«Неделя 22-я по Пятидесятнице». Прот. Максим Первозванский

В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.

Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, о праздновании Обновления храма святого великомученика Георгия в Лидде, а также о памяти святых преподобного Иоанникия Великого, преподобного Варлаама Хутынского, преподобного Кирилла Новоезерского, святителя Ионы Новгородского и отцов Поместного собора Церкви Русской 1917-1918 годов.

М. Борисова

— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире программа «Седмица», в которой мы каждую неделю по субботам говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и сегодня со мной наш гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Протоиерей Максим

— Здравствуйте.

М. Борисова

— И мы поговорим о том, что нас ждет в Церкви завтра, в 22-е воскресенье после Пятидесятницы, и на наступающей неделе. По сложившейся за эти годы традиции мы пытаемся вникнуть в смысл наступающего воскресенья, исходя из тех отрывков из Апостольских чтений и Евангелия, которые прозвучат завтра в храмах за Божественной литургией. И мы услышим отрывок из Послания апостола Павла к Галатам — из 6-й главы, стихи с 11-го по 18-й. В общем-то, если так, строго говоря, бывают в Евангелии такие места, которые сколько ни читаешь, столько новых вопросов они у тебя вызывают. А бывают места, которые ты читаешь и вроде бы все абсолютно понятно, и когда ты слышишь их в церкви, думаешь: ну вот интересно, а почему нам каждый год Церковь считает необходимым напомнить об этих, казалось бы, азбучных истинах? О чем идет речь в этом отрывке из Послания апостола Павла Галатам — он говорит о том, что «желающие хвалиться по плоти принуждают вас обрезываться только для того, чтобы не быть гонимыми за крест Христов, ибо и сами обрезывающиеся не соблюдают закона, но хотят, чтобы вы обрезывались, дабы похвалиться в вашей плоти. А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира. Ибо во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь. Тем, которые поступают по сему правилу, мир им и милость, и Израилю Божию. Впрочем, никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем». Пожалуй, единственный вопрос, который у меня возникает, в связи с этим отрывком: что имеет в виду апостол Павел вот в этой последней фразе?

Протоиерей Максим

— Ну здесь два таких вопроса могут возникнуть, и на самом деле ничего в них сложного, по большому счету, нет. «Впрочем никто не отягощай меня» — ну если перевести это на русский полулитературный, это значит примерно следующее: пожалуйста, не учите меня жить, я сам знаю, что мне делать. То есть это буквально так и есть — те, кто, видимо, говорил апостолу Павлу, что он должен делать, как ему поступать, что правильно, что неправильно, каким образом вести проповедь, им он и говорит: никто меня, пожалуйста, не отягощайте. Вот такой славянизм здесь присутствует. Ну и второй момент — это, конечно, про «язвы Господа Иисуса на теле моем». Здесь тоже, в общем, не было бы ничего сложного, ну, собственно, и не было до XIII века. Дело в том, что в оригинале греческом слово «язвы» значит «стигматы» — буквально употребляется слово «стигматы», которое переводится как «язвы». Но каждый, сколько-нибудь знакомый с западноевропейской культурой, знает, что стигматы, которые впервые появились у Франциска Ассизского в XIII веке — это какие-то вот кровоточащие следы, кровоточащие язвы на том месте, где у Иисуса Христа, соответственно, тоже были раны — то есть на ладонях, ну и, может быть, в других каких-то тоже местах — след от копья, но чаще всего на ладонях появляются такие кровоточащие раны. И потому вот само слово «стигматы», оно вот таким образом вошло в западноевропейскую историю и культуру, собственно, и у нас оно тоже так известно. Хотя на самом деле речь идет, если мы возьмем древних толкователей, до того самого XIII века, до Франциска Ассизского и последующих (там более трехсот таких явлений было зафиксировано на западе), речь идет просто о том, что апостол Павел, по сути дела, говорит: посмотрите, сколько я пострадал за Иисуса Христа — он в других местах об этом свидетельствует, что его и били, и камнями побивали, и так сказать, плетью, — посмотрите на раны на моем теле, которые я перенес за Иисуса Христа, за проповедь Иисуса Христа, насколько она была успешной. Поэтому, пожалуйста, не учите меня жить и не учите меня проповедовать. Вот в этом, собственно, и смысл этого отрывка из Послания апостола Павла.

М. Борисова

— Но, помимо этого, лишний раз напоминается о форме и содержании — что главное, что не главное. То есть обрезание — как некая благочестивая форма и крест Христов — как содержание твоей веры.

Протоиерей Максим

— Ну да, это вообще все про внешнее и внутреннее. Это прекрасно видно по любым проявлениям, совсем даже не обязательно религиозным. Например, я не знаю, я, может быть, приведу сейчас не вполне корректный пример, но вот мы с вами живем в непростые времена, и кто-то просто лепит на машину букву Z, а кто-то молча и тихо помогает и собирает деньги на какие-нибудь средства защиты, а кто-то идет добровольцем. Есть внешние вещи, есть внутренние, кто-то громко говорит о чем-то. Так и здесь. Есть некоторые признаки, по которым, условно говоря, люди опознаются: «свой — чужой», а есть внутреннее делание. И поэтому любой акцент на внешнем, любой акцент на демонстрации, принадлежности, так или иначе склоняет нас к фарисейству и заменяет часто дело, заменяет содержание некоей внешней формой, что, кстати говоря, это действительно во все времена. Вот отпустил бороду — значит, православный. Не носишь бороды — значит, виновен в ереси брадобрития. Длинная у тебя юбка — молодец, хорошая прихожанка, в джинсах пришла — фу, еретичка. То есть вот такие внешние... На самом деле это не значит, что внешнее вообще неважно. Оно просто должно занимать свое место и быть всего лишь выражением внутренней формы. Ну а мы люди грешные, и у нас это происходит так, что внешнее вылезает на первый план.

М. Борисова

— Обратимся теперь к отрывку Евангелия от Луки — 8-я глава, стихи с 26-го по 39-й. Это очень хорошо, я думаю, большинству наших радиослушателей известная история про Гадаринскую страну, в которой Спаситель исцелил бесноватого, из него вышел легион бесов и попросился войти в стадо свиней. После чего стадо бросилось с обрыва в озеро, возмутив местных жителей, которые, даже увидев утихшего несчастного, который терроризировал всю округу, пока был одержим бесами, в любом варианте не приняло ни этого чуда, ни Спасителя и вежливо попросило Его пойти подальше от их страны и не мешать им жить так, как им нравится. В принципе, достаточно хорошо известный сюжет, очень много проповедей, очень много сказано и написано по этому поводу. Но на самом деле, мне кажется, сколько ни читай эту притчу, все время там что-нибудь да обнаруживаешь то, что не заметил раньше. Вот как, на ваш взгляд, что наиболее актуально из всего букета смыслов, который в ней содержится, для нашего сегодняшнего дня?

Протоиерей Максим

— Ну во-первых, это то что, как говорит нам Священное Писание, страшно впасть в руки Бога Живаго. Мы с трудом удерживаем одновременное представление о Боге как о чем-то по-настоящему страшном (страх Божий —начало премудрости) и одновременно как о любящем Отце. Стоит нам начать размышлять о Нем как о любящем Отце, мы сразу перестаем Его бояться, мы сразу перестаем испытывать священный трепет при Его прикосновении, приближении. Поскольку там и прикосновений-то особых нет, а мы просто себе что-то придумали — придумали добренького Бога, который всех любит, всех спасает, всех милует, ни на кого не злится, всех простил. А с другой стороны — да, есть вот те самые люди, которых очень много у нас в Православной Церкви, которые воспринимают Бога просто как некий карающий закон: шаг влево, шаг вправо — расстрел. Никакой любви там нет, а если мы и произносим это слово «любовь», то мы эту любовь воспринимаем все равно как какую-то карающую и взыскующую, наказующую. На самом деле действительно страшно впасть в руки Бога Живаго, и таких примеров в Евангелии очень много. Например, у меня сразу же возникает ассоциация с чудесным ловом рыб и призванием апостола Петра и Иакова, когда Господь — мы тоже хорошо помним этот сюжет: наполнилась лодка рыбой и стала утопать. И Петр в ужасе говорит: выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный. То есть та же самая просьба, которую в этом случае гадаринские жители обращают к Иисусу: и просил весь народ, дабы удалился от них. Вообще человек действительно при прикосновении к Богу с трудом переносит Его присутствие — это страшно. И Петр тоже, хотя вроде ничего плохого Господь ему тогда не сделал. Здесь-то вроде как жители потерпели урон. Они, несмотря на то что были иудеями, занимались запрещенным законом делом — выращивать свиней. Свинья же нечистое животное, по закону Моисееву свинья вообще не должна ступать на священную землю Израиля, а они выращивали их вот такими стадами. Потому так, в общем, и произошло — Господь отнимает у них то, чем они не должны были заниматься по закону, то есть Он, по сути дела, избавляет их от этого самого греховного дела. И они просят Его удалиться. Вроде бы так же, как и Петр. Но зато Петр, когда вылез из лодки, мы помним, что там было — он оставил сети, оставил лодку, оставил отца своего Зеведея и пошел за Иисусом. У него жена там, теща, родители — он все оставляет и идет за Господом. Хотя первая фраза: выйди от меня, Господи, ибо я человек грешный. Здесь мы видим похожую ситуацию только у самого этого гадаринского бесноватого, который просил Господа, чтобы ему остаться с Ним. Но Господь ему не позволил, у Него был замысел об этом человеке, Он сказал: иди и проповедуй. И он пошел и проповедовал о Иисусе во всех концах этой страны. А вот жители — да, ужаснуться ужаснулись, — каждый из нас при приближении Господа будет испытывать священный трепет и ужас. А вот пойдем ли мы дальше за Господом или попросим Его благочестиво удалиться: прости, Господи, у нас тут свои дела. Ты там, на небе, у Тебя там свои дела, а мы здесь, на земле, у нас свои. Ты нас не трогай, мы Тебя не трогаем, давай соблюдем такой вот нейтралитет. И это, конечно, губительно, это прямо вот адский ад.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и со мной в студии наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. На этой неделе у нас будет праздник, который каждый раз очень у многих людей снова и снова вызывает вопрос: а почему, собственно? Праздник этот называется Обновление храма святого великомученика Георгия в Лидде, празднуется он 16 ноября. И то, что в России особо почитают великомученика Георгия, это всем понятно, все более или менее православные, в особенности церковные люди, помнят хотя бы вкратце его житие...

Протоиерей Максим

— А кто неправославный, тот наверняка видел мультфильм из серии «Гора самоцветов» и показывал своим детям — «Повесть о Егории Храбром». Там, конечно, не совсем каноничное житие, но все равно без него никак.

М. Борисова

— Ну вот да, такой замечательный воин, пострадал при императоре Диоклетиане, во время великого гонения. Все понятно. И то что его похоронили на его родине, тоже понятно, Лидда — это современный город Лод. И дальше начинаются приключения с храмом. Потому что этот несчастный храм в течение нескольких веков разрушали пять раз — кто только его ни разрушал, потом его восстанавливали, потом опять разрушали. Вот пять я насчитала, может быть, больше, но вот таких ярких, зафиксированных моментов разрушения этого храма я насчитала пять. Последний раз в XIX веке его разрушило землетрясение — уже никакие там ни варвары, ни нашествия, а просто вот природное явление. Тогда Иерусалимский патриарх обратился к российским кавалерам Георгиевских наград, Георгиевских орденов, и попросил помочь, вот объявить сбор на восстановление этого храма. И храм был восстановлен за счет императорской помощи. Собственно говоря, он как бы вот перекинул такой мостик с Россией. Вообще, по-моему, кроме как у нас этот праздник нигде особо не помнят, а у нас он сохраняется несмотря ни на что, и он важен. Но почему важен?

Протоиерей Максим

— Его не то что не помнят, возможно, его даже и не особенно празднуют. Вы знаете, есть праздники, которые являются свидетельством эпохи. И для своей эпохи, для своего времени они были настолько важны, что ниточка об этих событиях потом действительно тянется в веках, потому что духовный след от этих событий уже никогда и никуда не исчезает. Что это за эпоха? Это 1870-е годы. Больше того, можно точно называть дату — 1872 год. А есть ли, не знаю, любители истории есть среди слушателей Радио ВЕРА: что произошло, где находился генерал Скобелев в 1878 году, буквально через шесть лет после восстановления этого храма? Он находился под стенами Константинополя, в виду — есть такая знаменитая фотография, где — ну про Скобелева там больше художественное изображение, а есть вот такая реальная фотография, где русский солдат сидит и курит на фоне, значит, виднеющегося Константинополя. И несмотря на то что русские тогда не стали штурмовать Константинополь, этого не случилось, вообще вся вторая половина XIX века, конечно, ознаменована колоссальным не просто интересом, а участием России, колоссальным движением России на восток. На восток — не наш восток, по отношению к нам это юг, но, соответственно, на Святую Землю, бывшую территорию Византийской империи — это и военный бросок в том числе к Константинополю, и, собственно, началось это движение гораздо раньше еще. Екатерина мечтала, чтобы один из ее внуков — или Александр, или Константин — после освобождения Константинополя и водружения креста на Святой Софии заняли бы константинопольский престол. Вот в тех же 1870-х уже годах, там через сто лет после Екатерины, я знаю, что в Петербурге уже отливали кресты на Святую Софию. И в этой связи, конечно, восстановление храма великомученика Георгия — а великомученик Георгий действительно один из самых почитаемых святых и на Руси, и на православном Востоке, то есть это такой общеправославный святой, то есть это вот любимейший в народе, сильнейший, он и Победоносец, он на гербе в конце концов города Москвы. Он копейщик — он на каждой денежке, великомученик Победоносец, он и сейчас-то, если были бы копейки, вот исчезли, рубли одни остались, да, он и на российских копейках — это мощнейшие символы. И поэтому, конечно, восстановление храма на Святой Земле на средства Георгиевских кавалеров... А что такое крест Георгиевский, что такое орден великомученика Георгия? Это же главная награда. Вот для солдата, для кого угодно, для маршала, это главная награда. Именно георгиевская ленточка стала символом сейчас, никуда она не делась и даже с советского Ордена Славы. То есть это все никуда не девается, как бы мы ни хотели об этом забыть, перечеркнуть, куда-то засунуть. Это символ. Это символ мощнейший восстановления Россией, Георгиевскими кавалерами и императорскими средствами, соответственно, то есть, конечно, это был совместный сбор на храм великомученика Георгия. Это являлось мощнейшим знаком того, что Россия — это православный Рим новый, Москва — третий Рим, что это православное государство, что российское государство берет на себя заботу обо всем православном мире, оно присутствует везде, это не одна из стран. И, конечно, этот праздник, он вот так именно для Русской Православной Церкви отпечатался. Хотя, конечно, сейчас он так вот на фоне других празднований великомученика Георгия, вот так спроси человека, даже в храм ходящего — 6 мая помнят все...

М. Борисова

— Ну да, конечно.

Протоиерей Максим

— Главный праздник великомученика Георгия. А этот как-то так вот меньше. Меньше, но вот подчеркиваю, как символ эпохи, точно так же как Обновление Иерусалимского храма Воскресения Христова в IV веке ознаменовало то, что вот все государство стало христианским, государство пришло на Святую Землю, Рим пришел на Святую Землю. Не просто как завоеватель, а как Иерусалим — это центр, это сердце православного теперь государства, также и здесь. Вот очень похожий символ.

М. Борисова

— Но еще интересный очень у нас будет повод поразмышлять о своей жизни, в частности — это 17 ноября, память преподобного Иоанникия Великого. Вообще Великих не так много среди преподобных, и большинство из них относится к первым векам монашества, к тем, кто, собственно, это монашество созидал, как говорили у нас в школе, методом проб и ошибок, поскольку все это не так просто, как написано в житиях.

Протоиерей Максим

— У Иоанна Лествичника в введении к его «Лествице» написаны буквально следующие слова, если говорить про пробы и ошибки, да, что отцы наши в своем делании проходили топкими и болотистыми местами и не все дошли, и многие утонули. Но они оставили нам свои писания — а я сейчас перевожу это с языка Иоанна Лествичника на простой опять-таки русский язык, — они рассказали нам, что нужно делать и чего делать не нужно, где они были успешны, а где они вообще совсем не были успешны. И за это Господь помиловал их — так говорит Иоанн Лествичник, мы дети их, и поэтому можем теперь их опыт воспроизводить.

М. Борисова

— Ну а что касается Иоанникия Великого, помимо его великих аскетических трудов, мне всегда было интересно, он отличался от многих своих современников отшельников и подвижников, аскетов, пустынников тем, что он не от ума пришел, а от сердца — он был абсолютно необразованным человеком. В общем-то, никакой книжной учености не получил, был он из бедных крестьян, и, в общем-то, начал свою взрослую жизнь с того, что вообще завербовался на военную службу. Правда, ничего, к счастью для последующих поколений, у него не получилось на военной службе, поэтому он там со временем, оставив службу по контракту, ушел в пустыню. Ну а мне кажется, что очень важно напомнить нашим радиослушателям, чем вот этот великий подвижник давнишних веков важен для нас. Мы ведь на самом деле каждый вечер повторяем его слова — это молитва, которая вошла в вечернее правило: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый: Троице Святая, слава Тебе». Ну казалось бы, вот всего-то одно предложение, очень простое, и сказано абсолютно все. Это как вот молитва «Отче наш», которая, в общем, короткая простая молитва, в которой заключено все вероисповедание. Вот мне очень хочется прочитать цитату из митрополита Антония Сурожского об этой молитве. Он писал: «Она такая короткая и такая как будто простая и ясная. А если задуматься, то она целое вероисповедание. Ученики первого поколения шли, и в них люди видели новую жизнь, видели, что Бог сошел на землю, видели, что они преображены. И в этом заключалось их миссия. Они тогда не говорили о богословии, они говорили о том, что встретили Живого Бога. И когда люди слышали их и видели их лица, как они сияли вечностью, светом Святого Духа, они могли поверить. И проблема, которая перед нами стоит, именно в том, что мы говорим много, за столетия мы продумали очень многое, но это осталось для громадного числа людей умственным подходом, вероисповеданием, но не всегда исповеданием веры. Это вероисповедание в том смысле, что мы говорим: вот что предыдущие поколения познали о Боге, значит, это правда, потому что они были святые. А люди на нас смотрят и думают: святые, может, они и были, а чем это тебя переменило? И вот это самое важное: для того, чтобы передавать свою веру, надо, чтобы эта вера тебя так потрясла, так изменила, что люди, встречая тебя, могли бы сказать: я хочу стать таким, как он». Вот это очень все красиво. Но на самом деле, когда пытаешься эти слова обратить к самому себе и смотришь в зеркало, ты понимаешь, что это катастрофа, что я не очень понимаю, как можно лечить эту болезнь. Мы действительно очень любим читать богословские...

Протоиерей Максим

— Последнее время не очень. Больше смотреть.

М. Борисова

— Но интернет же помогает. Ну не хотите читать — вам прочитают вслух, если уж на то пошло, вам расскажут все, проповедь скажут. Но вот этого вот живого ощущения, как у Иоанникия Великого — я не знаю, откуда нам его брать.

Протоиерей Максим

— Ну на самом деле последнее время и по радио, по интернету (я не то что сам это видел, просто читал это в обзоре) возник такой феномен, что почти что нету хитов, а все больше хиты прошлых лет крутят. И вот почему так? Задался вопросом автор этого исследования, куда делись хиты? А потом сам же на этот вопрос отвечает: вы понимаете, мы берем современные хиты, которые возникли в этом году, а на прошлые хиты мы смотрим, которые были за предыдущие сто лет. И, естественно, этот год вероятнее всего проиграет. Вот здесь то же самое. Это ошибка ощущения временного интервала. Да, Иоанникий Великий, вы сами сказали, Великих было немного. Он жил, я не помню, в VI, по-моему, веке тоже. Вот в VI веке, вот с тех пор, считай, ну конечно, он не один такой, таких было много. Но даже не в каждом поколении рождаются святые соразмерные. Да, мы не святые, да, глядя в зеркало, нам становится грустно. Не потому, что мы стареем, а потому что стареть-то мы стареем, а в бороде появляется седина, а в ребрах все больше бесовского, а вовсе не благодатного. Но святые есть, это важно. Они есть и в нашем поколении, они есть в предыдущих поколениях. Это не всегда видно, это не всегда явно, но они точно есть, и люди их... Знаете, есть такой термин, тоже не мной придуманный: люди, близкие к святости. О которых мы не можем прямо сказать: вот он святой или он не святой, но через которых Дух Святой дышит. Эти люди есть. И, в общем, на самом деле если бы это было не так, то наша Церковь превратилась бы в собрание испуганных фарисеев, в которых не было бы никакой жизни и никакого духа. Но поскольку да, хотя испуганных фарисеев среди нас достаточно много, среди нас и достаточно много, в наших храмах, настоящих верующих людей, они — дыхание Божие. Его облик, Его святость можно разглядеть иногда в какой-нибудь мимо проходящей старушке, иногда в зашедшем в храм бомже, иногда в каком-то священнослужителе в момент его проповеди или его покаяния, в кающихся людях на исповеди. Священнику в этом смысле проще. Мы на исповеди в каждом, наверное, сотом человеке (это я так вот от балды сказал, простите, не могу сказать, статистику не вел) мы видим действительно преображающегося грешника. Мы видим, как Дух Святой преображает этого человека. Да, девяносто девять человек просто сказали свои грехи, но сотый преобразился. И еще маленький-маленький штрих. Иоанникий Великий подвизался в Антидиевой пустыни на горе Олимп. Современному слуху, пожалуй, это название ни о чем не говорит, но напомню, что Дий — это Зевс. И на горе Олимп — то есть это вот место, которое по праву в греческой мифологии принадлежало Зевсу, был построен православный, в переводе на просто русский «антизевсовый» монастырь, где и подвизался этот святой.

М. Борисова

— В эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

М. Борисова

— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья, в эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. Те святые, которых мы будем вспоминать на этой неделе, вызывают у меня желание поразмышлять на тему, вообще почему в русской истории ничего не происходит помимо монашества. Вот как ни начнешь историческое какое-нибудь исследование читать, главные действующие лица так или иначе либо сами монахи, либо каким-то образом связаны с монастырями. В общем, не получается русской истории, начиная от летописца Нестора, вот никак отвязаться от этих самых вот странных людей в рясах, которые живут не так как все. Вот на следующей неделе у нас будет повод вспомнить преподобного Варлаама Хутынского — 19 ноября, преподобного Кирилла Новоезерского — 20 ноября, и святителя Иону Новгородского — 18 ноября. Все трое — это Север, это то что называлось Северной Фиваидой. Суть в том, что Север, вот он чем-то очень привлекателен был всегда для людей, желавших такого сугубого духовного подвига. Но чем наше северное вот это монашество, которое в результате привело к появлению таких светочей как преподобный Сергий Радонежский, чем оно отличалось от того изначального пустынного монашества в Палестине и в Египте, и чем оно было близко? То есть где точки соприкосновения с тем опытом, и где вот эта вот русская святость (ну это не я придумала этот термин, он так или иначе в литературе присутствует) и что это такое?

Протоиерей Максим

— Ну я бы не стал говорить о том, что русская монашеская святость чем-то принципиально или радикально отличалась от той святости, которая просияла на православном Востоке и в Палестине, в Египте. Поэтому даже термин «Северная Фиваида» вполне себе был взят из представлений о древней Фиваиде, той самой пустыни, в которой подвизались монахи в окрестностях Фив. Но, конечно, всегда есть какой-то национальный колорит, но и там и здесь были и общежительные монастыри, и особножительные, вот разве что идиоритм у нас нет очень прижился — не будем сейчас подробно рассказывать, что это такое. И те же перегибы на внешнее, и те же вмешательства — я сейчас безоценочно это говорю, — в дела государства, те же духовные суждения и тот же, наоборот, полный уход, и та же одна и та же повторяющаяся схема: был при ногу великого учителя, ушел в пустыню, вернулся или его нашли, и сам стал великим учителем. И самое главное, как по воспоминаниям, ведь что такое монашество для русского человека? Не знаю, что там и как на Востоке, а у нас вот до XX века — конечно, в XX веке все порушили, и сейчас это совсем не так, но всю тысячелетнюю российскую историю фактически каждый мальчик — вот я не помню, у кого-то из педагогов, может быть, у Корчака, может быть, еще кого-то XIX века есть такое удивительное воспоминание, что каждый русский мальчик вот в период своей десткости мечтает стать монахом. Да, совсем не каждый становится. Он потом становится тем, кем становится — кто-то крестьянином, кто-то кузнецом, кто-то купцом, кто-то еще кем-то. А каждый немецкий мальчик, да не в обиду ему будет сказано, мечтает, что у него будет своя лавка — это про XIX век, что у него будет там большая семья, много вкусной колбасы на столе и, так сказать, денежки в запасе. На выходе, во взрослой жизни, получается примерно одно и то же. То есть процент, условно говоря, выбравших в конце концов монашескую жизнь, он и там и здесь примерно одинаковый. Но на уровне какой-то на подкорку прошитой мечту о Боге — подчеркиваю, речь не идет о современной России, как бы грустно нам от этого не было, — вот эта мечта о служении Богу, об отречении от мира, о святости, личной святости, она пронизывала всю тысячелетнюю историю нашего государства. И поэтому этот образ преподобного, даже когда в плохие времена какие-то люди, занимавшие эти места, вовсе не были преподобными и были далеки от святости — мы знаем, что отрицательных примеров того же монашеского жития было, наверное, кратно больше, чем положительного, как всегда бывает, да, вот как среди нашего брата попа. Поэтому, мне кажется, что вот ну конечно, да, XX век вытравил этот образ. И сейчас даже я смотрю по православным семьям — нет этого детского идеала устремления к монашеству. И нет этого общевзрослого — ну в 90-е разве что были, в 80-е, когда люди реально могли сказать: да, я женат, да, у меня семья, да, у меня все хорошо, но как же жалко, что я не стал монахом. Не обижайся на меня, жена. Что-то в таком духе. Вот сейчас я этого не наблюдаю.

М. Борисова

— Мне кажется, что все-таки был разница в практике вот древних монахов на Святой Земле, в Египте, в Сирии. То что я читала (я имею в виду не агиографические источники, а попытки исторической реконструкции) вот, скажем, о жизни святого преподобного Илариона Великого — стремление такое, в общем, изначальное стремление у всех уединиться и предаться аскетическим трудам и вот молитве. На деле это почти никогда не осуществлялось, но разница между тем, что мы знаем о преподобном Сергии и о том, как к нему стекались там постепенно ученики в этот лес, отличается тем, что вот за Иларионом Великим ходила толпа, как за Иисусом, ему стоило сдвинуться с места — тут же сначала один, два, три, смотришь — там уже несколько сот человек за ним идет. И это же помимо того, что качественно изменяет сам образ жизни, накладывает еще ответственность за них. Ведь, собственно, Спаситель постоянно думал, чем их кормить. Но когда за тобой по пустыне идет несколько сот человек, ты вольно невольно несешь за них ответственность, раз уж ты вроде как у них вождь.

Протоиерей Максим

— Ну и у нас такие истории, даже не среди монахов.

М. Борисова

— Но дело в том, что у нас все это достаточно сложно. Во-первых, наше монашество гораздо более молодое, и к тому моменту, когда оно зарождалось, когда Русь принимала крещение и появлялись первые монастыри, вот как Киево-Печерская Лавра, это все-таки были некоторые общежития, и человек начинал с этого, а потом старался...

Протоиерей Максим

— Антоний Великий был человеком, который жил один, а Феодосий — общежительный монастырь. Также как в основании египетского монашества стояли Антоний Великий — как пустынник и Пахомий Великий — как основатель общежительных монастырей. Так же у нас прямо вот Антоний, имя в имя, только вместо Пахомия Феодосий. Я не спорю.

М. Борисова

— Нет, я просто рассуждаю. Когда у нас на Севере человек уходит все глубже и глубже в лес, как мы знаем из житий Соловецких отцов-основателей, ведь там просто невозможно было вынести, в одиночку просто никак. То есть нужно было хотя бы найти себе какую-то пару, потому что иначе ты просто не выживешь на этих голых островах. И большого количества желающих найти первое время тоже невозможно. То есть человек, казалось бы, в отличие от вот этих пустынников, за которыми сто человек ходит, имели возможность полностью осуществить свою великую мечту — то есть жить этими самыми отшельниками. Но почему-то именно эти люди все время основывали монастыри. Они уходили дальше, и вокруг них все равно, даже на этих голых Соловецких островах, все равно вырос огромный монастырь в результате.

Протоиерей Максим

— Ну это на самом деле ярчайший пример — преподобный Сергий, прямо вот, что называется, вы описали его житие. Один он не мог, поэтому пошел с братом. Брат не выдержал — дикие места, в общем, непонятно, что там делать, как там жить, что там есть и так далее. А постепенно люди собираются. Ну на самом деле, конечно, не вокруг каждого отшельника собирались люди. Много прославленных святых, которые монастырей, что называется, не основали, много монастырей было основано на месте подвигов — то есть сам святой так или иначе, может быть, и не собрал большого монастыря. Кстати говоря, вот такое отступление: те кому тяжело читать жития, но кому хочется составить достаточно точное представление о том, что это за явление такое, почитайте «Лавра» Водолазкина — прекрасное литературное произведение, в котором вот этот образ нашего преподобного северного, мне кажется, выведен как такой собирательный, с удивительной точностью, и читать легко.

М. Борисова

— Но как и в те первые века, так и во времена расцвета русского монашества приходилось иногда наступать на горло собственной песне и вот против собственного желания становиться архиереем, как было с Ионой Новгородским.

Протоиерей Максим

— Да.

М. Борисова

— Которому пришлось стать архиереем по выбору, совсем он этого не хотел. Был он себе спокойно настоятелем монастыря и не мечтал, и не хотел. Тем более что там такой политический клубок, в которой он попал — с этими всеми Марфами Посадницами и со всеми там польско-литовскими...

Протоиерей Максим

— Я бы снял русский вариант «Игры престолов»: когда Иона Новгородский, аки Старк, приезжает в центр, в столицу — такой вот не интриган, такой вот настоящий человек, из цельного куска вырезанный, что называется, с правильными представлениями о добре и зле. И потом пытается что-то сделать, врезается в память, врезается в данном случае вообще в святость вот, но заканчивает не слишком хорошо.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня как всегда по субботам, в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Ну предстоящая неделя опять нас выводит на тему очень близкую мне, очень такую больную и очень дорогую: у нас 18 ноября память отцов Поместного Собора Церкви Русской 1917–1918 годов. Трагическое время, слом эпох, потрясающий сонм людей, которые собирали — действительно там было многоступенчатое голосование, и по приходам, по епархиями собирали людей из мирян и из клириков — то есть действительно тех, у кого сердце болело за судьбу Церкви, которые хотели что-то в ней изменить. Про эти изменения шли всевозможные разговоры и споры лет пятьдесят перед этим и, в общем, все ждали, все хотели, все хотели какого-то обновления. И получилось так, что практически почти все, кто вот участвовал в этом Соборе, так или иначе вошли в сонм Новомучеником и исповедников Российских. А что касается архиереев, то, по-моему, почти все — ну из тех, кто остался в России, кто не уехал в изгнание. И многие из них принимали этот крест с открытыми глазами. И я просто всегда, много раз повторяла, наверное, в этой студии, и если будет повод, еще, наверное, повторю, напомню нашим радиослушателям о местоблюстителе Патриаршего престола, митрополите Петре (Полянском), который не был священником, и не был монахом, и не хотел и не мечтал, был взрослым состоявшимся человеком, преподавателем, у которого сложилась великолепная карьера именно на преподавательском поприще, который получил потомственное дворянство — то есть это знак высшего признания в императорской России твоих заслуг перед Отечеством. И просто вот в кулуарах Собора Патриарх Тихон попросил его принять постриг и принять священство и епископство, потому что ему нужен был такой помощник. И человек пришел домой и сказал домашним, что он понимает, что, если он примет предложение Патриарха, он подпишет себе смертный приговор. Пошел и принял. И потом, собственно, вся его дальнейшая жизнь это был один сплошной крестный подвиг. Потому что так мучить, как мучили его, наверное, мучили многих — и страшные пытки, и смерть, и ссылки, и все что угодно. Но просто его целенаправленно убивали. Нужно было, чтобы он умирал. И не умирал. До такой степени не умирал, что вынуждены были объявить, что он умер, а он еще почти целый год жив был в тюрьме, на него завели новое уголовное дело, и только после этого, почти через год в тюрьме расстреляли. То есть больше десяти лет не могли человека сломить. А это было важно, потому что пока вот был жив местоблюститель, они ничего не могли сделать, с политической точки зрения, с оставшимся епископатом. И таких людей среди делегатов этого Поместного Собора большинство — и миряне, и клирики, и священноначалие. И я думаю: вот что случилось? Ведь на самом деле мы много раз по разным поводам вспоминаем, что в XIX веке, в начале XX века Церковь была в упадке, и что вера упала, что она была формальная, и что это все было выхолощено, и вот в результате получилось то, что получилось в 1917 году, потому что народ практически, как тогда выражались в изящной литературе, был расхристанным — то есть полностью отошел от веры Христовой. Как же получилось, что на фоне этого оскудения веры в народе столько людей практически вышли вот на арену Колизея?

Протоиерей Максим

— Я сначала про другое скажу. Про это тоже не забуду. Для меня очень важно еще — вот вы замечательные слова сказали про личную святость участников Собора, для многих и многих по крайней мере из них. Я бы обратил внимание на то, что вот это событие такое — Собор на переломе эпох, когда люди, с одной стороны, являющиеся потомственными во многих поколениях носителями православной традиции, а с другой стороны, желающими много изменить — это уникальный случай на самом деле. Вот сейчас люди приходят в Церковь многие там, вот год человек в храм походит и говорит: нет, и в Церкви все не так, все не так, ребята. То есть да, что-то нравится, что-то не нравится, но нравится или не нравится не с точки зрения человека, который является носителем и духа этого, и традиций этих. Ему, по сути дела, вот на пустом месте, на его собственном «я», на его личных представлениях вот он выносит какие-то оценки. Тогда это было не так. Тогда, как вы справедливо сказали, после, по сути дела, много-многолетнего состояния, когда это ведь тоже не то, что Церковь что-то недоделала или что-то там не получилось — время было такое. Вот это как с атеизмом, даже не в смысле с церковной жизнью, а с таким интеллектуальным атеизмом. Представьте себе, что вы всю жизнь читали жития святых, «Луг духовный», читали Священное Писание, читали «Шестоднев». А потом приходит Коперник, приходит Дарвин, приходит Фрейд и говорят: ребята, все вообще не так. И говорят это очень убедительно. Да, потом, через десятилетия, иногда через столетия оказывается, что все не так, как сказали Фрейд, Дарвин или Коперник. Хотя с Коперником, в общем... Да и с Коперником не так, потому что вовсе не солнце находится в центре вселенной, а солнце всего лишь одна из рядовых звезд, желтый карлик. Но для неподготовленного ума, для такого простого ума, если он при этом не утвержден духовно — а что бы мы там ни делали, грустная правда состоит в том, что личное духовное утверждение имеет очень небольшой процент верующих людей во все эпохи, то есть вот личную крепкую веру, которую невозможно поколебать, потому что это мое выстраданное, и не просто там жизнью, а в том числе и прямым общением с Богом в той или иной форме, обладает какой-то процент людей. А еще какой-то процент людей, они как Баба Яга — они против. Они, по сути дела, в той или иной форме воюют с Богом. А вот остальные девяносто пять — они вот слушают: а что вообще происходит? И куда-то склоняются. Не в результате своего личного опыта, а в результате вот такого... И вот это произошло, собственно, с Русской Церковью, да и во многих странах. Просто то, что мы видим сейчас, происходящее на западе там последние десятилетия, это, по сути дела, то же самое, что было у нас. Только у нас это было одномоментно, а у них это происходит растянуто: когда храмы пустые, пустеют по крайней мере, когда происходит массовый отток — за последние там десятилетия во многих странах количество верующих уменьшается в разы. Вот у нас это произошло — хоп, бах, — рухнуло. Ну широк русский человек, да там, я бы...

М. Борисова

— Сузил.

Протоиерей Максим

— Сузил, да, вот. И, собственно, возвращаясь к Деяниям Собора, неслучайно Деяния Поместного Собора 1917–18 годов являются предметом пристального изучения вот во все времена уже новой России, начиная с 90-х. И в частности я, поскольку так или иначе имею отношение к Новоспасскому монастырю, то просто вижу, может быть, и в других местах тоже, и еще покойный отец Иннокентий, и потом владыка Алексий — это были первые издания Деяний Поместного Собора. Сейчас уже, при владыке Дионисии, свершается публикация расширенных Деяний этого Собора — с комментариями, с толкованиями. Мы видим, что решения последних Архиерейских Соборов по самым разным вопросам... Вот, например, буквально вчера я делал передачу по вопросам о канонических аспектах церковного брака и, соответственно, о разводе, что такое вот с современной точки зрения развод, опираясь на решения нашего Архиерейского Собора 1917–18 года. И там прямо в преамбуле написано, что основываясь на древних канонах, основываюсь на правилах Церкви и на решениях Собора 1917–18 годов, мы вот выносим... То есть все что делается, так или иначе те решения, которые принимают современные Архиерейские Соборы, они не обязательно прямо следуют, но они не могут не учитывать этот колоссальный, в том числе — я подчеркиваю, я хочу сейчас сказать не о личной святости, а именно о решениях этого Собора, — решений этого Собора, суждений этого Собора, многие из которых так и не вышли из комиссий. Собор ведь так и не завершился, по сути дела, многие решения не были приняты. Но в течение этого времени работали рабочие группы, работали комиссии, состоялись пленарные заседания, на которых обсуждался этот вопрос. И это, конечно, богатейшее наследие, которое, слава Богу, что оно у нас есть.

М. Борисова

— Насколько оно современно?

Протоиерей Максим

— Во многом. Многие вещи... Святейший Патриарх Кирилл как-то, еще будучи митрополитом, употребил слово, что опыт Церкви должен быть акцептуирован для современников — вот такое мудрое слово, я бы его даже не употребил, если бы не мог сослаться на Патриарха. И вот это то, чем мы должны заниматься. Многое актуально. Многое сейчас нам может показаться не соответствующим чему-то, но это, по-моему, совершенно нормально. Мне кажется, что вот это переосмысление — ну и время-то было революционное, и поэтому многие именно революционные, такие левые идеи, несмотря на вот как вы правильно сказали, про длительный и подробный, тщательный отбор и выбор кандидатов на Собор, многие политические идеи, революционные идеи, они тоже проникали тогда активно и в среду духовенства, и в среду епископата. И для многих, кстати говоря, это тоже важный момент, их мученическая кончина или их исповедничество являлось некоей личной платой — плохое слово, но нет у меня сейчас другого, — за те какие-то заблуждения в том числе, совершенные, может быть, в период начала XX века, за их какие-то... Ну то есть они раскаялись в тех своих заблуждениях, и они готовы были взойти на свою личную голгофу — это была их скорее не плата, а скорее искупление. Хотя я сейчас не хочу приводить конкретных примеров, но на самом деле этого было достаточно много. И вообще вот на примере того, поскольку это самая близкая к нам история, и это такое массовое явление мученичества, исповедничества, мы можем увидеть, что жизнь христианская и святость православная — это не какая-то лубочная картинка, а это то, что происходит в жизни и то, что происходит в динамике. Святые и древние, и новые, и самые новые — это люди, которые, да, некоторые из них прямо они родились святыми. Но большинство из них имело сложную жизнь, сложные и непростые отношения с Богом. Поэтому не надо ужасаться и бояться чего-то, каких-то извивов своей собственной жизни. Потому что если любовь ко Христу в сердце нашем живет, то Господь никогда нас в этой жизни и будущей не оставит.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была программа «Седмица». С вами были Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Слушайте нас каждую субботу. До свидания и до новых встреч.

Протоиерей Максим

— Храни вас всех Господь.

Все выпуски программы Седмица

• «26-е воскресенье по Пятидесятнице». о. Николай Конюхов
• «25-е воскресенье по Пятидесятнице». Прот. Федор Бородин
• «24-е воскресенье по Пятидесятнице». Прот. Федор Бородин