У нас в гостях была координатор проекта «Общее Дело. Возрождение деревянных храмов Севера» Лидия Курицына.
Наша гостья рассказала, что сподвигло её вместо отпуска в Италии поехать в экспедицию по возрождению деревянных храмов Русского Севера, а позже — уйти с высокооплачиваемой работы в банке, чтобы появилась возможность посвящать больше времени проекту «Общее дело». Лидия поделилась, чем привлекают экспедиции по возрождению и сохранению храмов волонтеров, несмотря на те трудности, которые могут возникать, как такие поездки помогают людям сплотиться, а кому то — и обрести семью, а также могут ли стать волонтерами люди иной веры или атеисты, и почему молитве уделяется в поездках большое значение.
Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский
Тутта Ларсен:
— Здравствуйте. Это «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский. У нас в гостях сегодня Лидия Курицына, координатор проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Лидия, добрый день.
Тутта Ларсен:
— Добрый день.
Лидия Курицына:
— Здравствуйте.
Тутта Ларсен:
— Я хотела признаться в любви. Я давно мечтала поговорить с вами об этом проекте, потому что я немножко слежу за тем, что вы делаете, в соцсетях и через знакомых людей, которые либо с вами ездили куда-то, либо про вас что-то снимали и рассказывали. Это один из самых визуально впечатляющих благотворительных проектов, потому что «Общее дело» это всегда невероятная красота. Я очень рада, что мы наконец-то развертуализировались и очно познакомились.
Лидия Курицына:
— Спасибо.
Василий Рулинский:
— Это, мне кажется, одно из ярких подтверждений слова «Делатели». Они не просто собираются, чтобы что-то важное обсудить, а они берут в руки инструменты и в свободное от работы время едут, я так понимаю, прямо туда, на Север, восстанавливать храмы. Расскажите сегодня проект «Общее дело», если вдруг на Радио ВЕРА есть люди, которые про вас не знают, что такое «Общее дело»? Мы до эфира начали обсуждать, что есть еще антиалкогольный проект «Общее дело». Это не вы?
Тутта Ларсен:
— Это не оно.
Василий Рулинский:
— Вы только про храмы Севера?
Лидия Курицына:
— Мы про храмы и про часовни Севера, и именно про деревянные храмы и часовни. Как вы сказали по поводу «визуально», именно визуал проекта, когда я думала некоторое время назад, почему люди едут? Они же едут в свой отпуск, тратят свои деньги на дорогу, скидываются на еду, это экспедиция, это довольно экстремально, живут в палатках. И в течение недели, иногда двух, что делают? Мы перекрываем кровли, мы выводим храмы и часовни из аварийного состояния, консервируем, сохраняем. Тут есть такой эффект, когда ты видишь, что ты сделал, как было до и после. Причем, настолько очевидно. Прошла неделя, я приехала, часовня в завалах, кровля рухнула, уезжаем, наша команда... А обычно команды у нас небольшие, это 10-12 человек, в идеале 6 мужчин и 6 девушек, но бывает по-разному, часто даже девушек больше. Но когда они уезжают, они понимают, что эту неделю провели с пользой. И тот момент, что они трудились 14, а то и больше часов в сутки, а на севере белые ночи совершенно восхитительные и красота невероятная, можно целую ночь быть на крыше. Когда они уезжают они действительно понимают, что они сделали, они внесли, пусть даже громко прозвучит, но внесли свою лепту в сохранение и храма и вообще культурного наследия.
Тутта Ларсен:
— При этом съездили на курорт, я бы так сказала. Потому что для горожанина оказаться в месте, где у тебя молчит телефон, потому что нет связи, и просто природа, птицы.
Василий Рулинский:
— Белые ночи.
Тутта Ларсен:
— Белые ночи. Это такая привилегия, это то, о чем можно только мечтать. Я читала в вашем интервью, что у вас был случай, когда один мужчина со своими сыновьями-подростками двести километров шли пешком до храма, потому что туда по-другому невозможно было добраться. Это даже для здоровья полезно, я бы сказала. Когда мы говорим о благотворительности, о «Делателях», наши слушатели могут себе представить картины какого-то непростого труда, какого-то страдания — очень много бывает грустных вещей, о которых мы здесь рассказываем — в своем искреннем желании сделать что-то менее грустным и изменить мир к лучшему. А когда говоришь об «Общем деле» это какой-то восторг.
Василий Рулинский:
— Позитив.
Тутта Ларсен:
— Может быть, я немножко экзальтированна сегодня, но одни фотографии ваших храмов, эти безумные закаты — это просто невероятная красота, и простор и все такое. Хотя с другой стороны, кажется, деревянное зодчество — это что-то очень непостоянное, очень уязвимое, хрупкое, может возникнуть и вопрос, зачем в принципе париться, если через сто лет это так или иначе развалится, да?
Лидия Курицына:
— С одной стороны, да, это вопрос довольно частый в наш адрес. Нас часто спрашивают, зачем вы едете туда, где нет никого. Там действительно нет никого.
Тутта Ларсен:
— Непонятно, для кого.
Лидия Курицына:
— Непонятно, для кого, а зачем вообще все это? Но с другой стороны, если взять логотип нашего проекта, это храм Владимирской иконы Божией Матери. Это совершенно удивительный храм, он находится в деревне Подпорожье Архангельской области, высокий, красивый, просто невероятно. Это памятник федерального значения, он стоит на берегу реки, красивый, прекрасный, но никто не живет там, вообще никто. Но, на минуточку, этот храм только на одну седьмую меньше Преображенского храма в Кижах, о нем никто не знает, а о Кижах знают все и, слава Богу. Но когда мы там работы провели, а там довольно сложные были работы, десять экспедиций у нас там было. Нужно было высотных работ много делать, привлекали промышленных альпинистов, много у нас там профессионалов потрудилось. Храм удалось сохранить лет на 25, сейчас надеемся, что там будет реставрация каким-то чудом. Но это все к чему? Сейчас там проходят службы, пусть только по праздникам, но тем не менее, там собираются местные жители. Еще в 2019-м году у нас такое чудо случилось, к нам в экспедиции приезжал святейший патриарх Кирилл. Мы думали, что это практически невозможно.
Тутта Ларсен:
— Потрясающе.
Лидия Курицына:
— Когда наш отец Алексей, руководитель нашего проекта, встретился со святейшим, то святейший у него спросил: чем я вас смогу поддержать? И наш батюшка сказал, что было бы невероятно, если бы вы к нам приехали и поддержали наших добровольцев.
Тутта Ларсен:
— Собой.
Лидия Курицына:
— Да. С одной стороны, это здорово, а с другой стороны, мы понимали, то это практически невозможно, потому что, как дотуда добраться. Нужно сначала доехать до Архангельска, потом там 200 километров по бездорожью, потом переплыть реку, еще 30 километров по лесу. Это целая песня просто дотуда доехать. Но такое случилось чудо, что святейший был на Соловках и прилетел туда на вертолете и посетил не один храм, не одну экспедицию, а целых две. В одном месте, на родине нашего проекта, мы там реставрировали тройник, он единственный из сохранившихся на Белом море, устанавливали главки, и святейший эти главки освятил, потом мы их установили.
Василий Рулинский:
— А можно пояснить, что такое тройник?
Лидия Курицына:
— Раньше в традиции строили храм теплый зимний, храм летний и рядом колокольня. Но сейчас где-то колокольня сгорела, где-то все обрушилось. Но в Ворзогорах этот тройник сохранился чудом совершенно. Когда, это тоже удивительная история, в 2006 году туда поехала матушка, супруга нашего руководителя, она художник, Татьяна Юшманова, и она поехала туда писать этюды.
Тутта Ларсен:
— Это начало проекта?
Лидия Курицына:
— Это начало, там наш проект зародился. Писала этюды и там познакомилась с дядей Сашей, Александром Порфирьевичем, мы до сих пор считаем его нашим вдохновителем.
Тутта Ларсен:
— Крестным папой.
Лидия Курицына:
— Да, крестным папой. Она забралась к нему на колокольню просто посмотреть, что происходит, поскольку, это двухтысячные, было везде так пусто и ничего не происходило, а тут какой-то момент созидания. Когда она к нему на колокольню поднялась, она очень удивилась, откуда в деревне девочка такая хрупкая. Он говорит: слазь отсюда, иди к моей супруге, к бабе Изе, она тебя чаем угостит. В итоге матушка там осталась, по-моему, на неделю. На следующий год они приехали уже с отцом Алексеем, помогли какое-то не очень большой суммой. Пятнадцать тысяч рублей, по-моему, они оставили дяде Саше или сколько-то. И тогда подумали, что если что-то удастся сделать, то хорошо, если нет, то не жалко. И когда приехали еще через год, поняли, что дядя Саша там развернул прекрасную историю, привлек местных, они перекрыли храм неподалеку от этой деревни, в колокольне работу сделали. Там родилась такая идея, почему бы этот опыт не распространить дальше? Как-то так понеслось. Спустя 17 лет, 360 храмов мы исследовали и в 187 провели противоаварийные консервационные, в некоторых реставрационные работы, в основном, конечно, противоаварийные.
Василий Рулинский:
— Сколько это в общем объеме? Это практически все либо еще много-много всего?
Лидия Курицына:
— На самом деле, непочатый край.
Тутта Ларсен:
— Серьезно? У нас так много деревянных храмов сохранилось?
Лидия Курицына:
— Да. Мы проводили статистику. Со времен революции до нас дошла только треть, сорок три процента из сохранившихся сейчас находятся в аварийном состоянии. Мы поработали, может быть, с четвертой частью из того, что мы знаем.
Тутта Ларсен:
— Там, где у меня дача, у меня, наконец-то, уже три года есть дача, это дальнее Подмосковье, и там в соседнем селе очень красивый каменный храм, которому 500 лет и который просто безнадежно разрушается, там уже деревья проросли сквозь него, ужасная картина, это очень грустно видеть. Я разговаривала об этом с одним знакомым архитектором, который храмостроитель. Он мне сказал: проще новый храм построить, потому что пока он стоит разрушается, вроде никому не надо, а потом начинаешь его пытаться восстановить и сразу налетают всякие надзоры и прочие органы, и это становится невероятно долго, дорого и почти невозможно. А когда деревянные храмы восстанавливаешь, ситуация настолько же непростая или лучше о грустном не говорить?
Лидия Курицына:
— Нет, нет. Это на самом деле тема грустная, мы с ней столкнулись лет 5 или 6 назад и поняли, что у нас один путь.
Тутта Ларсен:
— Просто продолжать делать.
Лидия Курицына:
— С одной стороны, да, с другой стороны, надо приходить и знакомиться с органами по охране памятников, по охране объектов культурного наследия, рассказывать, кто мы и что мы хотим делать на подведомственной им территории. Показывали свой опыт, что мы тут исследовали, можно сделать это, здесь это и пытались показать, что мы...
Василий Рулинский:
— Не жулики.
Лидия Курицына:
— Не жулики, и что мы что-то умеем.
Тутта Ларсен:
— Что вы профессионалы.
Лидия Курицына:
— Что у нас в штате есть три архитектора. Тут такой важный момент, у нас нет бюджета, мы не просим денег из бюджета, а мы ищем сами. На каждый храм у нас есть сбор, и это пожертвования людей. Собственно говоря, мы же ничего не просим от инспекции, мы сделаем и просим у вас разрешение. У нас, естественно, на каждый храм... В прошлом году у нас было 32 объекта в разных областях, у нас сейчас семь регионов, в которых мы работаем, из 32-х только три без статуса памятника, остальные со статусом. И каждый требует проекта, каждый требует разрешения. Когда мы уже работы провели, мы еще делаем отчеты инспекции, что мы там сделали.
Тутта Ларсен:
— Но в любом случае, с деревянными храмами легче, чем с каменными, восстановить, да?
Лидия Курицына:
— По большому счету процедура такая же в плане согласования. Но почему мы именно деревянными занимаемся? Мы думали еще и каменные, но это просто невозможно. Сейчас мы уже много экспертов привлекли именно деревянщиков, их не так много. Мне кажется, мы уже практически всех знаем в Москве. А если распыляться, не получится.
Василий Рулинский:
— Надо сказать, есть же профильные фонды, которые занимаются восстановлением каменных храмов. На территории Московской областной епархии есть даже фонд при митрополии, который создан для того, чтобы восстанавливать храмы. Может быть, просто какая-то приоритетность, храмов в таком состоянии их не один, не два. Может быть, еще очередь не дошла до этого храма. К сожалению, такая проблема есть. Мы начали говорить о том, что много людей в это вовлекается, вы сами из волонтеров. Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы сегодня говорим с Лидией Курицыной, координатором проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Лидия, вот вы девушка молодая, красивая, хорошая, а проект мужской, мне так кажется.
Тутта Ларсен:
— Говорят, больше девушек даже бывает, чем юношей.
Василий Рулинский:
— Ну вот, больше девушек, это как-то не сходится. Ты же восстанавливаешь целый храм, ты должен уметь держать какие-то инструменты, что-то ими... на крышу залезать, что-то делать, восстанавливать. Вы возглавляете такой проект вместе с отцом Алексеем, получается какое-то несочетание, девушки, вы. Объясните, как тут девушки могут быть в этом проекте?
Лидия Курицына:
— Для меня это тоже до сих пор загадка. Когда я первый раз поехала в экспедицию, вообще случайно получилось, я просто вбила в Яндексе, это было 10 лет назад, слово «волонтерство». Причем, я не знаю, почему так, что сподвигло. Десять лет назад я себе представляла, не было так распространено, как сейчас — каждый волонтер, в этой сфере, в этой, в этой. А раньше так не было, мне захотелось.
Тутта Ларсен:
— Вам захотелось что-то сделать?
Лидия Курицына:
— Не для себя. Тогда и с работой все хорошо.
Василий Рулинский:
— А работа какая? Финансовая какая-то?
Лидия Курицына:
— Да, я в банке работала.
Тутта Ларсен:
— Вот это да.
Лидия Курицына:
— Причем, я себе забронировала уже гостиницу в Италии на свой отпуск. У меня отпуск был, я помню до сих пор, с 25 мая по 2 июня. И тут что-то на меня нашло. Вроде постоянно работаешь, побольше хочешь получать, получше отдохнуть. Не знаю, можно ли так сказать, я не от плохой жизни пришла кому-то помогать. И вбила это слово «волонтерство».
Василий Рулинский:
— А были уже церковным человеком?
Лидия Курицына:
— Наверное, больше захожанином, чем прям прихожанином. И первое, что мне попалось, выдал Яндекс, это было «Общее дело». И там была одна единственная экспедиция конкретно в мои сроки отпуска.
Тутта Ларсен:
— Вместо Италии, в общем. А куда, в Архангельск?
Лидия Курицына:
— Да. Сначала «Общее дело» мне не понравилось это название. Я потом даже нашему отцу Алексею сказала об этом, я подумала, какая-то странная контора.
Тутта Ларсен:
— Секта какая-то.
Лидия Курицына:
— Да. Что-то из этого. И еще какие-то фотографии, храмы деревянные. Я не поняла смысла, а анкету отправила. Думаю: Лида, ты хотела, давай, еще и сроки сходятся. Отправила, это было где-то в феврале, и забыла об этом благополучно. Отпуск уже надвигается, вот-вот, у меня все запланировано, и мне буквально за месяц до отъезда звонит командир экспедиции: добрый день, меня зовут Виктор, вы оставляли анкету. И мне как-то жутко неудобно было отказать, хотела — давай. Думаю, сейчас на меня посмотрят, наверное, в экспедицию не возьмут, где деревянное зодчество и где я. Я пришла на собеседование, нас оказалось только четыре человека в команде.
Василий Рулинский:
— Из них сколько мужчин?
Лидия Курицына:
— Командир и парень, я и еще она девочка.
Василий Рулинский:
— Пополам.
Тутта Ларсен:
— Два на два.
Лидия Курицына:
— И мы поехали в Пинежский район, там был тоже удивительный храм великомученицы Екатерины, в него в Великую Отечественную войну попала бомба и пролежала там до 2011-го года. В советское время этот храм использовался как клуб, танцевали на этой бомбе, все было в порядке.
Василий Рулинский:
— Бесстрашные советские люди.
Лидия Курицына:
— В 11-м году нашли. Они, видимо, забыли, она была под полом. Нашли, саперы приехали, сказали, что иначе, как взорвать, мы ее никак извлечь не можем. Всех предупредили, это храм уже... Но там никто не относился, как к зданию.
Тутта Ларсен:
— Как к святыне или историческому памятнику.
Лидия Курицына:
— Был клуб, так часто бывает.
Василий Рулинский:
— Там, видимо, как-то даже внешний вид изменился, не было понятно, что это храм?
Лидия Курицына:
— Да, вы правы, не было понятно. Когда мы приехали, мы застали какую картину? В момент взрыва такого страшного ничего не произошло. Это чудо, потому что храм был довольно ветхий. Крыша поднялась и немного вправо...
Тутта Ларсен:
— Повело.
Лидия Курицына:
— Повело ее, и наша задача была какая? Выровнять ее и рубероидом перекрыть.
Василий Рулинский:
— Это еще удивительно, что в храме, где взорвали авиационную бомбу, храм не разрушился, а только крышу повело.
Лидия Курицына:
— Это чудо, потому что храм небольшой, и он действительно был довольно ветхий. И когда мы приехали... Во-первых, я там узнала про белые ночи, про прекрасные природу Архангельской области, про замечательных людей.
Василий Рулинский:
— Комары, кстати, есть?
Лидия Курицына:
— Вот комары — это да, это моя боль. Остальное все прекрасно.
Василий Рулинский:
— Не только ваша боль, видимо.
Лидия Курицына:
— Только комары, но как-то люди справляются.
Тутта Ларсен:
— Я немножко не понимаю, как это работает. Ты или любой человек, который захотел и поехал, не имеешь ни малейшего отношения ни к строительству, ни к обработке дерева.
Василий Рулинский:
— В банке работаешь, никого не трогаешь.
Тутта Ларсен:
— Да. А ты, описывая какие-то ваши дела, говоришь, что пришлось привлекать специалистов деревянщиков, промышленных альпинистов. А что в таком проекте может сделать обыкновенный человек, ни разу не деревянщик.
Лидия Курицына:
— Как раз на таких обычных людях в целом держится проект. Зимой, вне сезона, профессионалы подготавливают проект противоаварийных работ. Мы понимаем, где нам нужны специалисты, потому что без них никак, и какие специалисты нужны. Где нужны высотники, где нужны реставраторы, где нужны плотники, а волонтеры — это команда. Команда волонтеров состоит из разных людей, у каждого своя ответственность. Например, 12 человек, из них четыре человека подсобные рабочие, желательно мужчины, которые работают на храме либо часовне. Девушки это кухня и это не из простых задача, потому что кухня у нас полевая. Им еще надо проработать меню до отъезда, потому что мы обычно все продукты закупаем в Москве, там часто бывает, что никаких сельпо нет, и мы везем все полностью либо из Москвы, либо где-то рядом там закупаем. У нас четкая фотофиксация должна быть. Там должен быть специально выделенный человек, он утром и вечером и еще в обед иногда ходит с определенных точек это все фиксирует, потом это все идет в отчет в инспекции. Еще у нас есть человек, ответственный за аптечку, за то, как добраться до экспедиции, за палаточный лагерь. Обязательно каждый человек находит, чем заняться. И еще у нас золотой фонд — это наши командиры. Если волонтеры некоторые приходят, некоторые уходят, но часто остаются, командиры это наш костяк. Это волонтеры, но которые ездят каждый год и возглавляют команды. У нас сейчас их около 70-ти человек, и это чудо, что у нас такие люди есть.
Василий Рулинский:
— А эти люди работают или они волонтеры тоже в проекте?
Лидия Курицына:
— Это люди, которые работают на гражданке, на своих обычных работах в разных сферах, но они возглавляют экспедиции. В течение года мы готовим добровольцев, у нас есть командирские встречи, есть школа добровольцев, где мы по технике безопасности проводим курсы. Даже есть специальные лекции, как организовать полевую кухню, как просчитать продукты. Нагрузка на командиров довольно серьезная, они раз в две недели собираются в зуме, думают, как добираться до этой часовни или храма, знакомятся с местными, ищут в контакте какие-то связи, может быть, с теми людьми, которые раньше жили в этих деревнях. Еще мы просим часто и командиров и участников экспедиции, когда ищем средства, чтобы они тоже распространяли эту информацию. Например, я еду в экспедицию, и нам, чтобы сохранить этот храм или часовню, нужно собрать 500 тысяч рублей, а ресурсов нашего фонда мало. И даже если мы это по́стим на «Общем деле», есть какое-то количество человек, которые смотрят. Но когда ту же историю рассказывает человек, ему и верят, и ему помогают. Мы к этому тоже привлекаем.
Василий Рулинский:
— Ну а сейчас тот самый момент, чтобы сказать название сайта, на который можно записаться в волонтеры, в том числе сделать пожертвования и как-то помочь проекту. Давайте озвучим.
Лидия Курицына:
— Наш сайт obsheedelo.ru, наш проект называется «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Сейчас на нашем сайте опубликован график экспедиций. Экспедиций у нас будет порядка 60-ти, и работать мы будем в 38 храмах и часовнях.
Василий Рулинский:
— Ничего себе. Это только этот год.
Лидия Курицына:
— Это лето.
Василий Рулинский:
— Ничего себе.
Лидия Курицына:
— Это только лето, еще немножко май.
Василий Рулинский:
— И все стартуют из Москвы?
Лидия Курицына:
— Да.
Василий Рулинский:
— А если я, например, житель Казани или Санкт-Петербурга?
Лидия Курицына:
— У нас есть даже из Барнаула, 15 июня отправляется девушка в Ленинградскую область. Перед каждой экспедицией у нас оргвстреча, командир назначает место сбора. Если человеку удобно из Казани доехать сразу, например, в Архангельск, проблем нет, мы с ним общаемся по зуму, рассказываем ему, что нужно будет сделать, знакомимся и встречаемся там, на месте.
Тутта Ларсен:
— Ты сказала, что вы не запрашиваете никаких средств от государства, организаций. Вы не работаете на гранты, вы собираете деньги у жертвователей?
Лидия Курицына:
— На гранты работаем.
Тутта Ларсен:
— А вам удалось получить грант.
Лидия Курицына:
— Да, мы работаем с Фондом президентских грантов очень здорово.
Тутта Ларсен:
— А как вы привлекаете жертвователей, и кто эти люди? Как говорить с человеком, чтобы он захотел внести свою лепту в реставрацию деревянного храма. Не помочь больному ребенку или пожертвовать в хоспис, такие очевидные вещи, которые чаще у нас вызывают желание делиться.
Лидия Курицына:
— Мы мечтаем, чтобы у нас был фандрайзер, но когда нам несколько собеседований проводили, четко и правду в глаза сказали: вы же понимаете, что на больного ребенка собрать проще и это очевидно. А здесь храм деревянный непонятно где, это сложно. Поэтому мы идем по тому пути, что на каждый храм мы ищем отдельно, и жертвователи, не какой-то человек нашелся...
Тутта Ларсен:
— И всегда дает деньги.
Лидия Курицына:
— Да, закрыл наши потребности. А обычно получается по 500, по 1000, иногда чуть больше. Это чудо. Наверное, по молитвам нашего батюшки, что в каждый сезон у нас получается собрать столько, сколько надо, не больше, не меньше. Это, правда, чудо.
Василий Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы сегодня говорим с Лидией Курицыной, координатором проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Если у вас есть желание присоединиться к проекту, очень всем рекомендуем, и жителям Москвы и жителям других городов, это можно сделать на сайте obsheedelo.ru. И, в том числе, если вы сами не можете поехать, но хотите сделать пожертвование, там тоже вся информация есть. Но рекомендуем и поехать в поездку, тем более, это поездка не только для мужчин, как мы выяснили, но и для женщин там тоже найдется много того, что можно сделать. Мы вернемся после короткой паузы.
Тутта Ларсен:
— Вы слушаете проект «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня Лидия Курицына, координатор проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Лидия, в первой части программы вы начали говорить о том, что работая не на последней позиции в банковской сфере, вы отпуск в Италии решили отложить, вместо этого отпуск решили провести в формате «Возрождения деревянных храмов Севера», не очень понимая, что это. Поехали, там увидели бомбу в храме. Это интересное начало большого пути. Но все-таки чтобы задержаться, нужно, наверное, больше, чем просто это все увидеть. Что-то, наверное, вами двигало дальше. Как оказалось, что вы еще и координатором стали этого грандиозного проекта?
Лидия Курицына:
— Когда я первый раз там оказалась, меня впечатлило все: и природа, и храмы, и сам формат работы, с одной стороны. А с другой стороны, я думала про себя: молодец, съездила, галочку поставила, доброе дело сделала — все.
Тутта Ларсен:
— Поволонтерила.
Лидия Курицына:
— Поволонтерила, все, гештальт закрыт. Но потом получилось так, что я начала читать, с чего проект начался, кто такой отец Алексей. Он нас благословил, когда мы пришли на оргвстречу, но я как-то не задумывалась об этом, поехала. У меня, правда, была такая потребность сделать что-то хорошее. Ну и все, закрыть вопрос. У нас всегда по возвращении каждой экспедиции мы делаем презентацию нашему руководителю, отцу Алексею, что мы были, сделали это, и каждый рассказывает о своих впечатлениях. Мы рассказали, потом подходит батюшка и говорит: тебе теперь надо поехать командиром. А я говорю, у меня второй отпуск вообще-то, и тоже запланирован.
Василий Рулинский:
— То есть он попросил стать командиром девушку после первой же поездки?
Лидия Курицына:
— Да.
Василий Рулинский:
— Интересно. У вас не было вопроса, я же банковский служащий?
Лидия Курицына:
— Был вопрос. Но тут, знаете, что во мне сработало? Я как раз прочитала «Несвятые святые» и самое главное, что во мне отложилось из этой книги, если священник что-нибудь говорит, надо, как минимум, слушаться.
Тутта Ларсен:
— А это тоже была случайность с «Несвятыми святыми»? Просто так совпало?
Лидия Курицына:
— Так совпало.
Василий Рулинский:
— Вообще-то Блез Паскаль говорил, что случайность — это псевдоним, под которым Бог действует в мире.
Лидия Курицына:
— Может быть. У меня сработало: давай, Лида, не спорь, раз священник говорит. Я на исповедь ходила, на причастие до этого, но к разным батюшкам, у меня не было ни духовника, и я не была прям прихожанкой. А тут священник говорит: надо командиром. Надо, значит, надо. Ну и все. Я опять поехала этим же летом, опять в Пинежский район, но только уже в другой храм. Там уже была моя команда, тоже классная. Было пять девочек и семья.
Василий Рулинский:
— Однако. Подожди. Я здесь все-таки не могу понять.
Тутта Ларсен:
— Девочки таскали доски?
Василий Рулинский:
— Да, вот это не понятно.
Лидия Курицына:
— Сейчас у нас больше трудовых экспедиций, когда нужны профессионалы, когда все серьезно довольно. Тогда, не то, что меня отец Алексей отправил, езжай, крой крышу. А он сказал, что есть здесь храм, нужно познакомиться с местными жителями, нужно там прибраться, сделать такие задачи, которые в принципе я могу решить, организовать этот процесс.
Василий Рулинский:
— То есть плотницкого мастерства там особо не требовалось.
Лидия Курицына:
— Не совсем там, конечно, такая была история. Но мы познакомились с местными, мне кажется, задачу классно выполнили, сейчас мне так кажется. Мы там шесть телег мусора вытащили их этого храма.
Тутта Ларсен:
— Шесть?
Лидия Курицына:
— Шесть телег, да. Там были разваленные печки.
Василий Рулинский:
— Скажите, как это выглядит вообще? Что такое храм, который десятилетиями не...
Лидия Курицына:
— Там большой храм, это деревня Чакола в Пинежском районе, он действительно большой. Он был интернатом в советское время, и общежитием, и школой. Но когда мы туда зашли, местные жители, тут не в упрек местным жителям, а просто они привыкли, что это интернат... Когда мы начали рассказывать, что это храм великомученицы Екатерины, мы до этого все почитали, везде все посмотрели, они нам очень помогли тогда, и трактор дали и сами приходили помогать, потому что действительно было очень много завалов, печки все развалились. Но мы свою эту минизадачу выполнили тогда. На следующий год туда поехала трудовая экспедиция, как мы сейчас себе ее представляем. А через год туда поехала следующая трудовая экспедиция, и там была первая литургия за 90 лет с момента закрытия храма и с момента того, когда он начал быть интернатом и прочее.
Тутта Ларсен:
— А кто пришел на эту литургию, кроме волонтеров?
Лидия Курицына:
— Местные жители пришли все.
Тутта Ларсен:
— Правда, пришли?
Лидия Курицына:
— Да, практически все пришли. Было порядка семидесяти или восьмидесяти человек, покрестилось три человека.
Тутта Ларсен:
— Ничего себе.
Василий Рулинский:
— Прямо жизнь возрождается.
Лидия Курицына:
— Это просто чудо чудное. Когда я вернулась из первой экспедиции, когда была там командиром, я задалась вопросом, почему я, вроде я там ничего не сделала, и зачем? Но когда прошло три года, и когда там была первая служба, вообще первая со времен закрытия, стало все понятно, почему в «Несвятых святых» написано, что надо слушаться.
Василий Рулинский:
— Хорошо, поехала восстановить порядок в этом храме, замечательно. Но все-таки стать частью этого проекта и уйти из банковской сферы — это прямо скажем не самое простое и стандартное решение.
Лидия Курицына:
— Да, но тут все постепенно начало идти. Когда я вернулась из экспедиции, батюшка то одно задание даст, то второе, то третье. То сайтом надо заняться, то надо волонтеров всех прозвонить.
Василий Рулинский:
— То есть в качестве волонтера помогала?
Лидия Курицына:
— Да, это было, наверное, около трех лет. А потом я поняла, что я просто физически уже не могу. График же, с 9 до 6 ты все равно на работе, у тебя пятидневка. И когда ты приходишь с работы и начинаешь работать другую работу, и это часов до двух, до трех ночи — это можно сделать...
Василий Рулинский:
— Я теперь понимаю отца Алексея, почему он вас выбрал, серьезный у вас подход, ответственный к делу.
Лидия Курицына:
— А тут по-другому и не получится, потому что тоже хочешь, чтобы было больше экспедиций, чтобы было классно. А потом я поняла, что я не смогу уже физически это тянуть дальше, надо выбрать.
Василий Рулинский:
— И выбор дался легко?
Лидия Курицына:
— Сейчас я думаю, что да. Тогда я задумывалась, но, может быть, не так серьезно, что, ой, я все бросаю и иду куда-то, не пойми куда. Я переживала за то, что мне просто будет не хватать денег, если уж честно.
Василий Рулинский:
— Это один из главных вопросов. Когда мы приходим в церковный социальный проект, особенно из банковской сферы, если ты госслужащий, может быть, не так это чувствуется, а если ты пришел из банковской сферы, значит, будь готов в два раза, в три раза, в четыре раза на уменьшенную зарплату. Как на это существовать, если ты привык к другому?
Лидия Курицына:
— Я думала, что мне, наверное, будет сложно, с одной стороны. С другой стороны, я не думала, что я прямо семь лет — сейчас я семь лет в проекте — думаю, ладно, это же проектная деятельность, сделаю что-то такое классное, и в любом случае могу уйти, если уж вдруг совсем все будет плохо. А на каком-то моменте я поняла, что путешествия мои не завершились, они просто по-другому выглядят. Просто не в такую гостиницу, какую я хочу, а в другую, и там совсем не хуже. И не в то место, куда бы я раньше захотела ехать.
Василий Рулинский:
— Не на Сейшелы, а в Архангельскую губернию смотреть белые ночи.
Лидия Курицына:
— И Белое море, между прочим, там. На самом деле загар архангельский на Белом море держится намного дольше, чем с Черного моря.
Тутта Ларсен:
— А кто люди, которые с вами ездят, есть ли у них какой-то общий портрет? Можно ли сказать, что их что-то объединяет? Они похожи друг на друга или это совершенно разные персонажи? Еще и семьями ездят.
Лидия Курицына:
— Мы про это думали, и портрета не получилось у нас.
Тутта Ларсен:
— Может быть, это сплошные романтики.
Василий Рулинский:
— Судя по Лидии, это, скорее, романтики.
Тутта Ларсен:
— Или социопаты, которым надо сбежать из цивилизации куда-нибудь. Это я, конечно, утрирую.
Лидия Курицына:
— Я только хотела сказать, что тут есть несколько вариантов, зачем? У некоторых запрос конкретно на то, чтобы не было связи, желательно Карелия и желательно такие опции, где совсем дикая природа, чтобы вообще меня неделю никто не трогал.
Василий Рулинский:
— Просто класс.
Тутта Ларсен:
— Кроме комаров.
Лидия Курицына:
— Это прям запрос. А некоторые, например, выбирают исследовательские экспедиции, потому что хотят покататься и посмотреть. Не просто пофоткаться, селфи сделать, а еще и замеры производят, то есть сделать какую-то полезную работу. Сейчас почему у нас женщин много в проекте? Они по большей части не сами едут, просто самой съездить, а привлечь своего мужа, сына и еще кого-нибудь, чтобы приобщить.
Тутта Ларсен:
— От гаджетов отвлечь.
Лидия Курицына:
— Может быть, да.
Василий Рулинский:
— И от спиртного.
Лидия Курицына:
— У нас еще есть школа плотницкого мастерства в Москве при храме Серафима Саровского. Когда отец Алексей сказал ее открывать, это года четыре назад было, я подумала, что так себе затея. Потому что кто будет рубить в Москве? Кому оно надо? Это даже не столярка, когда ты что-нибудь вырезал, у тебя классная игрушка. А это надо рубить, бревна таскать, и вообще это жесть. Задача есть, надо ее выполнять. Мы нашли преподавателя плотницкого мастерства, это тоже трудно было. Я подумала, придут человек двадцать, отучим, и, слава Богу. В итоге не рекламировали школу плотников, и пришло на первую встречу 128 человек. Я тогда очень удивилась. 128 мужчин, которые хотят рубить в Москве.
Василий Рулинский:
— И не деньги рубить.
Тутта Ларсен:
— 128 мужчин.
Василий Рулинский:
— На первое занятие.
Лидия Курицына:
— На первое занятие, это оргвстреча. И тут я думаю, что же делать? В итоге мы отработали такую систему, у нас теперь в несезон школа плотницкого мастерства функционирует. Два раза в неделю по выходным ребята приходят, в течение трех месяцев полный курс образовательный, и рубят, учатся плотницкому мастерству. У нас уже выпускников более трехсот. Удивительно, но анкеты у нас поступают еще до того, как мы открываем набор. Это здорово. Я это все к чему? Вопрос, почему приходят женщины? В школу плотников записываются девушки очень часто. Мы отказываем всем.
Тутта Ларсен:
— Почему? Это тяжелый физический труд, да?
Лидия Курицына:
— Это физически сложно. У нас только две девушки выпустились. Одна сказала, что я супруга обучающегося, он без меня никуда не ходит.
Василий Рулинский:
— А другая это вы?
Лидия Курицына:
— Нет, я не стала. А вторая архитектор-реставратор, и ей просто было интересно.
Тутта Ларсен:
— Полезно в работе.
Лидия Курицына:
— И потом она поступила в Петрозаводск конкретно на эту специальность.
Василий Рулинский:
— Мы про запросы начали говорить. Один из них, чтобы связи не было, чтобы была красота, другой — поездить посмотреть. Это два основных запроса либо еще какие-то есть?
Лидия Курицына:
— И еще запрос о своей эффективности, с чего мы начали разговор. Я хочу что-то такое сделать, чтобы я сам видел, что я полезен.
Василий Рулинский:
— Это, скорей, вы?
Лидия Курицына:
— Это у нас все практически. Не то что все, но многие.
Тутта Ларсен:
— Если обобщить, то это вопрос поиска смысла жизни?
Лидия Курицына:
— Да.
Тутта Ларсен:
— В этом смысле очень символично, что руководителем проекта является священник. Это «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— Я Василий Рулинский. У нас в гостях сегодня Лидия Курицына, координатор проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Если у вас есть желание присоединиться к проекту, это можно сделать на сайте obsheedelo.ru. Лидия, по поводу прихода к вере. Мы начали говорить, что «Несвятые святые» у вас были в жизни. Вы сами стали из волонтера потихонечку работником полноценным, ушли из банковской сферы. А личный путь к вере тоже проходил постепенно, либо это был какой-то решительный перелом, связанный именно с этим проектом?
Лидия Курицына:
— Я думаю, что да, именно с проектом. Знаете, еще почему? Потому что мне сложно, когда ты просто читаешь, думаешь, есть люди, которые через эту сферу приходят. А я понимаю, книжки читаю, куда-то езжу, наполняюсь этим всем, но не чувствую, слово «эффективность» если уместно, то не чувствую я этой эффективности. И тут тоже такая история маленького чуда. Я ходила в Сретенский монастырь до того, как пришла к своему батюшке, к отцу Алексею. Там есть, все знают прекрасно, Владимирская икона Божией Матери. Я подумала и попросила, было бы здорово, если бы я чем-нибудь смогла помочь. В Сретенском что-то бегают, что-то делают, а что-то именно сделать. Как раз после этого на следующий день позвонил мне Виктор и сказал: поехали в экспедицию, вы готовы или не готовы? Сложился пазл, с одной стороны, мне неудобно ему отказать, а с другой стороны, я буквально вчера же об этом попросила.
Тутта Ларсен:
— Ты говоришь о том, что руководитель проекта, отец Алексей, собеседует сначала волонтеров. А окормляет ли он вас духовно, и только ли православные люди участвуют в проекте?
Лидия Курицына:
— У нас не только православные люди, у нас и мусульмане, разной веры. Даже один раз к нам поступила такая анкета: я воинствующий атеист.
Тутта Ларсен:
— Воинствующий. Поэтому я готов восстанавливать с топором, рубить топором.
Лидия Курицына:
— Дальше по списку, и выбрал экспедицию, там связи нет, ничего нет. Я думаю, как его присоединить к экспедиции, и командир-то что с ним будет дальше делать? Я ему звоню, не помню, как его зовут, Игорь, по-моему: зачем? вы же написали воинствующий атеист, меня от этого слова страшно, а вы хотите в экспедицию? И тут он мне рассказал такое, не каждый верующий так. Это же храм, он же объединяет вокруг себя людей и объединяет не тех, которые пришли, поболтали и ушли. Они же будут целую неделю что-то делать. Я говорю: а вы уверены, что вы воинствующий атеист?
Василий Рулинский:
— С таким пониманием.
Лидия Курицына:
— Дальше он объяснил мне, почему он атеист. В итоге он в экспедицию поехал, отец Алексей его благословил, сначала он тоже переживал по этому поводу. В экспедицию поехал, там работал, как папа Карло, по словам командира. Буквально через три недели пишет мне: я в Нижегородской области побывал, там есть один, второй, третий деревянный храм, может быть, вы тоже туда поедете?
Василий Рулинский:
— А дальше судьба неизвестна? Он стал?.. Я надеюсь, что будет история про то, как он священником стал, мне интересна эта история.
Тутта Ларсен:
— Как отец Максим Первозванцев рассказывал, он был абсолютный атеист.
Василий Рулинский:
— Все когда-нибудь шли, путь какой-то был. Может быть, не все атеистами были. В итоге-то, известно что-нибудь?
Лидия Курицына:
— Он ездил еще в несколько экспедиций, по поводу священства я сомневаюсь, но как знать.
Василий Рулинский:
— Мы надеемся, вы передайте ему, на Радио ВЕРА мы очень надеемся на продолжение пути.
Тутта Ларсен:
— А есть ли какая-то особая атмосфера или какие-то специальные традиции у вас, связанные с тем, что вами руководит священник? Вы начинаете каждый день с молитвы? Вы без благословения не приступаете к храму? Или выбираете объект только по благословению? Я все в свою дуду. Даже если человек не религиозный или не церковный, он просто хочет подышать воздухом и поработать руками, но для верующих людей, наверное, это все-таки не просто, что руководит проектом священник, и то, что вы восстанавливаете именно православные храмы.
Лидия Курицына:
— Конечно, у нас есть два незыблемых правила: утреннее правило и вечернее правило именно в экспедициях. Отец Алексей благословляет каждую экспедицию. У нас есть молебны перед деланием, и когда все возвращаются — благодарственный молебен. Еще у нас перед тем, как мы выбираем объект, благословляет отец Алексей и выбирает их тоже. Обычно выбор падает на те храмы и часовни, в которых практически никто не бывает. То есть, исходя из какой логики, батюшка благословляет так? Что если, например, в жилой деревне есть какой-то шанс, что кто-то восстановит, может, местный житель начнет заниматься, от одного человека много зависит, а там, где глушь, нет никого, никто не приедет, если мы не приедем. Поэтому мы чаще выбираем это.
Тутта Ларсен:
— И тогда я задам тот же вопрос, который вам чаще всего задают. А зачем?
Лидия Курицына:
— Это правильный вопрос.
Тутта Ларсен:
— Понятно, зачем это вам. А зачем это в принципе делать, если все равно это глушь, и никто туда не приедет?
Лидия Курицына:
— У каждого такого храма сразу образовывается какая-то история, когда туда приезжаешь. Я люблю рассказывать историю про часовню в Карелии, когда там десять километров ничего нет. Чтобы туда добраться, мы договорились с местным жителем, он на буханке нашу команду отвез туда. Местный тоже очень скептически к этому относился: зачем, да что? Ну, ладно, попросили, довез и обратно экспедицию привез. Команда сделала все, там сложный был объект, часовенка прекрасная, но сложная, они не успели сделать дверь. Командир говорит: я в октябре поеду на рыбалку и со своим братом приеду, сделаю. Опять он просит этого дядечку, чтобы он его туда отвез. Тот дядечка такой загадочный привозит его туда, дверь стоит. Он говорит: откуда? Вот этот дядя, который скептически к ним отнесся сначала, но потом, когда они уехали, говорит: я что-то так почесал голову и подумал, раз вы из Москвы ездите, то я тут десять километров. Он собрал бабушек в округе, прямо бабушки, их насчитал одиннадцать. Они с этими одиннадцатью бабушками туда приехали, даже не приехали, а приезжают, ходят Крестным ходом, молятся. И он поставил дверь, сам.
Василий Рулинский:
— Ничего себе. Вот это да! Какая хорошая история.
Лидия Курицына:
— Это вообще конкретное чудо. Так повсеместно бывает.
Василий Рулинский:
— Я хочу еще немножко на эту тему сам поразмышлять. Вообще эта жизнь может через пальцы, как песок уходит, вот сейчас эти мгновения идут, они уходят. Точно так же и все. Сегодня есть, завтра нас уже нет, мы очень мало можем сделать. Поэтому в данном случае, люди, которые приезжают восстанавливать, это тоже нужно и перед Богом это тоже важно. Это, мне кажется, какая-то ценность непреходящая, какая-то вечная, она здесь проявляется, не в моменте. Понимаешь, о чем я говорю?
Тутта Ларсен:
— Не в моменте какой-то очевидной сиюминутной пользы?
Василий Рулинский:
— Да, точно. Ты закончила, как я не смог. Спасибо тебе. Мне кажется, это про вклад в вечность, и здесь искать такого, как зачем изучать древнегреческий язык? Зачем изучать классическую литературу? А это вечные вещи. Точно так же, как наше общение с Богом. Прости, что я немного лирики дополнил по этому вопросу, у меня такие размышления на эту тему. Я еще хочу спросить по поводу пар, которые создаются. Мне кажется, это отдельный вопрос, очень важный и интересный для большого количества людей.
Тутта Ларсен:
— Я боялась об этом спросить. Я спрашивала, зачем девушки ездят, у меня так на языке и вертелось — за женихами. Но я не стала задавать вопрос. А оно так и есть?
Василий Рулинский:
— Самое время.
Лидия Курицына:
— А почему только девушки за женихами? Молодые люди тоже. Где еще проверишь, как не в экспедиции в палатке, какая будет будущая супруга?
Тутта Ларсен:
— Сможет ли она в котле сварить приличный суп или сожжет макароны напрочь.
Лидия Курицына:
— Мы такую статистику проводили семь лет назад. Тогда было у нас 50 пар и 28, по-моему, детей.
Тутта Ларсен:
— 50 пар за семь лет?
Лидия Курицына:
— Нет, семь лет назад.
Тутта Ларсен:
— С 6-го года?
Василий Рулинский:
— Я просто немножко знаю продолжение этой истории. Ты сейчас упадешь, это только начало.
Тутта Ларсен:
— Я хочу с вами сына своего оправить, а то он у меня очень хороший мальчик, мне надо, чтобы он приличную девушку встретил.
Василий Рулинский:
— Подожди, она сейчас скажет итог. Лидия говорите.
Лидия Курицына:
— Нет. Просто мы счет потеряли.
Василий Рулинский:
— Вот, это ключевое.
Тутта Ларсен:
— Серьезно? То есть из каждой экспедиции приезжает пара, получается?
Лидия Курицына:
— Наверное. Это все равно не самоцель, с одной стороны. Но с другой стороны, оно так получается.
Василий Рулинский:
— Приятное дополнение.
Лидия Курицына:
— Да. Это здорово. Как отец Алексей говорит, что действительно, проверенные люди, нет разводов. Либо мы о них не знаем, но я надеюсь, что их все-таки нет. Это благословенная история, когда ты съездил, когда ты там потрудился, когда ты там познакомился. Здорово.
Василий Рулинский:
— Да, действительно, когда это Божие дело, то здесь Господь помогает, на каждом шагу это действительно проявляется.
Лидия Курицына:
— Причем, те пары, которые создались, с кем мы разговаривали, никто не ответил, что я поехал за женихом. Все ехали конкретно потрудиться, сделать что-нибудь хорошее, не было такой цели, а в итоге сложилось так.
Тутта Ларсен:
— Поразительно.
Василий Рулинский:
— Здорово. Еще один вопрос, который многих беспокоит, и меня лично тоже, задаю этот вопрос для себя, и какой-то ответ прокручиваю в голове. Хотелось бы понять, как вы на этот вопрос отвечаете. Мне кажется, он часто может возникать у людей, которые думают, поехать, не поехать, скептиков. Есть, например, эта инспекция в конкретном регионе, конкретные ребята, которые отвечают за охрану памятников, охрана конкретных храмов, в том числе. И получается, что есть государство, которое призвано, вроде как, защищать, охранять, это же охрана, это не только смотреть, как все разрушается, это же пытаться сохранить. Получается, вы обычные люди, волонтеры, ничего никому не обязаны, вы берете на себя этот труд, а государство, мягко скажем, не препятствует и, слава Богу, согласуете с ними. Но как-то не совсем понятно, почему государство ничего не делает в этом направлении? Или, может, что-то делает, мы просто не знаем об этом? Тут нельзя сказать, что ничего не делает, объемы такие, что не позавидуешь государству в этой ситуации. И тут, мне кажется, то, что мы можем сделать, надо делать. С другой стороны, раньше вообще не было такой программы по консервации памятников. Два года назад она запустилась, четыре храма, которые мы подавали в эту программу, взяли и их сейчас делают.
Тутта Ларсен:
— То есть сначала вы их восстановили?
Лидия Курицына:
— Нет, нет, не восстановили. Сначала мы их...
Тутта Ларсен:
— Обнаружили.
Лидия Курицына:
— Они федерального значения, о них знали плюс-минус. Мы провели в них начальные работы и потом подали вот эту заявку, когда появилась эта программа, раньше ее не было. Тут тоже такой момент, инициатива снизу тоже должна быть. Если мы сами себе задаем вопрос, зачем оно кому надо, даже в момент, когда едем туда и делаем. Тот же волонтер часто спрашивает: я поеду, мне хочется крышу перекрыть, а с другой стороны, я сам внутри себя не понимаю, зачем этот храм кому тут нужен. Часто же такое есть. И государству надо показать, что это не просто заброшки, а они нужны. И когда эти четыре храма взяли первых, мы были счастливы, и сейчас эта программа существует, продолжает развиваться и масштабируется.
Тутта Ларсен:
— Получается, что вы своей инициативой, своим частным опытом и примером сдвинули вот эту огромную махину, обратили внимание в принципе на самом высоком уровне на тему деревянного зодчества в России?
Лидия Курицына:
— И деревянного зодчества, и тут еще такой нюанс, именно консервации. Выделялись же средства, каждый год есть бюджет, отреставрировано будет столько-то памятников, там-то, там-то и есть такие-то деньги. Но тут вопрос про реставрацию, а про консервацию и про аварийные работы раньше вообще речи не было, и не было этой статьи. А сейчас есть и это очень здорово. Когда мы просчитывали, что мы можем сделать в рамках своего проекта, и думали, может быть, например, как-то заниматься больше реставрацией, потому что получается, что ты доводишь храм от и до под ключ. Но получается один к пятнадцати. Либо мы 15 храмов и часовен сохраняем, либо один полностью реставрируем, это вопрос не одного сезона, а это вопрос нескольких лет. Поэтому мы склонились к истории консервации, что можно храмы сохранять. У нас примерно получается, на 20-25 лет он сохранен, какие мы там работы проводим.
Тутта Ларсен:
— А дальше его государство отреставрирует или как?
Лидия Курицына:
— А дальше кто-то, Бог даст. Бывает такое, у нас есть уникальный случай, деревня Унежма в Архангельской области, дотуда можно доехать — мы нанимаем БТР переделанный.
Василий Рулинский:
— Однако.
Тутта Ларсен:
— Вездеход.
Василий Рулинский:
— БТР звучит солиднее.
Лидия Курицына:
— Да. Местные жители переделали в вездеход, и только на нем они туда добираются. Можно еще по Белому морю на катере, но там тоже сложная история, еще же надо строительный материал дотуда довезти. В этой деревне не живет никто, но она абсолютно уникальная, очень красивая, невероятно. И там храм был свинарником и сохранился очень плохо. Там либо реставрация, консервации он просто не подлежит. А реставрация методом полной переборки, это надо каждое бревно замаркировать, храм разобрать и потом его собрать заново. Мы сначала думали, что это какая-то провальная затея, но потом отец Алексей там побывал, сказал, надо делать, благословил. И все. Алтарник нашего храма, Никита Мелентьев, взялся руководить этим процессом реставрации. Привлекли команду, которая реставрировала храм в Кижах, лучших плотников-реставраторов ты попробуй найди. Они на целое лето своей бригадой приезжали и этот храм реставрировали. И соответственно наши волонтеры, сначала было 13 экспедиций, в прошлом году, по-моему, шесть, уже не помню, и храм отреставрирован.
Тутта Ларсен:
— А в деревне по-прежнему никто не живет.
Лидия Курицына:
— Нет, это одна сторона медали. А вторая сторона медали, вообще чудо. Там местный житель взялся и сделал себе домик, а-ля паломнический. И у него на целое лето практически все забронировано, откуда эти люди, кто туда приезжает?
Василий Рулинский:
— Вот так вот.
Тутта Ларсен:
— Й-е-ес. Класс. Отличная история.
Лидия Курицына:
— Странная какая-то, я рассказываю, мне самой не верится. Я там не была, я знаю только по рассказам отца Алексея.
Василий Рулинский:
— Лидия, мне кажется, вместо Италии теперь пора туда.
Лидия Курицына:
— В Унежму.
Тутта Ларсен:
— Мне кажется, это очень про жизнь. Потому что когда вы вдыхаете жизнь в эти здания, эти здания начинают своей жизнью притягивать к себе все остальное: людей и паломников и любопытных.
Лидия Курицына:
— Даже в такие невероятные места. Еще меня тронула невероятно история. Там же в Унежме лет десять назад жила одна бабушка, и она зимой умерла от голода в наше время. Как можно умереть от голода в наше время? Просто потому, что к ней ездила какая-то лавочка продуктовая, потом она не смогла приехать и все прочее, и все.
Тутта Ларсен:
— Не доехала.
Василий Рулинский:
— Это было до того, как вы туда начали приезжать?
Лидия Курицына:
— Да. Это вообще как? Сейчас по-другому, и будем надеяться, что и в других местах будет по-другому.
Тутта Ларсен:
— Вот так и работает «Общее дело». Спасибо огромное.
Василий Рулинский:
— Да, спасибо большое, Лидия. Это был замечательный разговор. Я надеюсь, что еще больше волонтеров, благодаря нашему эфиру, присоединится к проекту. Напомним для радиослушателей, что можно зайти на сайт obsheedelo.ru и там узнать все про предстоящие экспедиции и стать волонтером, это очень важно. Спасибо вам за то, что вы делаете. Это была программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорили с Лидией Курицыной, координатором проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера».
Тутта Ларсен:
— Спасибо огромное. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— Я Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. До свиданья.
Тутта Ларсен:
— Всего доброго.
Лидия Курицына:
— Спасибо огромное.
Все выпуски программы Делатели
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер