«Духовный кризис и уход из Церкви». Прот. Федор Бородин

В нашей студии был настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.

Мы говорили о причинах духовных кризисов людей. Отец Федор ответил на вопросы: почему люди даже спустя долгое время пребывания в Церкви теряют к ней доверие и уходят из нее, есть ли выход из такой проблемы, и если да, то что может помочь в её решении.

Ведущие: Алексей Пичугин, Марина Борисова

---

А. Пичугин

— Здравствуйте, дорогие слушатели! «Светлый вечер» на Светлом радио. Здесь, в этой студии, приветствуем Вас мы — я, Алексей Пичугин...

М. Борисова

— ...и Марина Борисова.

А. Пичугин

— Сегодня у нас в гостях протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Святых Бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке. Добрый вечер!

Протоиерей Ф. Бородин

— Добрый вечер, здравствуйте!

М. Борисова

— Отец Федор, мы, как Вы знаете, стараемся с помощью наших гостей попытаться найти духовное объяснение тех проблем, с которыми современные православные верующие сталкиваются в своей повседневной жизни, и вот есть ряд проблем, которые, как хроническое заболевание, периодически в такую более-менее терпимую форму приходят, а иногда бывает обострение. И вот одна из таких «болезней», о которой мы хотели бы сегодня поговорить, это уход из Церкви людей, которые провели в ней, как люди церковные, участвуя в таинствах, участвуя в жизни церковной, многие годы, иногда десятилетия. Вот что является побудительной причиной? Каковы плюсы и минусы кризисов на духовном пути человека? Вот хотелось бы, для начала, просто понять, откуда это явление берется. Потому что когда мы говорим о людях, которые только пришли, что-то им не понравилось, они еще как-то себя не почувствовали людьми церковными, это просто «вошел — вышел». А вот когда человек прожил большую часть сознательной жизни в Церкви, и вдруг он уходит — что это? Это же коллапс, это трагедия.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, это каждый раз отдельная трагедия для человека, для общины, если он был частью общины, и для священника-духовника, если он в течение этого времени дружил с этим человеком, окормлял чего, болел за него душой, включил его в свое сердце, и хорошо бы, чтобы он полюбил его, да, как, в общем-то, и должно быть. Это проблема в таком масштабе достаточно новая, и мне кажется, это связано с тем, что впервые, начиная с Владимирова Крещения, Русская Православная церковь проходит такую волну одинаковых духовных путей тысяч и тысяч людей, скажем так...

А. Пичугин

— А можно уточнить — если мы говорим об одинаковом духовном пути, то, в принципе, до ХХ века предлагался достаточно стандартный путь практически для всех сословий, и духовный путь был один, и, в общем, уходы целых сословий из Церкви... Мы можем явно говорить о том, что, несмотря на все внешнее христианство, многие представители... ну, дворянства, в первую очередь, наверное, не были людьми церковными, и это тоже был своеобразный уход.

М. Борисова

— Скорее, можно говорить об интеллигенции XIX века.

А. Пичугин

— Об интеллигенции, конечно.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, конечно. Но я думаю, что там были другие причины. То, что касается дворянства, очень во многом это ориентация на просто западное и даже западное христианство больше, чем православное. Это полный отрыв от, скажем так, устава жизни, какого-то вот того образа, который Православная церковь предлагает как то, что должно приносить определенные плоды. Вот я недавно столкнулся с такой поговоркой народной о том, что Великим Постом мясо едят псы и бары. То есть вот для русского человека это было так дико, что вот не соблюдается Великий Пост. Но, тем не менее, он не соблюдался. Ну да, балы не давались, ну да, театры закрывались — может быть, на Страстную Седмицу, может быть, на первую.

А. Пичугин

— Это же про Первую Седмицу, собственно, где-то... У кого же это было — что мясо не ели, «даже некоторые не ели рыбу, отдавая ее прислуге».

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, вот... Но это немножко другое. Это все-таки...

А. Пичугин

— Опять гастроном.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да. Мне кажется, что это общая ориентация вслед за Петром Первым, который православие не очень понимал, был ориентирован, в том числе, и на христианское управление, допустим, Церковью. Вот Синод, который он ввел, это же все взято из Голландии, из лютеранских деноминаций, как мне представляется из курса истории Церкви. Вот мы сейчас все-таки, наверное, говорим несколько о другом. Понимаете, вот человек пришел в Церковь извне — из неверующего мира, из атеизма, в разном возрасте — обычно это 30 лет назад, это в юности. Там, 25 лет назад, 20 лет назад. А дальше он начинает идти определенным путем. Вот это первое время — неофитство, горение, вот эти дары — то, что Фудель называет «полноводье». А потом начинается «сушь», если мы следуем определениям этого прекрасного богослова. Начинается Великая сушь. И вот она началась — 10 лет назад. И уход из Церкви такого количества людей связан с тем, что этот путь проходят 50 процентов наших прихожан или, может быть, 70 процентов. Потому что в 90-е годы, особенно в 1995-м, 1998-м годах, мне кажется, больше чем 90 процентов наших прихожан были неофитами. Такого никогда не было — со времен крещения целой страны при Владимире. И поэтому и путь у этих людей был разный.

А. Пичугин

— А у них была рефлексия все равно. У наших предков или предшественников по христианству не было рефлексии. Ну, поскольку тебя воспитывают в традиции — не в вере даже, а в определенной традиции, не важно, где — в городе или на селе, ты еще очень редко задумываешься. Мне кажется, даже люди, шедшие в бурсу, не сильно задумывались и рефлексировали — они просто по инерции делали так, как...

Протоиерей Ф. Бородин

— А им больше некуда было?

А. Пичугин

— Ну, некуда. Конечно, сословные...

М. Борисова

— Вы знаете, мне кажется, что если мы будем сейчас пытаться представить себе, о чем думали наши далекие предки, мы с Вами абсолютно ничего позитивного для себя не найдем. (Смеется.) Потому что, скажем, могу Вам привести контрпример святого Феодосия Печерского, основателя русского монашества, практически, такого общежитийного. Его мать на цепь сажала, чтобы он не убежал в монастырь. Она только что в тюрьму его не посадила, чтобы только он остался в семье. В результате что? Все равно человек ушел туда, куда его позвал Господь.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, и у меня в жизни были такие случаи. Я знаю таких людей. Я знаю человека, которого отец избивал, закрывал у себя в квартире для того, чтобы он не шел в храм. Человек связывал простыни в длинный канат, привязывал к батарее, спускался с третьего этажа и убегал на Всенощную. Приходил домой вечером, получал тумаков от отца, пока сам не стал с него размеров. Причем, это начиная с 13-14 лет. Если мы говорим о Феодосии Киево-Печерском, все-таки мы говорим о том, что мать его боялась именно монашества, не христианства, там в житии этого нету, что это была язычница, допустим — такого материала жития нам не предоставляют. А здесь мне кажется, что это явление сродни, Вы знаете, возрастанию человека вообще. Вот человек вырос в Церкви, он прошел этот период очарования, пленения, ему кажется, что здесь все прекрасно, и все было прекрасно, действительно, пока он открывал для себя эти смыслы, пока он их усваивал, пока он в них просто купался, как в благодатной такой ванне, понимаете? И действительно это все было прекрасно и хорошо. И он очень многому научился. А потом такой человек похож на юношу, который поступил в институт, окончил школу, и вот он смотрит назад, и ему кажется, что школа ему ничего не дела. Он понимает, что он недополучил вот этого, вот этого, вот этого, а в других школах и другим юношам это дали, и он полностью ее отвергает. То же самое бывает со своей семьей: «Папа-мама мне ничего не дали — только кормили, обували меня и одевали. Все. Все остальное я получил сам». О том, что тысячи часов педагоги на него потратили, о том, что в эту школу водили его родители, о том, что они лечили его от болезней, о том, что они проводили с ним отпуска, ребенок в этот момент забывает. То же самое бывает в семье: когда люди прожили 25 лет вместе, из них 20 лет они друг друга любили, потом начался какой-то очередной кризис — они не захотели его преодолевать. И вдруг оказывается, что «вот этот человек мне испортил жизнь», что «все было плохо, я должен был жениться или выйти замуж за другого», и подверстывается в памяти как бы такая «легенда», можно так сказать, о всех моих взаимоотношениях с вот этой уже опостылевшей мне женой, что, получается, что все действительно было плохо. А у нее такая же картина. И человек обесценивает в себе огромное количество того, что в него вложено с любовью, с радостью. Он не благодарит, он считает, что все, что приобрел, это его. Понимаете, вот если Вы спросите какого-нибудь юношу в 20 или в 22 года о его родителях и о школе, он будет абсолютно уверен, что все, чем он обладает — всеми знаниями, навыками, умениями, — это все его достижения. И только тогда, когда он своих детей поведет в школу, а потом заберет из школы, только тогда, когда он создаст свою семью, когда у него будут проблемы с его детьми, он будет вспоминать и поймет о том, сколько в него всего вложено. А может быть, и не вспомнит. Вот мне кажется, что те люди, которые в 90-е годы пришли в Церковь, наши прекрасные прихожане, и которые напитались этой радостью, благодатью, смыслами, глубиной, ее освоили, усвоили, и сейчас им кажется, что Церковь совсем стала неправильной, она абсолютно неправа, она ничего дать больше не может, а все, что они имеют, вот то, какие они хорошие люди и многие из них прекрасные христиане, этого они добились сами. Они не понимают, что это было действие благодати в таинстве исповеди, которое помогало им в их работе над своими грехами. Что это священники, которые, может быть, не спали всю ночь после того, как они до одиннадцати в 90-е годы исповедовали. А могли в этом отказать, но просто это делалось по любви и по любви к Богу и к этим людям. Вот это все забывается сейчас и как бы все полностью перечеркивается. Есть в психологии такое понятие — «обесценивание».

М. Борисова

— Вы знаете, есть еще... Может быть, у меня неверная интуиция, но она как-то подкреплена личным жизненным опытом. Когда-то я заканчивала институт МГИМО, и он всегда считался прибежищем «золотой молодежи», причем, это всеобщее мнение было далеко не всегда оправданно. У меня отец — второй выпуск МГИМО — у них 75 процентов были фронтовики, они все пять лет проходили в кирзовых сапогах и в том, что осталось от обмундирования, когда они с фронта пришли. У меня брат заканчивал...

А. Пичугин

— У меня дед точно так же с первого выпуска, да, с фронта.

М. Борисова

— ...заканчивал брат этот институт, тоже достаточно была демократичная обстановка. И я буквально на третьем курсе почувствовала странный водораздел: мы общались великолепно и со всеми, кто был старше нас — с четверокурсниками, выпускниками, аспирантами. Мы совершенно не могли найти общий язык с теми, кто учился на год позже нас. Это пришло другое поколение людей, которые на мир смотрели по-другому. И, казалось бы, ну что тут — один год разницы? Это был водораздел поколений. То есть абсолютно другое отношение к тому, что их окружает в жизни. Мне кажется, в Церкви в значительной степени этот водораздел тоже существует. Потому что я просто помню и свои ощущения, и ощущения людей моего поколения, пришедших в Церковь в конце 70-х — начале 80-х годов. Была великолепная баллада иеромонаха Романа, в которой были очень точные строки про наши ощущения нашей церковной жизни, при том, что неофитство присутствовало и весь этот праздник души тоже был в полном объеме, может быть даже, больше, по контрасту с окружающей действительностью. Но вот эта строка — она наша перспектива в будущем: «Очертанья смутные вдали — то ли лагеря, то ли дурдома». То есть мы, впитывая вот эту вот радость неофитского детства в Церкви, видели перспективу для себя — перспективу новомучеников. Потому что никто не предполагал, что в 1988 году произойдет то, что произошло. Это было чудо Божье.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, я с Вами согласен. Когда в 1985 году мы заканчивали школу, те мои одноклассники, которые поступили в МГИМО, уже поступали в учебное заведение, которое в народе называлось «пажеский корпус». И это действительно были дети высокопоставленных людей. И такое было отношение — наверное, как раз это было то самое поколение, которое Вы почувствовали, когда там уже учились. Вы знаете, мне кажется, что мы можем говорить о том, что сменилось поколение, сменилось отношение к Церкви, да. Почему? Я вспоминаю 90-е годы, когда человек, приходя в храм... Он мог иметь два или три высших образования — он был счастлив помыть полы, он был счастлив послужить, он был счастлив научиться пению, он был счастлив поговорить, обрести друзей, обрести общину, участвовать в написании икон, чем-то пожертвовать. Он имел значительно большее желание, понимаете, жертвами служить Богу, чем сейчас. Но Господь создал Церковь для служения во времени. Церковь — для всех поколений. Да, такого, может быть, ну, в каком-то смысле, даже героизма, как тогда у простых людей, уже нету. Я бы все-таки хотел сказать о тех самых людях, которые пришли в 90-е и которые сейчас разочарованы в Церкви. Я недавно в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) увидел пост одного христианина, который как раз пришел в Церковь, давно учась в высшем учебном заведении — может быть, в году 1988 — 1990-м. Человек перепечатывает новость — достаточно скандальную церковную новость, но не какую-то особенно скандальную, в разряде. И дальше он пишет: «Это все, что Вам нужно знать об РПЦ МП». Понимаете, это человек, который ходит в прекрасный московский приход, в котором занимается прекрасный трезвенный, молитвенный священник. Это человек, который получил колоссальную заботу за все эти годы, в том числе от РПЦ МП в лице этого священника.

А. Пичугин

— Но Вы же понимаете, что это эмоции?

Протоиерей Ф. Бородин

— Я понимаю, что это эмоции...

А. Пичугин

— Иной раз, в общем, у человека опускаются руки...

Протоиерей Ф. Бородин

— Ну это эмоции, но человек же знает, что ест тысячи храмов, где служат нищие молящиеся священники, есть монастыри, где трудятся подвижники, есть огромное количество структур, занимающихся милосердием, есть сбивающиеся с ног служители Церкви, которые, ничего не имея, служат остальным, понимаете? И вот сфокусироваться... Я как раз хочу сказать — это иллюстрация, понимаете? Вы говорите — эмоции? Да. Это не эмоции, это взгляд. Понимаете, сейчас человек сакцентирован только на плохом в Церкви. Хотя его мозги знают о том, что в Церкви есть много хорошего, в том числе приход, куда он ходит, но для него сейчас это так, понимаете? И это настолько горько и обидно... Понимаете, это горько и обидно.

А. Пичугин

— Напомним, что протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Косьмы и Дамиана на Маросейке, в гостях у Светлого радио. Горько и обидно.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да.

А. Пичугин

— Да, горько и обидно, с одной стороны. Но, с другой стороны, ведь ситуации разные бывают. Вдруг он столкнулся с чем-то действительно вопиющим, что заставило его проявить такую эмоцию?

Протоиерей Ф. Бородин

— Может быть. Но мне кажется, что...

А. Пичугин

— Мы все знаем — ситуации действительно разные.

Протоиерей Ф. Бородин

— Ситуации бывают разные. Но все равно ведь — когда так говорит человек, наслушавшийся Невзорова, например, внешний человек...

А. Пичугин

— Ну, Невзорова...

Протоиерей Ф. Бородин

— ...он может так говорить. Когда так говорит член Русской Православной церкви, ее клеточка, ее чадо, ее часть, сам участвующий в церковной жизни, это очень печальный, очень тревожный феномен. Понимаете, это у человека есть определенный взгляд, определенный ракурс, с которого он смотрит, и он видит только плохое. Это вот то самое плохое, допустим, в моих родителях, которое видит вырастающий подросток. Вот «полный лузер» папа, у которого ничего не получилось, мама, которая «все неправильно построила». Понимаете, «вот у меня будет совершенно другая жизнь, я совершенно ничем не обязан». Но мы же с Вами знаем, что современный молодой человек очень часто повторяет фразу: «Я никому ничего не должен». Много раз, наверное, слышали, да, от молодых?

М. Борисова

— Сами такие были.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да. Я очень много слышал, понимаете? «Вот это все, что Вам нужно знать об РПЦ МП», понимаете? Вот это скандал, вот это скандал. А дальше... А дальше начинается просто, ну, иногда хамство. Иногда просто хамство. Причем, Вы знаете, что такое Хамов грех? Хамов грех — это когда Хам увидел...

А. Пичугин

— ...наготу отца своего.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да.

М. Борисова

— Посмеялся.

Протоиерей Ф. Бородин

— Он увидел, то есть, «неправду» Ноя, он увидел грех Ноя и посмеялся над ним. Понимаете, вот ситуацию проиллюстрируем с вот этим скандалом вокруг отца Дмитрия Смирнова, да? Безотносительно, согласны мы с тем, как он себя повел, или не согласны с тем, что он сказал, давайте не будем это рассматривать сейчас. Мы посмотрим реакцию. Отец Дмитрий Смирнов — это священник, который потрудился, наверное, больше почти всех остальных священников Русской Православной церкви. Это человек, который впервые проповедовал о современном воплощении христианских истин своим прихожанам так, что приезжали люди специально слушать из других городов. Это человек, который построил и восстановил 10 храмов, у которого детский дом, школа, который духовник и привел к сану огромное количество священников, остается их духовником — несмотря на сахарный диабет, на что-то еще. Это человек, который все время трудится. Это человек, который просто весь почти исчез в этом труде, у него нет своей жизни, понимаете? Это, в общем-то, нам всем — вот, допустим, священникам моего поколения, помладше и еще помладше — просто отец. Отец, который, может быть — допустим, — допустил ошибку в интонации. Я открываю Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), и я вижу, как священники, которые служат на 25 или на 30 лет меньше него, его поносят. И как там миряне пишут о нем такие вещи, которые невозможно христианину вообще писать. Понимаете? И при этом они завтра пойдут причащаться в свою прекрасную приходскую общину и будут пожинать плоды того, в том числе, что сделал отец Дмитрий. Понимаете, я помню, как... Как я о нем узнал? Я учился в семинарии. Это был, допустим, 1989-й, может быть, год или 1990-й, он только открыл храм Митрофана Воронежского. Вдруг мне сказали: «Ты знаешь, Федя, в Москве есть храм, где нету цен на требы и записки, где свечи прихожане по просьбе настоятеля покупают и ставят до службы, а во время службы друг другу не мешают, где все поют 33-й Псалом, «Богородице, Дево, радуйся!», где священник проповедует на Всенощной, на литургии после...

А. Пичугин

— ...Евангелия.

Протоиерей Ф. Бородин

— ...после Евангелия и в конце литургии, и это всегда интересно, важно, потому что это в сегодняшнем дне, и еще, еще, еще, еще — вещей, которые отец Дмитрий сделал впервые в московской практике сам, в своем храме, понимаете? И вот это все сейчас — нам это все доступно. Понимаете? Да, мы сейчас, допустим, умеем летать, каждая почти страна может строить самолеты. Но есть люди, которые это сделали когда-то впервые где-то — понимаете, во Франции, в Великобритании. Есть Циолковский, который впервые написал «Полеты в космос». Конечно, он не построил космические корабли, но сколько им вложено в это во все! Вот отец Дмитрий — это человек, который вложился во всю современную нам приходскую жизнь тем, что первым сделал очень много вещей. И он был всегда открыт к людям. Огромное количество людей пришло в Церковь — это тысячи людей слушали его проповеди на записях. Их переписывали от руки первое время, понимаете? И вдруг какой-то человек, который родился после того, как в сан рукоположили отца Дмитрия, считающий себя православным христианином, пишет совершенно хамские вещи о нем. Я понимаю, если, обрадовавшись этому, хамские вещи пишет какой-то внешний человек. Но когда это человек, считающий себя церковным и считающий, что это так можно, понимаете, вот это и есть Хамов грех.

А. Пичугин

— Хорошо. А вот безотносительно отца Дмитрия. Предположим, произошла какая-то, гипотетически, неприятная ситуация в Церкви, да? О ней нельзя говорить, о ней нельзя рассказывать, потому что мы внутри Церкви и, таким образом, совершаем Хамов грех. Но эта ситуация может послужить катализатором ухода из Церкви достаточно большого числа людей, поскольку она вопиюща. Смотрите, вот сейчас мы не говорим о состоянии Церкви здесь, но есть определенные проблемы у Католической церкви, о которых она вдруг, неожиданного в последние годы стала активно говорить, допускать в Ватикан киношников, которые снимают фильмы — «Молодой папа», «Два папы» — сколько угодно, их сейчас много снимается в Ватикане, и фильмов, которые подробно говорят о проблемах, не критикуя саму Церковь не по существу. Они говорят о проблемах, которые существуют годами внутри Ватикана и которые никогда не решались или решались как-то в закрытом режиме. Но в наш информационный век эти проблемы невозможно всегда решать в закрытом режиме. И поэтому вот это — один из возможных предложенных сценариев.

Протоиерей Ф. Бородин

— Это хороший вопрос. Это не моего ума дела, понимаете? Я не знаю. Когда я становился священником, мне мой духовник (он тогда еще был жив) сказал... У государя Николая Второго (это было до его канонизации) и императрицы есть в письмах такая метафора... Государь говорит: «Мы с тобой будем всю жизнь жить как под стеклом».

А. Пичугин

— Да, это известная фраза.

Протоиерей Ф. Бородин

— Вот, он говорит: «И ты будешь жить точно так же». Это до всякого Интернета. И я сейчас понимаю, что за каждое слово, сказанное праздно, я не только на Страшном суде отвечу. Каждое мое слово, каждый мой жест может быть сфотографирован, интерпретирован, вставлен в определенную какую-то смысловую конструкцию и подан так, что он будет кого-то соблазнять. Я могу вести себя так, чтобы этого не было. Я должен всегда со всеми быть вежлив, корректен, тактичен и прочее. Это новое требование к священнослужителю, которого раньше не было, в общем-то, как и к любому человеку. Назначают, допустим, нового министра культуры... Он вдруг — раз! — и какие-то глупости наговорил, допустим, или несуразности 10 лет назад, а они все — вот. То есть мы, фактически, с Вами сейчас живем как на Страшном суде уже. Уже книгам не надо разогнуться, они уже разогнуты все, про каждого из нас. Залезь только в Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) или в Одноклассники.

М. Борисова

— Ну и потом, все-таки, наверное, не надо забывать, что «блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради».

Протоиерей Ф. Бородин

— Да.

М. Борисова

— «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда Ваша многа на небесех».

Протоиерей Ф. Бородин

— Ну что делать...

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Косьмы и Дамиана на Маросейке. Марина Борисова, я — Алексей Пичугин, мы через минуту вернемся в эту студию.

Возвращаемся в студию Светлого радио. Напомню, что сегодня здесь мы говорим с протоиереем Федором Бородиным, настоятелем храма Космы и Дамиана на Маросейке.

М. Борисова

— Батюшка, вот поскольку речь зашла о храмовом грехе, есть точка зрения, что подобные проблемы, которые мы обсуждаем сегодня, возникают из-за того, что в Церкви, ну, по крайней мере, в ее современном состоянии, в нашей Русской Православной церкви нет опыта ну как бы духовничества для людей, которые в Церкви давно. Что есть некоторые подходы, которые равно применяются и к новоначальным, и к людям, которые уже какое-то время живут в церковной жизни, и к тем, кто, в общем, практически всю жизнь прожил в Церкви. А подходы пастырские зачастую бывают одни и те же — это не работает, отсюда вот такой разброд и шатания.

Протоиерей Ф. Бородин

— Ну, это одна из причин... Даже нет, скажем, не причина...

А. Пичугин

— На «Правмире» об этом говорили недавно.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, это не одна из причин — это один из поводов. Все-таки если человек уходит из Церкви, причины — внутри него, поводы — снаружи. Это аксиома христианской аскетики всегда: причины греха — внутри меня, поводы его, так сказать, выплескивания, его реализации — они снаружи. Но, тем не менее, это очень серьезный повод, которым надо заниматься, и работать действительно... Если мы имеем 70 процентов наших прихожан, которые давно уже воцерковлены, с которыми надо заниматься по-другому, не так, к как с теми, кто вчера пришел в Церковь или сегодня стоит на ее пороге, то должны быть как бы... ну, должны быть какие-то методики. Понимаете, они есть. Они изложены, их много, они все у святых отцов. Я не согласен с распространенной точкой зрения, что нету педагогики вот такой вот для давно воцерковленных людей у Церкви. Просто, понимаете, каждый человек настолько индивидуален, что вот эти методики — их очень трудно написать. Вот этому надо одно, этому — другое.

М. Борисова

— Ну, потом, есть еще, на мой взгляд, то, что зачастую обходится вниманием при таких разговорах — человек в Церкви проходит путь до последнего вздоха. Это процесс, это динамика. И без кризисов это невозможно. И кризис — он не только болезненнен, он необходим. Но человек, который сталкивается с кризисом иногда в церковной жизни, почему-то не воспринимает это... Вот я во взрослом состоянии заболела ветрянкой. Пришел врач и сказал: «Можете пить таблетки, можете не пить, но пока не пройдет кризис, улучшения не будет». И ровно такая же история — то есть каждый человек на определенном своем пути в определенном церковном возрасте необходимо должен прожить этот кризис, чтобы самому найти ответы на эти вопросы.

Протоиерей Ф. Бородин

— Согласен. Причем, несколько кризисов. Кризис — это когда ты стоишь перед ступенькой. Или ты пойдешь назад, или ты на нее будешь карабкаться — высокая, потребует определенных усилий. Вы знаете, здесь много очень причин, почему Церковь, духовенство (вот я могу за духовенство сказать, как-то ответить немножко) не всегда правильно отреагирует. Вот у меня был такой случай: Великий Пост, Божественная литургия, огромное количество народу. Мы тогда служили одну литургию. Мы все втроем выходим доисповедовать тех, кто не успел исповедоваться перед службой. Подходит женщина, она мне знакома, ее дети ходят в мой храм, уже такие подростки. Она пришла в первый раз. И она подходит и говорит, что «мне очень тяжело, мне очень плохо». И я понимаю, что человек находится как раз в этом кризисе, который Вы описываете. Времени, возможности с ней разговаривать у меня нету, вообще нету. Потому что вот уже три Чаши стоят на престоле, и дети уже изнывают, понимаете? Ей я говорю самое главное — самое главное, что я вынес из своего кризисного состояния. Я ей говорю, что надо смиряться. Понимаете? Я понимаю, что другого выхода нет. Это вот квинтэссенция того, что я понял. Она фыркает и после разрешительной молитвы уходит. И я знаю, что она потом своим подругам — так получилось, что я стал свидетелем этой информации — говорит, что «все попы — они говорят только «молись и смиряйся», а вникать в нас не хотят». Понимаете, есть проблема непонимания, есть проблема, что сам священник не готов — он, может быть, слишком молод, или он сам не проходил еще кризис.

А. Пичугин

— Но Вы это вынесли в результате долгих размышлений. А я не знаю, в какой форме Вы это ей сказали.

Протоиерей Ф. Бородин

— Вот так и сказал — что «только смириться можно».

А. Пичугин

— Но ведь для этого человека, который не отрефлексировал свой кризис и не пережил его, наверняка, это не...

Протоиерей Ф. Бородин

— Я ошибся. Я признаю это — я ошибся. И, таким образом, как духовник я согрешил.

А. Пичугин

— А, Вы в этом смысле?

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, конечно. И мне нужно было все остановить или дать ей своей телефон и сказать: «Придите, пожалуйста, завтра вечером, мы с Вами сядем»... И подробно ей все это сказать. Ну, вот в том аврале, в котором я находился тогда, я этого не смог сделать.

А. Пичугин

— Ну, понятно.

Протоиерей Ф. Бородин

— Вот. Я виноват. Я поэтому говорю, что да, духовенство ошибается. Иногда вот стоит сто человек, надо взять одного, чтобы он сейчас не погиб и не ушел, и целый день им заниматься, понимаете? Остальные девяносто девять, как мы в притче знаем, они подождут, Господни девяносто девять овец. Но я хочу сказать, что есть еще какая-то, ну, назовем это так, недоорганизованность приходской жизни. Все-таки я пришел к выводу, что для того, чтобы человек, ну, скажем так, не ушел из Церкви, он должен что-то в ней помимо евхаристии делать. Это несколько вещей. Первая: с ним надо вместе возрастать в молитве священнику. Сейчас так получается, что священники очень мало говорят проповеди и молитвы, об этом очень сложно говорить. И надо сказать еще, что мы сами не чувствуем в себе этой возможности, потому что мы сами плохие молитвенники. Ну, я, по крайней мере, да? Об этом трудно говорить. И этого почти нету. Вот это первое. Второе: нужно изучать Священное Писание — масштабно, глубоко, настолько, насколько может священник. И вовлекать в это прихожан. Нужно заниматься делами милосердия каждому прихожанину, если он сам не болен и не инвалид. В какой-то степени, кому-то где-то когда-то каким-то образом служить — Церкви ли, там, людям, конкретному человеку, нуждающемуся. Вот эти все вещи должны быть на приходе организованы, потому что вера возрастает от Священного Писания. И последнее еще — от проповеди. То есть каждый человек, христианин должен учиться проповеди. Она возрастает от изучения Священного Писания, она укрепляется от дел милосердия. И, конечно, если духовник вовремя не углядел угасания молитвенной жизни в человеке. То если не осуществляется молитвенное делание, если не осуществляется ежедневная встреча со Христом, в конце концов, все просто покажется антуражем, понимаете?

А. Пичугин

— Мне кажется, есть еще такой важный момент. Вы, если я не ошибаюсь, сейчас просто перед глазами нет... Просто Вы говорили об этом в беседе с «Правмиром», и я часто встречаюсь с этой точкой зрения, может быть, где-то сам ее наблюдаю, в разных храмах. Иногда в Церкви считают, что христианство прихожанина — это такой продолжающийся в течение всей жизни полу-детский сад — полушкола, забывая о том, что человек, как и священник, тоже в течение своей жизни в христианстве своем возрастает. И вот порой бывает, случаются такие... случается, что человек перерастает своего пастыря.

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, конечно. Да. Если, особенно, священник молодой, он не был еще — да, Марина правильно говорила, что это путь — он не был еще, он даже еще не подозревает о том, какие будут опасности и какие будут сложности. Вот у меня был такой случай недавно. У нас есть работница храма — совсем пожилая женщина, худенькая старушечка, совсем слабенькая, у которой лежачий больной сын, который ничего не может. Она целый день и целую ночь крутится вокруг него. У нас был праздник — приезжал митрополит, и на исповедь я пригласил недавно рукоположенного молодого священника, мужа нашей прихожанки, чтобы все наше духовенство могло служить с архиереем. И вот я от нее узнаю, что он ее не допустил до причастия, потому что она не вычистила три канона. Я его нахожу и пытаюсь ему объяснить, что «какие три канона? — ты даже не представляешь, что это такое». Во-первых, ты даже не начал стареть, а она — пожилой человек, и прочее... Он в ужасе хватается за голову и говорит: «Я понимаю». Ну вот, во-первых, внешние обстоятельства жизни, жизненный путь — старение. Все это молодому священнику совершенно неизвестно. Ему неизвестно искушение долгого молчания Бога, которое проходит в течение своей духовной жизни почти каждый человек. Вот это молчание Неба, когда ты молишься-молишься, ты просишь-просишь, а вот это — та самая сушь и та самая пустыня. А ответа на молитву как будто нету. Помните, как у Антония Великого? «Ну где ж ты, Господи? Почему Ты мне не отвечаешь?». И когда он только начал уже совсем изнывать, Господь говорит ему, что «Я все время рядом с тобой». Во эти все вещи — они совершенно еще пока не знакомы. Более того, у человека могут возникнуть те проблемы, которых нет у священника. Понимаете, ведь врач... допустим — не обязательно нужно переболеть всеми болезнями своих пациентов для того, чтобы в них разбираться. Но священник должен иметь очень чуткое и открытое сердце к тому, тчобы понять, что для него вот это вообще никакая не проблема, а вот для этого человека это серьезная проблема, и ею надо заниматься. И от того, что ему кажется, священнику, что это глупость, проблема не меньше. Это надо учитывать. Не может человек сейчас читать вечернее правило, понимаете? Вот я сейчас, например, беру и читаю утром вместо утреннего правила Шестопсалмие медленно, вникаю в каждое слово этих великих текстов. И так называемая светильничная утренняя молитва — молитва с утрени для священника, который...

А. Пичугин

— ...который читает Шестопсалмие, священник, выходит и...

Протоиерей Ф. Бородин

— Да. Во-первых, потому что я почти всегда лишен Шестопсалмия, потому что я их читаю, во-вторых, я их читаю быстро — их двенадцать, я их должен успеть прочитать. Вот мне сейчас для того, чтобы начать день и продолжать его с христианским устроением, мне сейчас это помогает больше, чем утреннее правило. Я всегда всем говорю, что...

А. Пичугин

— Это важно.

Протоиерей Ф. Бородин

— ...если Вы чувствуете, что текст замылился, он Вас не цепляет, он Вас не ставит перед Богом, это творчество — ищите. Это не моя мысль, это мысль Феофана Затворника. Это естественно, понятно, что человек в разные периоды своей духовной жизни стоит перед разными проблемами, надо их творчески решать. А мы действительно, вот как Марина сказала, имеем только одну конструкцию вот этого устава мирянской молитвенной жизни, приходской. Но это же неправильно. Вы совершенно правы, Алексей, надо относиться творчески и священнику к тем  дерзаниям, ожиданиям, может быть, откровениям, которые имеет его прихожанин.

М. Борисова

— И вот смотрите: мы все время, когда по разным поводам касаемся этой проблемы, в особенности когда обсуждаем ее со священниками, мы неизбежно выруливаем в такое вот русло, что в Церкви должны делать это, священник должен вести себя так. Но мы очень мало говорим о том, что вера — это сложно. Ведь сказано, что это узкие врата и трудный путь. И немногие находят его. Почему-то мы все время делаем акцент на то, что распахнуты двери в храм, мы всех зовем, мы всех должны любить, мы каждого должны обиходить, обласкать. Это так. Но это как бы, переводя это на житейский уровень, закон общего гостеприимства, когда любой, кто приходит к тебе, ты готов его посадить за стол, накормить, обогреть, дать ему кров, если ему это нужно. Но это первый уровень знакомства. Но когда человек становится членом семьи (а тут очень такая близкая аналогия: Церковь — семья, да?), и он живет жизнью семьи, то у него, извините, на нем и обязанности тоже появляются, как у члена семьи. И, насколько я понимаю, вот частая исповедь — она учит не как бы коллекционировать грехи, а учит трезво относиться к себе самому. Как сказал Достоевский, «главное — самому себе не лгите». Если исходить из этой логики, то ровно такие же претензии можно предъявить каждому, кто через 30 лет пребывания в Церкви заявляет, что он с ней рассорился и он из нее выходит. Это абсурд. То есть это значит, что проблема — в этом человеке. Вы посмотрите, даже если брать классические тексты, вот два стихотворения «Пророк» — у Пушкина и у Лермонтова... Пушкин описывает тяжелейшую инициацию, когда его буквально уничтожает эта инициация, все в нем человеческое умирает, и дальше: «И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли! Исполнись волею Моей!». А что у Лермонтова? «С тех пор, как Вечный Судия мне дал всеведенье пророка, в очах людей читаю я страницы злобы и порока». Это водораздел. То есть тебе дары даны Богом одинаковые, но как ты их используешь и как ты к ним относишься, это твой выбор. Я неправа?

Протоиерей Ф. Бородин

— Вы правы, конечно. И вот я-то все время хожу, об этом думаю, понимаете? И я действительно поэтому думаю, что важно с прихожанами и мне самому как можно больше обратить внимание на труд молитвенный. На молитву, на живое общение с Богом. Потому что искушения разные — сушь, полноводье, какие-то там хайпы в Интернете, еще что-то. Но если человек живет настоящей молитвенной жизнью, то тогда у него есть живое общение с Богом. Он в Церкви этого Бога встречает. Он причащается в радость, здравие и веселье. Кто может ему сказать: «Ты сюда не ходи, потому что там у кого-то что-то»? Он скажет: «Ребята, какое это отношение ко мне имеет? Во-первых, я в этом не уверен, а во-вторых, вот у меня радость, вот у меня приход, вот у меня есть семья. Вот здесь меня любят, я нашел братьев и сестер, здесь живой образ Бога, я его чувствую». Поэтому надо вот за этим следить. Я ведь и по себе это знаю, я думаю, и Вы по себе это знаете — если упустишь молитвенное состояние, если переведешь его в режим просто исполнения правила, через какое-то время тебе очень трудно удержать себя в предстоянии Богу. Поэтому мне кажется, что сейчас время пришло заниматься именно вот этим. Причем, ведь молитвенный труд и молитва — это совершенно разные понятия. Молитва, в идеале, это диалог. А молитвенный труд — это труд, который должен засвидетельствовать Богу о том, что я хочу, чтобы Он пришел, сел напротив и поговорил со мной.

А. Пичугин

— Ну или просто это труд и понуждение себя. А для диалога понуждение не нужно. Мне же не нужно себя заставлять сидеть и общаться с Вами.

М. Борисова

— Ну почему? Мне кажется, ты неправ. Если в семье у тебя… ты пришел уставший, у тебя нету желания вообще рот открывать, а кто-то из твоих близких тебя ждал целый день, и он хочет с тобой поговорить, ему это нужно, ты что, скажешь: «Отстаньте от меня!»?

Протоиерей Ф. Бородин

— Абсолютно точная ситуация со священником. Полон по самую макушку общением... (Смеется.)

А. Пичугин

— Ну да. Согласен.

Протоиерей Ф. Бородин

— ...хочется помолчать.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Косьмы и Дамиана на Маросейке в Москве. Я вот, мне кажется, приводил этот пример несколько раз в разные наши программы, но вот здесь он как нельзя к месту. Один московский священник несколько лет назад у себя в блоге написал достаточно любопытную заметку такую о церковной жизни. Он условно разделил людей, которые ходят в Церковь, на три категории. Первая категория — это люди, которые только-только познакомились с храмом, у которых всех вопросы к священнику решаются... ну, без... Священник всегда знает ответы на эти простейшие вопросы и может их предугадать, и это вопросы, которые не выходят за рамки, ну, каких-то собственных представлений человека даже без семинарского образования. Вторая категория — это люди, на вопросы которых нужно уже думать, что отвечаешь. Ну, конечно, и на первые тоже нужно думать. Но здесь нужно все-таки чуть больше знаний. Возможно, вспомнить, как он пишет курс семинарской программы. И есть третья категория, она очень обширная, он их называет условно «космонавтами» — это люди, которые уже сами все изучили, сами достаточно хорошо все знают, и у них есть ответы на собственные вопросы. И вот здесь, как он пишет, есть два варианта. Либо они просто, понимая необходимость участия в таинствах, приходят на причастие или на исповедь, не требуя от священника никаких ответов, просто называя то, что они считают нужным, уходят от причастия, и этим ограничивается их участие в церковной жизни, или же они улетают далеко за церковную ограду и более туда не возвращаются.

Протоиерей Ф. Бородин

— Вы знаете, да, спасибо. Я Вам сейчас приведу пример. В течение трех последних лет у меня было два таких параллельных, очень похожих друг на друга случая. Первый раз я был в Крыму ранней весной. И так получилось, что в воскресный день меня пригласили служить в один храм, куда внезапно приехал архимандрит Илий. Второй раз я был в знаменитом месте Михново — это под Вильнюсом, в Литве. Община, которую окормляет архимандрит Леонид, который больше 60 лет уже в сане священника служит.

А. Пичугин

— Он в Москве когда-то служил.

Протоиерей Ф. Бородин

— Он служил в Хамовниках.

А. Пичугин

— В Хамовниках, да-да-да.

Протоиерей Ф. Бородин

— Настоятелем, да, в 70-е где-то.

А. Пичугин

— В 60-е...

Протоиерей Ф. Бородин

— Да, удивительный совершенно старец со случаями прозорливости и просто человек, рядом с которым ты чувствуешь себя таким животным в Раю рядом с Адамом, скажем так вот. (Смеется.) И перед евхаристическим каноном и тот, и другой (ну, в разное время было, разумеется), мне говорят: «Батюшка, скажите проповедь». Я в ужасе, потому что — что я могу сказать рядом с этими людьми? Паства, которая стоит и ждет проповедей и там и там, научена ими. И я не готовился, понимаете? Я судорожно что-то вспоминаю, пытаюсь молиться при этом — и выхожу проповедовать. И отец Леонид, и отец Илий выходят в облачении во время проповеди, становятся передо мной первыми среди прихожан, прямо под амвоном, и внимательно слушают, что я проповедую. От этого мне совсем тяжело, я весь красный, но они внимательно слушают. И противоположный случай. Сейчас у нас в храме, когда я обычно выхожу проповедовать, я всегда вижу в задней части храма людей, которые по 20-25-30 лет ходят в храм и которые во время проповеди священника друг с другом разговаривают, потому что они рады друг друга видеть. Это члены общины нашей, братья и сестры, которые соскучились и которым хорошо. Батюшка, поскольку они его слушают уже 25 лет, он же действительно ничего нового сказать не может. Тогда почему отец Илий с отцом Леонидом все-таки слушают меня, который им годится в дети, понимаете, в сыновья? Вот почему? Потому что они знают, что священник — это не только человек, который должен выйти и что-то умное сказать (или не очень умное — в зависимости от того, как его Бог одарил умом), а священник — это человек, через которого происходит таинство научения христиан. Это человек, который имеет вот эту благодать священства, в том числе и дар учительства — больше, меньше, но все-таки имеет. И, как мы знаем, бывает так, что даже от молодого священника, если человек искренне вопрошает Богу и просит ответа, приходит правильный ответ, несмотря на то, что священник даже сам может не понимать... Я помню по себе, когда был молодым, когда приходили люди, членство в Церкви которых было по возрасту больше, чем моя жизнь, и задавали мне вопросы. Мне было страшно. Я пытался открутиться — «нет, батюшка, пожалуйста, скажите». Вот мне кажется, что это как раз некоторый вот тот самый подростковый эффект. Когда человек... ему кажется, что он уже  все знает. Ну давайте такую параллель проведем. Вот студент — он закончил мединститут, хирург. Ему надо куда-то устраиваться. Он считает, что знает все лучше всех медиков Москвы. Вот он сейчас придет — он наслышан о всех традиционных технологиях, о всех традиционных ошибках, о том, как все неправильно, и все прекрасно устроит. И вот в этом настроении он поступает в какое-то отделение московской больницы. Вот с этим гонором таким... Ну, все знают — они все сами такие были, старшие врачи. Они его терпят. Через год или два он понимает, что он ничего почти не знает, что еще есть огромная практика. И вот этот человек, который оперирует здесь, в этой больнице, 25 лет, что для того, чтобы до него дорасти, ему надо минимум 15 лет пахать, еще очень много учить, узнавать. И вообще он по сравнению с ним — просто почти пустое место. Понимаете? Но гонор-то у него был, понимаете? Мне кажется, что речь идет об этом — о том, что человек, который все узнал, все книжки прочитал, на сайтах может быстренько открыть и найти статьи на любую тему, где действительно будет какое-то, может быть, выстраданное, достаточно полное мнение человека, который в этой теме долго разбирался, что человек считает, что ему больше у Церкви нечему учиться. Ну нечему. Вот это все, чему Вы можете научиться у РПЦ, Вы понимаете, больше Вам ничего знать не надо, это все. А на самом деле это же не так. Понимаете, как... Вот у меня есть друг, у которого недавно умер отец. После школы этот мой друг вошел в резкий конфликт с отцом — с матерью в меньший, такой подростковый юношеский конфликт. До того, что он называл его полным неудачником, кричал на него, только что руку не поднимал. Просто полностью вычеркнул его из жизни. Отец запил от этого. Потому что это единственный сын. Прошло лет примерно 18, прежде чем сын понял, как ему нужен папа. И он восстановил с ним общение. И они с ним очень долго и очень о многом разговаривали. Потому что пока сын дорос до возраста своего папы после школы, папа-то тоже вырос очень сильно, и опыт жизни — гигантский, понимаете? Поэтому я думаю, что у тех людей, которые вот сейчас считают, что они все знают, у них... пройдет время, и они поймут, что это не так. Допустим, вот я служу 20 лет священником. Духовник у меня служит 35 лет священником или 36 уже. Я прекрасно понимаю, что эти 10 лет сложные, на которые он меня старше, это огромный опыт, в котором я пока не разобрался, я его не освоил, у меня его нету. Этот человек мне может очень много дать, несмотря на то, что, вроде бы, кажется, что я могу ответить почти на любой вопрос — ну, глубоко, не глубоко, но как-то — от Писания, от канонов, от Заповедей Божьих. Вроде, священник должен научиться отвечать на все вопросы. Но он был там, где я не был. Он дорос, дотянулся до того... я еще даже со стремянкой не дотянусь туда. Поэтому вот эта глубина духовной жизни, которой обладает Церковь, это то, что надо еще взять, то, что надо усвоить. Сейчас есть иллюзия, что батюшку можно не слушать. Это не потому, что мне это обидно. Хотя мне обидно, что дети прихожан видят, как их родители болтают во время проповеди священника, и воспитывается, конечно, такое очень неприятное отношение, такое поверхностное — ну, «мели, Емеля, твоя неделя, ты же должен что-то сказать по уставу». Ну... Ну это вот так вот, понимаете? А потом мы будем жалеть. Мы будем жалеть, когда поколение пожилых священников уйдет, тех христиан, которые пришли в Церковь, вот как Вы, Марина, сказали, когда маячил лагерь за это. Я когда поступал в семинарию в 1988 году, я вот помню, как... сейчас он епископ, человек... Уже будучи иеродиаконом, он ходил по келье, ему должны были дать документы о возможной хиротонии священнической, иерейской в какое-то ближайшее время, и вот он ходил по келье и про себя говорил: «Только бы одну литургию отслужить! Хотя бы одну литургию!». То есть человек шел в семинарию и понимал, что, может быть, он отслужит одну литургию, смысл жизни его будет достигнут, исполнится, и вот ради этого стоило жить, понимаете? Уйдет это поколение, придет то поколение людей, которое пришло, может быть, без какого-то такого страшного внутреннего выбора, что если ты не поступил в семинарию и вернулся в мир, ты все равно уже никуда, ни в один институт не поступишь. Ты пойдешь работать куда-то, но все, высшие учебные заведения для тебя закрыты. Понимаете, сейчас этого нет. И где мы будем черпать этот опыт? Поэтому мы так и хватаемся, понимаете? Поэтому вот у нас, например, есть в храме хирург — ну, пожилой... 50 с чем-то лет. Он все время ездит учиться. Там у него завотделения, как он мне рассказывает, уже просто воет, когда он: «Я вот... Вот у меня командировочка. Можно, я, там, в Сингапур?». Вот туда-то, за свой счет он едет на какие-то курсы. Хотя это человек, который пришивает отрезанные руки, пальцы, то есть это очень высокого уровня хирург. Но он понимает, что ему надо учиться. И человек духовный, встречая другого духовного человека, всегда будет у него учиться, он всегда пойдет и спросит, будет задавать вопросы. А мне кажется, что вот это знание о том, что ты все уже знаешь и ничего, вроде, нового нету в этой церковной жизни, это такой подростковый какой-то налет — может быть, и не подростковый, юношеский.

М. Борисова

— Но тогда, если это юношеская болезнь, то легко предположить, что, если исходить из «Притчи о Блудном сыне», ну, уходят люди — ну, ладно, значит, такой этап у них в жизни, походят-походят и все равно к Отцу вернутся. Почему мы так болезненно обсуждаем проблему людей, которые для себя вот принимают такой вот странный выбор? Ну это их выбор. Вот Блудный сын тоже выбрал, походил по чужбине.

Протоиерей Ф. Бородин

— Вы правы. Мы принимаем болезненно, потому что мы тоже это впервые проходим — мы, священники того же поколения. Понимаете, мы болеем за этих людей, потому что мы — ну, простите — мы их любим, они нам дороги. Если ты не видишь человека долго, ты смотришь с амвона — нету человека, потом ты понимаешь, что он ушел. А он ушел и унес кусочек тебя. Конечно, это как... Я думаю, что в Притче о Блудном сыне это не сказано, но, исходя из радости отца, можно понять, какое это было для него горе, когда сын ушел. И потом все-таки ушедший человек лишается благодатной жизни. Мы же понимаем, чего он лишается, какую потерю он сейчас выбрал себе в свою жизнь, очень существенную потерю. Ведь когда крещеный человек, но не имеющий никакого отношения к Церкви, не причащается, это одно. Когда человек, выросший и сформировавшийся евхаристией, евхаристической жизнью, перестает причащаться, это совершенно другое. Он опустошается стремительно, он очень сильно меняется. Ну, фактически, это потеря того уровня, этой глубины общения с Богом, которую Бог ему предложил, когда его призвал в Церковь. Бог же с ним не согласен говорить как-то по-другому, ведь как отец не согласен общаться как с наемником со своим сыном.

М. Борисова

— У нас же есть пример Иова многострадального. Так что надежда всегда есть... (Смеется.)

Протоиерей Ф. Бородин

— Конечно, есть. Конечно, есть. Во-первых, я, как самое, может быть, такое последнее и обнадеживающее, могу сказать, что из поколения детей, которые в 90-е годы ходили в первые воскресные школы, многие из которых ушли, сейчас они возвращаются. Им сейчас по 30, и...

А. Пичугин

— Знаете, простите, что перебиваю... Было хорошее замечание — не помню, кто об этом говорил... Прихожанин нашей Русской Православной церкви где-то за границей. Не знаю. Мне кажется, это про Лондон речь идет. Где он замечал, что просто огромное количество молодежи церковной, которая была на всех службах, потом пропадала. И вот этот был период бунтарства, юношества — хороший, на самом деле, период. Но он проходил у них вне Церкви. И потом люди уже, выйдя замуж, женившись, родив детей, возвращались в этот же приход.

Протоиерей Ф. Бородин

— А иногда не в этот.

А. Пичугин

— А иногда не в этот.

Протоиерей Ф. Бородин

— Не Вы сеяли, а Вы жнете, понимаете? У меня  был такой случай, когда я захожу в храм — сидит девушка, плачет. Я говорю: «Что такое? Может быть, Вам как-то помочь?». Она говорит: «Вы знаете, шла мимо. Вот я выросла при таком-то храме (называет) — скажи усопшего замечательного духовника». «Я, — говорит, — ну, ушла». И жизнь ее была сложная. А сейчас шла мимо — «чего-то меня сюда толкнуло. Я понимаю, что здесь мой дом».

А. Пичугин

— И осталась.

Протоиерей Ф. Бородин

— Осталась. Наша прихожанка.

А. Пичугин

— Спасибо большое за этот разговор! Напомним, что протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Святых Бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, был гостем программы «Светлый вечер». Я — Алексей Пичугин...

М. Борисова

— ...Марина Борисова.

Протоиерей Ф. Бородин

— Спасибо большое, до свидания!

А. Пичугин

— До свидания, всего хорошего!