«Историк Роберт Юрьевич Виппер». Татьяна Агейчева

В гостях у Дмитрия Володихина была доцент исторического факультета МГУ, профессор института имени Разумовского Татьяна Агейчева.

Разговор шел о судьбе и трудах известного русского историка Роберта Юрьевича Виппера, который прожил долгую жизнь, застав несколько серьезных изменений и потрясений в нашей стране. Он родился еще до отмены Крепостного права в России, а скончался уже после смерти Иосифа Сталина.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы сегодня поговорим об одном необычном человеке, историке, в чем-то великом, в чем-то духовно нищем, огромном уме при нуле веры. Этот человек прожил очень долгую жизнь, родился до отмены крепостного права, пережил Сталина, написал очень много всего умного, талантливого, даже гениального, но вот Дух редко обнимал его своими крыльями, при всем том, что он был очень одарен. Это академик Роберт Юрьевич Виппер. И у нас замечательный специалист по историографии (если кто-то не знает, это наука об исторической науке), кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, Татьяна Владимировна Агейчева. Надо упомянуть, что она еще работает на историческом факультете МГУ, но в Университете Разумовского она профессор, а в МГУ она доцент. Ну что же, давайте перейдем к Роберту Юрьевичу Випперу. Мы сейчас начнем с визитной карточки, буквально три-четыре фразы о том, что прежде всего надо помнить об этом бесспорно талантливом и очень необычном человеке.

Т. Агейчева

— Добрый вечер! Ну что нужно о нем помнить и что нужно о нем понимать? Большой, очень талантливый, очень элегантный неформат отечественной исторической науки. Неформат, потому что не так просто шел к вершинам своей профессиональной карьеры, несмотря на очевидные профессиональные достоинства. Неформат, потому что теоретические воззрения Виппера невозможно вписать в какую-то одну философскую или историософскую парадигму. Неформат, потому что, будучи действительно большим и серьезным исследователем прежде всего всемирной истории и русской истории как части всемирной истории, и несмотря на то, что он и учеников-то, в общем, имел, которые потом сделали себе имя в исторической науке, но вот при всем этом Виппер в современной исторической науке не очень откликается. Это, возможно, недооцененность, а возможно, какое-то иное обстоятельство, но, как ни крути, а все равно неформат.

Д. Володихин

— Ну да, большая часть его трудов относится ко всеобщей истории, к истории Античности, Европейского Средневековья, Нового времени. Любопытно, что написал он чрезвычайно много, а ссылки идут в основном на то, что он, возможно, считал не первостепенным — на его учебники. Учебники переиздавались, переиздаются в огромных количествах, а монографии его не так хорошо помнят. Ну что ж, давайте попробуем идти от начала карьеры Роберта Юрьевича Виппера, она не быстро набрала обороты, он добрался до высот академической жизни, но путь его был не прост и не быстр.

Т. Агейчева

— Да, это действительно так. Вы совершенно справедливо заметили в самом начале, что он родился до отмены крепостного права в 1859 году. Коренной москвич из австрийских обрусевших немцев. Биография Роберта Юрьевича Виппера примечательна тем, что он вышел из семьи, в которой родители его родились в тяжелых материальных и, как бы мы это сказали, сословных обстоятельствах, не имели никаких чинов, никаких званий, ни тем более какого-то дворянского достоинства. Но удивительным образом отец Виппера сумел поступить в Московский университет, окончил его и всю жизнь, как преподаватель-естественник, читал курсы по разным естественным наукам в разных высших и, не только высших, учебных заведениях Москвы. Он невероятный был трудяга, упорный человек и очень одаренный. Все интеллектуальные достоинства и все интересы жизненные Роберта Юрьевича Виппера, конечно, от отца.

Д. Володихин

— И, кстати, отношение к действительности. Роберт Юрьевич, со всей немецкой кровью в своих жилах, был русским патриотом, человеком, который во всех международных обстоятельствах вставал на защиту Российской державы. Он был государственник в этом смысле. Ну что ж, вся жизнь Роберта Юрьевича — это восхождение к высотам университетской жизни, а потом — Академии наук.

Т. Агейчева

— Да. Он, заметьте, как своекоштный ученик окончил с отличием классическую гимназию в 1876 году. В 1880 году поступил на историко-филологический факультет Московского университета, учился у выдающихся преподавателей своего времени, в том числе, у Герье и даже успел послушать Василия Осиповича Ключевского. Окончил очень прилично Московский университет, но, опять же, вот этот неформат. Не предложили Роберту Юрьевичу остаться для подготовки к званию магистра в Московском университете, поэтому он пошел преподавать. Преподавал в разных учебных заведениях, от гимназий до средних учебных заведений вроде Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в частных учебных заведениях. На средства семьи — обратим на это внимание, — организовывал себе командировки за границу в европейские столицы, где занимался в университетах Берлина, Вены, Парижа, Мюнхена, Копенгагена. В 1885-1886 году была одна из таких командировок, и эта командировка позволила Випперу подняться на более высокую ступень в собственном развитии, поскольку не так много наших ученых так плотно работали в зарубежных архивах не только с материалами всемирной истории, но и русской тоже. Например, Випер знал какие документы об эпохе Ивана Грозного хранятся в Дании, в Копенгагене, и это давало ему новые возможности. Так вот, будучи в такой командировке, он тихонечко готовился все-таки к тому, чтобы сдать экзамены в магистратуру и, в конечном итоге, диссертацию защитить. В этот же период он женится в 1887 году и, женившись, обрел очень верного друга и женщину, которая не давала ему успокоиться, все время принуждала развиваться, стремиться к достижению высоких степеней. Роберт Юрьевич Випер с большой признательностью, помимо большой любви, к своей супруге относился. Она, к сожалению, погибла довольно рано — в 1915 году, но так сложились жизненные обстоятельства.

Д. Володихин

— Виппер знал огромное количество языков, причем знал в совершенстве не только современные, но и «мертвые» языки. Превосходно знал греческий, латынь, читал свободно труды любых европейских авторов и был человеком чрезвычайно образованным. В будущем, когда он будет в университете профессором, его семинары будут собирать лучших студентов, и он говорил им: «Или изучайте языки и знайте их, или не приходите ко мне». Вот так.

Т. Агейчева

— Согласимся, что это совершенно справедливая постановка вопроса.

Д. Володихин

— Да, он хотел работать с теми, кто что-то может, ему не хотелось тратить время на середняков, он в этом смысле был перфекционист. Любопытная деталь: от него не осталось архивов, потому что Випер считал, что имеет право жить только последний вариант текста, а именно — тот, который напечатан, все остальное — мастерская, которая не достойна внимания, написал — выбросил.

Т. Агейчева

-Я к этому добавлю, что он не только черновиков и предварительных текстов не оставил, он еще и никаких личных документов не оставил, ни дневников, ни писем, ничего, что давало бы возможность исследователям позднейшим раскрывать тонкости его биографии. Кому-то из своих знакомых он однажды со смехом рассказывал о том, как его домработница понимает его труд исторический. Эта женщина примерно так описывала труды Виппера: «Пишет, рвет, пишет, рвет». На том, собственно, и заканчивается процесс.

Д. Володихин

— Тем не менее, все-таки Виперу удалось выйти на большой научный успех, связанный с совершенно феноменальной защитой диссертации.

Т. Агейчева

— Да, она состоялась в 1894 году и была посвящена взаимоотношениям Церкви и государства в Женеве XVI века в эпоху кальвинизма. Здесь что очень любопытно — диссертация была магистрская, присудили за эту диссертацию Виперу сразу же докторскую степень.

Д. Володихин

— Это была огромная диссертация, просто чудовищных объемов, вся набитая выписками из произведений на иных языках и ссылками, цитатами, взятыми из архивных документов архивов Европы. На такой уровень действительно подняться мало кто может.

Т. Агейчева

— Да, ну и таким хорошим бонусом к докторской степени была еще и премия Сергея Михайловича Соловьева, которую он за эту диссертацию получил. Но вот опять, после такой шикарной, такой яркой защиты мы возвращаемся к этому сюжету — неформат, потому что Випперу не дали места в Московском университете. Он вынужден был уехать по назначению в Новороссийский университет в Одессе и какое-то время, не побоюсь этого определения, прозябал, ожидая момента, когда в Московский университет возможно будет вернуться.

Д. Володихин

— Заметим, ему не 20 и не 30 лет, ему около 40 лет, а его карьера все еще на начальной стадии. Видят его талант, но довольно долго не дают достойного места.

Т. Агейчева

— Тем не менее, в Московский университет он ведь вернулся в 1897 году. Но опять замечаем, это тоже обстоятельство особенное — он доктор, а возвращается в университет со званием приват-доцента.

Д. Володихин

— Это человек, который ниже его научных заслуг вынужден преподавать.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. И пройдя через серию ступеней, только с 1901 года он становится ординарным профессором Московского университета и остается в этом звании аж до 1922 года.

Д. Володихин

— Сам он нежно любил университет, чуть ли не смысл жизни видел в преподавании в нем. Кстати, осталась одна бумажка, его заявление, которое в университетском архиве хранится.

Д. Володихин

— Мы продолжаем разговор о Виппере и с момента, когда он становится профессором университета и до революции и Гражданской войны, его карьера находится, как он думал, на пике. Его признали, его труды печатают, в его работах заинтересованы.

Т. Агейчева

— Но давайте немножечко уточним. Начнем с того, что Роберт Юрьевич Виппер наращивал класс преподавания, собственно, в процессе самого преподавания. Он очень много читал курсов по разным разделам и разным периодам всемирной истории. К тому же, он читал курс по, например, теории исторического познания, теории исторической науки, вопросами историографии занимался. Чтение курсов обнаруживало широту интересов, глубину его познаний, и в процессе чтения он превращался в исключительно привлекательного лектора. Мне очень нравится по отношению к Випперу определение «элегантный преподаватель», «элегантный профессор», когда слушать его и читать его — сплошное удовольствие. И главное, что все понятно из того, о чем он говорит.

Д. Володихин

— Ему очень нравилась Античность, он был в какой-то степени заражен духом Античности. Философская ясность, такой социологизм трудов, в современной философии он первое время был любителем махизма, что называют устрашающим словом «эмпириокритицизм». Ему, с одной стороны, нравилось развитие городов, экономические потоки, ему нравились процессы большой длительности. Вместе с тем чувствовалось, что он еще не нашел по-настоящему своего голоса, это будет сделано потом. Вот в эпоху Гражданской войны, он, кстати, выступал с совершенно патриотических позиций, Виппер говорит себе и другим: «Вы знаете, нет, это неинтересно, я больше не люблю массы, классы, огромные объемы. Я хочу увидеть личность, я хочу увидеть то, что сейчас назвали бы единичным в историческом процессе, я хочу сосредоточиться на чем-то, что может быть интересно и мне, и моим читателям». Он резко переменился и его курсы, в том числе, те же самые учебники по Античности, по Средневековью оказались повернуты к личности, к историческим персонажам. Он с большим вниманием описывал их психологию, их деяния, восприятие обществом, был мастером в этом смысле.

Т. Агейчева

— Дмитрий Михайлович, я вот очень люблю иногда позволять себе с вами в чем-то не соглашаться, поэтому я не соглашусь с тем, что он изменился. Я бы скорее сказала, что он вырос, он сохранил верность и прежним своим убеждениям, но он дорастил свои представления до того, о чем вы как раз говорите — до интереса к личности.

Д. Володихин

— Но он сказал, что поменял философию, в нескольких статьях об этом выразился достаточно ясно, а весь этот империокритицизм оставил за кормой. Сказал: «Мне интересен человек, мне интересны деяния». Может быть, это и есть процесс творческого роста или смена каких-то реперных точек в уме, но он стал писать иначе. И, кстати, его учебники в 90-е, в «нулевые» годы с большой любовью переиздавали, рекомендовали, написаны учебники из тех времен просто волшебно. Их стоит сейчас читать не только как учебник, а просто как книгу популярную по Античности или по Средневековью.

Т. Агейчева

— Да, тем более, что они переиздаются сейчас довольно активно, учебники его по истории Средневековья и по Античности, и по Новому времени. То есть сегодня Випперу есть что сказать и студентам, и просто любителям, и профессиональным историкам.

Д. Володихин

— Ну, а что его интересует в сфере чистой науки, не как преподавателя, а как ученого, что он пишет в это время?

Т. Агейчева

— Помимо учебников его интересует теория исторического познания. Но хочу уточнить: не как некая историософия, а как набор процедур, которые должен последовательно и обязательно соблюдать историк для того, чтобы прийти к истинному знанию. Эта книга была им написана на базе лекционных курсов и издана в 1911 году.

Д. Володихин

— Вот как раз он до конца выбрал всю предыдущую свою философскую устремленность и буквально через несколько лет достаточно резко от нее отошел. Дошел до пика и сказал себе: а теперь попробую что-то другое.

Т. Агейчева

— Да. Из того, что чуть раньше было им написано, довольно любопытная работа «Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX веков в связи с общественными движениями на Западе». Довольно солидная работа, которая впервые вышла в 1900 году, а потом была переиздана в 1913 году. Сразу же еще одну назову работу, которая возникла на фоне очень большого глубокого интереса к проблематике русской интеллигенции в первое десятилетие ХХ века. У него вышла дискуссионная работа «Две интеллигенции» и другие очерки, где он исследовал русскую интеллигенцию, говоря о том, что вся она делится на ту, которая движется наукой и точным знанием, и другую, которая движется метафизикой и идеализмом. Себя он относил к первой категории.

Д. Володихин

— Да, причем был яростен порой в этом отношении, коллеги удивлялись его поведению, считали за чудака. Он был не только человеком неверующим в этом смысле, метафизика — это ведь в сущности то, что можно было бы честно назвать верой, а в России понятно, что христианством. Он воевал с верой, он воевал с Богом, можно сказать. Вот дух греческой Античности — свободной, философски насыщенной, обогащенной движением научным — это идеал. А вот поворачиваем куда-то к христианству и к православию — нет-нет-нет, это неприемлемо, это неверный путь. Интеллигенция, которая шагает этим путем, жестоко ошибается, искажает свое предназначение. И надо сказать, что Виппер в этом смысле был гораздо резче своих коллег. Профессора Московского университета могли быть разными: очень верующими, поверивающими, неверующими, буйными неверующими, но сидящими тихо, и вот буйно неверующий Виппер занимал последнюю позицию, он был в этом смысле буен и неукротим, лучше бы нашел своей энергии лучшее применение. Ну, из песни слов не выбросишь, наделил его Бог разными талантами, но чувства веры он был лишен и даже, мне кажется, просто не понимал и видел в вере какую-то разновидность умственной слабости.

Т. Агейчева

— Да, я соглашусь, он ниспровергал христианство, пытаясь представить вообще христианство как некую мистификацию — и возникло оно совсем не в первом веке нашей эры, а веком позже, и фигура Христа — это мистификация, ну и дальше. Вот честно скажу, не хочется продолжать этот список.

Д. Володихин

— Понимаете, какая вещь: иногда человека ведет любовь к собственному уму, иногда любовь к собственному языку, но это всегда разновидность гордыни, когда не душа первенствует и не дух, а интеллектуальный аппарат и способность красиво говорить. Вот Роберт Юрьевич в какой-то момент, очевидно, попал в это прельщение, ну что тут поделаешь? При том, что как специалист по Средневековью, раннему Новому времени, он блестящ, ему цены нет, насколько он хорош. Античность он знает хорошо, но несколько хуже, и тем не менее позволяет себе достаточно разухабистые высказывания о Священном Писании, о текстах, которые связаны с христианством, не будучи большим знатоком этого дела. Вот такая это была фигура, черно-белая, и он никогда не сглаживал контрастов, он был резкий, в спорах непримиримый, очень умный и вместе с тем в какой-то степени своим умом порабощенный, не знаю, как это еще сказать.

Т. Агейчева

— Да, пожалуй, так оно и было. Я думаю, что очень стимулировало к вхождению в такую ловушку Виппера его положение, которого он в конце концов достиг. Ну представьте себе, в 1910 году он действительный статский советник, плохо ли? К 1916 году он заслуженный профессор Московского университета. Он орденоносец, если мы говорим об орденах еще Российской империи, он обладатель знаковых орденов разных степеней: Святой Владимир IV степени, Святой Станислав и Святая Анна II степени. Поэтому почему же не подумать о себе, как о высоком представителе науки и вообще о высоком интеллектуале?

Д. Володихин

— Мы входим в самую сложную полосу его жизни и прежде чем мы к ней вплотную подойдем, я хотел бы напомнить вам, дорогие радиослушатели, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы беседуем с замечательным специалистом по истории русской исторической науки, доцентом исторического факультета МГУ, кандидатом исторических наук Татьяной Владимировной Агейчевой. Беседуем о Роберте Юрьевиче Виппере, заслуженном профессоре Московского Императорского университета, академике, человеке, который был увешан орденами и разного рода премиями, но прожил трудную судьбу. Так вот как вышло, со всех высот Роберт Юрьевич покатился вниз после революции. Проблема вся в том, что не только он — многие не приняли то, что творили большевики с нашей страной, но у Роберта Юрьевича была проблема посерьезнее: он нежно любил университет, он не мог от него душевно оторваться много лет, но его родню стали терзать по делу Бейлиса, она была с ним связана. И Роберт Юрьевич почувствовал, что плохо поступят и с ним. Все то, что он в этой жизни любил и считал твердо завоеванным, поплыло у него из рук. Вся жизнь его начала разрушаться.

Т. Агейчева

— Да, младший брат Роберта Юрьевича Оскар был государственным служащим, обер-прокурором Российской империи. Действительно, он был человеком очень националистических, радикальных взглядов, и он выступал одним из обвинителей по делу Бейлиса. В 1919 году всему семейству об этом эпизоде напомнили большевики. Брат был осужден, Роберта Юрьевича не тронули, но, конечно, он находился под прицелом у власти. Продолжал работать, издавались его труды, продолжал преподавать.

Д. Володихин

— Уже, правда, поскромнее, пошли брошюрки вместо фундаментальных изданий.

Т. Агейчева

— Совершенно верно, но вместе с тем на труды и творчество Виппера сам Ульянов-Ленин обратил внимание и даже почтил Виппера критическими замечаниями, в которых изъяснялся по поводу Виппера. Он говорил, что «подобные Випперу ученые (не ручаюсь за точную цитату), как растлители детей, не достойны быть даже охранниками в детских учреждениях», вот примерно так.

Д. Володихин

— Ну, для Владимира Ильича все, кто не с ним — дипломированные лакеи поповщины в науке. Роберт Юрьевич даже этого не удостоился, вот поповщину можно заметить, а Виппер даже хуже всего, что можно придумать. Ну, что тут скажешь, Владимир Ильич сам был тот еще «историк».

Т. Агейчева

— Но, как ни странно, Випперу не предложили пока еще уехать из России, например. Он до 1924 года оставался в Советской России, но сам искал возможности уехать, поскольку обстоятельства для него сложились практически невыносимые. Он подал заявление в Совет Высшей школы Латвии, получил ответ оттуда и вместе с сыном, художником по профессии, получив место в Латвийском университете, уехал. Стал там работать, получил сначала годовой, потом длительный контракт, сменил гражданство, продолжал заниматься историческими исследованиями. В Латвии у него и школа сложилась, и ученики верные появились, один из которых в семейном архиве сохранил кое-какие документы о Виппере, это тот редкий случай, когда что-то из личного осталось. Ну, а дальше снова сюрпризы, сюрпризы, сюрпризы.

Д. Володихин

— 1924 год, обратим внимание, сколько ему лет в момент, когда он эмигрирует: он, мягко говоря, уже не новенький, ему 65! Уезжая за рубеж, Роберт Юрьевич, очевидно, думал, что надо как-то век скоротать. Знал бы он, сколько его век продлится. Перед эмиграцией и в первый год после того, как он переехал в Латвию, Роберт Юрьевич написал две работы яростно публицистические. Там, за рубежом, он написал книгу «Коммунизм и культура», опубликованную в Риге в 1925 году, где писал, что коммунизм с культурой не очень ладит и, как ни странно, сравнил коммунизм с христианством, и не с каким-то, а с жестоким иезуитским государством в Латинской Америке — вот оно, смотрите, у большевиков то же самое. Но эта вещь его фактически забыта, она не входит в золотой фонд его произведений, а вещь, которая запомнилась и много раз переиздана, вышла в 1922 году, за два года до отъезда за рубеж, называется она «Иван Грозный». Вот это прогремело и до сих пор многими учеными читается и цитируется.

Т. Агейчева

— Я думаю, что, если бы Виппер написал только одного «Ивана Грозного», его имя должно было бы остаться в истории русской исторической науки, потому что он продемонстрировал очень красивую и оригинальную концепцию, и умение исследовать явления и объекты в широком и глубоком историческом контексте. Книга «Иван Грозный» примечательна тем, что она очень самостоятельна. Вот работ сопоставимых с тем, как была решена тема Ивана Грозного, в тот период не было. Это действительно оригинальная концепция. Примечательно ещё и то, что личности Ивана Грозного в этой книге не так много отводится страниц от всего объёма, как могло бы показаться, потому что в центре внимания Виппера всемирно-исторический контекст. Он показал, что процессы, которые происходили в Евразии в XVI веке и в Московии в XVI веке, в Московском государстве это, в общем, одной природы, а именно — это освобождение от восточного наката на Европу с одной стороны, а с другой стороны — борьба за колонии. И все участники этих двух больших процессов, а это все без исключения страны Евразии, были задействованы в борьбе за территории. И вот на этом фоне он исследовал внутреннюю и внешнюю политику Русского государства, как абсолютно целесообразную, мотивированную внешними обстоятельствами, как политику, которая была глубоко ещё и преемственная, потому что Грозный для него — фигура вообще не первого плана. Фигура первого плана — это Иван III, дедушка Ивана Грозного. И Грозный доделывал, либо тратил накопленное предшественниками, при этом решая действительно сложные вопросы, поскольку доделывать дело было нужно. Виппер в этой работе, что мне особенно греет душу, таким образом характеризовал порядки Московского государства, что, несмотря на то что со всей очевидностью эти порядки не были похожи на западноевропейские, но Виппер подает их не просто как целесообразные и обоснованные, а как проявление достоинства Русского государства, Русской власти, Русских государственных деятелей. Особенно мне нравится история о том, как работали русские дипломаты, поскольку дипломатическая школа была высочайшего уровня. Вот читаешь Виппера и как-то перед глазами наша современная дипломатия возникает с некоторыми нашими принципами. (Вот Дмитрий Михайлович поводит тоже очами, видимо, со мной не соглашаясь, но я говорю о своих личных ассоциациях).

Д. Володихин

— Да нет, тут понятно, дипломат времен Ивана IV был совершенно непримирим к своим оппонентам в вопросах чести своего государя, чести своего государства, ни шагу назад. В этом смысле, конечно, с большим уважением смотришь на людей той эпохи, ничего не скажешь. Виппер хорош был тем, что говорил об этом как специалист, он не очень-то знал внутреннюю историю России, он все-таки всеобщник, но он великолепно знал историю Европы, культуру Европы, умственные веяния Европы. И вот он выводит Россию в этот самый контекст и показывает, что внешний фактор, те процессы, о которых вы говорили, мощно влияют на все, что происходит в России, а Россия, в свою очередь, становится таким достаточно голосистым певцом в хоре европейских держав, его невозможно не заметить, поскольку она сильная. И, конечно, здесь Виппер был в своей стихии, хорошо понимал, более того, он попытался какие-то понятия из европейского быта перенести на русский. Это был любопытный эксперимент, в особенности, когда он начал писать о некоей народной монархии в России, тут пахнуло опытом средневековой Италии.

Т. Агейчева

— Ну да, у Виппера есть такая идея, что на фоне сложившихся в Западной Европе тиранических монархий, в Русской монархии при, казалось бы, более твердом самодержавии и более жесткой централизации, но тем не менее демократических основ сохранялось больше в виде, например, практики Соборов. Земские соборы или церковные в виде практики поиска правды в таких больших советах среди людей, которые к власти имеют отношение. Я уже не говорю о системе самоуправления, которая распространялась на разные слои общества, это была именно система. Поэтому да, Виппер говорил действительно о том, что одной из генеральных идей внутри Русского государства все-таки была идея сохранения, соблюдения, достижения правды как согласия, как справедливости. Виппер не очень уточняет, но такой общий подход у него имеется, и это было такой коренной отличительной особенностью развития Русского государства и взаимоотношений, которые внутри него складываются.

Д. Володихин

— Да, это так. Мало того, те, кто читал ту книгу, довольно быстро среагировали, сказав, что это не только интересно, но еще и нельзя не заметить роковую аналогию с обстоятельствами новой России. Напоминаю: 1922 год, только что разрешили частные типографии, недолгим был период, когда можно было писать, что хочешь, без ограничений. И тут выходит книга, которая говорит: «Боже мой, как блистательна была Самодержавная Россия, каких успехов она добилась, какие личности были великие!» И ощущение такое, как в современном сериале — «А у вас что?» А у вас тут хаос, разброд и шатание«, это достаточно ясно было видно.

Т. Агейчева

— Дмитрий Михайлович, согласитесь, что еще такой интересный сюжет проявляется у Виппера: ведь он не обеляет Грозного, он признает его пороки. Более того, он понимает Грозного как игрока, который не сумел вовремя остановиться, который на кон в большой игре поставил все, что у него было, не выдержал, и не просто разбазарил наработанное, причем до него наработанное, но еще и поставил страну в ситуацию, когда его проигрыш аукнулся в будущем.

Д. Володихин

— Действительно, едва-едва удержали в последние годы правления Ивана IV Россию ее воеводы, ее народ от пущего падения, но все-таки удержали. И здесь Виппер не идеализирует Ивана IV, честно говорит, что страстная артистическая натура заставила чувство меры изменить Ивану IV и он, как игрок, обнадеженный прежними успехами, потерял слишком много, это правда. Вот издание 1922 года нигде ни в каком месте не апология Ивана IV, это честный разговор о русском прошлом. Мы подходим к финальному аккорду в жизни Виппера. Вот уж неожиданная была история: он прожил в Латвии до конца 30-х годов, от большевиков убежал, но большевики потом сами к нему пришли.

Т. Агейчева

— Да, в 1940 году, включив Латвию в Союз Советских Социалистических республик.

Д. Володихин

— Заметим, сколько Випперу? Випперу 81 год. Ему предлагают возвратиться в академические центры, почтить его как крупного ученого. Наверное, та же мысль посетила его: «да Боже мой, сколько мне осталось». Ну хорошо, знал бы он, сколько ему еще осталось.

Т. Агейчева

— Радушие, с которым Виппер был принят в Советском Союзе, теперь уже изумляет. Вообще, карьера и бытование трудов Виппера в Советском Союзе и даже до образования Советского Союза, действительно поражает хотя бы потому, что Виппер уже эмигрировал в Латвию, а его труды продолжают издаваться в России. Не все, но тем не менее невозможно о нем забыть. Он все равно один из ведущих специалистов и в области преподавания, и педагогики, и в области исторической науки. В 1940 году он возвращается в Советский Союз — эмигрант, казалось бы, но становится сразу же профессором Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ).

Д. Володихин

— Достаточно быстро восстановится как профессор университета.

Т. Агейчева

— Да, с 1941 года он профессор Московского университета и остается таковым до 1950 года. Он, как и прочие профессора Московского университета, во время войны переживает эвакуацию, работает в Ташкенте, и там тоже помогает налаживать национальную науку, как и прочие наши советские ученые. Более того, в 1943 году, в разгар войны, он избран в академики Советской Академии наук. Дмитрий Михайлович, у вас ведь есть замечательное такое определение в названии одной из ваших статей — «очень старый академик».

Д. Володихин

— А я эти слова взял из уст Коврина, который когда-то, будучи молодым ученым, от какого-то своего наставника услышал. И мне кажется, очень хорошая характеристика — академик, который трудами всей жизни заработал честное это право.

Т. Агейчева

— Да. И в Институте истории Академии наук СССР он старшим научным сотрудником работал. Иными словами, «очень старого академика» задействовали по полной программе.

Д. Володихин

— Странная была эпоха для него. Свои старые антихристианские труды он актуализировал, тут Советская власть его приняла с распростертыми объятиями, опять взялся по-стариковски брюзжать против Бога. Ну, что тут сделаешь, была у него в этом смысле слабинка. А вот книга «Иван Грозный» была переделана им кардинально. Возникли новые главы, возникли другие интонации, гораздо более извиняющие террор Ивана IV, гораздо более оправдывающие измену и конечный проигрыш в войне. Здесь две версии, некоторые считают, что редакторы той эпохи фактически переписали книгу. Но Виппер на эту тему сделал в эвакуации в Средней Азии доклад, сознательно вышел с открытым забралом на защиту Ивана IV. Другое мнение, что он переделал свою книгу для того, чтобы сделать её достойной планшета политрука. Было сложное историческое издание — бросим его на фронт, пускай помогает бить немцев, для этого сделаем его проще, яснее. Виппер в этом смысле был человеком, который не стеснялся переделывать свои труды.

Т. Агейчева

— И в Советском Союзе он воспитал плеяду ученых, которые потом определяли лицо уже советской исторической науки. Среди таких ученых Волгин, Дружинин Николай Михайлович, Дьяков, Лукин, Неусыхин, латышский его ученик и друг одновременно Степерманис. Более того, он стал орденоносцем уже теперь советским, поскольку в 1944 году получил орден Трудового Красного Знамени, в 1945 году — орден Ленина, то есть он очень достойно в социальном смысле доживал свою жизнь, и научную, и просто жизнь.

Д. Володихин

— Но одна вещь была у него все-таки табуирована прочно, один из его биографов об этом говорил, что интересоваться философией и методологией истории Роберт Юрьевич перестал и объяснил это так вежливо, в советской манере: ну, а что он мог сказать людям, которые использовали передовую марксистскую методологию, безусловно превосходившую все, что знал Роберт Юрьевич Виппер? Можно как-то иначе повернуть эти слова — попробовал бы Роберт Юрьевич Виппер напечатать что-нибудь за пределами передовой марксистской идеологии, что бы с ним на старости лет стало? Не очень, вероятно, доброе бы с ним приключилось приключение.

Т. Агейчева

— А с другой стороны, Дмитрий Михайлович, ведь Виппер не очень самому себе противоречил — самому себе раннему, потому что в своих «Очерках о теории исторического познания» он в самом начале работы говорил о том, что ученый-исследователь очень зависим от мировоззрения своей эпохи. Когда меняются обстоятельства эпохи и, соответственно, меняется мировоззрение эпохи, то и исследователь-ученый пересматривает и терминологию, и позиции мировоззренческие. Такое движение — это естественная форма жизни, естественные процессы познания, поэтому и Роберт Юрьевич тоже реагировал на мировоззрение эпохи.

Д. Володихин

— Он был очень гибок на протяжении своей жизни и, как минимум, трижды сильно изменил свои взгляды. В последние годы он, может быть, адаптировался к тому, что его окружает, а до того он действительно дважды сознательно повернулся к определенным идеалам, а потом их отверг. Он не был консерватор и здесь отсутствие религиозного чувства, кстати, позволяет такую сверхгибкость во взглядах, тут ничего не сделаешь. Но если говорить о его значении для русской науки, ведь действительно достаточно значительная была фигура. Мы на протяжении всей передачи делаем оговорку: «интеллектуал, но безбожник». Что осталось от Виппера — то, где он яростно набрасывался на веру и Бога, или то, что никак этого не касалось?

Т. Агейчева

— А я, вы знаете, думаю, что от Виппера должно остаться то, что мы отберем, то, что нам необходимо для адекватного восприятия нашей с вами истории, то, что нам необходимо для сохранения в нас чувства любви и уважения к нашему прошлому. Вот тот же самый «Иван Грозный», работа Виппера, с одной стороны, он, вроде как в контексте европейской истории Россию рассматривает, а ведь столько там любви к Родине, столько признания достоинства.

Д. Володихин

— Он пишет как русский из русских, но вместе с тем как человек, который хорошо знает Европу и знает ей цену, и с хорошей точки зрения, и с негативной тоже.

Т. Агейчева

— Да. Здесь такой образец, который не так, к сожалению, часто встречается в исторических трудах, даже современных, поскольку если перед нами какой-нибудь либерал, западник или глобалист, то, скорее всего, в его труде Россия предстанет каким-нибудь не самым достойным эпизодом в мировой истории.

Д. Володихин

— То есть вот он, ваш тупик.

Т. Агейчева

— Да. А вот Виппер преодолевает эту ситуацию, причем без труда.

Д. Володихин

— Будучи по сути дела либералом.

Т. Агейчева

— И это позволяет ему его теоретические взгляды делать, потому что он, с одной стороны, рассматривает историю как систему, в которой выстраиваются некие типологические ряды. Но внутри типа, в том числе за счет участия людей в историческом процессе, формулируются, складываются самые неожиданные комбинации, которые придают внутри этого типа разным национальным историям и динамизм, и неповторимость. В этом смысле у него нет вот этого конфликта и тупика: европейская история — русская история, мировая история — национальная история, общая и особенная. Конечно, надо поучиться у Виппера во многом.

Д. Володихин

— Он был хорош, переформулируя классику, как игрок в бисер. Настолько знающий историю человек, который мог к историческим знаниям подойти как к символам, которые можно тасовать и перетасовывать, оставаясь русским, православным, патриотом и одновременно либералом, и чтобы все это складывалось в какую-то невероятно парадоксальную, но цельную картину. Итак, что останется? Ну да, «Иван Грозный», он переиздан был несколько раз, причем разные варианты издания, и 22-е, и 1-е изначально переиздавались тоже в 90-х годах. И не будем забывать о том, что Роберт Юрьевич Виппер создал блистательные учебники, они тоже очень хорошо пошли. Вот, наверное, это в первую очередь. Итак, большой был человек, как там раньше говорили в старину: «широк русский человек, сузить бы». Он большой русский историк, сузить бы, да каков есть, таков и есть. Велик в своих трудах, и в своих ошибках тоже, и в достижениях. Не могу ничего доброго сказать о его взглядах на религию, но уж во всяком случае ученый он был серьезный, основательный, плодовитый, и тут надо ему отдать дань должного, он был все-таки классик русской истории. Каким был, таким ушел, отдадим ему поклон. Роберт Юрьевич Виппер, очень старый академик. Дорогие радиослушатели, мне осталось от вашего имени поблагодарить Татьяну Владимировну Агейчеву, профессора Университета имени Кирилла Григорьевича Разумовского, и сказать: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Константин Николаевич Леонтьев». Дмитрий Володихин
• «Патриарх Тихон». Глеб Елисеев
• «Историк Михаил Осипович Коялович». Татьяна Агейчева

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов