«Мой Пушкин». Ксения Алферова

У нас в гостях была актриса, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть» Ксения Алферова.

Накануне дня рождения Александра Сергеевича Пушкина мы говорили о его творчестве и жизни, о том, как Пушкин открывается читающему его произведения, каким каждый воспринимает образ великого поэта, а также мы говорили о «Посиделках» с Ксенией Алферовой, посвященных Пушкину.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан

— Светлый вечер. На Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью приветствую нашу сегодняшнюю гостью Ксению Алферову, актрису театра и кино, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть». Добрый вечер.

Ксения Алферова

— Добрый вечер. А я с не менее трепетной радостью хочу сказать, что я очень рада именно с вами беседовать на этом чудесном радио. Вы мой...

Константин Мацан

— Слава Богу.

Ксения Алферова

— Да не во виду будет сказано всем остальным, я просто люблю это радио, но вы мой самый любимый... Я вас больше всего люблю слушать.

Константин Мацан

— Ну вы не останавливайтесь, Ксения.

Ксения Алферова

— И мой самый любимый собеседник. Я не знала, что я буду с вами беседовать, и очень обрадовалась, когда вас увидела.

Константин Мацан

— Ну все, теперь я растаял. Есть хорошая и большая традиция у нас с вами беседовать на волнах Радио ВЕРА, но сегодня беседа будет необычная, что для меня тоже очень радостно. Мы с вами много и часто говорили про ваш фонд. Это прекрасно. Никогда не лишне еще о нем поговорить. Может быть, сегодня как-то прозвучит это тоже. Но сегодня у нас с вами тема очень особенная, потому что послезавтра, 6 мая, день рождения Александра нашего Сергеевича Пушкина.

Ксения Алферова

— Одного из самых любимых моих мужчин.

Константин Мацан

— Вот лучше не скажешь.

Ксения Алферова

— Не поэтов даже, а мужчин, потому что он был потрясающий.

Константин Мацан

— И у вас есть уже многолетняя добрая традиция устраивать посиделки поэтические, посвященные тому или иному поэту.

Ксения Алферова

— Ежемесячно я их устраиваю.

Константин Мацан

— И в этот раз это, само собой, Пушкин. И вот об этом сегодня поговорим. Вот мы с вами уже до эфира начали вспоминать Цветаеву, у которой была работа «Мой Пушкин», и сегодня у нас будет Пушкин Ксении Алферовой. И я бы для начала просто спросил...

Ксения Алферова

— А у меня есть спектакль «Моя Цветаева».

Константин Мацан

— Всё сходится. Я бы спросил для начала, а что это за формат посиделок? Что там происходит? Давайте скажем, что в Москве они пройдут 15 июня.

Ксения Алферова

— Нет, наоборот, 6 в день рождения. Как раз в день рождения. И это, кстати, тоже уже хорошая традиция посиделок. Так получается, ну, случайно не случайно, что я уже не первый раз праздную день рождения Пушкина именно в его день рождения. 6 июня, ну, по новому стилю, по старому 26 мая.

Константин Мацан

— Значит, в Москве 6 июня, а 15-го в Звенигороде. Как проходят посиделки, что это такое?

Ксения Алферова

— Я, наверное, немножко выросла уже... хотя мне очень нравится название посиделки, но вот я в Питер езжу периодически, и петербуржцы настаивают на том, они называют это спектакль. Я с ними спорю страшно, говорю, ну, какой же это спектакль? Ну, просто в моём понимании там, вот спектакль «Моя Цветаева» — вот это спектакль. Я с ними спорю страшно, говорю, какой же это спектакль. Потому что в моем понимании там вот спектакль «Моя Цветаева» — это спектакль, это на сцене театра Ермолова, это свет ну вот как-то, а посиделки они все таки проходят в таких камерных залах, но вот Москве это всегда галерея Нико это большая грузинская, и когда зрители сидят, ну как гостиная да, условно говоря, ко мне приходят в гости, и я говорю ну, какой же это спектакль? Они говорят, нет, это монолог двухчасовой, это спектакль, настаивают они, но я не спорю уже теперь с ними. Посиделкам оказывается, я просто не сильно в цифрах, но оказывается, им уже 7 лет. Потому что у меня полное ощущение, что это не так давно я рассказываю, а тут мне кто-то сказал, да что вы, уже же 7 лет мы к вам ходим. Я говорю, действительно, что вы все... У меня есть какие-то люди, которые прям действительно ходят всё время, даже если я повторяю каких-то поэтов и писателей, но они всё равно все разные всегда посиделки. Я говорю, вы уже 7 лет ходите? Они говорят, да. А изначально... То есть что происходит на посиделках? Я читаю всё, что я могу осилить о том или ином поэте и писателе, и рассказываю о нём. То есть это никто мне не пишет, это я сама. То есть моя задача погрузиться как можно глубже в жизнь этого человека, взять на грудь его свою и, ну, как бы прочувствовать, прожить, продумать, обдумать, проанализировать. И вот что мне кажется, то есть я влюбляюсь в этого человека, и дальше моя задача влюбить в него вас. Не в поэта или в писателя, а именно в человека, и погрузить вас в его жизнь. Поэтому атмосфера каждой встречи, она очень зависит от того, о ком я рассказываю, потому что люди все разные.

Константин Мацан

— Ну стихи и тексты, видимо, прозаические вы читаете.

Ксения Алферова

— Конечно, я читаю. Ну, читаю, безусловно, стихи читаю, какие-то читаю воспоминания или, может быть, какие-то отрывки писем. Но, опять же, у меня всегда на столе лежит в два раза больше того, что я хочу прочитать, а потом я уже перестала этому сопротивляться, на самом деле, потому что, безусловно, у меня есть какая-то драматургия внутри. Ну, в первую очередь, то, о чём мне бы хотелось... Ну, то есть, есть какие-то основные вещи, которые я понимаю, что их важно произнести, вот именно про этого человека, чтобы его объяснить, как я его почувствовал. То есть, я не претендую там на 100% объективность. Хотя, поскольку я не литературовед, не критик, а такой благодарный зритель и читатель, потом, наверное, всё же мне помогает моё актёрское образование, которое позволяет мне, ну, как прочувствовать, что ли, этого человека, мне бывает иногда... ну знаете, про любимого человека, это пожалуй важно, то есть не какие-то там... у каждого, понимаете, все мы люди, мы разные какие-то поступки совершали, поэтому у каждого поэта и писателя, как у любого человека, есть разные какие-то стороны в жизни. Ну вот там задачи, жареные какие-то факты, как сейчас это модно, у меня нет. Хотя есть какие-то вещи, которые у того же самого Антона Павла Чехова, которые не принято рассказывать там в официальных... Раньше не принято было рассказывать. Но на мой взгляд это важно, потому что это даёт представление о нём как о человеке. Не о совершенном, а в этом его и прелесть.

Константин Мацан

— Так, ну а Пушкин как человек?

Ксения Алферова

— Очень разный. Категорически разный. Я очень люблю Пушкина. Может быть, ещё я как-то его особенно хорошо чувствую, потому что мы с ним рядышком. У меня 24 мая день рождения, а у него 26 по старому стилю, но по-новому 6.

Константин Мацан

— Вас с прошедшим.

Ксения Алферова

— Да, спасибо большое. Поэтому мне вот... То есть он у меня абсолютно майский. А вот вы мне сказали до эфира, что вы мне сказали?

Константин Мацан

— Осенний.

Ксения Алферова

— Что у вас он осенний.

Константин Мацан

— Для меня Пушкин, да, это вот каждый осенью я расцветаю вновь. Есть в осени первоначальной, вот октябрь уж наступил, вот это всё прям моё.

Ксения Алферова

— Потому что вот по...

Константин Мацан

— У меня в ноябре день рождения.

Ксения Алферова

— Понятно. Ну вот он совсем не ноябрьский, вот точно не ноябрьский. Нет, по... Как сказать, я сейчас не про гороскопы речь веду, а просто мне кажется, что всё равно то, в какое время года ты родился, это накладывает отпечаток всё же. А май — это такое время, когда всё уже в цвету, да, то есть это такое самое-самое, самое яркое, пожалуй, время года, когда ещё листья такие не тёмно-зелёные, а светло-зелёные.

Константин Мацан

— Жизнь просыпается.

Ксения Алферова

— Да, то есть она уже проснулась, и вот в самом-самом таком соку. И это невероятно, то есть вот Александр Сергеевич, он абсолютно вот такой майский, очень душистый, разноцветный и очень разный. Но осень это любимое время года именно с точки зрения творчества. То есть он ее любил, и я его тоже очень понимаю, потому что я вдруг себя поймала, узнав это про Пушкина, я как-то у нас есть деревня под Костромой, я одна там как-то осталась, тоже как раз осенью, я думаю, Господи, как же я люблю, оказывается, золотую, потому что он любил именно, простите, но не ноябрь, а именно золотую осень.

Константин Мацан

— Ноябрь это такое, ни осень, ни зима, это уже такая слякоть и темень.

Ксения Алферова

— Но это очень уравновешивает темперамент, потому что он очень темпераментный был мужчина, крайне, то есть он огненный, то есть там не только май, но и африканская кровь давала о себе знать, и все про это говорили, что он такой, ну, как бы, такой очень был, как это, вспыльчивый и очень темпераментный, и страстный человек, но я понимаю, что осень, вот я по себе просто понимаю, что золотая осень, она тебя уравновешивает. Это действительно то время года, которое невольно тебя, ну, как притормаживает. То есть ты, да, оно же такое созерцательное, ты действительно можешь как будто бы, уже не надо куда-то торопиться, ты так притушиваешься, останавливаешься и созерцаешь. И у тебя действительно, я вдруг поняла, что и у меня тоже, я думаю, что у всех, кто притормозится и взглянет в окошко или там в деревню, тем более, как где-нибудь сядет на крылечке, у тебя начинает действительно, ну, то есть у тебя просто творчество начинает бурлить вот ровно так же, как расцветает это все в мае. То есть у тебя прям одно за другое, одно за другое начинают какие-то идеи красить. Ну, не идеи, а какие-то именно... Ну, вот оно по-другому как-то организм начинает работать, и поэтому он, да, он очень любил. Он очень любил писать, он очень любил именно в это время года. Но жил абсолютно как...

Константин Мацан

— Ну, вот в его пёстрой разнообразной биографии какие вы для себя факты выделяете, характеризующие его как человека, которые вас цепляют?

Ксения Алферова

— У него очень много всяких смешных таких историй, которые очень... Потому что он же очень хулиганский такой был, с одной стороны. И очень дерзкий. И очень остр на язык. И на язык Пушкину попадать... Лучше было не попадать. То есть на язык Пушкину было лучше попасть там, если он увлечен тобой, ты ему нравишься, предположим, или он тебя пишет, ну, когда он посвящения какие-то делал, но у него очень много эпиграмм, и вот в эпиграммах он абсолютно безжалостен. Но это всегда очень остроумно, и вроде как поэтому надо обидеться, но могу просто прочитать. Причём не всё можно прочитать в вашем эфире, в эфире именно вашего радио. Не в том смысле, что это неприлично, но так как бы на грани, я бы сказала. Ну, не знаю, вот, например, это самое такое, пожалуй, не безобидное на самом деле. Он был таким театралом сразу после того, как он выпустился из лицея. Он был страшным театралом. Ну, тогда вообще это было очень модно, все ходили в театр. Я, кстати, когда читала о Пушкине, ну, вы, может, это знаете, я, например, не знала, что во времена Пушкина театр был совсем не то, что у нас. То есть это было абсолютно, то есть не было отдельно драматический театр, оперный театр. Это все было, то есть сначала давали какой-то драматический спектакль, потом оперу, а в перерывах на фортепиано играли какие-нибудь там маленькие такие произведения, а потом балет еще на закуску. То есть это все было такое, все три-4 в одном. И у него были, то есть вот он в балете, например, то есть он был, и это его пристрастие не менялось никогда, он был страстный поклонник Истоминой. И в «Онегине» вот как раз ножку об ножку. А именно в драматическом, то есть он сначала одной симпатизировал актрисе, потом чем-то, в общем, разочаровался в ней и к другой. Вот он на Колосову, на первую свою любовь театральную. Ужас, на самом деле. Все пленяет нас в Эсфири, это роль, которую она играла. Упоительная речь, поступь важная в порфире, кудри черные до плеч, голос нежный, взор любови, набеленная рука, размалеванные брови и огромная нога.

Константин Мацан

— Жестко.

Ксения Алферова

— Это самое безобидное, что вообще. И вы понимаете, а степень любви и известности Пушкина на тот момент была колоссальная, поэтому это сразу подхватывалось всеми, из уст в уста передавалось.

Константин Мацан

— А мой Пушкин, ваш Пушкин, какой круг произведений для вас входит в любимое? Есть каноны, есть какие-то большие, значимые произведения, которые все мы проходили в школе, есть какие-то стихотворения хрестоматийные. Вот есть что-то, может быть, там менее известное, но для вас очень лично и любимое?

Ксения Алферова

— Вот я, например, на этот вопрос, не то чтобы я не люблю отвечать про любого писателя, потому что я обратила внимание на то, что и это отличает классику от не классики, ну, то есть великое, вот то, что осталось, да, и почему это классика. Потому что в разное время жизни, не знаю, состояние души, года, ты... У тебя разное отзывается.

Константин Мацан

— А сейчас что отзывается?

Ксения Алферова

— Просто поскольку я сейчас стала счастливым обладателем... Есть такой чудесный Вересаев, и у него есть книга, и у меня сначала была только её как-то... Была издана, я не могла найти, ну, как вторая часть. То есть начиная как раз с его возвращения из ссылки из Михайловского, она состоит из... То есть там нету никаких анализов того, что было, а просто кусочки из писем, каких-то документов официальных, ещё что-то его современников. И это очень... Они разные очень. То есть один говорит одно, второй говорит другое. У тебя такой образ начинает формироваться очень более что ли емкий и полный из-за того, что... То есть это все. Люди, которые жили с ним рядом, это очень интересно читать. А сейчас у меня такая огромная книга вышла, она прям огромная, толстая, с рождения уже до последних дней его жизни. И это, конечно, невероятно. И письма Пушкина, я очень люблю письма Пушкина. А вот если говорить об его стихах, я сначала, вот как вы задали вопрос, я также думаю, сейчас я найду что-нибудь такое, что, значит, не на слуху и не принято читать. Но когда ты знакомишься с жизнью человека и понимаешь ещё, в какое время что было написано или кому, и при каких обстоятельствах, то они по-другому начинают звучать совсем. А на самом деле, как поэта, для меня Пушкина открыл Смоктуновский. Я, услышав, я прям всем настоятельно, то есть требую даже, я бы сказала, а не советую, просто набрать в интернете то, как читает Смоктуновский Пушкина. Когда я вот это слышу, он действительно, я очень аккуратно наношу слово гениальный, потому что сейчас все у нас гениальное, великое гениальное все и все. Но это тот случай, когда это действительно, он был великий чтец, один из немногих, кто... Я поняла, в чем величие Пушкина как поэта. То есть он действительно писал, но это надо увидеть, кто... Я поняла, в чём величие Пушкина как поэта. То есть он действительно писал... Это надо увидеть, то, как он читает. Это не то, как принято читать стихи. И я вдруг поняла, что Пушкина по-другому читать нельзя. То, как Смоктуновский, конечно, мало у кого получится, и у меня тоже так не получается, но он писал, как говорит... То есть это, по сути, прямая речь. Это не... Вот оно вроде возвышенно звучит, но это абсолютно... Ну, то есть вот он разговаривает этими стихами. Это настолько потрясающе. То есть я вообще не поняла, что это Пушкин, вообще что это стихи. Но это потрясающе. Алина, жальтесь надо мной, это вот самое, пожалуй, которое сразу выскакивает. Я думаю, вот оказывается, какой Пушкин. Да, действительно, он гениален.

Константин Мацан

— Есть потрясающее чтение Смоктуновским Евгения Онегина. Это просто заслушаешься.

Ксения Алферова

— На мой взгляд, он лучший именно, если говорить о Пушкине. Я понимаю тогда, почему и современники, потому что он шёл сразу после Жуковского, Державина. Это совсем другая поэзия.

Константин Мацан

— Я вот задавая вопрос про любимое, не то, что, знаете, любимое стихотворение, это такой вопрос абстрактный очень, но я просто по себе сужу, я помню, что у меня вот почему-то со школьных лет, вот я как впервые прочитал «Из Пиндемонти» у Пушкина: «Недорого ценю я громкие права, от коих ни одна кружится голова», — и так далее, я вот почему-то понял, что это вот про меня. И я так с тех пор с этим живу всю жизнь. То есть вот если меня просят, вот одно назови. Вот меня это прямо тогда кольнуло. И вот это да, вот я прям сразу как бы называю и могу поделиться.

Ксения Алферова

— Ну, опять же, это смотря, то есть вот любовное это одно. Ну, вот если вы, условно говоря, как установка, что ли, такая, да, тем более, когда сам Пушкин это пишет, поскольку там я не самый уверенный в себе человек, хотя сейчас стала уже более уверена в том, что я делаю. И мне, кстати, во многом помог Пушкин, потому что, когда я первый раз узнавала, открывала для себя Пушкина, готовилась к посиделкам, а это такое открытие, на самом деле, потому что я вдруг понимаю, что мы вообще ничего не знаем. Ну, я имею в виду, сейчас я говорю про массу, нас и себя к ней причисляю. Это была не моя идея, мне подсказал кто-то из зрителей, а вот почему бы вам не сделать про Пушкина посиделки? Я думаю, действительно, а чего бы мне не сделать про Пушкина? И это был очень такой сложный период в моей жизни, когда как-то я никак не могла, прям я была так ошарашена и не очень понимала, как мне быть с тем, что там, что меня ошарашило. Я вот прям как-то не могла себя собрать, и в таком вот, ну, в таком, не знаю, ну, не то чтобы прям унынии, не такое совсем уныние, ну, в таком тяжелом каком-то была, я думаю, батюшки мои, спасибо, Господи, примерно так это было, понятно, что там где-то нам подсказывают же разными, да, через разные источники, потому что, ну, то есть, я ждала каждого утра встречи с моим Пушкиным, с воспоминаниями, с его, вот, такая у меня дурацкая есть книга, когда в одной книге все там очень тяжело читать, ну, маленькая такая, а потом мне подруга подарила потрясающее собрание сочинений в таком, знаете, кожаном переплете, там, просто их даже держать в руках приятно. И вот он меня, ну, как сказать, вытащил, вылечил, потому что в нем заключена... почему я настаиваю на том, что он отражение вот этой майской энергии что ли, природы вокруг, потому что он очень любил жизнь, и он это настолько транслировал, да, потому что все-таки тот мир, который вокруг нас создал Господь, он же прекрасный. И это надо быть гением, чтобы в стихах отразить вот эту гармонию, то есть красоту вот этого мира так, чтобы она каждому по возрасту была, и главное, чтобы она отражала вот то, что создал Господь. Это же удивительно, как у него это получается, настолько простыми словами. И у меня было ощущение, я вот так открывала, я просто даже помню физически это ощущение, то есть я открывала, я забиралась, значит, это был, по-моему, сентябрь, еще было не очень холодно, или октябрь, я забиралась, значит, на диванчик, на веранде, вот так открывала его книгу, и все. И у меня было ощущение, что оттуда на меня такие, знаете, как искры, что ли, брызги вот этой радости такой, которую он меня наполнял. Она могла быть осенняя, зимняя, какая угодно, но вот именно вот это, то есть как будто тебя вот, в принципе, не надо ходить сейчас это модно, тренинги психологического роста, оно как хорошая музыка классическая, то есть у тебя гармонизируется так как-то внутри, и еще слова красивые такие, и как-то все так у тебя уравновешивается, и ты думаешь, господи, действительно, какая жизнь-то прекрасная. И то, и сё. И потом, когда ты... Мне просто ужасно нравятся мои посиделки тем, что когда ты наблюдаешь за жизнью других великих людей со стороны, ну, во-первых, тебе становится очевидно, что это такие же люди. Но просто со стороны всегда удобнее жить, чем когда ты внутри. Ты же не видишь, как внутри. И это такое, знаете, ну, то есть ты переживаешь. Даже если, как «Титаник» фильм, который многие смотрели, все ждали, что герой не утонет. У меня так было. Ну, вот, и тебе все равно кажется, ну, вот, ну, вот, сделай тут по-другому и тут, и не будет этого, того, что там, такого финала. Давайте я вам сейчас прочту. Ну, я хочу, вот оно выпало у меня здесь из моих бумажек. Оно коротенькое, такое красивое, но оно такое, а нет, а вот ну давайте прочту, потом скажу про поэта. Смотрите.

Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит поздное молчанье ночи темной.

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!..

Как красиво.

Константин Мацан

— Очень, очень тепло.

Ксения Алферова

— Причем так написать от лица женщины, что я вас...

Константин Мацан

— То есть вас откликается, да?

Ксения Алферова

— Я думаю, сейчас у каждого, кто услышал...

Константин Мацан

— У каждой.

Ксения Алферова

— У каждой, вернее. Ну, у каждого, кому захотелось бы такое услышать.

Константин Мацан

— Да, это безусловно.

Ксения Алферова

— Люблю твоя, твоя. Как позиция, если вот возвращаясь к тому, чему мы там еще учимся, потому что он же такой, несмотря на свое образование, и в какой-то момент жизни мудрость, потому что это такой... 6 числа расскажу все про это. Переломный момент очень был в Михайловском именно. И знаете, удивительно, когда ты смотришь, когда ты читаешь биографии таких людей, очень становится очевидно для тебя, как Господь, ну, нами управляет, вот как Он даёт что-то, что тебе кажется в этот момент, что как это ужасно и зачем, как несправедливо или ещё что-нибудь. А потом оказывается, что это единственно правильное решение, что если бы этого не случилось, то не было бы там того Пушкина. То есть если бы не случилось Михайловского, ссылки в Михайловское, где у него был, например, то есть у него же помимо там полицейского надзора был, потому что его за богохульство туда, кто не знает, отправили подальше, то у него был церковный надзор, то есть он обязан был приезжать в монастырь и вести беседы с настоятелем, а ещё у него была рядом церквушка маленькая. Если раньше, если поначалу это была обязанность, которую он должен выполнять, то потом вот эта энергия монастыря, те люди, которые там были, которые сидели на паперти, то есть этого нигде нет в документах, но очевидно, вот когда ты читаешь, кстати, Вересаева в том числе, и если понимать, когда какие стихи примерно были написаны, вот «Пророк» тот самый, это вот такой перелом был очень серьезный у него именно в вере. То есть она появилась в человеке. Вот что-то произошло, такое сильное какое-то переживание в этом монастыре в это время, когда у него абсолютно переворот и в сторону России, вот, вот до любви там понимание даже не столько любви сколько вот такого глубинного понимания того из чего же ну как бы корни его да и любви вот к простым людям через нянь там через бабушку и к вере именно к Богу он же совсем и кстати я помню что это впервые, я вдруг поняла ещё до СВО, когда просто много сейчас это слово звучит, а я обратила на это внимание значительно раньше, что слово «либеральный», например, именно у Пушкина этого много, и у Достоевского, всегда имеет очень негативный оттенок. И он был абсолютным либералом. И «либеральный» всегда идёт со знаком равенства с атеизмом. То есть это ровно противоположное вере состояние, на самом деле, такого отрицания того и сего, и монархизма. А монархизм же тоже. И вот именно после того, как у него произошел вот этот такой перелом, он же стал абсолютным монархистом, традиционалистом.

Константин Мацан

— Ну и поздний Пушкин — это олицетворение такого течения, такой идеологии, взгляда такого политического, который назвали либеральным консерватизмом. То есть это консерватизм, который при этом очень ценит вот такую духовную свободу человека.

Ксения Алферова

— Ну да, для него это было очень важно. Но просто я, например, мне кажется, консерватизм, он не предполагает душение этой свободы.

Константин Мацан

— Вовсе нет. Именно поэтому это Пушкин, которому никакое душение свободы вообще несвойственно, но, собственно говоря, ведь поздний Пушкин, если я сейчас не путаю, он ведь дал формулу патриотизма, которую мы все цитируем. Два чувства, дивно близких нам, в них обретает сердце пищу, любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. И лучше не сформулируешь, что такое патриотизм. Из действительно такого душения свободы есть любовь к тому, откуда ты произошёл.

Ксения Алферова

— Мне кажется, здесь слово либеральный консерватизм может быть в том смысле, что как любовь к простому человеку, что тогда, в общем, не то чтобы не было, не очень же многие как-то задумывались. Настолько далеки они были от народа, а он оказался, и он был ровно так же далек, пока не оказался в ссылке в Михайловском и вынужден был погрузиться во все это.

Константин Мацан

— Вы хотели что-то прочитать?

Ксения Алферова

— Про поэта, да, потому что ему же тоже было очень важно. Ну, то есть как? Это же не значит, что, да, им восхищались, но тоже же не значит, что все прям безоговорочно принимали все, что там писал. Кто-то да, кто-то нет. И вот эта независимость от мнения толпы, ну, толпа это вроде как негативно, ну, от большинства, от мнения большинства, да, потому что всем ты не угодишь, а есть всё равно своё чувство, ощущение своего собственного призвания, которое как раз у гениев, у великих, они прекрасно учат. Вообще гениальность, это, то есть их очень мало, их буквально можно по пальцам перечесть. Есть великие, там вот Пушкин гений, Достоевский гений, Цветаева, кстати, гений. Это как чувство, это определённое состояние, ну, не только души, но я хочу сказать, нервной системы в том числе. То есть это степень восприимчивости к окружающему миру. То есть это не приведи, Господи, то есть если Господь решит наградить тебя гениальностью, потому что это жутчайшее испытание, потому что ты не можешь равнодушно воспринимать ничего, что происходит вокруг тебя, и у тебя всегда болит. Ну, если это больное, то болит, если радостное, то радуется, но ты не можешь выключиться из этого. Если мы можем так, сейчас мы вот попереживали, а завтра мы про это не будем думать и не будем переживать, отдохнем от переживаний. Это невозможно, когда ты гений. То есть ты не можешь этим управлять. Это ты всегда включен вот в это общее какое-то состояние. Поэтому, ну, как бы и ранят тебя какие-то вещи значительно сильнее, потому что ты все вот это переживаешь очень обостренно.

Константин Мацан

— Будут посиделки традиционные Ксении Алферовой в Москве, в галерее Нико. Где о них информацию искать, если нас сейчас слушают, те, кто хотят попасть туда?

Ксения Алферова

— Ну, у меня есть телеграм-канал в Телеграме, который называется Ксения Алферова, либо есть еще телеграм-канал, который называется «Литературные посиделки с Ксенией Алферовой», и там есть, ну, как бы ссылки.

Константин Мацан

— Вот, дорогие друзья. Не пренебрегайте возможностью. А мы возвращаемся к чтению Пушкина.

Ксения Алферова

— Нет, прямо приходите, на самом деле, потому что ко мне часто кто приходит, потом говорит, а вы бы не хотели, а вы бы не хотели вот в школе? В школе. Я говорю, слушайте, ну, мне просто не хватит на все школы. А вот почему так в школе не рассказывают о Пушкине? Или там о другом поэте писателе? Я говорю, лучше ко мне вы приводите школьников, и я им расскажу. Ну, правда, Пушкин тот писатель, на который точно смело можно приводить любого возраста детей. Я, на первых, рассказывала там и читала даже одно такое произведение, хотя его такое прям на грани, я бы сказала, но дети всё равно там не понимают, в чём там неприличность, а взрослые смеются.

Константин Мацан

— Так, у вас в руках текст.

Ксения Алферова

— У меня, да, текст, который я сейчас немножко переживаю, потому что я его что-то, ну, как с листа, что называется. Ну, ладно. На посиделках прочитаю, так как это должно звучать. Это называется «Сказание поэту»

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Константин Мацан

— Очень утешительно для всех творческих людей.

Ксения Алферова

— Ну это правда, это так. Ну то есть, если у тебя так горит, значит оно так должно гореть. А если ты дёргаешься...

Константин Мацан

— Можно я задам вопрос не про Пушкина, а вокруг этой темы? Вот вы автор спектаклей, автор проектов.

Ксения Алферова

— Сейчас одного только про Цветаеву.

Константин Мацан

— Ну, про Цветаеву, но были и другие, будут и другие. И как любой творческий человек, творец, вы сталкиваетесь и с принятием, и, может быть, со скепсисом, с непринятием, с непониманием, может быть. И вот любая критика тяжела и тревожна для творца. И вот реально в момент, скажем так, душевной невзгоды, если вспомнить Лермонтова, а не Пушкина, вот приходит на помощь это стихотворение. Происходит так, что... А вот Александр Сергеевич нам завещал, что мы сами свой высший суд, и надо чуть отпустить любую критику, не воспринимать ее всерьез, потому что я доволен этим произведением. Я считаю, так надо было, и достаточно. А что скажут, в общем-то, даже если...

Ксения Алферова

— Ну, на что мне могут возразить? Ну, это же Пушкин. Ну, у Пастернака тоже есть на эту тему. Мне кажется, что... Ну, для меня это так. То есть, поскольку я человек, недавно я тут была на днях в Ульяновске, меня спросили про амбициозность. Ну вот что, лучше, чем кто-то или еще что-то? Я так серьезно задумалась над этим, чтобы честно ответить, и поняла, что я... Наверное, это как-то по-другому. У меня, наверное, тоже есть какая-то там соревновательность, не знаю, или была, по крайней мере. Но амбициозности как таковой нет. То есть у меня есть желание... То есть есть какие-то вещи, которыми я живу, которые интересны мне, которые я чувствую. Я не претендую на то, что я истинно в последней инстанции. Но сейчас уже понимаю, то есть у меня изначально возникла, предположим, потребность поделиться этим. Я понимаю, что, может быть, мне бы хотелось поделиться значительно большим количеством людей. И сейчас очень хочется, на самом деле, посиделками. У меня прям... Но она вызвана не тем, что вот, я стою, и большой зал передо мною. Вот от этого. Мне по большому счету не важно. То есть мне иногда просто обидно бывает, когда из-за того, что люди не знают, предположим, или у них определённое представление, не знаю, о Пришвине или о Платонове, то это, ну, как бы людей мало приходит, да, а там на Достоевского много. И мне обидно бывает вот за, там, даже не за ту работу, которую я сделала большую, а за этого поэта или писателя, потому что я понимаю, что это действительно люди, они даже не понимают, насколько им необходимо вот это всё услышать, и эти тексты услышать, и про жизнь этого человека услышать, потому что ну, как бы, на посиделках, например, то есть выбор того или иного поэта или писателя, это же ещё повод о тех самых традиционных ценностях поговорить, потому что всё равно каждый человек носитель каких-то, да, более того, во мне, конечно же, отзывается то, что во мне отзывается, да, или подтверждение какое-то. Я поняла, что действительно, вот, как сказать, я, прочитав, когда это на сцене, я думаю, ну вот, я так и думала, я так и чувствовала.

Константин Мацан

— Спасибо, Александр Сергеевич.

Ксения Алферова

— Да, но это, знаете, как с... Когда я узнала, что Пушкин... Я, например, абсолютно... Вот математика, это, мягко скажем, не моя стезя, и меня цифры вообще... То есть для меня цифры написаны, это как, ну, вот как иероглиф, как просто какая-то черточка на асфальте, я вообще не понимаю, что за эта цифра, вот прям реально, это какая-то моя личная особенность, там вот такая. Но когда я узнала, что Александр Сергеевич, ну то есть вот предмет, который ну вообще не давался, это математика, а когда особенно я поняла, что он вообще не понимал деления, я расслабилась на свой счет вообще, потому что это то, что...

Константин Мацан

— Утешительно.

Ксения Алферова

— Да, я думаю, о, я вообще не понимаю, что такое деление. Но если он не понимал, то и слава Богу.

Константин Мацан

— Прямо с Пушкиным на дружеской ноге.

Ксения Алферова

— Да-да-да. Поэтому, как сказать, просто то, что вы сказали, оно такое опасное есть. То есть ты же можешь...

Константин Мацан

— Так я поэтому и спрашиваю. Можно же наплевать на всех просто.

Ксения Алферова

— Это может быть прозвучит нескромно, но я, кстати, научилась быть, наверное, в правильном месте нескромной. Дело в том, что у нас у каждого есть свой талант, он есть, ну то есть, он разный, иногда у некоторых их много, но чем их больше, тем больше ответственности, и ты знаешь, какой он, то есть ты его чувствуешь, ты можешь делать вид, что ты его отставляешь в сторону или ещё что-нибудь, но когда ты понял, какой он, и вот ты его несёшь, то ты знаешь, что в этом ты талантлив. Соответственно, это уже, ну, как сказать, не на суд публики, что ли. То есть я знаю, что я это делаю хорошо, и более того, после каждого, когда ты, ну, как бы профессиональный человек то есть после каждого там спектакле еще чего-то я знаю где я сделала не очень может даже зритель это не понял но есть моя личная планка какая-то вот с посиделками это вот совсем меня не то чтобы меня не волнует но просто это правда это очень личный разговор и он каждый раз разный со спектаклем то что вы говорите она наверное но больше работает потому что это спектакль, у него есть форма какая-то определенная такая. И вот, например, с моей Цветаевой мне это вообще странно. Мне бы кто-нибудь сказал два года назад, что я выступила в роли не только автора и актрисы, но еще и режиссера, я бы, ну, я бы сказала, ну, конечно, да никогда в жизни я не осмелюсь. Но так сложились, опять же, обстоятельства, или так его кто-то мне сложил, что мне не было куда деваться. Да, мне потом подруга моя, режиссёр, это всё, ну, как бы, немножко собрала и выправила. То есть он прямо сейчас очень хороший такой, там за полтора часа действительно рассказывает целую жизнь этой женщины.

Константин Мацан

— Я захотел прийти.

Ксения Алферова

— Вот, поэтому, когда ты вот это в себе чувствуешь, то есть оно, как сказать, хуже или лучше, на это тратится время, на это нельзя тратить время и силы свои. Но ты не хуже, не лучше, ты так, как ты. И если ты делаешь, потом... Ты же всегда видишь, когда... То есть если это отзывается в людях, значит, это уже не настолько плохо.

Константин Мацан

— Вы несколько раз сказали об открытиях, которые сами для себя совершали, когда, в частности, погружались в биографию Пушкина, в письма. Вот что было такого, чего вы, ну, никак там не подозревали, не знали, не ожидали, а оно раз и вас поразило, удивило?

Ксения Алферова

— Нет, во-первых, я, он все-таки для меня был памятником абсолютным и таким, Пушкин, наше всё.

Константин Мацан

— Ну, классик.

Ксения Алферова

— Классик.

Константин Мацан

— Такой тяжёлый классик.

Ксения Алферова

— Солидный же такой человек. А потом, когда ты, ну, начиная с детства, а вы знаете, что он был, оказывается, очень толстенький в детстве?

Константин Мацан

— Нет.

Ксения Алферова

— Он был толстенький, неповоротливый, ленивый, и мама страшно раздражалась по этому поводу, и она его там дёргала, ужасно, она его затюкала просто, потому что он... И потом у него, наоборот, как бы открыл... Вот какой-то он был такой, увалень такой был абсолютный. И потом, когда он похудел, она ему платочек привязывала вот так вот, специально пришивала с собой, потому что он все время терял, и она жутко раздражалась по этому поводу. Бабушка, кстати, была его вдохновением. И вообще, на самом деле, вот это для меня... Видите, вы мне про общие, а я вам на частности.

Константин Мацан

— Нет, это очень, наоборот, детали это самые интересные.

Ксения Алферова

— На самом деле, первым проводником его в русский язык, человеком, который открыл для него русский язык, была не Арина Родионовна, а была его бабушка.

Константин Мацан

— Вот это сейчас разрыв шаблона.

Ксения Алферова

— Бабушка как раз, причем африканская, ну, условная африканская бабушка, потому что это именно она, то есть она как-то его больше всех выделяла и любила из всех детей, и он от своих таких, ну, неспокойной мамы, он мог спрятаться только у нее в кабинете, он забирался в такую корзину с рукоделием, и там мог сидеть и отдыхать от этого, увалень, ни увалень, то делаешь, не то делаешь. И она ему рассказывала сказки, она рассказывала ему русские народные, она рассказывала ему историю рода вот этого эфиопского, потому что он же вообще не говорил на практически русском языке, писал с ошибками еще после лицея, тоже как все его современники. Поэтому вот этот путь... И меня на самом деле очень...

Константин Мацан

— Как сегодняшние дети в школе пишут с ошибками по-русски, они тоже как Пушкин.

Ксения Алферова

— Да, но при этом, в отличие от сегодняшних детей, он свободно говорил по-французски и прочитал всю библиотеку своего папы, был очень влюбчивый. Он очень, да, влюбчивый, но вот вся его история, например, любви к жене Наташи Гончаровой для меня тоже была открытием. То есть, насколько он... Кстати, это очень перекликается с этим стихотворением в том числе. Насколько он... Я понимаю, что он не мог, ну, то есть, какие-то вещи его, безусловно, ранили, но насколько он... Вот он знал, что она такая, какая она есть, что она чистая, что она там... Ну, в общем, это тоже отдельная история. И поэтому все вот эти грязные, наветные слухи, и он бился за нее, он бился, вот как он бился за ее честь. Ну, бился и убился в итоге. Это удивительно совершенно, когда ты еще знаешь, ну, как переписку с друзьями, и как это было так отвратительно вообще, как его со всех сторон вынуждали там какие-то поступки. А он же еще был ужасный дуэлянт. Это же не первая, не вторая, не третья, даже не пятая дуэль в его жизни. Он все время чуть что кого-то вызывал на дуэль. А первый раз он вызвал на дуэль своего дядю родного. Потому что когда он был еще подростком, лицеистом он еще был, и там в кадрили на таком семейном балу ему понравилась какая-то девушка, а он ее увел в кадрили, его дядя, и он вызвал его сразу на дуэль. А знаете, что было очень сильным?

Константин Мацан

— Сразу напоминает Владимира Ленского и Ольгу Ларину и Онегина, который потанцевал с ней, а Ленский потом Онегина на дуэль вызвал.

Ксения Алферова

— Вот-вот. А ещё он потрясающий папа, поскольку в нём жил ребёнок. Это, кстати, тоже залог вот этой радости в жизни. Собственно говоря, нам-то жизнь Господь дал для радости. Если мы не будем внутри себя хранить вот этого ребёнка маленького, он его очень пестовал и лелеял, и на все свои шалости какие-то... Есть такой эпизод, когда они идут, он, по-моему, там, я не помню, с каким из своих друзей, и их идут сыновья, там его кто-то крёстный был, и они рассказывают, как они, значит, шутили, когда они были в их возрасте, юношами. И те, значит, идут, эти юноши настоящие, как вы так неприлично себя вели ещё! Ну, какие такие, почему, смешные шалости! И те начинают там тоже опять идут и показывают, там кого-то они, какого-то прохожего задирали или еще что-то тут же на ходу. И те такие все правильно, они говорят, ну, как вы можете, вы же взрослые. Да взрослые, да невзрослые. И он очень был, он был очень сильным, он был очень спортивным. Он зарядку делал каждое утро. Он ходил какие-то немыслимые километры пешком. Он от Царского села до Питера ходил пешком туда-обратно. Ну, много, я могу вам бесконечно, я его так люблю. И он, какой он друг был. Ведь он же, и еще мне очень нравится его, он был абсолютно... Это, кстати, очень чувствуется, на самом деле, по стихам. Он же очень был открытым. Это то, например, про что говорит мой духовник, все время отец Алексей, вот об этой взаимности. Он не боялся быть открытым. Да, его закрытие, наверное, было в том, что вот он там кипятился, периодически вызывал всех на дуэль. И вот, например, его друзья лицейские они удивлялись тому, что он был невероятно начитанным, очень умным. А он это как-то задвигал и выпячивал физическое здоровье. Он фехтовальщик был великолепный, еще что-то. Но, может быть, это была компенсация детского увальня, его всем этим попрекали, не знаю. Или ему казалось, что это круче, чем начитанность его. А я начала говорить о том, что он был потрясающим отцом. Ну, естественно, то есть он с ними играл, когда там был дома. Не так часто, на самом деле, он был дома, но когда был, то лучшего папу вообще сложно себе представить.

Константин Мацан

— Я вот такое мнение встречал в интервью у, кстати, поэта тоже Тимура Кибирова. Его спросили, кто для вас там любимый поэт или значимый поэт. Он говорит, не буду оригинальничать, это Пушкин, а почему? И меня так очень поразила эта мысль. А он был нормальный. Вот он, вот как он написал, я сейчас не цитирую, а мысль пересказываю, в Евгении Онегине, «блажен, кто с молоду был молод, блажен, кто вовремя созрел». Вот он с молоду был молод, хулиганил.

Ксения Алферова

— Да, как это точно.

Константин Мацан — А когда нужно было, он повзрослел. Вот он такая норма, в том смысле, что не скучная серая норма, а вот человек во всем, который идет тем путем, которым нормально проходить человеку.

Ксения Алферова

— Более того, он не боялся быть смешным, потому что он часто был смешон вот в этой своей горячности и в несоответствии... потому что например... ну это как бы время, когда все определяют чины, а у него ни чина, ни денег, ни возраста в том смысле, что он, будучи очень молоденьким, на короткой ноге был с взрослыми там, не знаю, ветеранами войны 12-го года, либо с Жуковским, который опеку сразу над ним взял и очень его любил. Он был значительно старше его. Но он просто увидел вот эту гениальность и в этом, вот я начала говорить, и мысль не продолжила, в открытости. То есть он был очень открыт вот в этих своих каких-то порывах. Если он считает, что это плохо, это плохо. Вот тоже это же какая смелость, когда его уже после того, после восстания декабристов, когда его царь к себе вызвал, его оттуда же из Михайловска, прям туда привезли к нему, не одетого там, не причесанного. И он его спросил, он говорит, а если бы, ну, то есть, если бы вы были в Петербурге, вы бы были на Сенатской площади, ну, в принципе, ну, то есть, зная, да, какая участь постигла всех остальных, и мне вот так это понятно, так это подкупает его честность, ну, по идее, там, более осторожный человек, не гений. Ну, как-то как бы очень дипломатично ответил. Он честно подумал, такую паузу взвесил, он говорит, да, я был бы с ними, со своими друзьями. Это не значит, что он разделял их идеи, но это его друзья, и он не мог бы быть ни с ними. И царь тоже оценил вот эту такую честность, он понял, что ну, может быть, таким человеком даже вроде управлять нелегко, но легко в том смысле, что он очень искренен, и он если влюбляется, то влюбляется в человека, если он верит, то он верит, поэтому, соответственно, разочарования глубокие какие-то, они более сильные, а по-другому нельзя, мне поэтому он очень нравится, что вот он жил, ну, да, потому что вот даже, знаете, я хочу сказать, это не в смысле критики, это свойственно всем нам. Вот у вас, кстати, на радио тоже есть такой перегиб часто. Такие все хорошие, ну прямо хорошие. Он не был хорошим, он был живым, он был разным. Он был и плохим, и я не знаю, там, когда он был, например, и вот выговорите молодость. Молодость, она же такая, ну как безрассудная какая-то вещь. И вот он когда из лицея вырвался на волю, ох, он, я вам хочу сказать, часто болел не только простудой, а разными болезнями очень неприличными. И однажды он, благодаря чему, кстати, он написал «Руслан и Людмила», потому что он очень сильно простыл, прямо очень сильно. В итоге вынужден был сидеть дома взаперти, то есть никуда не тратить время на кутеж, и он написал в итоге, дописал «Руслан и Людмила». Очень друзья все радовались его, кто переживал за то, что он тратит время на глупости какие-то. А почему он сильно заболел? Потому что он в ночи рвался к одной даме с низкой социальной ответственностью, и она его не пускала, рвался к ней домой, она не пускала его, потому что она болела неприличной болезнью, и не могла его к себе впустить. И он жутко совершенно простыл, оказался в постели, и, слава Богу, написал «Руслан и Людмила».

Константин Мацан

— Ну вот мы благодаря вам сбалансировали эфир на Радио ВЕРА. А кого объявить нехорошим, а живым, как не гения?

Ксения Алферова

— Ну вот он был таким, правда. И пил, и кутил. Но степень за то, когда ты читаешь его какие-то письма, по сути, любимые произведения, письма, они... Вот письма вот из ссылки, когда он писал письма, когда вот как раз он, когда его искусственно притормозили, уже хотел бы, да не мог тратить на время, на всякие глупости, темперамент сильный, такой неуемный. И он пошел в другую сторону, да, вот в такую глубь. И разрешил себе быть вот таким в том числе. Это же удивительно, там один «Пророк», если бы он написал, в принципе. Ну, в принципе, Онегин... Он же любил очень свои черты давать своим героям. Это во многом он. Хотите, я вам прочитаю его, вот как он о Евангелии писал?

Константин Мацан

— Давайте.

Ксения Алферова

— Евангелие, да, это его отношение, как раз вот в Михайловском он, собственно говоря, вообще прочитал первый раз эту книгу, в руки взял. Но книга сия называется Евангелие, и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.

Константин Мацан

— Сбалансировали в обратную сторону. Ну кстати к вопросу о том, что, действительно, в истории встречаем, что гениальные творцы в жизни были не то, что разными людьми, а просто нехорошими людьми с очень разгульным образом жизни, таким далёким от какого-то этического идеала. Ну, можно идти по списку обычному, там, Достоевский играл, игрок и так далее. И это вопрос такой, я не призываю их обличать, но нет-нет, да и подумаешь, а не получается ли так, что вот какая-то гениальность именно, исключительная творческая одарённость, связана с некой безудержностью в жизни в целом?

Ксения Алферова

— Вот знаете, вы просто сейчас сказали «нехорошими людьми». Я не могу с вами согласиться. И вообще, после отца Алексея, мы все нехорошие люди. А что это значит? Что мы двойственные. То есть у нас есть и хорошее, и нехорошее. Соответственно, нас может захлестнуть одно, а может и другое. Я просто постольку поскольку буквально месяц назад рассказывала о Достоевском, это было моё ещё одно, это можно отдельный эфир сделать, моё открытие. Это невероятные совершенно души, и света был человек и доброты, и страстности, но он же это делал и он понимал, что так делать не надо другой вопрос что он там не мог себя остановить да ну знаете вокруг нас столько а мы что периодически можем там рогатые сидят, они-то лучше знают, на какие слабые точки нажать.

Константин Мацан

— Понимаете, мы все не хорошие, а вот гении, к сожалению, не все, а может быть, к счастью.

Ксения Алферова

— Да они все, как сказать, необычные, но они просто в них ярче, они какие-то вещи делают, они просто заметнее, ярче выпукли, но вот у него в один день это прошла страсть, например, у Достоевского. Вот как она возникла, так она и закончилась. Ну, какой-то, видимо, исчерпался, и он как раз очень переживал всегда. То есть мы часто делаем какие-то вещи и даже не задумываясь над тем, вообще это хорошо или плохо. Ну, так все делают, предположим. И страшно, вот если вы почитаете, кстати, это гением ученых, то есть такая крайность некая, то есть твоя совесть тебя очень сильно обличает, и это, кстати, в их произведениях отражается. И более того, на мой взгляд, Господь тоже, ну как бы, даже попускает, наверное, мучить их в два раза больше, чем нас, потому что для того, чтобы так глубоко в душу человеческую, то есть они в чью душу то заглядывали, в свою, и очень глубоко. И вот в этом смысле Достоевский, он, пожалуй, самый... Достоевский и Цветаева, кстати, потому что вот её дневники, я вот спектакли у меня про это прям целый кусок, то есть то, как она себя препарировала, то у нас никогда в жизни смелости не хватит даже в свою душу заглянуть, приоткрыв немножко дверцу, а то, как она себя прям препарировала внутренне, это тоже какая-то сила их. И благодаря этому рождаются те стихи, которые рождаются. И как им тяжело, это вообще ужас и кошмар, я вам хочу сказать. Потому что те страсти, которые в них бурлят, и они нам даже неведомы с вами.

Константин Мацан

— Я подумал, что это очень классная мысль, потому что действительно гений, он очень глубоко заглядывает в какую-то суть мира, суть бытия.

Ксения Алферова

— И очень страшную иногда такую тёмную.

Константин Мацан

— В Божий замысел о мире, но поскольку он привык копать глубоко, он глубоко может и в другую сторону прокопаться, туда вот к чёрному началу, куда-то, к тёмному.

Ксения Алферова

— Нет, имеется в виду, что он эту гармонию очень чувствует. Ну, ты знаешь, как очень хороший музыкант, вот когда какая-то такая неправильная струна у тебя же, а, скулы сводит у него, я видела это. То есть они, вот вы правильно сказали, то есть они не то что знают, но как бы вот, потому что их стихи тоже гармоничны, гармония в них живёт, и поэтому любая дисгармония, то есть она мучает их в два раза больше, чем надо. Это не значит, что они от этого застрахованы, но для того, чтобы, может быть, ещё острее почувствовать понятие, выразить гармонию, их надо окунуть, и они сами там идут туда, куда.

Константин Мацан

— Это классно, есть такой афоризм, что жду не дождусь, когда же Господь начнёт испытывать меня богатством. Вот тут можно добавить, что жду не дождусь, когда Господь начнёт испытывать меня гениальностью.

Ксения Алферова

— Ой, не надо, я вам этого не желаю прям совсем, потому что вот, кстати, спектакли, просто вот, например, это я там тоже с кем-то разговаривала, ой, нет, мы не можем рассказать про спектакль, например, «Моя Цветаева», которая, я говорю, она выросла, она обожала Пушкина и как никто его видим как гениально гениального, и то как она это пишет про то что вы упомянули «Мой Пушкин» вот то что она пишет про Онегина и Татьяну, про их отношения я впервые вообще поняла глубину опять же Пушкина через неё когда она пишет про историю любви. Там вот эта сцена, которая её в детстве потрясла, признание Татьяны, и она видела эту сцену, видела в каком-то таком театре, гимназическом, и её потрясло, она влюбилась, она говорит, даже я больше влюбилась не в Онегина, а в Татьяну, потому что я поняла, что это самая известная в мире любовная сцена, на самом деле, не любовная. Она любила, он не любил. Она там ждала, он не ждал. И поэтому Татьяна там в этой сцене, когда откроется занавес, она будет сидеть вечно. Я так сейчас примерно цитирую её. Это так. То есть мы всё равно поверхностно... Я думаю, почему... Ой, как жалко, что она про многие другие произведения не написала, потому что через её взгляд по-другому. И мне как-то кто-то сказал, ну вот мы не можем про неё вам рассказать, потому что там она покончила жизнь самоубийством. Но это отдельная такая тема, очень сложная, которую мы не будем сейчас касаться, но в том смысле, что тоже это такая она, ну, отдельная тема, сложная и не такая однозначная.

Константин Мацан

— У нас на Радио ВЕРА выходила программа много лет, очень любимая слушателями, называлась «Рифмы жизни» Павла Крючкова, замечательного журналиста, публициста, литературоведа, звукоархивиста. И вот я очень хорошо запомнил, был выпуск про Есенина, и, само собой говоря, допустим, о Есенине тоже невозможно не упомянуть о конце его жизни. И Павел Крючков, ну, человек православного сознания, скажем так, вот как он об этом сказал, как он этот вопрос, как он к этому отнёсся? Он сказал, потрясающая формулировка, по крайней мере, я такое запомнил, что можно по-разному относиться вот к этому биографическому концу жизни, допустим, Есенина или Цветаевой. Можно это оценивать в какой-то нравственной позиции, там богословской, например, религиозной, как греховный поступок. Это да, но вот любить русскую поэзию, русскую культуру без Есенина и без Цветаева всё равно невозможно.

Ксения Алферова

— Это правда, но я хочу сказать, это две разные истории, два разных ухода.

Константин Мацан

— Безусловно, и тем очень такая болезненная.

Ксения Алферова

— Я просто делала тоже посиделки о Есенине. Это как раз история про то, как не надо жить. А Цветаева немножко про другое. Я хотела сказать вот что. Вообще вот на самом деле это очень полезно вот так рассказывать по-настоящему, может быть, даже вот особенно в эфире вашего радио, где много людей ну как воцерковлен, хороших, как они считают. Потому что, например, Цветаева, то есть если даже брать какие-то факты биографические, там разные, то можно сказать, ой, фу, ну как она? Но более честного ее, вот то, как она общалась с Богом, многим, она не была вот в традиционном смысле, она не ходила каждый воскресенье в храм или еще, кстати, многие тогда этого не делали в ее кругах люди на самом деле. Но она с Ним разговаривала вот так, ну как, вот как с, очень часто, у нее много записей про это.

Константин Мацан

— Как с отцом.

Ксения Алферова

— Да, причём с таким, который она понимала, что Он её любит. Мне вот это очень близко и понятно, например. Она иногда с ним говорила, ну что Ты от меня... Ну Ты же меня такой создал. Вот Ты меня такой... Что Ты от меня хочешь? А как я могу по-другому, если Ты меня такой сделал?

Константин Мацан

— Всё, большая тема, про Цветаеву тоже поговорить. Но у нас сейчас, к сожалению, уже время подходит к концу, и под занавес нашей беседы я вас прошу что-нибудь еще прочитать, вот что сейчас на сердце лежит.

Ксения Алферова

— Это будет не стихотворение. Это будет из письма Плетневу. Так. 31-го года Пушкин ему писал следующее Письмо твое от 19-го крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы.

Константин Мацан

— Ксения Алферова, актриса театра и кино, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть». Сегодня была с нами в программе «Светлый вечер». Послезавтра, 6 июня, в день 225-летия со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина, в Москве, в галерее «НИКО» пройдут посиделки Ксении Алферовой, посвященные Пушкину. Такие же пройдут 15 июня в Звенигороде.

Ксения Алферова

— А 17-го спектакль «Моя Цветаева».

Константин Мацан

— Вот информацию ищите в телеграм-канале у Ксении Алферовой и на других площадках. Я вас сердечно благодарю за этот прекрасный разговор о нашем солнце русской поэзии. Почему-то вот эта вот казенная формулировка из школьных учебников про солнце русской поэзии сегодня...

Ксения Алферова

— Это то, как про него написали его друзья на его смерть.

Константин Мацан

— Но сегодня она наполнилась для нас живым, настоящим смыслом содержания. Спасибо огромное. У микрофона был Константин Мацан. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Духовные смыслы романа «Преступление и наказание». Татьяна Касаткина
• «Святой праведный воин Феодор Ушаков». Сергай Лачин, Виктор Лещенко
• «Внешняя политика США в конце 19 века». Григорий Елисеев

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов