У нас в гостях был журналист, писатель, переводчик Пётр Давыдов.
Мы говорили с нашим гостем о его путешествиях по отдаленным русским деревням, о книгах, в которых рассказывает о жизни в провинциях, а также о том, как изменилась его жизнь после прихода в Церковь и крещения, и что для него значит быть христианином в современном обществе.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, здравствуйте, дорогие радиослушатели. С вами Кира Лаврентьева. И как всегда в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. И сегодня у нас замечательный гость журналист, писатель, переводчик Петр Давыдов, автор книг «Там, где все настоящее», «Чудеса как признак жизни», «Нерентабельные христиане». Здравствуйте, Петр, здравствуйте.
Петр Давыдов:
— Добрый вечер.
Кира Лаврентьева:
— В первую очередь хотела как раз про «Нерентабельных христиан» сразу спросить. Самая последняя книга, самое необычное название и откуда эта вся идея, откуда идея раскапывать русскую глубинку, можете рассказать об этом?
Петр Давыдов:
— Знаете, идеи-то особой не было, ничего необычного, к сожалению, в этом нет. Потому что однажды своими ушами несколько прихожан или несколько десятков прихожан услышали от одного епископа, что поддерживать их устремления по организации их приходской жизни смысла не имеет, поскольку приход у них нерентабельный.
Кира Лаврентьева:
— Интересно. Так.
Петр Давыдов:
— Что-то здесь немножко и от обиды, а что-то и от изумления, наверное. Да, такое было.
Кира Лаврентьева:
— И вот эти рассказы как собирались?
Петр Давыдов:
— Человек садится в поезд, или на автобус, или в самолет, ездит по России.
Кира Лаврентьева:
— Человек — это вы.
Петр Давыдов:
— Это я, иногда. И, слава Богу, бывают хорошие встречи, не дежурные встречи с людьми. Не там, где все благодатненько и все хорошо, посмотрите, как у нас все здорово. А честный разговор о радостях, горестях христианина.
Кира Лаврентьева:
— А где вы берете эти сюжеты, ведь они очень реальные.
Петр Давыдов:
— Так они и есть реальные. Чаще всего это тот самый русский Север, который я очень люблю.
Кира Лаврентьева:
— Как это происходит? Вы приезжаете куда-то, наблюдаете за людьми. Как они пускают вас в свою жизнь?
Петр Давыдов:
— Иногда сами.
Кира Лаврентьева:
— Иногда не сами.
Петр Давыдов:
— Потому что приходится часто работать переводчиком. И из любопытства, что ли, подходят некоторые, бывают такие действительно чудесные истории. Например, рассказ про Софию Гантверг, которая живет в Архангельской области. Да, сама бабушка подошла, ей было очень интересно познакомиться с немцами, поскольку она сама немка и с удовольствием рассказала о своей жизни. Такие случаи. Или же через знакомых священников — встречаешься, и тебе советуют, что, по моему мнению, было бы неплохо узнать о таком-то человеке или о таком-то случае из жизни человека. Разумеется, сами батюшки, у кого-то опыт серьезный, они рассказывают такие хорошие случаи, а то и страшные случаи из своей жизни.
Кира Лаврентьева:
— Вы можете что-то рассказать?
Петр Давыдов:
— Про священников или вообще случаи.
Кира Лаврентьева:
— Нет, какие-то истории, которые запомнились вам наиболее сильно.
Петр Давыдов:
— Тут я должен сказать большое спасибо немцам, с которыми часто езжу по России и знакомлю их с нашей страной. Вот упомянули уже о бабушке Софии Гантверг, которая живет на Севере, в Архангельской области. Февраль был месяц, шесть, по-моему, утра. Стоим, пьем чай, там кофе, у машин у своих. Подходит бабушка, смотрит на нас и на чистом немецком языке говорит: «Равняйсь, смирно». Услышать такое в русской деревне несколько странно. Потом уже, когда отсмеялись, она рассказала, что, да, она немка, ссыльная с детства.
Кира Лаврентьева:
— Архангельск, тем более, это же вообще, они туда направлялись.
Петр Давыдов:
— Не Архангельск, Архангельская область, она из Санкт-Петербурга, тогда из Ленинграда, сослана вместе с мамой. И когда уже вечером собрались к ним в дом послушать ее историю, там было место и удивлениям и слезам, и смеху. Она рассказывала, например. Она дочка одного из ведущих немецких инженеров фабрики Цайз, по-моему, который помогал в Питере в 30-е годы построить завод ЛОМО, вот этих фотоаппаратов оптики. В 30-е года его арестовали, она говорит, помню прекрасно, как вошли эти страшные люди в сапогах, в плащах, как мама плакала. И на следующий день им с мамой сказали, мол, отец ваш выслан на Север, и вам нужно туда. Отца на самом деле расстреляли в тот же день. И вот она вспоминает, как они ехали в теплушке на Север, как им жизнь спасла взятая случайно, казалось бы, машина швейная Зингер, как их пешком гнали потом из Архангельска до Пинеги зимой. Как они жили в подвале, как она потом переводила через несколько лет для мамы, которая устроилась работать продавщицей, переводила, что хочет человек в магазине, потому что мама русского языка не знала. Как она дралась с мальчишками, которые обзывали ее фашисткой. Как она потом вышла замуж, уже после войны, когда все успокоилось, когда прошли уже эти страшные годы. Знаете, поразило больше всего умение и способность человека не дуться на судьбу, не винить во всем Бога.
Кира Лаврентьева:
— Не отчаиваться.
Петр Давыдов:
— Страшная судьба, не дай Бог никому из нас такое пережить. В немецком языке есть однокоренные слова leiden и beleidigung, это страдания и обида. И спрашиваем ее, чего больше-то в жизни, страдания или обиды на жизнь. Она не долго думала, говорит, если обижаться, то и смысла жить-то особо нет. А страдания, да, иногда даже полезны. И вот тут-то у многих немцев смотрю, да и не только у немцев, лица изменились. То есть это было не просто поговорить с соотечественниками, скажем так, а действительно что-то вроде исповеди человека, причем доброй исповеди, настоящей, и хороший урок для всех нас. И такие случаи я бы и хотел воспроизводить, которые помогают людям сохранять в себе человеческое и к этому человеческому добавлять что-то и получше иногда. У некоторых получается.
Кира Лаврентьева:
— Вот фраза в одном из ваших рассказов: «Этот благословенный мир детства, где к Богу относишься не со стыдом страхом и расчетом, а с радостью. Где главная тема на исповеди не грехи, а радость, пусть наивная, но честная». Вы к Богу с детства пришли?
Петр Давыдов:
— Я к нему иду еще, я ж не пришел.
Кира Лаврентьева:
— Давайте, так перефразируем. Вы в церковь в детстве попали? В храм ходить стали?
Петр Давыдов:
— Уже в позднем детстве, когда из-за гонений, тогда еще сохранявшихся в 80-е годы, крестился в Эстонии. Надо было ехать из России в Эстонию. Поэтому очень люблю Эстонию, считаю ее своей духовной родиной. Очень люблю Эстонскую Православную Церковь. С детства. Ну, я бы сказал, что первый шаг в сторону церкви, конечно, с детства, и конечно, вспоминается вот этот случай, когда закончилось крещение, крестная встречает тебя на паперти у храма, там идет такой дождик, в августе было дело, солнце немножко светит. Крестная дает тебе зонтик, тут дует ветер, и тебя поднимает немножко вместе с зонтиком — и это осталось в памяти, когда ты висишь над землей немножко. Очень доброе вот это первое впечатление о церкви. О том, что церковь это что-то очень доброе и что-то неожиданно доброе.
Кира Лаврентьева:
— А потом как это развивалось все у вас?
Петр Давыдов:
— А потом благодаря крестной и крестным, по большей части, научиться бы у них, которые всерьез восприняли воспитание человека. Если уж у тебя крестный сын или крестная дочь, то это не просто дань моде или традиции, а это серьезная работа и серьезная ответственность. И я благодарен моей крестной — монахиня Магдалина (Некрасова), она тогда жила в Эстонии — очень благодарен, как и многие другие люди за помощь ее, такую самоотверженную помощь. Как и многим другим людям, батюшкам, просто добрым людям, которые помогали и продолжают помогать понимать, что церковь это не набор каких-то правил, не сухое что-то, не начетничество, тем более не лесть, а это приглашение жить со Христом.
Кира Лаврентьева:
— А какие главные ответы для себя вы нашли, когда пришли в церковь.
Петр Давыдов:
— Я их сам ищу, у меня больше вопросов.
Кира Лаврентьева:
— Это понятно, что чем больше ты углубляешься, тем больше ты спрашиваешь. Но в первое время вас однозначно что-то настолько сильно вовлекло во внутрицерковную жизнь, что вы пошли по этой дороге, вследствие чего и вопросы сейчас появляются, вследствие чего и книги ваши выходят и мысли и рассуждения. С чего все начиналось, что было главным, за чем вы пошли туда?
Петр Давыдов:
— Наверное, за тем самым светом, который ощутил тогда, когда вышел из храма после крещения, такой добрый, мягкий и тот самый «Свете тихий». В поисках этого света. Помните у Льюиса «Покоритель зари или плаванье на край света», будучи Юстэсом, будучи драконом, все-таки влюбляешься в этот свет и тоскуешь по нему. И эта тоска такая добрая, светлая печаль, заставляет и задавать вопросы, не вопросы-издевки, не вопросы ради вопросов, а действительно серьезные. Или же учиться переживать с настоящей, в хорошем смысле слова детской радостью, ту постоянную новизну у Христа. Если понимаете, о чем говорю.
Кира Лаврентьева:
— Вы часто ощущаете эту радость?
Петр Давыдов:
— Когда в зеркало не смотрю, то да. А так да. Радость обусловлена не барабанным оптимизмом, что у нас все хо-ро-шо, это было бы глупо. А честным признанием, что когда я смотрю вокруг, я вижу тех людей, которые, как помните: «Никто не стал бы христианином, если бы в глазах ближнего не увидел...
Кира Лаврентьева:
— Отблеск вечной жизни».
Петр Давыдов:
— Да. Так таких людей я, слава Богу, вижу, таких людей Бог посылает. Прежде всего, это супруга, и дети — малолетние крокодилы, это и те люди, с которыми удалось познакомиться что в России, что за ее пределами, которые делают добро — какое дурацкое слово «делают добро» — которые живут вместе с Христом. И вот о них я бы и хотел рассказывать, их противостоянии злу. Они это умеют делать или учатся. Смотря на них, ты уже радуешься, что христианство — это не фантазия, это действительно что-то такое настоящее, хорошее.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в гостях Петр Давыдов, журналист, переводчик, писатель, автор книг. Из последних — «Нерентабельные христиане», «Чудеса как признак жизни», «Там, где все настоящее». С вами Кира Лаврентьева, мы продолжаем наш разговор. Петр, какую главную цель и задачу вы сейчас для себя видите как писатель, как профессионал.
Петр Давыдов:
— Попытаться быть похожим на писателя и попытаться быть профессионалом. То есть владение языком, это очень не помешало бы. Не оставлять тему доброго света, о которой мы говорим. Потому что все время писать о свете, если честно пишешь о добре, которое присуще все-таки людям, тут ты не устаешь. Тут надо уметь писать, учиться писать без сахарных соплей, простите за выражение. Не сюсюкая, но даже когда-то через жесткость, но показывать тоску человека по Христу. Я бы хотел продолжать знакомство с людьми, с которыми хотел бы познакомить и читателя.
Кира Лаврентьева:
— Атеисты нас упрекают в том, что мы верующие находим просто некую пристань своей слабости, боимся жить без поддержки свыше, боимся полагаться на свои силы, не чувствуем их в себе и ищем, куда нам прибиться. Мне кажется, вы могли бы ответить на этот вопрос.
Петр Давыдов:
— Да, опять же опираясь на свой маленький опыт общения с людьми, которые совершенно не слабаки. Если правильно понимаю, то неверующие или люди, отступившие от веры, упрекают христиан в том, что «слабаки вы, поэтому вам нужно добрый боженька, сами по себе делать ничего не можете, а только опираясь на боженьку, ждете каких-то чудес».
Кира Лаврентьева:
— Да, да.
Петр Давыдов:
— Маленький пример. Про бабушку Софию Гантверг мы говорили, как этот человек смог сохранять в себе доброе отношение к людям и к Богу. Другой маленький пример, давайте, возьмем Питер. Как там, уже, по-моему, пятый год действует ставшее всероссийским движение «Добродомик». Начиналось все очень просто, была обычная пивнуха, заведение держала семейная пара только ради того, чтобы найти деньги на лечение одного из детей. Однажды зашел пообедать в это самое кафе дедушка, у которого не нашлось денег заплатить, он жутко стеснялся. Я думаю, эту историю знают люди, потому что движение «Добродомик» стало известно. Жутко стеснялся, стыдился, тем не менее, каким-то образом удалось его обхитрить. Сказать, что у нас сегодня для ветеранов, блокадников — разве вы не знали — во столько-то и во столько-то бесплатные обеды. Они перехитрили дедушку, а потом дедушка привел много других бабушек и дедушек, которые прослышали об этом. Вот из этого доброго, ну не обмана же конечно, появилось сначала Питерское движение «Добродомик», а сейчас уже всероссийское, которое занимается предоставлением далеко не только обедов, помощи нуждающимся, чаще всего старикам нашим, как «благодарные обеды», они это называют. Которые не видят жизни без того, чтобы не помочь другому. И я не считаю это признаком слабости. Если бы вы видели или упрекающие христиан в слабости организаторов и помощников, участников этого движения, там бы не было вопросов насчет слабости. Защитить человека от нападений чиновников и спасти жизнь бабушки, которая оказалась без дома на улице, устроить ремонт всевозможных квартир, помогать людям устраиваться на работу, это уже для молодых, юридическая помощь — это сила и я не считаю это признаком слабости. Эти люди могут не говорить на каждом шагу о Боге, но я думаю, они прекрасно понимают, ради кого и ради чего они работают. По крайней мере, старики, которые крестят им спину, они-то уж точно знают, для чего.
Кира Лаврентьева:
— Ну, на это можно сказать, что добрые люди везде есть, им не обязательно быть христианами.
Петр Давыдов:
— Ну, так, не обязательно, пожалуйста, будьте просто добрыми людьми.
Кира Лаврентьева:
— Никто не уговаривает.
Петр Давыдов:
— Только я сильно сомневаюсь, что просто добрый человек, просто добрый имеется в виду, которые могут придавать этому вопросу наши братья по разуму атеисты, что он будет так же искренен в этой помощи. Можно говорить, что христианин плохой, если он плохо себя ведет, но он все-таки остается христианином. Человек может быть хороший, а христианином может быть плохим. Да и потом, самарянин, который милосердный, он христианин или нет? Мне кажется, не случайно главный христианин нашего мира эту притчу использует для того, чтобы показать, что христианство немножко шире представления атеистов об этом христианстве.
Кира Лаврентьева:
— Да, я понимаю. Я ни в коем случае не хочу сейчас вести этот диспут. Я хочу спросить, как это для вас, хочется понять, изменились ли вы после прихода в храм? Что побудило вас начать заниматься русской глубинкой, искать такие истории, является ли это событиями одной цепи. Приход к вере, изменение полностью образа жизни, перемена ума, полная перемена действий в профессии, выбора в профессии.
Петр Давыдов:
— Думаю, просто попытка довериться Богу: Господи, знаешь, Ты ведешь, так и веди, а я настаивать не буду на своем. Убедился я за это время, что Бог своих не бросает. Каким бы тебе печальным ни казалось очередное изменение в твоей жизни, поворот — не поеду завтра на Мальдивы, а придется ехать в какую-нибудь Усть-Печеру. А потом оказывается все так, что Бог выводит, покруче всяких Мальдив получается. Это если брать физическое. Или устраивает знакомство с таким человеком, который — опа — и твоя жена, причем, какая жена еще!
Кира Лаврентьева:
— Можно поподробнее?
Петр Давыдов:
— Жена хорошая.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно.
Петр Давыдов:
— У меня и теща хорошая.
Кира Лаврентьева:
— Нет, о знакомстве. Теща конечно, хорошая, это вообще по умолчанию. А как знакомство состоялось с женой?
Петр Давыдов:
— Так я не помню. В больницу пришла навестить.
Кира Лаврентьева:
— Что значит навестить?
Петр Давыдов:
— А я лежал там что-то, что там было то? А, я себе повредил позвоночник. Пришла, вместе в храм ходили, пришла и все. Что-то там принесла, пошутила.
Кира Лаврентьева:
— Как сестра во Христе пришла.
Петр Давыдов:
— Она медик, и хорошо. И тут все очень серьезно пошло. Дети потрясающие. У них очень многому учишься, вот этой чистоте и умению не обижаться, умению не мстить, не хранить зло. Мне кажется, когда Христос говорит, будьте просты как.
Кира Лаврентьева:
— Голуби и мудры как змеи.
Петр Давыдов:
— Да. Вот тут эта голубиная простота, дай Бог ее сохранить, в хорошем смысле слова детскость. Умение не вспоминать какие-то обиды, это очень важно.
Кира Лаврентьева:
— Фактически семья у вас тоже появилась, когда вы пришли в храм?
Петр Давыдов:
— Да, конечно.
Кира Лаврентьева:
— То есть вообще Бог все фактически дал: семью, новое направление творчества, мировоззрение, смысл.
Петр Давыдов:
— Я бы хотел сказать, что Бог не оставляет тебя никогда, ни в шесть лет, ни в шестьдесят, ни в девяносто и так далее. И после смерти, надеюсь тоже. Он умеет со своими обращаться. Поэтому это доверие Богу, которое видишь не в себе, которому учишься у других людей, оно очень выручает.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами Петр Давыдов, писатель, переводчик, журналист. С вами Кира Лаврентьева. И мы вернемся через несколько секунд.
Кира Лаврентьева:
— Еще раз здравствуйте, дорогие радиослушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА снова с вами. В этом часе с нами журналист, писатель, переводчик Петр Давыдов, автор книг «Там, где все настоящее», «Чудеса как признак жизни», «Нерентабельные христиане». Вот мы о «Нерентабельных христианах» много говорили в первой части нашей программы, также о путешествиях Петра по России, о собирании историй, собирании мудрых мыслей, его приходу к вере, обретению семьи, детей. В общем, история такая красивая получается у нас с вами, Петр. А вот про кризисы.
Петр Давыдов:
— Это хорошо.
Кира Лаврентьева:
— Вот вы пришли в церковь. У вас наверняка был какой-то неофитский период?
Петр Давыдов:
— Да, разумеется, был.
Кира Лаврентьева:
— И когда-то он закончился, конечно же?
Петр Давыдов:
— Да.
Кира Лаврентьева:
— И когда-то вам пришлось пойти своими ногами?
Петр Давыдов:
— Поломать пару ног.
Кира Лаврентьева:
— Про поломать ноги можно вкратце рассказать нам?
Петр Давыдов:
— Вы знаете, мне кажется, опять же благодаря крестным родителям, период неофитства закончился без обиды, без страшного уныния, что «ах, а где же эта призывающая благодать?». Мудрая крестная с самого начала подводила к тому, что путь ко Христу это далеко не всегда розы, далеко не всегда варенье у Карлсона, немножко пожестче, отсюда и ее очень добрый совет, буду настаивать, чтобы и дети читали, читать Льюиса, «Хроники Нарнии» о том, как там человек укрепляется в вере. Может быть, имеет смысл сказать о том, как не впасть в уныние, когда видишь какие-то нестроения в церковной жизни?
Кира Лаврентьева:
— Нет, скорее, как не впасть в уныние, когда заканчивается призывающая благодать, тебе не хочется ни молиться, ни особенно подвизаться, ходить в храм.
Петр Давыдов:
— Ой, я могу утешить, это будет происходить постоянно. Тут мне кажется главным...
Кира Лаврентьева:
— Не терять ...?
Петр Давыдов:
— Вставать и все, помнить наставления игумена Никона (Воробьева), что Бог в состоянии простить наши грехи. Важно наше движение к Нему. Да, плохо, да, тяжело, да, уныние, я такой нехороший, мерзкий и прочее. Но это не значит, что Бог во мне отчаялся. Или как один очень добрый священник как-то мне сказал во время наших с ним бесед задушевных: Бог тебе простит, ты себе не прощай. Мне кажется это очень важная мысль.
Кира Лаврентьева:
— А мне кажется это спорная мысль. Ты себе не прощай. А какое право ты имеешь себе не прощать, если Бог тебе простил?
Петр Давыдов:
— Ну, значит, я думаю, он имел в виду, знать себе цену.
Кира Лаврентьева:
— А, может, это. Свою духовность, свою меру.
Петр Давыдов:
— Да, да, да. Мы ж говорим «Господи и Владыка живота моего».
Кира Лаврентьева:
— Молитва Ефрема Сирина.
Петр Давыдов:
— Мне кажется, Бог нас ценит гораздо больше, чем мы сами, более того, я в этом уверен. И этот факт дает очень много.
Кира Лаврентьева:
— Надежду.
Петр Давыдов:
— Надежду. Так что я совершенно, не то чтобы спокойно, я без истерики и без уныния отношусь к тому, что в нашей жизни христиан есть всякие провалы. Если уж даже апостолы не миновали в течение своей жизни всяких падений, то мы-то что? Нам-то куда лезть. Это не значит, что мы настолько грешные, что и шевелиться не будем. Нет, мы вслед за апостолами должны ходить, должны трудиться.
Кира Лаврентьева:
— Как говорит кто-то из афонских старцев: на дереве христианства очень много разных ветвей, и каждый человек может там для себя найти свою собственную нишу, где он будет чувствовать себя настоящим в отношениях с Богом.
Петр Давыдов:
— Абсолютно согласен.
Кира Лаврентьева:
— Для вас эта ниша какая?
Петр Давыдов:
— Я тут бы хотел в продолжение этой мысли свое представление рассказать, об одном монастыре во Франции, в Бургундии, в котором был. Покровский монастырь, основан в 1946 году нашими беженцами из России, он постепенно разросся, и сейчас обитель Покровская стала международной. Там есть и русские, есть и поляки, и японка, разумеется, француженки, англичане и прочее. Я обнаружил, в продолжение вами процитированной мысли афонского старца, что вроде бы все занимаются одним делом — и французы, англичане, русские и прочие — все молятся, но как только человек становится со Христом, так его добрые национальные особенности, как грань бриллианта, сразу видны, подчеркнуто, они именно добрые. Ну, французы, понятно какие они могут быть, самое доброе, что можно сказать. Англичане с их логикой и прочее. Естественно русские дорогие. Естественно немцы, без которых никуда не деться. Как только человек со Христом, его индивидуальность, как и индивидуальность его народа, подчеркивается очень ярко, очень заметно. И когда мы говорим о ветвях, о своем месте, повторюсь, лично пока свою цель я вижу в том, чтобы продолжать рассказывать о том добре, которое творит с нами Христос. То есть на примере разных добрых историй, не выдуманных, естественно.
Кира Лаврентьева:
— А какое добро творит с вами Христос?
Петр Давыдов:
— Да, вся жизнь. Даже кажущиеся трагедии, все равно потом приносят пользу.
Кира Лаврентьева:
— Было такое, что находишься как будто в тупике, без окон, без дверей, без потолка.
Петр Давыдов:
— Конечно, и слава Богу.
Кира Лаврентьева:
— То есть с потолком, без окон и дверей и не понимаешь, что дальше. Бог забыл пор меня? Бог не слышит меня, я здесь один?
Петр Давыдов:
— Что-то похожее было. Однажды сидим с супругой и беседуем, работа потеряна, квартиры нет.
Кира Лаврентьева:
— Да, из разряда таких ситуаций.
Петр Давыдов:
— С квартирой у нас тоже чудо было хорошее. Что делать? Друзья предали. Что делать? А у нас трое детей по лавкам скачут. Мы должны, например, скоро уезжать. Что? Как? И работы еще нет. И она говорит, слушай, все понимаю, но мне просто интересно, а как же Бог нас будет отсюда вытаскивать? То есть тут было место доброму северному юмору, что ли.
Кира Лаврентьева:
— Да, уж не до смеха, да?
Петр Давыдов:
— Все-таки улыбнулись. И вместе с тем, констатация факта, Господи, вот так, что делать? И знаете, помощь-то пришла через Спиридона Тримифунтского, как это часто бывает.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, как без него, без святителя Спиридона.
Петр Давыдов:
— Это часто бывает.
Кира Лаврентьева:
— В общем, вы вышли из этой ситуации.
Петр Давыдов:
— Конечно. Да, Бог вывел. Никогда отчаиваться — нет, это было бы очень страшно, очень опасно. С другой стороны, даже сейчас, говоря о помощи Бога всегда и во всем, не дай мне Бог или кому-нибудь из нас оказаться в той ситуации, когда это страшное беспросветное уныние, самоубийственное. Напрашиваться на испытания, нет, это страшно.
Кира Лаврентьева:
— То есть, есть вещи, которых вы действительно боитесь.
Петр Давыдов:
— Конечно — самонадеянность. Наговоришь кучу, а потом...
Кира Лаврентьева:
— Придется отвечать за это.
Петр Давыдов:
— Конечно. Я знаю, что Бог поможет, но за словами нужно следить.
Кира Лаврентьева:
— Лучше не рисковать. «Не искушай Господа Бога твоего». Да не дай нам Бог всем уныния. Это уж точно. Вот по поводу радости, давайте, вернемся к хорошему. Насколько вам удается держать некую стабильность в этом смысле? И удается ли?
Петр Давыдов:
— Нет, к счастью не удается.
Кира Лаврентьева:
— К счастью?
Петр Давыдов:
— Да. Ну, я имею в виду существование в нашем скорбном мире. Опять же опираясь или возвращаясь к словам знаменитой бабушки Гантверг из Архангельской области, что иногда страдание необходимо.
Кира Лаврентьева:
— Чтобы оценить счастье?
Петр Давыдов:
— В том числе, чтобы оценить самого себя. Напомню мысли святителя Игнатия (Брянчанинова) и игумена Никона (Воробьева), что постоянные успехи в духовной жизни, постоянная радость духовная может навредить человеку духовно, слишком легко все будет. Поэтому Бог вынужден посылать нам испытания, благодаря — в этом случае благодаря — которым мы начинаем понимать собственное бессилие и ту самую добрую тоску по Богу. Сами без Бога мы сделать ничего не можем. И, пожалуйста, пусть в этом смысле нас упрекают и атеисты. Прекрасно, упрекайте, только попытайтесь пару часов пожить по-христиански, это было бы интересно.
Кира Лаврентьева:
— А как же Царствие Божие внутри вас есть? Что это, по-вашему, за фраза, которую сказал Христос в Евангелии. То есть получается, мы должны уже сейчас здесь ощутить Царствие Божие, чтобы там оно нас не обожгло. Говоря очень поверхностным языком.
Петр Давыдов:
— Ну, именно поэтому Христос, мне кажется, и приводит сравнение с горчичным зерном. Царство должно созреть в нас. То зернышко, которое заронено в нас, должно вырасти. Я почти уверен, что во время роста, что у зерна, что у человека, что у любого, бывают и кризисы, бывают и дожди, бывают и прочее. Наша задача, как говорил Гэндальф, мы не можем потомкам оставить хорошую погоду, мы должны оставить им чистую землю. Наша задача трудиться на своем поле, чтобы Царство Божие возрастало в нас.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, уважаемые радиослушатели. Напоминаю, что в этом часе с нами Петр Давыдов, писатель, переводчик. Меня зовут Кира Лаврентьева. Петр, по поводу ваших книг. У вас какие-то сейчас сверхзадачи на ближайшее время. Особенно сейчас, когда ограничения опять, когда людям не просто приходится. Как вы находите здесь для себя способ выживания, в том числе как профессионал, в том числе как писатель, в том числе как человек, христианин, отец. Глобальный вопрос, но никуда от него не убежишь.
Петр Давыдов:
— Да, глобальный. Но и вместе с тем опять же убеждаешься, что Бог не оставляет и даже во времена наших великих кризисов все же появляются возможности и для работы, связанной с переездами постоянными. Недавно вернулся с Балкан, был там по работе. И дай Бог, чтобы в скором времени преодолелись все эти наши границы и так далее. А если брать главную пользу наших маски-шоу, которые переживаем уже второй год, большая благодарность, во-первых, нашему коту, во-вторых, за дистанционное обучение.
Кира Лаврентьева:
— Какому коту?
Петр Давыдов:
— Нашему коту кактусу. Он у нас сломал телевизор. Я не так давно купил телевизор, десять тысяч стоил, а коту он не понравился, он его взял и опрокинул и сломал. Мы решили, что намек хороший был, если уж сами не соображаем, то хотя бы кот соображает.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо коту.
Петр Давыдов:
— Читать начали. Дети начали в разы больше читать. А взрослые иногда и перечитывать, а то и писать. То есть огромная польза. И тогда семья оказывается собрана за столом обеденным не у телевизора. Ну, спасибо, локдауну. Как переводится локдаун, взаперти да, сидеть? Спасибо за запор. Тут хорошо. То, что касается качества обучения, это очень неприятная вещь, потому что дистанционное так называемое обучение — это не о чем. Но вместе с тем, поскольку книг у нас много, благодаря друзьям, дети с радостью читают их. Средняя уже начала свою книгу писать.
Кира Лаврентьева:
— Интересно. А вот когда ваши поездки по России осуществляются, семья же без вас находится, получается.
Петр Давыдов:
— Огромное спасибо дедушкам и бабушкам. Тут не буду цитировать все выражения о теще, но она со вздохом признает необходимость помочь.
Кира Лаврентьева:
— Мы помним, что она у вас самая лучшая.
Петр Давыдов:
— Она самая хорошая, да, да. Это не обсуждается. Это действительно, северные люди с северным характером.
Кира Лаврентьева:
— То есть у вас и жена, и теща — северные люди.
Петр Давыдов:
— Да, да.
Кира Лаврентьева:
— У вас с Севером все связано?
Петр Давыдов:
— Говор на «о», все хо-ро-шо, и они душу положат за своих. Тут все очень серьезно. В этом польза локдауна, наших кризисов внешних. Ну, минусы, ладно с минусами все-таки справимся, тут не так все страшно. Неприятно, но ладно бывает.
Кира Лаврентьева:
— А психологическое состояние угнетенности, увеличение неврозов?
Петр Давыдов:
— Это бывает. Это видно. Но если это утешит, то страдают не только наши. Я посмотрел, все, с кем я встречался на Балканах, в Германии, у всех людей одно и то же. Все очень устали от этого непонятного, одинаковые слухи, одинаковые протесты, все одинаково. Ничего нового мы не изобрели, у нас все точно так же, такие же люди, как и все другие. Кто-то протестует против масок, кто-то протестует против вакцин, кто-то протестует против естественной изоляции. И всем надоело сидеть дома.
Кира Лаврентьева:
— Какие ресурсы предложили нашим радиослушателям?
Петр Давыдов:
— Для чего?
Кира Лаврентьева:
— Где черпать силы в моменты таких испытаний?
Петр Давыдов:
— У-у-у. Знаете это очень сложно.
Кира Лаврентьева:
— Ваши ресурсы, что помогает вам?
Петр Давыдов:
— Глупо будет с моей стороны сказать, идите в храм и молитесь.
Кира Лаврентьева:
— Ну почему глупо, скажите.
Петр Давыдов:
— Пока я сам не схожу в храм и не помолюсь. Или там, читайте Священное Писание, благочестивых-то словес я могу наговорить уйму.
Кира Лаврентьева:
— Это все понятно, это как по умолчанию. Но может быть есть что-то, что помогает лично вам.
Петр Давыдов:
— Нам очень помогают дети... Да, дети. Вот это конечно. Нам очень помогают книги, добрые воспоминания. Ну, мы уж не совсем в квартирах заперты, возможности, даже когда спокойно пройдешь промозглым вечером вдоль реки по набережной, дети радуются, верещат или просто идут сосредоточенно, люди оглядываются, улыбаются — тоже доброе впечатление. И людям хорошо, и детям радостно. Они у меня очень полюбили петь «Прощание славянки», выходят и начинают орать «Прощание славянки». Может быть, в качестве протеста. Когда двое младших орут, да, это весело. Народ смеется. Особенно когда в автобусе это происходит, конфетки дают. Юмор, мне кажется, добрую улыбку никто не отменял, Христос тем более. С доброй-то улыбкой Он к нам и относится. Нет, не истерические монологи, не истерический хохот, а именно добрые улыбки, где юмор основан на твердом убеждении, что есть вещи сильнее зла. И такой юмор преодолеет, все равно с любой бедой справлялись, справимся и здесь. Так бы я сказал.
Кира Лаврентьева:
— Что для вас сейчас главное в христианстве, самое радостное?
Петр Давыдов:
— Вопрос прямо наповал.
Кира Лаврентьева:
— У нас сегодня, да, темы, одна одной лучше. Одно наповал, второе наповал.
Петр Давыдов:
— Радостное в христианстве. А что в христианстве горького? Или печального?
Кира Лаврентьева:
— Ну, это путь?
Петр Давыдов:
— Это путь, это и очень радостная штука. Сам-то я с детства сдвинутый насчет путешествий. И когда идешь путем, и сравниваешь путь ко Христу с путем, который ты проходишь в жизни, будь то по России, будь то еще где-то, ты, повторюсь, убеждаешься постоянно, как бы тебе ни было страшно, как бы ни было одиноко, голодно, холодно и еще чего-то, Бог тебя не оставляет. Всегда когда-нибудь найдется тот, кто тебя поддержит, поможет. Или найдется человек, которому ты должен помочь. Наверное, эта активность в делании добра — это самое радостное. Не пассивное, раз заповедь такая, я должен что-то такое делать, а органичное делание добра. Опять же возвращаясь к моим северным людям. А как мы можем не помочь такому-то, надо же, что они не люди что ли. Это естественность делания добра мне кажется одним из главных, что я сейчас вижу в христианстве. Не демонстративное, не из-под палки, не рабское, а естественность, как вот дети делают добро? Потому что папа сказал что ли? Нормально же. А тут чуть повзрослее, но не менее доброе.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, вы много говорили о других странах. Это по роду вашей профессии понятно. Вы явно испытываете к ним интерес. И к Германии, и к Балканам.
Петр Давыдов:
— Сербия особенно.
Кира Лаврентьева:
Сербия, да. И в этом смысле мне хочется спросить. Когда приезжаешь в другую страну — я сейчас ни в коем случае не хочу ничего сравнивать, говорю только о своих личных ощущениях, и это никак не отменяет мою глубокую любовь к собственной стране — но когда ты приезжаешь в другую страну, и приходишь в их храм, и начинаешь общаться с их христианами, ты все равно чувствуешь огромную разницу между традициями.
Петр Давыдов:
— Это ж хорошо.
Кира Лаврентьева:
— Это хорошо. Но вы могли бы сказать, что традиция постсоветского православия, которая у нас сейчас, и, к счастью, меняется, оптимизируется и улучшается с каждым днем, как мне кажется и моим друзьям-христианам, которые много лет внутри церкви. Можете ли вы сказать, что русская традиция, русский способ исповедания православной веры вам ближе всего?
Петр Давыдов:
— Нет, не могу.
Кира Лаврентьева:
— Вот. Чувствовала я, Петр...
Петр Давыдов:
— Не могу. Мне кажется это второстепенные вещи. Это не значит, что я буду...
Кира Лаврентьева:
— Это понятно. Это просто вопрос, ни к чему не обязывающий, не провоцирующий. Это просто наш с вами диалог восприятия разных традиций разных стран. Естественно, что Христос везде один.
Петр Давыдов:
— Да.
Кира Лаврентьева:
— Но даже православные церкви просто принципиально отличаются друг от друга и иногда духом. Какой дух вам ближе?
Петр Давыдов:
— О. Опять наповал.
Кира Лаврентьева:
— Ну, когда ты стоишь в Сербской церкви, ты воспринимаешь Бога так, а когда ты стоишь, например, на Святой Земле, это совершенно иначе. Когда ты находишься еще где-нибудь, в той же Греции, там вообще по-другому, они как дети.
Петр Давыдов:
— Недавно был в Греции.
Кира Лаврентьева:
— Прощу прощения. Петр. Я была свидетелем или мне кто-то рассказывал, бежит женщина на работу или мужчина в шортах, в майке, он забежал, это настолько часть их жизни. Бежит мимо раки святителя Спиридона, тут же перекрестился абы как, но с таким горячим сердцем, его даже упрекнуть не в чем. У нас будет проблема, если у нас в шортах начнут ходить мимо мощей.
Петр Давыдов:
— Согласен с вами полностью. Другое дело, и вызовы у нас тоже свои. Вот вы упомянули Грецию. Метеоры, казалось бы, монастыри такие прекрасные, такие красивые.
Кира Лаврентьева:
— Парящие на скалах.
Петр Давыдов:
— Да, парящие на скалах. Только когда от экскурсовода слышишь, что мы с вами приехали в монастырь Джеймса Бонда, тут начинаешь уже немножко паниковать. «Это вообще-то Троицкий монастырь, но у нас его называют Джеймса Бонда, потому что здесь снимался фильм». И тебе говорят, что Метеоры в течение нескольких десятков лет с тех пор, как они стали объектом ЮНЕСКО, перестали быть настоящими монастырями. Это стало туристической достопримечательностью. Монастыри спрашивается где? Ой, смотрите ой, монахиня пошла. Давайте, у нас осталось полторы минуты, и нам нужно побыстрее выходить из церкви, потому что идет другая группа экскурсантов.
Кира Лаврентьева:
— Но с другой стороны эти монастыри переворачивают людей, они приезжают, и с ними что-то происходит, там происходят чудеса. Все равно это зачем-то нужно. Тут другой вопрос доступа монастыря к людям. Это понятно. Я скорее о том, что если бы вам можно было выбрать, где быть христианином.
Петр Давыдов:
— Я бы предпочел быть христианином в Царствии Небесном.
Кира Лаврентьева:
— Это такой стопроцентно универсальный ответ, стопроцентного попадания в цель.
Петр Давыдов:
— Один : один. Знаете, какой-либо страны, какой-либо традиции, где мне...
Кира Лаврентьева:
— Кто-то говорит мне на Святой Земле так хорошо, я готов все бросить, переехать, лишь бы мне там исповедовать Христа. А кто-то говорим: где родился, там пригодился, сиди и радуйся.
Петр Давыдов:
— Исповедовать Христа можно и в студии Радио ВЕРА совершенно спокойно.
Кира Лаврентьева:
— Это безусловно, мы стараемся. То есть у вас такой проблемы не стоит?
Петр Давыдов:
— Не вижу я никакой проблемы. Очень радует и очень добрые чувства, когда в наших островных северных монастырях ты находишься. Такие настоящие монастыри. Как они, наверное, и были задуманы. Например, монастырь Спас Каменный Вологодской области. Маленький монастырек, маленький остров где-то там, в озере, но там живут два или три монаха и совершенно спокойно. Да, закрыто. Можно туда приехать или прийти, чаще всего, на лыжах, там быть. Вместе с тем и в Сербии, в Косово в монастырях, которые обнесены колючей проволокой из-за опасения нападения от албанцев, там тоже какая-то своя особенность есть. А там, где как говорят комфорт у христианства, тут начинается проблема, тут неудобно. Почему-то христианство какое-то некомфортное.
Кира Лаврентьева:
— Некомфортное, неудобное, нерентабельное.
Петр Давыдов:
— Абсолютно нерентабельное.
Кира Лаврентьева:
— Огромное вам спасибо, Петр.
Петр Давыдов:
— Вам спасибо.
Кира Лаврентьева:
— Такой у нас душевный с вами получился разговор. Сложный, но душевный.
Петр Давыдов:
— Круто. Спасибо за вопросы.
Кира Лаврентьева:
— Я очень большое удовольствие получила. Спасибо вам большое.
Петр Давыдов:
— И вам спасибо.
Кира Лаврентьева:
«Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, дорогие радиослушатели. В этом часе с нами был писатель Петр Давыдов. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы говорили о пути Петра к христианству, в христианстве, в творчестве, к писательству. В общем, массу интересных тем мы затронули. Огромное вам спасибо, что были с нами. До следующего «Вечера воскресенья», всего вам доброго и до свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер