях работают, и вот редакция журнала «Фома», конечно же, мы приходим на планёрку, что-то обсуждаем, и вдруг этот человек, которого я назвал условно Александр, говорит другому коллеге при всех: «Прости меня, вот я вчера вёл себя так, как не должен был себя вести. Кто знает, тот поймёт, прости меня». Я не знаю, о чём была речь, я знаю этого человека, как добрейшего, который вообще не может никого обидеть словом, но, видимо, что-то произошло, и я допускаю, что даже, может быть, что-то произошло такое, на что я, смотря со стороны, даже бы не подумал, что это стоит того, чтобы просить прощения, а для него это почему-то было важно, и при всех так вот покаяться, попросить прощения, не стесняясь и без рисовки... Знаете, мы тоже можем прощения просить очень так горделиво и как бы вот напоказ, но даже толики этого не было, это как-то вот тихим, вкрадчивым голосом, искренне глядя в глаза, и важно, что при всех. Тот ему отвечает: «Ну и ты меня прости». И вот он, пример, когда по-настоящему возможно строить отношения любви, когда в тебе есть Христос, сказавший на Кресте «Прости им, Господи» и говорящий о прощении, и есть вся церковная традиция, есть молитва Оптинских старцев, которые говорят: «Научи меня, Господи, молиться, верить, терпеть, прощать и любить, и просить прощения», когда есть Христос, как камень, на котором возможно эти отношения выстраивать по-настоящему. Вот человек искал любовь, как основу взаимоотношений, и нашёл её во Христе. И это одна история, а вторая, как бы продолжающая её, это короткий эпизод из интервью одного нашего современника — митрополита, наместника монастыря, его спросили: «А как вот вы решаете проблему, когда в монастыре братья ссорятся? Ведь наверняка тоже есть человеческие страсти, конечно же», и он рассказал то, что меня тоже потрясло. Он говорит: «Ну вот ко мне как-то пришли люди, две группы братии, у каждого из которых своя правда, и как рассудить мне, вот как епископу и как настоятелю?» И он говорит: «Я предложил: давайте вместе почитаем Евангелие». И они стали читать Евангелие, положенное на этот день, и как-то, прочитав Евангелие, вдруг поняли, что все проблемы ушли, вопросы отпали, ссоры больше нет. И для меня эта история, казалось бы, такая простая, монастырская, в чём-то патериковая, но вообще, на самом деле, я себя поймал на мысли, почему это так поражает, почему так меня поразило — как часто мы вообще воспринимаем Церковь и церковные предания как что-то, что: «ну это всё понятно, да, но! Но на самом деле мы же трезвомыслящие люди, давайте разберёмся там...» Как будто мы этому не доверяем, как будто я этого как-то обесцениваю, как будто я не верю, что это реальный источник, из которого можно питаться, как будто слова про Церковь, про Христа, про то, что в Таинствах, в Евангелии нам говорит Сам Господь, как будто для меня это просто слова.

К. Лаврентьева

— А там просто жизнь другая.

К. Мацан

— А не реальность, то есть как будто Дух Святой не действует реально в нашей жизни, как будто в богословских книгах Он есть, в Символе Веры я Его признаю, но всё-таки есть трезвый взгляд на вещи. А вот примеры и этого Александра, про которого я рассказал, и этого митрополита, просто показывают, что Бог Живой, и Он действует в мире, и Церковь живая, Церковь — это реальность, не которой даже можно доверять, а которой только и можно доверять.

Н. Лангаммер

— Костя, а можно дополнить, если есть ещё время? Вот мы сидим, пеплом так головы посыпаем прямо всю программу, а я вспомнила, когда мы с вами делали, и с Кирой, и с Костей проект общий, год мы проработали по благословению на ура, а через год у каждого какая-то маленькая правдочка обнаружилась, и я поехала к духовнику, который помогал по проекту, и он говорит: «Ну, вы год отработали, ты просила сделать сезон». Я говорю: «Да». — «Ну, так бери благословение на следующий». (смеются) Я взяла благословение на следующий, и вот тут я могу засвидетельствовать, какие вы, и Кира, и Костя, и какие-то были такие для меня абсолютные подвиги любви, когда вот я у вас училась этому...

К. Лаврентьева

— А мы — у тебя.

Н. Лангаммер

— Поэтому, Господь когда между, и когда мы делаем про Него и о Нём, и во имя Христа, оно вот действительно, Кость, как ты говоришь, знаешь, как вверх потянешь кисточку, что-то уходит, узелок — вверх, а все остальное вытягивается. Но это про Господа, это не про нас, наверное, история...

К. Лаврентьева

— Слушайте, ну, раз уж мы имеем счастье дополнить: ты, когда говорил про Евангелие, которое нужно прочитать вместе, о том, что вот есть евангельские истины, а есть наша жизнь, и вот как будто бы они плохо соединяются временами, это огромная боль какая-то невозможная, внутренняя шизофрения, дуализм какой-то, разделение, это неправильно, такого не должно быть. Наша задача, видимо, — всё время это соединять между собой с помощью Божьей. Вы знаете, вот ты рассказываешь про Евангелие, а я вспоминаю, как мы с тобой вели Светлый концерт, я никогда об этом не рассказывала...

К. Мацан

— Так!..

Н. Лангаммер

— Сколько интересного сегодня раскрывается.

К. Мацан

— На секундочку: дорогие друзья, 14 октября в Кремлёвском дворце Светлый концерт, уже баннеры по всему городу висят, вся информация на сайте radiovera.ru, приглашаем.

К. Лаврентьева

— Но это не наш специальный сюжетный ход по законам драматургии, я совершенно случайно вспомнила, а Костя просто грамотно по-журналистски ввернул. Да, действительно, приходите, пожалуйста, в Кремль на концерт Радио ВЕРА. Но я о чём хотела сказать: мы вели с тобой Светлый концерт уже в трагично известном Крокус Сити Холле, и не секрет, что площадка там тяжёлая, и не секрет, что там бывали очень разные концерты, и дух там такой, так себе, ну на самом деле, при всём уважении.

К. Мацан

— Мне понравилось.

К. Лаврентьева

— Да, Косте понравилось, но я человек, во-первых, женщина эмоциональная, во-вторых, тонко чувствующая, короче, Костя тоже тонко чувствующий, но он, по ходу, поадекватнее, что ли, потрезвее, не знаю, не понимаю до конца, но однозначно умнее. Но в чём, в общем-то, моё дополнение: мы пришли с Костей раньше туда, и я увидела весь этот огромный зал на семь тысяч человек, который вот сейчас, через несколько часов, будет на нас смотреть — это, конечно, вообще полный шок. Я вообще не понимаю, как можно было выдержать этот страх и ужас, который я тогда переживала. Я не знаю, было ли у тебя это, мы не разговаривали на эту тему. Но мы провели концерт и честно скажу, сначала, вот первые там несколько номеров, выступлений, он шёл с огромным скрипом, вот по моим внутренним ощущениям. Я видела лица, специально вглядывалась в них — лица зрителей, общую атмосферу зала (ну, так получилось, что я это считываю очень быстро, и это и крест, и дар, на самом деле) и общий какой-то дух в зале, он был просто невероятно тяжёлый, это была просто неподъёмная какая-то история, мы сидели вдвоём с Костей, как два маленьких человечка при семитысячной публике, и я не понимала, что происходит, то есть идёт концерт, всё вроде здорово, хорошие номера, а нет в этом во всём какой-то энергии, вот нет! И слава Богу, спасибо огромное нашему сценаристу Светлого концерта Алексею Дементьеву, который поставил отца Павла Великанова с Евангелием практически в начале, и минут через двадцать выходит отец Павел Великанов — кстати, фамилия «Великанов» у нас уже звучит сегодня второй раз в разных интерпретациях в течение «Светлых историй», — и он начинает читать Евангелие. И, вы знаете, я бы не хотела этого в себе искать и это не какие-то ощущения, которые я там в себе ловила —не приведи Господи, там было вообще не до этого, но я прекрасно помню, как он читает Евангелие, и как вот что-то меняется, и когда он ушёл со сцены, всё пошло легко, номера пошли легко, мы перестали запинаться, то есть, знаете, вот эта вот машина, которая с трудом, со скрипом заводилась, она просто побежала. И дальше уже люди там, они начали плакать в каких-то моментах, они уже начали остро, как-то очень живо реагировать, откликаться на каких-то выступающих артистов, на наши слова, то есть пошёл диалог — вот что я хотела сказать, пошёл диалог между нами и публикой! И тут, наверное, дело не в том, что ты тонко чувствующий или не тонко чувствующий, а в том, что когда ты сидишь на сцене, ты понимаешь, есть отклик зала или нет этого отклика, и вот этот отклик пошёл после Евангелия, и для меня это было тогда вообще супер каким-то свидетельством, о котором я вам сейчас рассказываю.

К. Мацан

— Классно, я не знал эту историю. Ну что ж, дорогие друзья, спасибо огромное, у нас сегодня всё-таки по-настоящему светлые истории получились, хотя мы рассказали об очень многих трагических вещах, но мы же говорили про любовь, а в ней есть всё. Спасибо огромное. Мои дорогие коллеги: Наталья Лангаммер, Кира Лаврентьева, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость, протоиерей Максим Горожан, клирик Белгородской епархии, рассказывали сегодня светлые истории. Мы обязательно продолжим это делать через неделю на Радио ВЕРА и смотрите «Светлые истории», видеоверсию их в социальных сетях Радио ВЕРА и на сайте radiovera.ru, оставляйте ваши комментарии, ваши истории, мы их читаем и внимательно собираем. Спасибо огромное, до новых встреч.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

Н. Лангаммер

— Всего доброго.

о. Максим

— Храни Господь всех.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Что это, если не чудо?». Священник Тимофей Чайкин
• «Страдания как лествица духовного восхождения»
• «Имейте любовь между собою»