В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.
Разговор шел о личности, судьбе и трудах известного поэта и государственного деятеля Гавриила Державина.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Дмитрий Володихин:
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим о человеке, который — о чудо! Казалось бы, такого быть не может, — прекрасно совмещал в себе три разных общественных функции: он был военный человек, офицер, он был крупный государственный деятель и поэт, причем поэт знаменитейший. Если вы до сих пор теряетесь в догадках, то это Гавриил Романович Державин. И сегодня с нами замечательный поэт, глава литературного портала «Правчтение» и главный редактор литературного конкурса «Лето Господне» Сергей Сергеевич Арутюнов. Здравствуйте!
С. Арутюнов:
— Добрый день!
Дмитрий Володихин:
— Сергей Сергеевич, традиционно, когда мы говорим о какой-то крупной исторической личности, сначала мы просим дать своего роду визитную карточку: в трех-четырех фразах то, что должно всплывать в сознании наших радиослушателей, когда речь заходит о Гаврииле Романовиче или когда начинается сетевая полемика о нем, что самое главное о нем надо знать?
С. Арутюнов:
— Это поэт, у которого самая имперская фамилия из возможных. Да, конечно, Пушкин может оспаривать у него эту пальму, но как же ему оспорить, когда пушка — да, это тоже символ имперский, символ охранительный, но иметь фамилию «Державин» и не жить с державой, не дышать с ней одним воздухом и не производить этот воздух самому — немыслимо. Это один из лучших поэтов нашей страны на веки вечные.
Дмитрий Володихин:
— Ну что же, резюме таково: это был поэт, который жил не в тени державы, а на свету державы и шел с нею рука об руку. Ну что ж, давайте попробуем начать от его молодости, юности, он ведь был из небогатых и не особенно знатных дворян Поволжья, кажется.
С. Арутюнов:
— Знаете, это трагическая история совершенно, потому что выслужиться так из совершенно простых мог... да никто, наверное.
Дмитрий Володихин:
— Очень редкий случай.
С. Арутюнов:
— Это редчайший случай, один, может быть, на десять тысяч, когда человек, который рождается в глуши, в абсолютной глуши, в семье военного, разумеется, но, чтобы вы представляли, кем был Роман Державин, я должен, конечно, дать одну ссылку. Кем был секунд-майор в армии Российской империи на период 1743 года? Чтобы вы понимали, вот эти чины — это комбат, это командир батальона. Секунд-майор — это человек, который получает в год ассигнациями 180 рублей, в противоположность, скажем, своему шефу, который уже другой майор. Вообще майоров в армии Российской империи того периода было много, там были, по-моему, и штаб-майоры, и какие-то еще майоры, но секунд-майор — это такая не очень высокая офицерская должность.
Дмитрий Володихин:
— Короче говоря, то, что в будущем будут называть пехотный капитан.
С. Арутюнов:
— Пехотный капитан, вот действительно, если бы это был капитан Тушин от артиллерии, то вот примерно бы соответствовало. Шестьдесят душ в деревне Соку́ры. Чтобы вы тоже понимали, что такое Сокуры, у нас есть знаменитый такой режиссер Сокуров, «сокху́р» с киргизского переводится как «слепец», то есть это какой-то хутор «Слепцы» буквально, где живет шестьдесят крестьян, всё. Мать — Кузьмина, русская женщина. И вот Роман Державин, рано умирающий от чахотки, тяжелейшая армейская служба, это места как раз Пугачёвского бунта, это степи, тяжелейшие условия, рано умирает от чахотки отец, и мальчик едва-едва получает какое-то домашнее образование, едва-едва.
Дмитрий Володихин:
— И он-то как раз на этот Пугачёвский бунт, мальчик, впоследствии попадёт.
С. Арутюнов:
— Это судьба. Вы знаете, его когда записывали в родовое дворянство, о том, что они происходят от какого-то Ибрагим-мурзы, так по реконструкции свидетельствует некий подполковник Дятлов, большой друг семьи, но вы же понимаете, как со слов записывали в дворянство, что: ну, было когда-то, вот прадеды помнят, старожилы свидетельствуют. Это история восхождения из абсолютного практически ничто.
Дмитрий Володихин:
— Ну что же, мальчик записан солдатом в гвардейский полк...
С. Арутюнов:
— В Преображенский полк он записан солдатом, где десять лет не получает офицерского звания.
Дмитрий Володихин:
— В Преображенском полку уже быть почетно, он первый в русской гвардии, старейшей, однако дворянин, который сидит в солдатах десять лет — это уникум.
С. Арутюнов:
— Это ужасно совершенно, это значит, что несмотря на то, что молодой Гавриил Романович относился к своим сослуживцам с нежностью, любовью, со всей заботой, которой только мог относиться человек к людям, он не имел никакой протекции, никаких связей, и его упорно до 29 лет, а это уже зрелость человеческая для XVIII столетия, вы знаете, это уже очень зрелые годы, он до 29 лет не получает элементарного подпоручика. Это трагедия, другой бы отчаялся.
Дмитрий Володихин:
— Ему повезло, когда он в сержанты-то вышел, это было очень не сразу. Ну хорошо, добивается он, потому что прежде всего дворянин, чина подпоручика, это очень невысокий чин, это, я уж не знаю, пехотный лейтенант.
С. Арутюнов:
— Слушайте, я бы даже сказал, что это старший сержант, и всё, вообще просто, судя по размеру функционала...
Дмитрий Володихин:
— Всё-таки офицер, хотя и невеликий.
С. Арутюнов:
— Ну, прапорщик, скажем так, ну, бывает.
Дмитрий Володихин:
— Ну, хорошо, но тем не менее, он попадает в военные действия как кур во щи, он родился в 1743 году, на войне впервые оказался где-то в 30-летнем возрасте или вроде того молоденьким офицером.
С. Арутюнов:
— Пугачёвский бунт, конечно, сорвал его, и был таким сигналом ему сокровенным. Вы знаете, вот люди очень чуткие к своей судьбе, они прекрасно отличают, что значит судьба, а что не судьба, на что нужно обратить внимание, а на что нет. Когда его поставили для того, чтобы... Формальные его функции заключались в том, чтобы собрать дворянское ополчение, это было сложно, но это возможно, скажем так.
Дмитрий Володихин:
— Даже, скорее, организационно курировать сборы ополчения, то есть он начальником не был, ему давали приказы — он делал, собирай ополчение — поехал.
С. Арутюнов:
— Практически, да, сел-поехал, может быть, даже это было на словах, потому что попасться с бумагой бунтовщикам — это верная виселица. Ну поехал, ну сказал, что вот там-то и там-то сборный пункт, скажем, организуется и так далее — дворяне покивали и заперлись опять на семь замков, ну это ладно. Но то, что он был там разведчиком на этой войне, вот это смог бы не каждый. То есть организовывать разведывательные, разыскные иногда мероприятия — это, вы знаете, нужно иметь соответствующие и темперамент, и волю, и выдержку, и мужество неслыханное, потому что он действовал практически в одиночку. Он собирал данные на местности, собирать данные и не быть замеченным, то есть сутками на лошади, в ледяной степи, это, вы знаете, нужно иметь присутствие духа, как раньше говорили, несомненное. Здесь-то он и знакомится с Суворовым. Они становятся друзьями настолько, что именно Державин придумывает ему надгробную надпись в 1800 году, вот эта знаменитая фраза в Александро-Невской лавре, я видел, я стоял рядом, и все, наверное, люди, посещавшие Александро-Невскую лавру, стояли там — «Здесь лежит Суворов». Захватывает дух, как это кратко и как это на века сказано, на все пять тысяч лет еще нашего, надеюсь, такого собранного бытия эта фраза сказана именно Гавриилом Романовичем. Вот как они сдруживаются там, в этих морозных степях, как уже бывалый, генерал, я не помню, в каком чине был, ну не генералиссимус, допустим, но фельдмаршал, допустим, или около того.
Дмитрий Володихин:
— Нет, ну до генералиссимуса ему очень далеко, он перед смертью получит этот чин, но в генеральских чинах Суворов уже был.
С. Арутюнов:
— Он оценил этого, в общем, уже не первой юности человека, и они сдружились, они обменивались стихотворными посланиями с тех самых пор.
Дмитрий Володихин:
— А кем вышел Гавриил Романович с фронтов войны против Пугачёвского бунта?
С. Арутюнов:
— Его повысили немножко в звании, и главное, что он вышел оттуда совершенно зрелым человеком, автором четырех определяющих тетрадей, которыми пользовался потом и Пушкин, которого он благословил быть поэтом, первым поэтом Руси, он вышел оттуда с четырьмя тетрадями вот этих походных наблюдений, и за русским народом, между прочим, и за этнографией, и это блистательные пометки о том, как нужно вести боевые действия, партизанские действия, как противостоять бунтовщикам, что вообще, какая там ситуация, это свидетельство он оставил единственный из офицеров подавления этого восстания. Это литератор, который встал на эту дорогу и мог русским языком блистательным передавать самые сложные состояния народа, чем, конечно, вошел в историю, в историю истории русской.
Дмитрий Володихин:
— Ну, кошмар кровавой пугачёвщины — она стоила России чрезвычайно дорого — наконец-то завершился, и, насколько я понимаю, несмотря на повышение, несмотря на то, что организационные способности Державина оценили, он, знаете, работал в очень не романтических условиях, не поэтических, но оказался дельным человеком. Он, тем не менее, после повышения покинул военную службу, и, насколько я понимаю, если не сразу, то очень быстро оказался в службе статской, вот скажите, там до каких чинов его повысили, и как скоро он ушел?
С. Арутюнов:
— Он делается статским советником в 1777 году, то есть он переводится таким чиновником в правительствующий сенат — это орган, который можно сравнить, наверное, с администрацией президента в каком-то смысле, правительствующий сенат.
Дмитрий Володихин:
— На тот момент, скорее, больше Верховный суд.
С. Арутюнов:
— Верховный суд, да, вот там разрешаются многие, как бы сказали лет пятнадцать назад, вопросы относительно вот когда хозяйствующие субъекты там спорят, но это не местные суды, местной юрисдикции, это высший суд, который, скажем, разрешает эти вопросы в пользу того или иного хозяйствующего субъекта, пусть это даже частное лицо, но он все равно хозяйствующий субъект.
Дмитрий Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с замечательным поэтом, главой литературного портала «Правчтение» и главным редактором литературного конкурса «Лето Господне» Сергеем Сергеевичем Арутюновым обсуждаем судьбу и труды блистательного литератора и крупного государственного деятеля Гавриила Романовича Державина. Ну и настало время сказать о его службе уже за пределами армии. Около сорока лет, я подчеркну: около сорока лет Державин после армии провел в трудах, он приблизительно четверть столетия, чуть-чуть побольше, лет двадцать пять-тридцать, находился на статской службе, потом был в отставке, отдыхал уже, возраст у него был, и надо сказать, что удивительная, очень редкая ситуация, когда человек, который является крупным государственным чиновником, здорово справляется своими делами, и одновременно, другой рукой, можно сказать, он извлекает прекрасные звуки из поэтической лиры.
С. Арутюнов:
— История его службы, конечно, блистательна, он дорастает до действительного статского советника к концу жизни.
Дмитрий Володихин:
— Фактически до генеральских чинов.
С. Арутюнов:
— Это генерал, разумеется, ну не фельдмаршал, но генерал. Он пробует свои силы в том, что сейчас, наверное, позже это будет называться генерал-губернаторство, то есть это наместник...
Дмитрий Володихин:
— Это немножко меньше, чем возглавление губернии, но вот наместничество Олонецкое — это то, что сейчас назовут, наверное, несколькими районами Ленинградской области, вот примерно так, это очень крупная территория, он её возглавляет и ею управляет.
С. Арутюнов:
— Гигантская, в общем, и тем более, что понятно совершенно, что пути только, наверное, там санные есть, то есть дороги как таковые ещё не построены, тем более шоссе, тем более какие-то коммуникации, их нет. Он проезжает в первый свой год Олонецкого наместничества, по-моему, две тысячи километров, то есть он наматывает вот этих вот своих визитов, и результатом этой деятельности всегда становятся крупнейшие, как бы сейчас сказали, проекты. То есть Державин это не просто какой-то поэт, которого там назначили чем-то управлять, нет, это основатель первой больницы, первой аптеки, которая там появляется, настоящая аптека в Петрозаводске — вы представляете, что это такое для края? Это основатель главного народного училища, которого раньше не было вообще в помине для всех причём, народное училище, там нет ограничений, что, дескать, только там дети дворян и так далее. Умеешь? Можешь? Пожалуйста. И эта демаркация русско-шведской границы: в общем-то, прошли годы после нашей победоносной войны Петровской, но всё равно спорные места были.
Дмитрий Володихин:
— Там была в середине века ещё одна Русско-шведская война...
С. Арутюнов:
— Стычка.
Дмитрий Володихин:
— Не стычка, а именно война, но там крайняя была сложность демаркации, потому что проходила граница по лесистой и болотистой местности, было крайне сложно показать, собственно, где вот эта линия граничная проходит.
С. Арутюнов:
— То есть, понимаете, человек не только имел навыки что-то там описать, какую-то докладную записку составить, донесение в Петербург, допустим, нет, это ещё и навыки топографа. А какие рисунки он оставил на полях, даже не донесений, но какой сборник рисунков, там бог его знает что, мне рассказывали о том, что один рисунок изображает падение чуть ли там не Тунгусского метеорита, но чего-то, незнамо чего в тайгу, изумлённых крестьян, которые падают на колени перед этим неведомым шаром там и так далее, то есть практически это снижение НЛО, неконтролируемое падение, представляете? Это по рассказам крестьян он записал, это этнограф, это топограф, это глубочайший исследователь всех местностей, где ему доводилось служить. После этого его переводят в Тамбов, Тамбовское наместничество, он возглавляет два года, но за два года, я подчеркиваю: народное училище есть, театр первый есть, типография первая есть, и начинает выходить при Державине, это у него никто уже не отнимет — первая провинциальная газета в Тамбове, вот эти самые «Тамбовские известия» — это первая провинциальная газета, это изумительно совершенно! Ну, как так? Я понимаю, что надо было собрать штат журналистов, в конце концов, откуда он их брал? Типографские рабочие, это ведь очень сложно, но тем не менее, за что он ни берется — богадельня, больница, всё в этих краях первое.
Дмитрий Володихин:
— Но это было только начало его карьеры, он взлетит ещё повыше.
С. Арутюнов:
— Да. В 1791 году, когда был написан замечательный неофициальный гимн Российской империи «Гром победы, раздавайся!», он назначается кабинет-секретарём Екатерины II. Он пробудет в должности не так долго, у него эти рабочие периоды длятся не больше двух-трёх лет.
Дмитрий Володихин:
— Он огромной работоспособности человек, но нрав у него крепкий, вот он не может подольститься, не может сделать «под козырёк», если не согласен.
С. Арутюнов:
— Его манера зафиксирована его современниками, то есть «снисходительность, — как пишет о нём один из тоже царедворцев видных, его товарищ, — снисходительность он проявлял только вниз, он мог прощать только нижних. Верхних он не прощал». И что уж особенно, он имел право в своём «Памятнике» написать: «И истину царям с улыбкой говорить», он имел право на эту строку, потому что пометка такая: «Особенно беспощадным он был к Екатерине», то есть к царствующей императрице, той самой «Фелице», которую он восславил в нескольких стихотворениях, а не только в этой «Оде», там «Киргиз- Кайсатской орды царица» и так далее, как он коленопреклоненно буквально любуется этой женщиной — он беспощаден был к ней. В обычных кабинетных этих министерских дворцовых делах он был беспощаден, никакого снисхождения, никакого абсолютно, и она в конце концов стала его сторониться и не давать ему аудиенций, но он был еще более суров и еще более осуждал ее, так порой митрополиты Московские осуждали государей, как Гавриил Романович осуждал свою, в общем-то, обожествленную императрицу, вот так.
Дмитрий Володихин:
— Но получается вот что: естественно, должность он потерял, и скатился по карьерной лестнице, а потом опять, вновь резко поднялся.
С. Арутюнов:
— Ну, в 1793 году, это год французской революции, уже четвертой, волнения страшные в Европе, он тайный советник, сенатор, но это понижение, конечно, потому что кабинет-секретарь, конечно же, это самый верх, можешь на ухо шептать царю. В 1795 он президент коммерц-коллегии, это что-то вроде Министерства финансов на наши деньги.
Дмитрий Володихин:
— Но фактически — министр.
С. Арутюнов:
— Министр, да, это фактически министр, причем с портфелем. Коммерц-коллегия — это еще ведь название петровское, «коммерц» это голландское название.
Дмитрий Володихин:
— Не столько даже финансов, сколько министр торговли, вот так это называется.
С. Арутюнов:
— Да. Причем это удивительный человек, которого мне так хотелось бы назвать основателем вообще будущего какого-нибудь неформального объединения государств, вроде БРИКС, знаете, но он ратовал за увеличение товарооборота с кем? Вы не поверите — с Индией и Китаем. Он также был весьма настроен к американцам, которые очень хотели через Сибирь с нами торговать, но особенно нежен и мягок он был с государствами Лева́нта, так тогда называлась территория и Ливана, и Сирии, и господа, Палестины. Вот он говорил, что эти люди готовы совершенно отдавать нам товары за бесценок, лишь бы иметь связь с Россией.
Дмитрий Володихин:
— Ну да, у нас вечно наверху на этом министерском, сначала коллегиальном, потом, буквально через несколько лет это уже будет министерство, на этом уровне шли споры: всё самое важное — это торговля, дипломатия, взаимоотношения с Европой или нет? Всё-таки давайте посмотрим, где можно нашу выгоду отыскать в Азии, и когда поворачивались и делали хотя бы несколько шагов, то действительно эту выгоду обретали, Державин в сущности был прав в своих воззрениях. И он сохранился как государственный деятель после Екатерины II, то есть Павел ему даже даровал орден святого Иоанна Иерусалимского, им же введённый.
С. Арутюнов:
— Это удивительная награда, кстати, немногие её удостоились.
Дмитрий Володихин:
— Немногие.
С. Арутюнов:
— И уже при Павле он — министр юстиции Российской империи, министр юстиции! Это 1802-1803, вот эти вот...
Дмитрий Володихин:
— Это Александр I.
С. Арутюнов:
— А, это уже начало царствования Александра, то есть застал огромное количество государей.
Дмитрий Володихин:
— Надо сказать, что с Александром I уже, видимо, возраст ему говорил, что достаточно, хватит, ему около шестидесяти лет в этот момент или, может быть, здесь мне сложно судить, с новыми людьми Александровского царствования ему, екатерининскому вельможе, было сложно общаться, так или иначе он оставляет дела в 1803 году, будучи крупным вельможей. Знаете, он был человеком, которого отправляли губернаторов проверять.
С. Арутюнов:
— И он там напроверял, да! Он напроверял до того, что терял должность, потому что он раскрывал, ну например, было очень трагическое дело — убийство одного из дворян, и местная власть, конечно, хотела бы это дело спустить на тормоза, как это принято, чтобы, знаете, честь флага, честь мундира. Он напроверял: он установил, что это беззаконие там чудовищное царило, и он подал записку, и ее хотели буквально перехватить, но он настолько был честен, что он совершенно не понимал, что выгодно в данном случае ему, он видел только одно — правду. Правду. То есть он считал на полном серьезе, и в стихах эта концепция у него проводится блистательно, вот в духе века просвещения, что «правда есть основание любой страны. Страна только тогда и возрастает, когда она права, это религиозное чувство глубочайшее».
Дмитрий Володихин:
— То есть, иными словами, он считал, что вести себя на государственной службе следует по-божески, по справедливости, и делать то, что положено, то есть быть честным человеком.
С. Арутюнов:
— Я могу процитировать наконец-то стихотворение Гавриила Романовича, вот так он начинает стихотворение «Вельможа»:
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть — польза, слава, честь.
С. Арутюнов:
— Если я не ошибаюсь, это слова, которые выбиваются на орденах Российской империи.
Дмитрий Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго прекращаем наш с вами разговор для того, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.
Дмитрий Володихин:
— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и наш гость и замечательный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов, глава литературного портала «Правчтение», главный редактор литературного конкурса «Лето Господне», и мы продолжаем разговор о Гаврииле Романовиче Державине. В сущности, мы завершили обсуждение его дел служебных и подходим к делам литературным. В его судьбе нельзя выделить того, что было важнее, первое или второе, они, наверное, были равновеликими, может быть, даже служба для него была важнее, чем поэзия, для него лично, для всей России — ну вот уж сомневаюсь. И после отставки Державин прожил еще тринадцать лет, и как на службе, так и после отставки он был поэтом, и остался в русской истории, в русской литературе прежде всего поэтом, притом поэтом, дар которого отмечен очень сильными чертами религиозности христианской.
С. Арутюнов:
— Да, действительно, Гавриил Романович, благословил молодого Александра Сергеевича, эта сцена описана самим Александром Сергеевичем: «меня искали, но я убежал», так он стеснялся, когда я прочел вот эти воспоминания в Царском селе, при старике Державине. Как можно вообще эту сцену заново переживать, вот эту эстафету, год за годом, примерно зная даже число, можно даже соотнести, вот мальчишка, и вот этот старик, который привстает и на знаменитых полотнах он к уху прислоняет руку, чтобы услышать: как, как? И он слышит свой голос буквально, свои интонации какие-то, потому что Пушкин был буквально влюблен в его оды, в его стихотворения, это было для него образцом такой, во-первых, поэзии праздничной, во-вторых, поэзии и лаконической, удивительно точной, вот точности он учился даже не у своего дяди Василия, который тоже был замечательный, в общем, стихотворец, но точности и вот имперской какой-то высоте он учился, конечно, у признанного первого поэта тогда России — Гавриила Романовича Державина.
Дмитрий Володихин:
— Помните, тогда, в лицее Державин сказал о Пушкине: «Есть на кого Россию оставить».
С. Арутюнов:
— Это фраза великая, и настолько она потом вошла, видимо, в кровь и плоть, что действительно, и для Александра Сергеевича, вместе с его службой при Министерстве иностранных дел она осталась, и он вырос вот благодаря этой фразе, и просто чувствуя её в крови постоянно, она постоянно бурлила, давала какие-то пузырьки, он не оставлял письма, а мог бы оставить, как многие.
Дмитрий Володихин:
— Ну что ж, давайте посмотрим, в чём Державин выразился как религиозный поэт, как поэт-христианин.
С. Арутюнов:
— Если вы станете смотреть собрание его сочинений, то вам бросится в глаза, что там неимоверно количество молитв, они так и называются, они очень по-разному начинаются, но это огромное количество вот молитв, он обращается к Всевышнему. Конечно, все знают эту оду «Бог», которую там любят цитировать, правда, огорчительно, что всего одной строкой: «Я раб, я царь, я червь, я бог», бездна открывается перед нами, когда мы соприкасаемся с этой строкой. Конечно, так сегодня, да и лет пятьдесят, а может быть, и сто лет назад не мог уже говорить никто, может быть вследствие какого-то измельчения натуры, может быть, вследствие того, что наше образование не позволяет, могут быть любые причины, но вот так, накоротке объединить необъединимое, так вдруг взять и выразиться — ну, нужно было быть совершенно особенным человеком, чтобы это вообще пришло в голову, как это вообще говорится! Восхищение бесконечное. Он подпитывался, конечно, могучими токами великого холмогорца Ломоносова, он знал, как пишутся эти стихи, и они приходили ему в голову, но это огромная внутренняя работа. (цитирует отрывок из оды «Бог»)
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем — Бог!
С. Арутюнов:
— Это стихотворение, я видел трогательнейшую переписку Гавриила Романовича с цензурой, тогда каждое стихотворение должно было проходить, это не просто цензура, он переписывался со Священным Синодом.
Дмитрий Володихин:
— С духовной цензурой.
С. Арутюнов:
— Да, с духовной цензурой. Он объяснял, что у поэта есть, несмотря на каноничность и неканоничность некоторых трактовок, у него есть некое умозрение, и что ему может быть позволено несколько вольно трактовать, но если это не совсем понятно и уводит от канонической трактовки, то он готов переделать! И он старается, даже переделывает пару строчек, там ему указывают, что это вот «не совсем, вы знаете», и так далее. Но, вы знаете, слово «вещества» вот в духовном стихотворении — это ведь, конечно же, еще лексика века Просвещения, «вещество» — это же одно из любимых слов Ломоносова самого. Понимаете, здесь уже ощущается вот это влияние.
Дмитрий Володихин:
— Ну, имеется в виду движение всего материального.
С. Арутюнов:
— Да, да, это материя! Вот здесь огромное количество лексики, которой, в общем-то, предыдущие века и не хвастались, потому что им не было в чем, но вот глагол «исследовать», это уже научная лексика, то есть это мы чувствуем как время там бурлит и клокочет, время, конец XVIII столетия, а в первую треть XIX века наука была таким же богом, как в советские 60-е годы, ей поклонялись, она была тайна, сущая тайна. И вот Господь, Который уже приходит в просвещенный ум, это уже не совсем тот Господь, который в XVII веке, вот Он такой грозный, такой всемогущий, это Господь отчасти познаваемый, это очень важная вещь. Для, наверное, культурологов, которые заглядывали в оду «Бог» — это неисчерпаемый источник, это живой ключ, из которого можно черпать, ну посмотрите:
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты Духов небесных,
И цепь существ связал всех мной.
— Это уже просто антропология — цепь существ, отсюда полшага долезть до «Ламарка», которого написал Осип Эмильевич Мандельштам, вот цепь существ эволюционная там, я уж не буду упоминать Дарвина на ночь глядя, но, понимаете, эти мысли, эти как бы выводы, которые напрашиваются — это взгляд просвещенного человека.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества (опять «вещества»),
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
С. Арутюнов:
— Вот человек, выводится определение «человек», это перед строкой «Я раб, я царь, я червь, я Бог».
Дмитрий Володихин:
— При всем том, что это просвещенный ум, сделанный XVIII веком, со всем его, скажем так, поклонением науке, это и одновременно крепко верующий человек, причем, безусловно верующий.
С. Арутюнов:
— Безусловно, без всяких этих, знаете, «вот ты меня будешь спасать — я буду верить, не будешь спасать, я, как протестант, скажу: о, Господи, ну что это такое вообще? Вообще нет божества, ни божества, ни вдохновенья. Не-не-не, пока ты не начнешь меня спасать, я не буду верить». Вот стихотворение «Буря»:
Ты, Творец, Господь всесильный,
Без Которого и влас
Не погибнет мой единый,
Ты меня от смерти спас!
Ты мне жизнь мою пробавил,
Весь мой дух Тебе открыт;
В сонм вельмож меня поставил, —
Будь среди них мой Вождь и Щит.
С. Арутюнов:
— Каково? «В сонм вельмож поставил, и среди них будь мой щит», да? Ну это страшно, конечно, среди вельмож, среди чиновничества российского не очень уютно человек себя ощущает, тем более с такой родословной.
Дмитрий Володихин:
— Тем более, в ту эпоху чиновничество состояло из очень разных людей, в том числе, из абсолютно безнравственных.
С. Арутюнов:
— Да, и это показывают вот эти конкретные судебные дела. Но вот о вельможах он же пишет много, это одна из его таких вот линий постоянных, вот «Властителям и судиям» как начинается:
Восстал Всевышний Бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Не внемлют! Видят — и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Дмитрий Володихин:
— То есть, иными словами, сохранение правды в государственном организме, если угодно, в государственном механизме, это есть то, что для честного вельможи есть долг христианский, не просто служебный, а именно христианский.
С. Арутюнов:
— Именно. Когда он взывает к Богу: «Приди, суди, карай лукавых и будь един Царем земли» — это фактически фраза, относительно недавно и прозвучавшая: Россия управляется Богом.
Дмитрий Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях известный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов, он же главный редактор литературного конкурса «Лето Господне» и глава литературного портала «Правчтение», и наш постоянный гость. Ну что ж, вот мы увидели то, что в глубине поэзии Державина очень хорошо просматривается христианское начало, и он и в службе своей, и в литературной деятельности своей в первую очередь — христианин, во вторую очередь — честный человек, а всё остальное уже потом. Но ведь у него, помимо религиозного поэтического творчества, было творчество метафизическое, политическое, он очень близок был к тому, чтобы дела общества, государства и каких-то генеральных смыслов бытия передавать в стихотворном слове.
С. Арутюнов:
— Державин — это человек, действительно, всемирной отзывчивости. Ему ведь не досталось какого-то особенного университетского образования, он за границей не жил годами, как, например, Фёдор Иванович Тютчев и так далее, но всемирная его отзывчивость такова, что, будучи переводимым на европейские языки, он звучит так же торжественно и громко, как если бы он всю жизнь свою провёл где-нибудь на службе в лучших столицах мира. Какой голос, боже мой! Вот так же Фёдор Иванович Шаляпин, это же человек, который вдруг зазвучал на весь мир в одночасье, вот таков и Державин, детство своё проведший в степях вот этих, но он разросся, неимоверно разросся, это, конечно, свойство души, которое... Вы знаете, это внезапный рост, вот это внезапное раскрытие бутона свойственно, действительно, очень редкостному классу людей, как у них открываются глаза, почему они так талантливо одарены? Загадка. Я прочту, может быть, одно стихотворение, чтобы вы поняли, что он метафизик, оно называется очень так глубоко и просто — «Задумчивость». Посмотрите, как это современно сейчас.
Задумчиво один, широкими шагами
Хожу и меряю пустых пространство мест;
Очами мрачными смотрю перед ногами,
Не зрится ль на песке где человечий след.
Увы! я помощи себе между людями
Не вижу, не ищу, как лишь оставить свет;
Веселье коль прошло, грусть обладает нами,
Зол внутренних печать на взорах всякий чтет.
И мнится мне, кричат долины, реки, холмы,
Каким огнем мой дух и чувствия жегомы
И от дражайших глаз что взор скрывает мой.
Но нет пустынь таких, ни дебрей мрачных дальних,
Куда любовь моя в мечтах моих печальных
Не приходила бы беседовать со мной.
С. Арутюнов:
— Это пишет не юноша, 1807 год.
Дмитрий Володихин:
— Но человек, который уже четыре года находится в отставке и зрит в будущем свое угасание.
С. Арутюнов:
— Зрит, но это сказано светло. «Очами мрачными» — да, конечно, но общий тон светел.
Дмитрий Володихин:
— Он не смерти боится, он боится последние годы стать неугодным Богу, потемнить, и хочет быть в свете, в котором он ранее пребывал, в свете солнечном, в свете Господнем.
С. Арутюнов:
— Как же славно, что он застал все-таки победу русских войск над Наполеоном. Было бы очень горько, если бы это случилось раньше, например, в 1812 году, и он бы видел только разрушение вот европейской части, это вторжение. Как бы это было ужасно, если бы он был, ну как отец князя Болконского, старший Болконский, и в эту смуту он бы покинул свет, но все-таки Господь даровал ему увидеть победу.
Дмитрий Володихин:
— Но он еще застал богослужение православное в Париже, на том месте, где был казнен Людовик XVI, русская армия стояла и молилась Господу Богу, и это Державин тоже знал.
С. Арутюнов:
— Знал! Он не был в Париже тогда, но он знал, что это состоялось, и это была победа, дело которому он служил всю свою жизнь, это победа русского дела, победа правды.
Дмитрий Володихин:
— Ну вот те оды, которые он воспосылал императрице, это есть естественное для поэта восхваление государя, в какой-то степени карьерное, или они содержали то, что он хотел сказать императрице после слов похвалы, куда-то ее направить?
С. Арутюнов:
— Абсолютно! Ну конечно же, те, кто читал эти оды, после обильных вот этих восклицаний, вот этой: «Киргиз-Кайсатския орды царица, ты блещешь, ты там ниспосылаешь, ты чуть ли не кормилица...», вот после всего этого, в остальных частях этой оды, она довольно велика, если вы ее читали, там содержатся мысли государственного мужа о том, как бы хорошо было бы не просто милость к падшим призывать, а как бы хорошо вообще империей управлять, честно говоря. Я думаю, что она, прочитав, состоявшая в переписке с Вольтером, просвещенная государыня, она прочла, конечно, все, но, наверное, что-то могло вызвать её... Ну, она поблагодарила его, что-то ему преподнесла, какое-то кольцо с камнем, она поблагодарила, но когда муж такой, государственный пусть чиновник, начинает ее как бы немножечко ориентировать, как бы направлять на что-то, это не может не вызвать гнев самовластной царицы, потому что — ну как же можно? И придворный двор, наверное, перешептывался. Это был жест — жест, разумеется, просветителя, разумеется, мыслителя, но это уже, знаете, отношения-то конкурентные: ты кто таков, чтоб учить? А вот таков.
Дмитрий Володихин:
— Ну а с другой стороны, он участвовал в восстании 1762 года, которое принесло Екатерине II трон. Он в какой-то степени выдвиженец гвардейской массы и в этом смысле у него было право высказываться.
С. Арутюнов:
— Было. Ну не мог человек, который не был тогда при дворе, не мог человек, который вообще не имел никаких прав, взять и написать такую оду.
Дмитрий Володихин:
— А он взял и написал.
С. Арутюнов:
— Взял и написал, да. Я вот все время представляю, как бы сейчас отнеслись к человеку, который бы принес такое вот поэтическое подношение государю, какой бы поднялся страшный иск, в чем бы его только не обвинили, как бы его не честили.
Дмитрий Володихин:
— Правду сказать, мне кажется, что сейчас, может быть, сделали вид, что всего этого не было. Есть какой-то текст, ну и Господь с ним.
С. Арутюнов:
— И с ним, и с тем, кто его написал, абсолютно точно, да. Ну, пожали бы плечами. Тогда это было намного серьезнее, потому что, может быть, именно тогда русская словесность обретала свою первую вот эту орлиную зоркость, которая потом будет, наверное, таким эпиграфом к нашей цивилизации, она обрела речь, и к этому невозможно было относиться так, как и относятся к ней сейчас.
Дмитрий Володихин:
— Державин очень часто в своих стихах обращался к историческим событиям того времени, век-то какой, победа за победой! И к личностям, в том числе, и к личности Суворова.
С. Арутюнов:
— Да. На гроб его он напишет не только эпитафию, но и «Снигиря» через «и» — «Снигирь». Это те строки, которые потом по наследству перейдут к одному из нобелиатов, я имею в виду Иосифа Александровича Бродского, который «военная флейта, на манер снегиря», напишет оду Жукову, закончит этим свое послание к маршалу Жукову. А первоначальный «Снигирь», вот эти строки тоже, наверное, у каждого русского человека должны быть в душе:
Что ты заводишь, песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом (это он сам себя звал рабом)
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! — что воевать?
С. Арутюнов:
— Страшные слова, вот «что воевать?», дух захватывает, да? Ну как: «что воевать»? Конечно, воевать! Но его нет с нами. Это такое рыдание, вы знаете, это мало кто может, вот одна фраза в конце: должен был закончить под фанфары — нет. Он шел с его похорон и услышал снегиря, который на веточке, и вот это все слилось и вылилось. Здесь всего четыре строфы, но какой напор, какое горе! Державин есть Державин.
Дмитрий Володихин:
— Он обращен был к славе русского оружия, для него победа на поле брани значила, на мой взгляд, больше, чем даже и любая победа просвещения, хотя просвещению и его делу он был предан, и Державин нередко писал об этом с похвалой и даже с восхищением.
С. Арутюнов:
— Не в силе Бог, но в правде. Военная победа обозначает, что страна, которая победила, права, то есть Господь действительно с ней, вот это зримое подтверждение правоты этой страны, ведь как же можно было несерьезно как-то это смести со стола? Нет, это зримое выражение правоты этой страны. Правота России в мире, который уже тогда, всю жизнь он был таким, европейский я имею в виду мир, он был не просто хитр, подл и коварен, он был ожесточен против нас с самого начала. Конечно же, здесь имела значение любая наша победа, что в Европе, что в Азии, и наши походы даже в Туретчину, они находили отображение в его стихах, он восхищался ими, да, этим нужно было восхищаться.
Дмитрий Володихин:
— То есть, если я правильно понимаю, Державин считал, что победа, которая принесена была силой вооруженной, есть победа, которая сначала была предопределена на небе, как знак правоты на земле, и уже только тогда штык, пуля, сабля смогли эту победу вырвать на поле брани.
С. Арутюнов:
— Только такая связь. Если склонять Господа к себе силой оружия и говорить, что «мы сильнее и поэтому даруй нам победу» — нет-нет-нет, сначала всё происходит там, и всё там решается. Вот этот высший суд, не правительствующий сенат, а вот этот высший суд в Едином Лице и в Трёх Ипостасях, Он видит, каковы люди, и Он склоняется к тому, чтобы люди одержали победу, и они её после этого одерживают. Вот такое чувство, не знаю, есть ли оно сегодня, есть ли это понимание, но вот именно такая последовательность свойственна не только Гавриилу Романовичу, а русским людям, которые эти победы одерживали.
Дмитрий Володихин:
— Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, позвольте мне от вашего имени поблагодарить Сергея Сергеевича Арутюнова, позвольте мне сказать несколько слов завершающих о Гаврииле Романовиче Державине: человек выдающихся душевных свойств, служилых свойств, истинно служилый человек в лучшем смысле этого слова и великих литературных талантов, он был звездой, которая встала прежде, чем началась заря Золотого века русской литературы, и те, кто был первыми людьми этого Золотого века, оборачиваясь, смотрели на Державина и стыдились, если оказывались недостойны его. Ну а теперь мне остается сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.
С. Арутюнов:
— Всего доброго.
Все выпуски программы Исторический час
- «Переяславская рада». Дмитрий Володихин
- «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»
- «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер