Нашим гостем был настоятель Старо-Ладожского Никольского мужского монастыря игумен Филарет (Пряшников).
Разговор шел о том, что ищет современный человек в монастырях, в чем может заключаться повседневная жизнь обители и о чем стоит помнить тем, у кого есть желание уйти в монастырь.
Ведущий: Алексей Пичугин
Алексей Пичугин:
— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на «Светлом радио». Меня зовут Алексей Пичугин. Рад вас приветствовать. С удовольствием представляю нашего гостя, думаю, нашим постоянным слушателям хорошо знакомого. Игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря. Здравствуйте, добрый вечер. Рады, что вы к нам снова пришли.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Добрый вечер.
Алексей Пичугин:
— Сегодня у нас такая тема, с одной стороны, достаточно конкретная, но с другой, есть, о чем поговорить. Мы не раз обращались в эту сторону. Мы поговорим о том, что человека ведет в монастырь, вообще, что такое монашеская жизнь, как устроена жизнь обители. Многие из наших слушателей, кто в городе, проезжает какие-то монастыри, у всех есть представление, что в монастыре что-то происходит, какая-то таинственная жизнь. Для многих людей сложно войти в церковь, потому что это непонятный мир, переступить через порог, а там дальше какая-то неизвестность. Я уже, мне кажется, приводил этот пример. В церковь было проще, по опыту. А я очень долго, не имел никакого отношения к банкам, и для меня зайти в отделение банка это зайти в другой мир, в котором какие-то правила, распорядок, я не знал, что там должно происходить. Но когда повсеместно стали карточки пластиковые вводить и зарплату на них стали зачислять, соответственно, мне пришлось заходить в разные банки, с которыми те организации, где я работал, сотрудничали. Выяснилось, что ничего страшного в них нет. Для многих людей церковь такое место. А уж монастырь и подавно, поэтому столько всяких легенд, домыслов, баек относительно монастырской жизни, с одной стороны. С другой стороны, многие смотрели какие-то фильмы про монастыри. Кода-то вышел фильм «Остров», который все смотрели, верующие, не верующие люди, церковные, не церковные. Фильм «Остров» мало кого обошел стороной. Хотя, на мой взгляд, там тоже немного не то что неправильно, но своеобразно показана монастырская жизнь, монастырское устроение. Поэтому давайте разбираться, как оно все есть на самом деле. У вас, отец Филарет, монашеская жизнь началась отнюдь не в Старой Ладоге.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно.
Алексей Пичугин:
— Вы туда приехали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не в Старой Ладоге и не в монастыре.
Алексей Пичугин:
— Да, вот. Судя по тому, что я читаю о вас в доступных источниках в интернете, вы были пострижены в монашество на Дальнем Востоке, где и жили. Соответственно, был ли там монастырь в вашей жизни? Или вас постригли, и вы исполняли послушание на приходах?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Монастырь на Сахалине появился намного позже. Мое решение стать монахом было удовлетворено в 1998-м году, в марте месяце я принял монашество с именем Филарет. Безусловно, мое послушание было определено правящим архиереем в Южно-Сахалинской епархии. Наверное, такой путь предполагал, что никогда я не попаду в монастырь, буду настоятелем прихода. Хотя сегодня есть свое правило, когда монахи, которые совершают служение на приходах...
Алексей Пичугин:
— Приписаны просто.
Игумен Филарет (Пряшников):
— ...приписываются в любой монастырь, в определенный конкретный монастырь, куда должны приезжать со временем, исповедоваться, пожить с братией. Настоящая монашеская жизнь в том понимании, которое мы видим в святоотеческом предании, у меня началась не так давно. 2016-й год, когда меня с Сахалина перевели в Свято-Троицкую Александро-Невскую лавру.
Алексей Пичугин:
— В Петербург.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Именно здесь я по-настоящему узнал, восполнил то, чего не знал. В любом случае жизнь монаха в миру тоже регламентируется определенными правилами, которые налагает на нас священноначалие, это определенная жизнь, молитва, послушание, прежде всего, там, где тебя ставят, и то, что ты несешь.
Алексей Пичугин:
— Простите, я предчувствую вопрос по ту сторону преемника. То, что кажется, в том числе для меня привычным, естественным и, часто выясняется, что для многих людей это совсем не очевидно и даже не очень понятно. Для всех людей, которые с современной церковной культурой не знакомы, явно совершенно, что если монах, то он живет в монастыре. А если монастырь, то это крепкие массивные монастырские стены, средневековая крепость, там живут монахи. Кто был, условно, в других православных странах и других монастырях, может быть представляют, что это может быть иначе несколько. Кто был в католических странах в католических монастырях, представляют, что-то, может быть, еще как-то по-другому. Но у нас есть впитанное, наверное, еще со школьных уроков истории представление о том, что монах обязательно живет в монастыре за высокими монастырскими крепостными стенами. Тут можно немножко поподробнее о монашестве в миру. Тут, наверное, нужно к личной истории обратиться. В свое время вы решили избрать этот путь, представляя, что вы будете продолжать жить в миру, но при этом в постриге. Многие тут же спросят: а как так бывает?
Игумен Филарет (Пряшников):
— 90-е годы вообще выбиваются из обычной колеи современной жизни, потому что сегодня многое что для монашествующих делается: монахи собираются на конференции, обсуждают внутренние духовные проблемы, разрабатываются уставы. Кстати, в нашем монастыре есть внутренний устав нашей обители. А в те годы было очень непросто найти священнослужителя, который бы закрывал несколько приходов. 90-е годы особая жизнь для церкви. А жизнь в миру для человека, который имеет постриг, скажу по своему опыту, чрезвычайно непростая. Ты постоянно находишься на лезвии ножа. Почему? Потому что монастырь тебя ограждает, возможно, высокие стены, а иногда и невысокие стены, но когда ты находишься в обществе монахов, когда общий распорядок, когда общая трапеза, когда братия, которая находится рядом. Это состояние тебя ограждает от других каких-то мирских забот, скажу прямо, развлечений. В любом случае жизнь в монастыре намного легче, чем когда монах, отбитый от братии, как овца от стада, живет на квартире или на приходе, совершает свое служение. Хотя это тоже имеет место быть, в этом ничего страшного нет.
Алексей Пичугин:
— А у вас был какой-то пример монашеской жизни в монастыре, когда вы постригались?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Конечно, большинство приходов возглавляли не только батюшки женатые, но это были и иеромонахи, которые совершали служение.
Алексей Пичугин:
— Я имею в виду не пример монашеской жизни, а у вас было знакомство именно с монастырским укладом?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет. Это только книги, это была только теория.
Алексей Пичугин:
— Ну и поездки какие-то?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Поездки, посещение Троице-Сергиевой лавры оставило во мне очень большое впечатление для юноши. Я с удовольствием, когда приезжал в Москву, обязательно ходил по обителям, чтобы посмотреть, узнать немножко, соприкоснуться с жизнью, которая происходит в святых обителях. Мы говорим о чем? Сегодня, конечно, выбрать монашеский путь чрезвычайно непросто, человек привыкает к определенному образу жизни. А когда мы приходим в монастырь, или когда к нам приезжают паломники, то, конечно, вы не встретите в кельях телевизоры. Иногда в некоторых монастырях нет толком и связи. Берем наши монастыри Северо-Запада, иногда бывает, что телефонной связи нет и интернета. Это тоже налагает на человека определенные ограничения, когда он не будет смотреть в телефон, а будет читать литературу или углубится в молитву. Здесь очень важно, когда мы приезжаем в обитель, мы должны понимать, что жизнь должна поменяться. Это очень-очень важно. Как для братии или для сестер, для монахов, так и для тех, кто приезжает в монастырь пожить на какое-то время.
Алексей Пичугин:
— А для вас как для настоятеля монастыря, большого монастыря, паломники — это благо или это, скорей, головная боль?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Мы их очень любим.
Алексей Пичугин:
— Это понятно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Первое — мы очень паломников любим. Но у нас бывает время, когда мы совершенно одни в обители, и нет людей, о которых бы надо было сейчас заботиться.
Алексей Пичугин:
— Я помню, вы рассказывали, да.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Продлевать работу трапезной, чтобы гости, которые приехали поздно-поздно, могли спокойно подойти и покушать в совершенно позднее время. В этом плане мы рады, когда кто-то к нам приезжает. Но бывают моменты, когда братия, послушники, иноки могут быть совершенно одни. Допустим в обители, которую я возглавляю, братия живут поодиночке. Я считаю, что у каждого должна быть своя небольшая, но келья, где он может уединиться, где он может побыть один.
Алексей Пичугин:
— Это важно для монастыря, мне кажется, как человеку далекому.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да. Даже по монастырским уставам в ограде монастыря должна быть небольшая территория, куда мирским не надо было бы заходить, где бы братия могла посидеть с четками в руках, помолиться, не слыша шум и не отвлекаясь на какие-то вопросы. Здесь есть над чем работать. Мы надеемся, что все-таки в обителях наших люди приезжающие будут находить пользу, а те, кто подвизается, будут совершенствоваться.
Алексей Пичугин:
— Все-таки вернемся к вашей истории. Вы говорите, что вы с монастырем непосредственно познакомились, когда переехали в Петербург и поступили в Александро-Невскую лавру.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно.
Алексей Пичугин:
— То, как вы представляли себе монашескую жизнь внутри монастыря, и то, с чем вы встретились в лавре, совпадало или нет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Во-первых, я не строил никаких иллюзий.
Алексей Пичугин:
— Тут даже вопрос не в иллюзиях.
Игумен Филарет (Пряшников):
— То, что я не гонюсь за идеалами и понимаю, что везде люди и везде есть свои определенные сложности и трудности. Но то, что монастырь меняет человека, это однозначно. То, что в монастыре ты становишься другим (монах: инок-иной, монос-один) — это однозначно. Если ты идешь в этой волне, если ты понимаешь, почему происходят те или иные события. Зачастую в монастыре братия отшлифовывается до определенного уровня, до красоты духовной. Через испытания, возможно, через какие-то скорби, возможно, через смирение. Самое главное в монастыре не только послушание игумену, священноначалию, а это еще нужно иметь определенную долю смирения, когда ты должен осознавать, кто ты этой обители и почему Господь тебя сегодня испытывает тем или иным. В миру этого совершенствования нет, потому что ты живешь в потоке жизни, в потоке твоего послушания. Допустим, настоятель прихода. Понятно, у тебя есть какая-то своя комната, у тебя есть свой распорядок, тебя никто не ограничивает, ты идешь отпеваешь, ты принимаешь прихожан. Вопрос в том, что нет некой дисциплины отвне.
Алексей Пичугин:
— Друзья, напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря. И тут же опять возникает вопрос, тоже всегда было интересно. Александро-Невская лавра — это большой монастырь в общем-то в центре Петербурга, от Московского вокзала по Невскому чуть дальше. И у нас монастырей много разных. Есть те, которые затеряны, Кожеезерский монастырь — самая дальняя обитель в России. Чтобы туда попасть, надо на поезде доехать, на границе Архангельской области и Карелии, а дальше через тайгу и по озерам как-то сплавляться, вдруг тайга расходится и стоит на берегу озера маленький-маленький монастырь. Действующий монастырь. Есть монастырь — лавра в центре Петербурга, есть ваш монастырь, в общем, тоже недалеко от Петербурга, не сказать, что вне цивилизации. Но жизнь в монастыре в центре города. Я прохожу по Никольской улице в Москве, там Заиконоспасский монастырь. Ну как? Гремит эта Никольская улица, а за стенами идет монашеская жизнь. Или лавра в Петербурге, или Троице-Сергиева лавра. Как монахам, которые ушли туда, за эти стены, живется в большом городе?
Игумен Филарет (Пряшников):
— У каждого монастыря есть некие скиты, даже у нашего маленького монастыря Никольского в Старой Ладоге есть в Чернавино небольшой скит. Это уединенное место, это небольшая деревушка. Если человек хочет уединения, он всегда его найдет, поверьте. У каждого монастыря есть своя миссия, и она была всегда. Зачастую мы читаем литературу, особенно Синодального периода, что тогда были монастыри? Это место ссылок, туда ссылали неугодных. Если мы даже берем 18-й век, кода Никольский монастырь был приписан к Александро-Невской лавре, кого туда ссылали? Монахов провинившихся.
Алексей Пичугин:
— А ваш монастырь был приписан к Лавре?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, мы были 56 лет, если не ошибаюсь, частью Александро-Невской лавры. У каждого монастыря есть своя миссия. Монастырь — это не только высокие стены или эта черта и характеристика, как некое место для исправления неисправимого. Такого никогда не было. Почему? Потому что монастыри всегда были очагами духовности, в монастырях всегда были подвижники, святые люди Божии, к которым шел простой народ, чтобы получить... Возьмите Оптину пустынь. Возьмите ту же Троице-Сергиеву лавру. Другие монастыри, которые играли огромную роль в общественной жизни, в жизни верующих людей. Помимо духовных центров это были и культурные центры. Монахи переписывали книги. Я почему говорю, послушание. Очень важно, что в любом монастыре братия или сестры, монахи или монахини имели определенное свое послушание. Переписывали книги, обновляли иконы, открывали училища для крестьянских детей, выращивали различные культуры. Мы вспоминаем Нило-Столобенскую пустынь. Я вам скажу такую вещь, что там проводились ежегодные пивоваренные фестивали. Пивовары всей Руси съезжались. Монастыри были не только местом отшельнической жизни, хотя первоначально — да, так и должно было быть. И даже если монастырь находится в огромном городе, он сегодня несет огромную миссионерскую роль. Я это знаю по Александро-Невской лавре. Почему? Потому что вся братия, все монахи, священнослужители несут духовничество народа Божьего, паломников, туристов. У нас там были даже определенные часы дежурств, когда мы просто сидели в соборе, принимали людей, чтобы поговорить, поисповедовать. Здесь нужно говорить, что у каждого монастыря есть своя роль. В городе, в деревне, где бы он ни находился.
Алексей Пичугин:
— Эта роль не только внутри монастырских стен, но она достаточно значима за его пределами как минимум в тех деревнях, селах, городах, которые рядом находятся, как максимум вообще по всей России, как лавра наша. И все-таки для вас эта жизнь в Петербурге, в лавре Александро-Невской и сейчас в Никольском монастыре... Я понимаю, что разные послушания, тут вы настоятель, там вы не были настоятелем. Но ощущение монашеской жизни как-то отличается, ваше личное?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Все монахи — это люди, которые избирают определенный путь. Монашество — это путь покаяния, это особый путь, на который вступают люди, дающие одинаковые обеты, принимающие на себя те вещи, о которых дает тебе человек, который тебя постригает. Он в этом чине говорит интересные слова: «И алкати будешь и жаждати и поносить тебя будут», но все это принимай со смирением. В любом случае, в любой обители, где есть правильный настрой монашеской жизни, все одинаково, потому что в любом случае люди спасаются, спасаются во Христе. И монашество и монастыри — это объединения людей, которые прилагают усилия, чтобы пройти этот путь совершенно не так, как они могли бы это сделать в миру.
Алексей Пичугин:
— Это вы говорите...
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это везде, это дух монастыря, дух монашества всегда один и тот же, потому что целеполагания у братии, у сестер в монастырях одинаковые.
Алексей Пичугин:
— Вы говорите об идеальной ситуации. Мы же знаем, что они бывают разные, и монастыри разные. Это мы еще из патериков слышали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Безусловно.
Алексей Пичугин:
— В патерике житие Марии Египетской читается постоянно, там такие-то устроения, здесь такие-то. Понятно, что в монастыри, которые открывались в начале 90-х, приходили люди, многие из которых сейчас неизвестно где.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Некоторые из них остались и сегодня служат в разных ипостасях.
Алексей Пичугин:
— Многие остались, безусловно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— На самом деле в уставе монастыря все очень четко прописано и здорово. Человек, чтобы дойти до монашества, должен пройти определенный путь, искусом называется. Он должен быть сначала трудником три года, послушником где-то так же. Только потом в конце тоннеля, если этот человек дойдет, для него будет желанным монашеская одежда и те обеты, которые он приносит. В любом случае, чтобы дойти до монашества, человек должен пройти определенный путь. Здесь он выбирает это для себя, не для кого-то, а именно для себя. Этим и ценен путь монашеской жизни человека, когда я выбираю это для себя, понимая, что от этого зависит моя будущая жизнь. Есть разные пути к Богу, есть разные путешествования к Нему. Один из них, из этих путей — путь монашества, он не лучше и не хуже всех остальных. Мы говорим, это всего лишь путь покаяния, который выбирает человек.
Алексей Пичугин:
— Что такое монастырь с точки зрения своего устроения для тех, кто в нем. Мы всегда слышим, что есть трудники, есть монахи, есть послушники, есть иноки. Но далеко не всегда можно в этом разобраться. Люди, которые начинают представлять себе жизнь внутри монастырских стен, понимают, что есть эти разделения. А о чем они, кто эти люди, чем они отличаются?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это уровень духовной жизни. Одно дело, когда это трудник, приходит и не понятно, как сложится его будущее предназначение для обители. Другое — человек, который в монашестве находится несколько десятков лет. Разные духовные уровни. Но монастырь всегда остается большой семьей, это большая семья, где регламентируется практически все, вся жизнь человека. Регламентируется в хорошем понимании слова. Есть духовник, который заботится о духовной жизни всех, находящихся в обители, все исповедаются у него, могут пойти спросить совета. Конечно, другой вопрос, таких духовников, о которых мы читаем в патериках, которые видели ангелов или ходили по воде, сегодня нет. Но этот путь восхождения к совершенству без духовника невозможен. Даже мне, игумену иногда необходимо спросить совета и побеседовать с духовником, пускай это бывает не очень часто. Экономика монастыря зависит от эконома, который распоряжается внутренней жизнью монастыря: лампочки, краны, где-то что-то сломалось, где-то что-то надо сделать. У каждого брата, который находится там, есть свое послушание, есть свое предназначение. Или сестра, эконом, благочинный, духовник, сам игумен. Среди нас распределяются те послушания, те обязанности, которые приносят в целом пользу для обители, это очень важно. Мы семья, а в семье бывает разное.
Алексей Пичугин:
— Вы несколько раз уточнили: братьев, сестер. Я специально не провожу разделения, я даже не знаю, как сформулировать тогда этот вопрос? Чем отличаются мужские и женские монастыри? Понятно чем. Но атмосфера разная, по своему опыту посещения мужских и женских монастырей. Понятно, что я сторонний наблюдатель, но атмосфера, мне кажется, разная в мужских и женских монастырях.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно. От чего это зависит? Зависит, наверное, и от того, что порядок в монастырях бывает различный. И, о чем я говорил, монастыри бывают разные по характеру своего служения. В каких-то монастырях есть приюты, где матушки, монахини воспитывают детей, оставшихся без попечения родителей, это тоже такое есть. Где-то есть свои сложности, монастырь монастырю рознь, но, говорю, что внутренняя духовная жизнь, конечно, одинакова как у монахов, так и у монахинь.
Алексей Пичугин:
— Напомню, друзья, что в гостях у «Светлого радио» сегодня игумен Филарет (Пряшников), настоятель Староладожского Никольского мужского монастыря. Мы через минуту буквально вернемся в нашу студию.
Алексей Пичугин:
— Возвращаемся в студию «Светлого радио». Говорим сегодня о монастырях и монашестве с игуменом Филаретом (Пряшниковым), настоятелем Староладожского мужского Никольского монастыря. Много у вас братии?
Игумен Филарет (Пряшников):
— На сегодня десять человек.
Алексей Пичугин:
— А бывает, что вам приходится разрешать какие-то конфликты между братией? Мы не можем идеализировать, что монахи — это ангелы, что между ними не бывает конфликтов, споров. Вам, как настоятелю, наверняка приходится разбирать какие-то сложные ситуации, порой, жизненные. Или к вам приходит кто-то из братий и говорит: отец Филарет, больше не могу, вот не могу и все, хочу другого. Как быть?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Безусловно, такие события редко, но бывают. И всегда с сожалением приходится говорить о том, что в такие моменты видишь духовный уровень человека. Можно идти по мирскому пути, доказывать свою правоту, обличать всех налево и направо. Я всегда задаю вопрос: а где ваше монашество? Когда мы вспоминаем слова апостола Павла: «Тяготы друг друга носите и тако исполните закон Христов». Когда мы читаем в святоотеческом предании: если монах, «брат твой согрешит против тебя, покрый его любовью». К сожалению, иногда чисто человеческое встает впереди той проблемы, которую приходится решать. А когда человек говорит, в моей жизни несколько случаев было, когда: я не хочу, я ухожу. Я всегда ревностно отношусь к этому моменту. Почему? Потому что говоришь, наверное, человек чего-то не нашел в тебе. А с другой стороны, мы не знаем внутреннюю жизнь человека, почему он пришел в монастырь. Да, я всегда говорю, что в монастырь не уходят, не убегают, а в монастырь приходят. Я обязательно человеку пытаюсь дать какое-то послушание, сообразно его талантам. Проходит какое-то время, да, есть такое, ко мне подходят и говорят: а мы не хотим больше у вас быть. Как поступить? Уговаривать? Вроде уговариваешь человека: давайте попробуем, давайте побудьте еще какое-то время. Потом понимаешь, что если уже поставлена точка и человеку это не надо, он в любом случае из монастыря уйдет, но важно, как он уйдет. Это тоже важный момент. Еще раз хочу сказать, что монашество это действие в твоей жизни, о котором необходимо так крепко подумать, очень крепко подумать.
Алексей Пичугин:
— А ваша задача, скорей, отговорить человека?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Чтобы он не уходил?
Алексей Пичугин:
— Нет, нет. Вы говорите, крепко подумать. Я неоднократно слышал о настоятелей, наместников разных монастырей, что, наверное, в первую очередь, их задача отговорить человек.
Игумен Филарет (Пряшников):
— У меня сколько в жизни было таких моментов, когда приходит человек, ты видишь, что он совершенно не готовый, и говорит: я хочу в монастырь, все, возьмите меня в монастырь.
Алексей Пичугин:
— Ухожу.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Ухожу. Мы говорим: ну, хорошо, ладно. Потом уже мы понимаем, что он поссорился со своей семьей, какие-то жизненные неурядицы. Но проходит какое-то время, он уходит из монастыря, потом приезжает к тебе и говорит: спасибо, я понял, я пожил и понял, что это не мое. Наверное, для человека, который хочет быть монахом, монашеский образ жизни должен стать его. Это не просто, я почитал какую-то литературу, надел розовые очки, думая, какой я святой. А внутренняя жизнь, внутренняя борьба еще только впереди, и все твои шероховатости ты увидишь чуть позже, когда тебя кто-нибудь затронет локтем или не поздоровается утором на братском молебне. И как ты будешь целый день ходить и дуться на этого брата, который не почтил тебя своим вниманием. Поэтому, безусловно, отговариваешь, но просто говоришь: попробуйте пока сейчас, задумайтесь, какой путь вы выбираете. Это тоже путь крестоношения, путь различных испытаний, которые ты должен переносить со смирением.
Алексей Пичугин:
— А бывали в вашей жизни случаи, когда вы отговаривали человека?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Отговаривал?
Алексей Пичугин:
— Да. Ну, наверное, бывали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Я сейчас детально не вспомню.
Алексей Пичугин:
— По-другому спрошу. А много приходит вообще людей в монастырь. Может быть, даже не с расчетом остаться, с расчетом пожить.
Игумен Филарет (Пряшников):
— К сожалению, много. К сожалению, люди приходят в монастырь с уже изломанной жизнью.
Алексей Пичугин:
— После тюрем.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да. Вот это самое печальное. Зачастую людям некуда пойти, негде жить, выгнали на улицу. Или личные их страсти не дают им иметь нормальную семью. Это время поработать в монастыре и показывает, кто такой есть человек на самом деле. Но иногда бывает такое, что человек побыл, ушел из монастыря, но проходит какое-то время, и он возвращается. Я не очень сторонник того, чтобы брать таких людей назад. Но в моей жизни было несколько примеров взять назад этого человека, который ушел в мир, походил, посмотрел, а потом вернулся и сказал: нет, я понял, это мое. Кстати, хорошие иноки из таких людей иногда получаются.
Алексей Пичугин:
— Это тоже своеобразный путь. Для чего-то вернуться, чтобы понять, что возвращаться и не следовало. Всех интересует распорядок жизни в монастыре. Можем на примере вашего, я думаю, что это достаточно типично.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это типично, безусловно. Утром жизнь обители начинается с братского молебна.
Алексей Пичугин:
— Во сколько? Рано.
Игумен Филарет (Пряшников):
— В обителях устанавливается внутренним уставом, у нас установлен в 8 часов утра.
Алексей Пичугин:
— А ну это не очень рано. Нормально.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не очень рано. Почему? Потому что у нас монастырь находится в неком глухом месте и открывается он не сильно рано. Братский молебен. Если есть богослужение, а мы стараемся совершать весь круг богослужений на неделе, то кто-то остается на службе, кто-то идет на послушания свои. В 12 у нас обед.
Алексей Пичугин:
— А завтрака нет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Завтрак по кельям. Благо, я говорю, братия живет в своих кельях, и у них есть возможность попить чай.
Алексей Пичугин:
— Или самим что-то приготовить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Или что-то приготовить.
Алексей Пичугин:
— А у них в кельях так обустроено, что там есть плитка?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Есть общая плита на этаже или общий холодильник, где тоже можно хранить продукты, я не возбраняю. В 12 у нас обед, послушания продолжаются. Если есть богослужение, то вечером всенощная или вечернее богослужение. Потом уже общий ужин, после которого все расходятся по кельям, и это уже их личное время, в которое монах погружается или в чтение Священного Писания или просто побыть одному, и предаться молитве, возможно. У каждого есть свой распорядок. У нас есть общее молитвенное правило, которое монахи должны совершать по кельям, это определенное количество поклонов, чтение Священного Писания. У всех есть памятки, которые мы вывешиваем.
Алексей Пичугин:
— Вы определяете каждому монаху какое-то правило, или ему определили это при постриге?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Общее, у нас общее правило, которое мы на Духовном соборе, по благословению владыки принимаем, и оно обязательно для всех, кто живет в монастыре.
Алексей Пичугин:
— А, например, как это выглядит?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Свободное время, это можно делать утром после правила. Это можно делать вечером после ужина. Несколько сот молитв Иисусовых, Богородичных, глава Евангелия, апостола и что-то из святоотеческого предания. Правило небольшое, но для каждого оно по силам.
Алексей Пичугин:
— А если монах куда-то отлучается, он должен его исполнять там, где он находится?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не всегда. Иногда просто чтение Иисусовой молитвы в пути, в дороге заменяет все остальное. Вы понимаете, что сегодня настолько технологически мы свободны, Священное Писание можно закачать в телефон и почитать с телефона. В этом ничего такого нет, главное было бы внутреннее желание монаха, инока, послушника держаться за молитвенное правило, как за источник жизни.
Алексей Пичугин:
— А как монахи уезжают из монастыря на какое-то время? Или просто надо человеку в город выйти? Я сейчас смотрю на карту, все-таки монастырь находится, пускай не в самом центре, но в городе, надо монаху пойти в магазин для чего-то или по каким-то своим делам выйти в город, он должен спрашивать на это разрешение?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Благословение у игумена обязательно.
Алексей Пичугин:
— В любом случае, даже если он в соседний магазин пойдет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Если в соседний магазин, пускай идет, я об этом, может быть, и не узнаю, но какие-то долгие отъезды из монастыря, бывает по делам, по учебе, допустим.
Алексей Пичугин:
— Нет, понятно, в Петербург тот же, наверное, он спрашивает.
Игумен Филарет (Пряшников):
— В этом плане все чтобы были в зоне досягаемости. Почему? Потому что иногда один телефонный звонок и потребность, чтобы тот священник или монах или послушник пришел к игумену для какого-то послушания или разговора — это обязательно и для меня и для тех, кто рядом со мной.
Алексей Пичугин:
— Много у вас в сане монахов?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет, не много. Вместе со мной 4 человека.
Алексей Пичугин:
— А вы говорите, около 10 человек вся братия. Это уже постриженные или кто-то иноки, кто-то послушники.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, четыре инока у нас есть и два послушника.
Алексей Пичугин:
— А все монахи в сане?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, все монахи в сане.
Алексей Пичугин:
— Понятно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Здесь еще один есть момент, что мы не просто совершаем богослужения у себя, у нас еще есть приписной храм, Малышева гора, церковь Рождества Иоанна Предтечи, братия служит по субботам там Божественную литургию, исповедуют и причащают, даже венчает иногда и крестят. А еще мы помогаем женскому монастырю, наш батюшка иеромонах ходит совершает богослужение в женском монастыре, еще окормляем женский монастырь. Вот такое обширное послушание у наших священников, которым иногда и передохнуть некогда.
Алексей Пичугин:
— Распорядок, о котором вы говорите, классический для всех монастырей, но все-таки, наверное, есть какая-то разница в зависимости от расположения. Город ли это, или это какое-то уединенное место, или это небольшой город, как у вас, все равно, наверное, само место, сама локация сильно влияет на жизнь монастыря. Как бы ни казалось, что везде все похоже.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Правильно, раньше говорили: со своим уставом в чужой монастырь не лезь. То же самое и здесь. Каждый монастырь определяет свой устав. Или там больше послушаний, где братия или сестры ведут экскурсии с паломниками, или это более уединенное послушание — чистить картофель на складе. У каждого монастыря и у тех, кто в нем живет, есть свой распорядок внутренний, он не похож по количеству молитвословий, по количеству свободного времени. Кто-то разрешает иметь в кельях тот же телефон, кто-то не разрешает.
Алексей Пичугин:
— Телефон могут не разрешить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— К сожалению, не можем мы пользоваться грамотно гаджетами, постоянно нас тянет в телефоны, чтобы посмотреть, почитать последние новости. Это, слава Богу, если мы откроем компьютер или телефон, чтобы почитать святоотеческую какую-то книгу или, ладно, на худой конец, посмотреть какой-то фильм духоносный, который принесет пользу. Но в основном мы что делаем? Листаем новости, возбуждаем свой внутренний мир. Иногда это все бывает настолько на грани эмоций, переживаний, особенно в наше сегодняшнее время. Поэтому есть такое, что телефончики откладывают, это несет только пользу человеку, желающему монашеской жизни.
Алексей Пичугин:
— Игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря, в программе «Светлый вечер» на «Светлом радио». Мы много говорили, что у человека есть какой-то распорядок в монастыре. Вы говорите, что его собственная духовная жизнь, скорее, определяется в свободное время. Но его внутренний мир чем определяем, если можно так спросить? Каждый человек сугубо индивидуален, каждого человека в монастырь привело что-то свое, но люди с совершенно разными характерами, разным прошлым живут вместе. Это все очень непросто. Мы когда живем в большом многоквартирном доме, мы все такие разные, зачастую соседей не знаем, а здесь так не получается, здесь все равно приходится общаться. Как это можно регламентировать?
Игумен Филарет (Пряшников):
— То, о чем мы сейчас с вами говорим: и уставы, количество молитв, послушания, какие-то ограничения, которые накладываются — это всего лишь инструменты для достижения определенной цели. Для чего люди приходят в монастырь? Для спасения своей бессмертной души, это самое главное. А все, что там используется, помогает отшлифовать душу человека до нужной консистенции, до нужно гладкости. Конечно, в монастырь приходят люди совершенно разные, с разным духовным опытом и наследством и пройденной жизнью и верой, уровень веры у каждого тоже разный. А почему люди разочаровываются, почему люди уходят? Потому что, к сожалению, слабая вера. Отвечаю на вопрос, как можно узнать духовную жизнь человека? По поступкам, по его реакции на то, что зачастую происходит. Бывает, даешь какое-то послушание и видишь, человек скажет, как это в святоотеческом наследии мы читаем: простите, благословите, сделаем. А кто-то может фыркнуть и сказать: я не хочу этого делать, делайте, мол, сами. Ведь и такое тоже бывает. Какой духовный уровень у одного и у другого, мы видим. Тот, который идет с радостью, как в притче о двух сыновьях... Отец попросил что-то сделать, один говорит: да, пойду и не сделал; другой: не хочу, а потом совершил. Вот так же и здесь. Духовный уровень человека познается в поступках. А весь инструментарий, что есть в монастыре, и богослужения, исповедь, отношения с духовником. Я всегда в монастыре говорю: братья, исповедайтесь почаще, выкладывайте свои мысли хотите, духовнику, хотите, приходите, мне исповедайтесь. Потому что поисповедовался и Господь тебе даст вдохновения и даст тебе понять, как бороться с этим помыслом, который тебя одолевает: уйду из монастыря, не хочу здесь больше быть. Понятно, почему так человек делает. Понять духовный образ жизни человека — прежде всего, ты видишь по его поступкам.
Алексей Пичугин:
— Я знаю, что в 90-е в монастырь приходило много молодежи, люди, которые по очень разным причинам. У кого-то несчастная любовь, кто-то растерялся, кого-то отчислили, кто-то ушел из дома, потому что его не понимают — шли в монастырь. Мне почему-то кажется, что сейчас молодежи приходит гораздо меньше. Что это? Потеря доверия? Это не значит, что они правильно делали, что все шли в монастырь, но просто что?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Я что хочу сказать? Наверное, те годы нам нужно уже забыть, как бесследно ушедшие в прошлое. Сегодня совершенно другая жизнь и другие люди.
Алексей Пичугин:
— И люди другие, и лет 30 прошло.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Совершенно другие. Монахов много никогда не было и не будет, потому что это особый путь для особых людей. Из ста тысяч будет пять — это хорошо. И сегодня мы говорим о том, что, конечно, не хватает людей, не хватает монастырей, монахов. Но ведь туда не будешь звать и принимать весь мир. Тогда это будет артель рабочая или кружок по интересам по шитью подрясников, допустим. Это совершенно иное предназначение человека. Я не хочу сказать, что совершенно молодежь не идет.
Алексей Пичугин:
— Нет, я тоже не говорю.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Идут, конечно, идут, но это не для всех.
Алексей Пичугин:
— А можно ли сказать, что их время безвозвратно ушло. Оно действительно ушло безвозвратно, и 30 лет. Но мы сами это время хорошо помним, и тем более, что нам не с чем сравнивать, потому что до перестройки сколько у нас было монастырей? Практически не было. И монашескую жизнь созидали заново. И монастыри созидали заново, и опыта у людей не было, и взяться ему было неоткуда. Из Троице-Сергиевой лавры кто-то пришел, один, второй, третий, а дальше монастыри открывали, и люди без опыта шли их возглавлять. Все равно, отличаются ли монастыри современные от тех монастырей, хотя вы не жили тогда в монастыре, но наблюдали эту жизнь в 90-е годы?
Игумен Филарет (Пряшников):
— По облику, наверное, отличаются, потому что сегодня как церковная наша жизнь, так и монастырская жизнь все-таки более-менее налажена. Реставрируются храмы, поднимаются стены, чего и помыслить мы не могли в 90-е годы, когда просто на носилках своими руками монахи разгребали мусор, вытаскивали битый кирпич, ночевали, как я помню, на лесах, по тебе бегали голуби. Не знаю, насколько это сегодня?.. Восстанавливали монастыри своими силами. Сегодня, слава Богу, церковная жизнь развивается. Мы сегодня приезжаем в любой монастырь, который находится поблизости, видим: отреставрировано, отремонтировано, благолепие внутри храмов, видим, что вроде и монахи ходят. В этом плане, наружная сторона жизни в монастыре изменилась в хорошую сторону. Проблема остается: людской потенциал, монашеский потенциал. Я думаю, сегодня нет такого горения, внутреннего желания идти в монастырь, совершенствовать себя, быть подобным тем святым отцам, о которых мы читаем в «Добротолюбии», «Древнем патерике». Наверное, нет решимости, нет желания нести некий подвиг. Я так думаю. Подвиг твоей жизни, все хочется легко, хочется быстро, сейчас, хочется без труда быстро стать послушником, быстро принять монашеский постриг. И вроде у тебя какая-то иллюзия, что ты уже монах. А сколько нужно будет тебе пережить и разочарований и испытаний, чтобы действительно стать крепким в вере, и чтобы ничто не могло тебя поколебать в будущем. Наверное, нет уверенности сегодня такой, которая была у наших предшественников.
Алексей Пичугин:
— Когда к вам приходят люди с просьбой остаться в монастыре или с просьбой постричь в монашество, те, кто уже пожил, наверняка же у вас первый вопрос, для чего ты это делаешь, зачем тебе это надо? Есть ли какой-то стандартный ответ, который чаще всего вы слышите?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет, я говорил, что есть определенная путь, по которому человек должен пройти.
Алексей Пичугин:
— Нет, нет, нет.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Первое, ты говоришь, вы прошли вот это? — Нет. — А были послушницей? — Нет. — А были трудником? — Нет.- А постричь сейчас быстро я не смогу. Такой бывает ответ. Конечно, «я хочу», но от хотелок мало что зависит. Есть желание, но если к этому желанию человек идет, преодолевая испытания, то оно совершится как великое чудо. Когда я постригаюсь не потому, что наденут мне одежды, а потому, что дух склада моего такой. Поэтому причины, почему человек хочет постричься, в этом надо разбираться. В этом разбирается игумен или игуменья. В этом разбирается духовник, который исповедует человека и видит, готов или не готов. Я не хочу, чтобы наши радиослушатели утомлялись и говорили, как это все сложно, как это все печально. Тем более, сейчас от монашествующих требуется, и это хорошо, какое-то первоначальное образование духовное, богословское. Даже у нас есть курсы для желающих монашество, и пока ты не пройдешь эти курсы, не выучишь три года какие-то дисциплины, тебя, возможно, не постригут. Хотя бывают исключения из правил. Безусловно, есть исключения из правил, и здесь определяет Господь. Как я делаю? Если хочу постричь человека, мне же вообще легко, я посмотрю, готов он или не готов, пишу прошение, подаю владыке митрополиту. И говорю так: вот смотри, если владыка митрополит, изучив мои документы, благословит, постриг совершится, в этом есть Промысл Божий. Потому что ни я тебя не заставляю, ни ты от меня не ждешь того, чего ты хочешь. А иногда, было столько случаев, когда владыка просто отклонял и говорил, нет, не время. В этом есть Промысл Божий, когда это нужно принять со смирением и понять, готов ты к этому или не готов. А инструменты к этому, проверить, готов, не готов, существуют.
Алексей Пичугин:
— Что бы вы пожелали людям, которые... даже не стремятся к монашеской жизни, а которые хотят на экскурсию в монастырь, не просто на экскурсию, это здание 14-го века, это здание 15-го века, а на экскурсию духовную?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Конечно, надо приехать, несколько дней потрудиться, послужить, побыть, помолиться, это самое главное, для этого люди и приезжают. И важно, вы должны из обители, из любого монастыря, увезти что-то сокровенное. Вы должны понять... Господь каждому дает какую-то информацию, какой-то дар, вы должны что-то поменять в своей жизни. Для чего человек едет в монастырь? Не просто пополоть картошку или окучить овощи. А человек едет для того, чтобы потом, выйдя из обители, возможно, решить свою какую-то проблему, духовную проблему, поговорив с монахом, с духовником. Что я хочу пожелать? Когда вы приезжаете потрудиться, монастыри очень рады вам, потому что вы приносите пользу для обители. Но когда вы уезжаете оттуда, вы должны унести духовное изменение своего мира. Пускай вы, может быть, ответите на какой-то свой вопрос. Наверное, вот так бы я пожелал.
Алексей Пичугин:
— Кто захочет приехать к вам, как это сделать?
Игумен Филарет (Пряшников):
— На сайте есть телефон, нужно просто позвонить. Если есть возможность разместить, пожалуйста, собирайтесь, приезжайте, это довольно не сложно.
Алексей Пичугин:
— Сколько человек вы можете разместить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Надо смотреть. Небольшое количество, но можем.
Алексей Пичугин:
— Давайте, еще раз, друзья, тогда напомним, если кто-то захотел просто хотя бы приехать посмотреть, это очень красивые места. Староладожский монастырь находится на берегу реки Волхов, которая неподалеку от Ладожского озера, от устья Волхова, много туда приезжает экскурсантов и паломников. Как проще всего добраться?
Игумен Филарет (Пряшников):
— От Санкт-Петербурга ходят Ласточки, можно Волховстрой, город Волхов запомните, пересесть на автобус и доехать до нас. Если нет, то, конечно общественный транспорт, личный транспорт, пожалуйста, по Мурманскому шоссе час двадцать, час тридцать, и вы у нас. Это недалеко от Санкт-Петербурга. Мало того, что вы побываете в Никольском монастыре, можно посетить и древние храмы и крепость Рюрикову, можно побывать и в женском монастыре, который находится буквально на одной улице. Все для пользы наших спасающихся христиан.
Алексей Пичугин:
— Спасибо. Мы благодарим вас за этот разговор. Мы напомним, что игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря, был у нас в гостях. Я Алексей Пичугин. Мы прощаемся. Всего доброго. До свиданья.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Храни вас Господь.
Все выпуски программы Светлый вечер
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер