«Святые Алексий и Сергий Мечёвы». Вячеслав Ячменик

У нас в студии был преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета Вячеслав Ячменик.

Разговор шел о жизни, служении и богословских трудах священников, отца и сына: святого праведного Алексия и священномученика Сергия Мечёвых.

Этой программой мы завершаем цикл из пяти программ, посвященных богословию русских святых XIX и начала ХХ веков.

Имена русских святых синодальной эпохи известны нам часто только по их пастырским наставлениям, а между тем русские святые были и мыслителями, оставившими после себя глубокие богословские труды. В чём специфика русской патрологии? Какие темы и почему интересовали русских пастырей? Что это говорит нам о нашей Церкви? Этим темам посвящен наш цикл.

Первая беседа с Артёмом Малышевым была посвящена святителю Филарету Московскому.

Вторая беседа с Артёмом Малышевым была посвящена святителю Иннокентию Херсонскому.

Третья беседа со священником Павлом Каледой была посвящена святителю Феофану Затворнику.

Четвертая беседа с Александром Абросимовым была посвящена святому праведному Иоанну Кронштадтскому.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы продолжаем и завершаем цикл программ, который на этой неделе в часе «Светлого вечера» с 8 до 9 у нас выходит, где мы, напомню, говорим о русской патрологии или о богословии русских святых XIX и XX века. Вот сегодня в заключительном разговоре, собственно, к XX веку непосредственно обратимся и поговорим про наследие святых Алексея Мечёва и его сына Сергия Мечёва. И проводником в мир их мысли и их духовного опыта станет Вячеслав Александрович Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято- Тихоновского гуманитарного университета. Добрый вечер!

Вячеслав Ячменик

— Добрый вечер.

Константин Мацан

— Я повторюсь, что в каждой программе говорю, что этот цикл вдохновлен, и, в общем-то, непосредственное участие в его продюсировании тоже оказали коллеги из ПСТГУ. Я лично отца Николая Антонова за некое вдохновение к этому циклу программы, за идеи кого позвать говорить об этих темах благодарю. На самом деле, когда я готовился, я подумал о том, что, может быть, не так очевидно, чтобы мы говорили про Мичёвых именно в разрезе их богословского наследия. Как кажется, для тех, кто когда-либо эти имена слышал, они в первую очередь ассоциируются с такой пасторской деятельностью, с созданием общины, крепкого прихода, с тем, что вот касается некой практики жизни. А под словами «богословие» мы обычно понимаем в виду какие-то высокие умствования. Вот как одно с другим в жизни этих выдающихся деятелей Русской Церкви, отца и сына сочеталось?

Вячеслав Ячменик

— Отчасти я думаю, что вы правы, потому что, по крайней мере, это относится к старшему из названных — праведному Алексею Мечёву. Он, наверное, не оставил после себя каких-то текстов богословских, тем более систем. Но, что интересно, его сын, который закончил университет Московский и в целом был более предрасположен к разной интеллектуальной деятельности. Он попытался зафиксировать и богословски осмыслить опыт своего отца, и отчасти его переосмыслить в условиях гонений, которые почти сразу же после принятия сана Сергием Мечёвым начались. И поэтому тут, конечно, эти два: отец и сын — два великих человека Русской Церкви — они важны именно как теоретик и практик. Хотя, конечно, отцу Сергию мы тоже понимаем, что нельзя сказать, что он...

Константин Мацан

— Был только теоретик!

Вячеслав Ячменик

— Да, что он не проявил себя как практик. У него задача, может быть, даже была отчасти сложнее, чем у его отца. Это с одной стороны, да, а с другой стороны, надо понимать, что вообще богословие рубежа XIX-XX веков — это богословие, которое спускается, если так можно сказать, сверху вниз, и объектом богословского осмысления становятся немножко другие вопросы, не те вопросы, которые были важны там в Золотой век святоотеческой письменности.

Константин Мацан

— А например?

Вячеслав Ячменик

— Вообще, надо сказать, что XIX век — это век экклезиологии, да. Экклезиология рождается и как дисциплина...

Константин Мацан

— То есть учение о Церкви?

Вячеслав Ячменик

— Учение о Церкви, да. Но что такое Церковь? Тут, с одной стороны, можно вокруг этого уже много разных дискуссий устраивать, да, и тут можно вспомнить и Хомякова с его попыткой отказаться от академического определения Церкви, как такой видимой организации, да, и поставить акцент на Церкви, как организме. А с другой стороны, экклезиология — это учение о Церкви — это еще и представление о приходской жизни, о том, как Церковь невидимая реализуется здесь, на земле, и как должны быть отношения выстроенны внутри церкви. Здесь очень важным подспорьем для учения о Церкви становится пастырское богословие. Это понятно, что отдельная дисциплина, которая преподается будущим священникам, но это как бы теоретические размышления на основе святоотеческого наследия. Интересно еще в том числе, как сами пастыри свой опыт пастырский осмысляли и как они осмысляли жизнь Церкви. И здесь вот как раз интересно, что Мичёв, младший, отец Сергий, у него очень такие насыщенные экклезиологические размышления, помимо пастырских. И на стыке этих двух вопросов, экклезиологии и пастырского осмысления, строится его мысль.

Константин Мацан

— Но давайте попробуем выделить какие-то основные, может быть, категории или темы в их наследии. Вот когда мы говорим о богословском наследии святого праведного Алексея Мечёва и святого Сергия Мечёва, какие это темы?

Вячеслав Ячменик

— Давайте начнем вот, наверное, с пастырского осмысления, потому что отсюда потом ясен будет переход на какие-то более глобальные темы. Вообще, вот я уже говорил, что от отца Алексея у нас не осталось почти никаких текстов, кроме загадочного текста, который нашли на его столе после его кончины. Это погребальное слово отцу А., и непонятно, что это за текст. Тут есть рассуждение о том, что это текст отец Алексей оставил по самому себе. И тут можно обратиться к любопытным рассуждениям на эту тему отца Павла Флоренского. Надо сказать, что это отчасти и похвальное слово. И в этом слове воспевается вся пастырская деятельность вот погребенного уже отца А.. И отец Павел Флоренский рассуждает об этом в таком духе, что для святых характерно может быть отстранение от своей личности и взгляд на себя как бы сверху. Здесь есть и исследовательские рассуждения про автоагеографию, вот это очень характерный такой тренд в исследованиях святых отцов древних. И ключевыми темами этого текста, который при всем при этом ещё, что более любопытно, является не оригинальным текстом, а отчасти трансформированным текстом похвального слова, который написал владыка Григорий Борисоглебский по Амвросию Оптинскому, если я не ошибаюсь. Это ученик Антония Храповицкого, вот этот Григорий. И это отчасти трансформированный текст, в котором отец Алексей как бы оставил ключевые, возможно, для нас рамки, в которых мы можем осмыслять его опыт. Хотя, опять же, повторюсь, вокруг этого текста много разных вопросов. И ключевой, наверное, темой этого текста, она часто даже выделяется, это тема — пастырствовать в мире — о том, как пастырствовать в мире. Ведь понятно, что мы прежде всего, ну, может быть, сейчас уже не так ясно может быть для нас сейчас, наоборот, это более ясно, чем для людей в XIX веке. Ведь пастырство — это, прежде всего, старческая деятельность. Это деятельность, которая связана с монастырскими старцами. А как должно быть выстроено пастырствование в мире? И, в принципе, опыт XIX века и более предшествующих, может быть, веков говорил о том, что пастырствование — служение священства связано с требоисполнительством прежде всего. Ну, священник служит литургию, да, и, в принципе, на этом и исчерпывается его служение, кроме того, что еще до синодальной эпохи священник мог назначать епитимьи, как известно. После синодальной эпохи это было запрещено, и, в принципе, единственное, что...

Константин Мацан

— Епитимьи — это некие прещения, связанные с недопуском человека к причастию, если этого требовала церковная педагогика. Наказание, нсли угодно.

Вячеслав Ячменик

— Абсолютно верно, да, и причем в Древней Руси считалось, что лучший духовник тот, который наиболее строг, который назначает более длительные епитимьи, а остальных они называли потаковниками, которые потакают грехам своих прихожан. И эта власть назначать епитимьи была отнята, и, соответственно, единственное, что осталось...

Константин Мацан

— Отнята в смысле просто был некий декрет, да, по-моему, в синодальную эпоху, что вот таким средством пользоваться больше нельзя!

Вячеслав Ячменик

— Да, им можно пользоваться только с благословения епископа. Отчасти это мудро, но с другой стороны непонятно, что тогда в руках остается вот этого приходского духовника?

Константин Мацан

— Как им влиять на поведение прихожан, если угодно?

Вячеслав Ячменик

— Да, да. Соответственно, поэтому в XIX веке возникает штамп, что русские священники — это такие левиты, ветхозаветные левиты, которые занимаются только богослужебной деятельностью и никуда их сфера ответственности больше не распространяется. Но вот эти слова «пастырствовать в мире», которые переносят вот эту пастырскую деятельность, монастырскую на жизнь в миру — она свидетельствует о том, что на рубеже XIX-XX веков, и об этом есть много свидетельств, возникает новый поворот, поворот к тому, как священник должен себя по-новому вести, когда такие формы, как богослужение, разного рода требоисполнительства — оно сложнее задерживает людей в церкви. То есть человеку нужно что-то еще, кроме этого, оказывается. И не зря в это же время возникают такие идеи, как религиозное обращение, осознанное воцерковление и так далее. Все, что, в принципе, характерно и для сегодняшнего дня.

Константин Мацан

— Вячеслав Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Так, и если я правильно понимаю, вот это некое обновление идеи только священника было предложено Мечёвыми?

Вячеслав Ячменик

— Да, мы можем зафиксировать точно, что отец Алексей Мечёв был одним из тех, кто связан был с евхаристическим и пастырским возрождением в городских храмах. Ну, тут, конечно, сперва говорят про праведного Иоанна Кронштадтского, потом про разных городских священников, например, протоиерея Валентина Амфитеатрова, ну и многих других: отец Валентин Свинцицкий и, собственно говоря, вот эти все наши известные священники-философы — Павел Флоренский, Сергий Булгаков, Александр Ельчанинов и так далее. И отец Алексей от них, наверное, отличается тем, что поскольку он был, в принципе, довольно простым человеком, он не пытался осмыслить, он пытался исполнить то, что было пригодно для своего времени. И вот он попытался исполнить это пастырство в миру, и, как вспоминает его сын Сергий Мечёв, то, что он реализовал, его отец, это было приходским монастырем или мирским монастырем. Скорее даже мирским монастырем.

Константин Мацан

— Может быть, нужно сказать, мы это ещё не упомянули. Я это не упомянул, что, собственно, это был храм на Маросейке, да, святителя Николая в Клённиках, или Кленниках, как правильно произносить?

Вячеслав Ячменик

— Я не знаю.

Константин Мацан

— Но вот до сих пор эта община, вернее, этот храм есть, и сегодня в нём идёт приходская жизнь, и память об отце Алексее, об отце Сергии там хранится, и не то, что хранится она, ей живёт эта община. И у нас на радио тоже были представители вот этого храма, так что вот это живая история, которая длится до сих пор, слава Богу!

Вячеслав Ячменик

— Да, это правда. И, кстати, монастырское старчество, на идеал которого опирались они, оно предполагало не только пастырскую деятельность активную, но и подготовку преемников. И вот, кстати, есть любопытное свидетельство про отца Алексия, что он после богослужений собирал у себя в приходском доме будущих священников и молодых священников, в которых он пытался увидеть продолжателей своего дела. В том числе среди них был Сергий Дурылин, тоже известный деятель и церковный, и культурный. И надо сказать, что, наверное, и он в лице таких продолжателей хотел бы видеть своего сына, но всё было не совсем так просто. Сам отец Алексий хотел стать врачом и уйти в университет учиться, но по благословению своей матери он принял священство, а вот когда его сын определялся с жизнью — жизненным выбором, то он ни на чём не настаивал, и, соответственно, Сергий поступил в Московский университет, сначала на медицинский тоже факультет, отучился там какое-то время и перевёлся на историко-филологический факультет, где и закончил его в период войны. Но, несмотря на то, что...

Константин Мацан

— Он, по-моему, занимался древнерусской литературой в том числе?

Вячеслав Ячменик

— Да, он занимался, его руководителем был Спиранский, очень крупный исследователь древнерусской литературы, а другим его учителем был Сергей Иванович Смирнов, который, собственно говоря, написал работу «Древнерусский духовник» и «Духовный отец в Древней Восточной Церкви». Собственно говоря, это те тексты, которые не только для Мечёва, но и для многих других стали, ну знаете, таким образцом, на который они опирались при осмыслении того, что такое духовничество. И тут очень любопытный такой случай, когда теоретические исследовательские наработки становятся основанием для практики. Это очень интересно, и как раз Сергий Мечёв характерный пример того, как это происходило.

Константин Мацан

— А вот каков был подход отца Сергия Мечёва к этой теме духовничества?

Вячеслав Ячменик

— Если мы возьмем его тексты, то мы увидим там как бы два полюса осмысления духовничества. С одной стороны, мы видим, что в его текстах осмысление опыта его отца, да, и он здесь продолжает вот эту идею мирского монастыря. Что это такое? Он говорил, что отец Алексий открыл для нас то, что закрыто было от нас монастырскими стенами. Он попытался вот всю эту глубину жизни монашеской перенести в мир. И прежде всего это выражалось в идее послушания духовному отцу, что в принципе было таким отчасти инноваторством, потому что послушание, вот такое вот монастырское — оно в монастыре оставалось, его невозможно было перенести напрямую в мир, хотя вот эти новые священники, да, если так можно говорить, они попытались это распространить на жизнь мирян, в том числе. Послушание — это активное участие в богослужении, причем вот именно осмысленное такое, да, в уставном богослужении. И здесь у отца Алексия потом возникнет именно попытка богословски осмыслить, что такое богослужебная жизнь в церкви. И здесь он говорит такие, может быть, отчасти простые вещи, да, что...

Константин Мацан

— Отца Алексия или отца Сергия?

Вячеслав Ячменик

— Отец Сергий, да, осмысляя опыт отца Алексия, да, что... Богослужение приобщает нас к вечности, но, с одной стороны, это достаточно такие простые и ясные слова, но если попытаться их осмыслить, что это всё-таки на самом деле такое, то здесь именно мы выходим уже на такую более экклезиологическую проблематику учения о Церкви: что такое Церковь? Церковь — это организм, который связует земное и небесное. И здесь, естественно, отец Сергий делал определенный реверанс в сторону Хомякова, которого он очевидным образом учитывал здесь. И, соответственно, если Церковь — организм, связующий земное и небесное, то именно той точкой, которая связывает это, становится храм. А центр храма — это богослужебная жизнь — Евхаристия. И вот здесь вот такой простой фразой, он уже пытается вывести именно богословское основание этой идеи. Я, простите, чуть-чуть в сторону отвлёкся. С одной стороны, эта идея монастыря в миру или мирского монастыря была связана с послушанием, с активным участием в богослужении и с Причащением активным. Но здесь надо оговориться, что речь идет не про постоянное Причащение, что часто мы сегодня можем услышать, что это очень важно для каждого человека. Здесь идет речь про то, что как раз в условиях этого мирского монастыря, где есть духовник, который тебя направляет, он как бы назначает тебе меру того, какая тебе в отношении участия в Евхаристии окажется полезна. Ну вот три таких простых принципа, да, они стали основанием вот идеи мирского монастыря. Но это то, как отец Сергий осмыслял опыт своего отца. Когда в 1923 году праведный Алексий почил, и община по благословению одного из Оптинских старцев перешла в руки Сергия Мечёва, да, не без потерь, конечно, но, тем не менее, он не дерзал подражать как бы отцу, да, не дерзал взять и... не ставил себе попытку взять и скопировать все, что делал его отец.

Константин Мацан

— Поставить себя на его место.

Вячеслав Ячменик

— Да, это он считал, что абсолютно ему не... не в его силах. Поэтому, когда он стал осмыслять уже свой пастырский опыт, то он взял идею как раз одного из своих учителей, упомянутого — Сергея Ивановича Смирнова, с его идеей «покаяльной семьи». И он попытался вот эту идею перенести на те отношения, которые у него выстраиваются с общиной.

Константин Мацан

— Необычные слова — «покаяльная семья», да, что это такое — это, насколько мы можем судить, одна из очень таких важных категорий, если угодно, в богословии отца Сергия Мичёва.

Вячеслав Ячменик

— Да, на самом деле это неологизм, который придумал исследователь Смирнов, описывая отношения древнерусского духовника с его чадами. И здесь очень важно было ему, Смирнову, попытаться противопоставить территориальный приход. Ну вот, в принципе, территориальный приход в Российской империи он был закрепощен — ты обязан был ходить в тот приход, к которому ты относишься по своей регистрации, условно говоря. В принципе, у нас это более-менее сохранилось, но немножко как бы по-другому. В принципе, у нас вот приходом называют тот храм, в который ты ходишь, потому что он, допустим, рядом с твоим домом. То есть ты просто туда приходишь просто поучаствовать в богослужении. А общиной, как правило, у нас называют то, что является более твоим сознательным выбором. Это жизнь конкретных сплоченных людей, которые друг друга знают, которые приходят к конкретному священнику и так далее. И вот Смирнов, он пытался противопоставить такой закрепощенный территориальный приход покаяльной семье, которая добровольно собирается вокруг конкретного священника, неважно, кто это — монах или приходской священник. И ключевой тут принцип как раз покаяние, поэтому покаяльная семья. Семья, потому что все собираются вокруг одного отца и все являются его детьми. Но в условиях древнерусского контекста речь шла все-таки о том, что это очень такой властный, прежде всего, институт на самом деле, потому что отец имеет абсолютную власть, как власть имеет отец в древнерусской естественной семье. И, на самом деле, Смирнов дальше показывает, что Авакум, старообрядческий деятель, он являлся одним из самых характерных примеров того, как существует покаяльная семья с вот этой абсолютной властью и так далее.

Константин Мацан

— Харизматический лидер такой.

Вячеслав Ячменик

— Да, харизматический лидер, это мягко сказано даже. И тут любопытно, что при осмыслении — перенесении вот этой идеи уже в реальность церковной жизни своей, Сергий Мечёв переосмыслил эту идею. И он поставил акцент не на отца, а на семью, если можно так сказать, на духовных детей. И тут, с одной стороны, вот мы говорили про богослужение, возникла определенная инновация в этом термине. Он заявил, что мы не только покаяльная, но и богослужебная семья, покаяльно-богослужебная семья. Совсем вот этим важным акцентом на том, почему богослужение важно. Оно приобщает нас к вечности, оно делает святых нашими собеседниками, мы молимся словами святых и вместе с ними как бы говорим. И это с одной стороны, а с другой стороны, для него было важно поставить акцент на взаимоотношения внутри конкретной вот этой общины, что, например, у того же самого Смирнова не очень чётко выявляется по источникам древнерусских памятников.

Константин Мацан

— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, мы сегодня говорим про богословское наследие святого праведного Алексия Мечёва, его сына — святого Сергия Мечёва. У нас сегодня в гостях Вячеслав Александрович Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы к этому разговору скоро вернёмся. Дорогие друзья, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан, у нас сегодня в гостях Вячеслав Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. И мы, напоминаю, как и каждый день на этой неделе в часе с 8 до 9 в «Светлом вечере», говорим о русской патрологии, о богословии русских святых XIX и XX века. И вот сегодня находимся как раз в XX веке. И говорим про отца и сына, про святого праведного Алексия Мечёва и про его сына — святого Сергия Мечёва, и вот говорим про их богословское наследие — про тему общины и богослужебной жизни, которая была центральной для них. Действительно, вот мне кажется, вы такой акцент важный ставите. Я когда-то уже к программе готовился, читал что-то о наших героях сегодняшних. Вот это вот меня просто поразило, я так никогда не ставил вопрос, даже чисто терминологическая разница между словами «община» и «приход». Вот приход может быть чем-то формальным вполне, а община что-то более, скажем так, экзистенциальное для человека — лично важное, какая-то жизнь вместе в общности с кем-то, а не просто вот ты приходишь, помолился и ушел. А вот, ну, продолжая говорить, да, о том, о чём я вас немножко прервал, потому что мы на перерыв ушли. Вот вы сказали, что очень важен был для отца Сергия Мечёва акцент, что приход, вернее, община, да, не только покаяльная семья, но и покаяльно-богослужебная. А вот кто-то скажет, ну а разве это, в общем-то, не очевидно? Мы приходим в храм, чтобы участвовать в богослужении. В чём необходимость так на этом ставить акцент, и как в этом смысле понимается, видимо, как-то не вполне как бы тривиально, богослужение, что отец Сергий это подчёркивал?

Вячеслав Ячменик

— Это хороший вопрос. Мне кажется, чтобы на него ответить, может быть, немножко стоит уйти в сторону и вспомнить одно из самых важных вот в богословском отношении текстов отца Сергия. Это его последнее послание общине 1933 года. Через год после закрытия этого самого храма на Маросейке, соответственно, община оказывается без того места, где бы она могла собираться.

Константин Мацан

— Отец Сергий в это время уже арестован.

Вячеслав Ячменик

— Он уже арестован. Он находится в ссылке на севере и, тем не менее, поддерживает отношения со своими духовными детьми. И вот помимо каких-то личных отношений, он еще, что было характерно для многих новомучеников этого времени, они писали такие послания общине. Это может напомнить послание Игнатия Антиохийского, который ехал на казнь в Рим и по пути отправлял разным общинам, не своей общине, послание, вот это тоже такое послание, но отправленное конкретным близким людям вместе. И вот в его последнем послании у него как бы изображаются такие три модели церкви — три образа церкви или три образа приходского и церковного устройства. Первое, он называет, это его слова, бытовым христианством. Он тут опирается активно как раз на предшествующую ему традицию, вспоминает святителя Тихона Задонского, святителя Игнатия Брянчанинова. И показывает, что на основании обращения к этим текстам, что, несмотря на видимое возрождение, несмотря на то, что храмы, и монастыри, и православное государство, на самом деле духовная жизнь находится в кризисе. Он использует термин «обмирщение» — секуляризация, которая при вот видимом превосходстве, как христианство оказывается зациклено на быт. Тут можно согласиться с, наверное, отцом Павлом Хондзинским, который в своем исследовании показывает, что, несмотря на эту критику бытового христианства, которая была очень распространена. Это не значит, что это христианство было плохим каким-то, и, собственно говоря, почему я его вспомнил, у него есть красивая мысль о том, что, собственно говоря, и большинство тех, кто принадлежал к этому бытовому христианству и стали мучениками, потому что они не могли не перекреститься в тот самый момент, когда более интеллигентный человек мог подумать, да чего тут такого, да, они не могли отказаться от храма, потому что это была их жизнь, да, это было их бытовое христианство.

Константин Мацан

— Ну да, когда в эпоху гонений уже даже просто тот факт, что ты перекрестился, допустим, идя мимо храма по улице, мог быть поводом, не знаю, для ареста, например. Вот люди, воспитанные этим бытовым христианством, они не могли не перекреститься, потому что это было частью их жизни, просто вот так же естественно, как дышать.

Вячеслав Ячменик

— Да.

Константин Мацан

— И это было их исповедание.

Вячеслав Ячменик

— Да, да. И это нужно иметь в виду, но отец Сергий, как человек своего времени, а это было характерно для его современников, критически относился к такому типу церковной жизни. Потом он обозначает второй этап. Второй этап он называет этапом возрождения, что несмотря на то, что вот есть эта зацикленность на быт, возникает сперва «монашеское возрождение», а потом из монастырей иереи перенимают вот этот огонек аскетической жизни в свои приходы. И здесь можно подтвердить это разными исследованиями. Вот, например, есть такая идея «аскетической революции XIX века», которая показывает, что разные аскетические практики выходят за монастырские стены и становятся предметом осмысления мирян. Мы тут можем вспомнить... Хомякова, Киреевского, да, с вот этим вниманием к аскетической мысли.

Константин Мацан

— Ну, и Киреевского, который просто издавал при участии Макария Оптинского при его непосредственном благословении аскетическую литературу в 40-х годах XIX века и позже. И вот это было для него очень важно.

Вячеслав Ячменик

— Да. Это как раз очень характерный пример. И вот опираясь на такие примеры и на то, как, например, его отец активно общался с Оптинскими старцами, да, Алексей Мечёв. Как он, Алексей Мечёв, как пишет отец Сергий, делал ровно то же, что и Оптинские старцы у себя в приходе. И здесь речь идет про такое аскетическое возрождение, аскетическую модель церковной жизни, когда это становится важным. И, соответственно, здесь богослужение становится тем самым как бы маркером, возвращаясь к вашему вопросу, который характеризует эту аскетическую жизнь — аскетическую модель церкви или аскетический образ церкви.

Константин Мацан

— Мне кажется, что мы говорим «аскетическое», слово это произносим, и мы уже часто тоже в быту мы понимаем как просто самоограничение. Вот он аскет, то есть он мало ест и спит. В церковном языке, в богословском языке аскет — это весь комплекс внутренней духовной жизни. То есть речь не о каких-то только лишь ограничениях, а вот молитва, пост, добрые дела, участие в богослужении. Это все, в общем-то, входит в категорию вот аскетики, то есть того, что, ну, внутреннего пути — внутреннего делания. Да, вот мы про это говорим.

Вячеслав Ячменик

— Да, кстати, вот абсолютно вы верно тут сказали, и тут можно как раз противопоставить это бытовое христианство, которое, получается, акцентировано на внешнее, да, прежде всего на исполнение каких-то внешних вещей, и вот это аскетическое христианство, которое ориентировано на внутреннее. И не зря современники отца Сергия часто говорили, что, в принципе, вот наши аскеты — Макарий Великий, это были первые психологи, потому что они первые открыли внутренний мир человека и как он устроен. И здесь, конечно, речь идет прежде всего про это и про осмысленное, в том числе с этой точки зрения, участие в богослужении и внимание за своей внутренней духовной жизнью. Но я сказал, что пути три.

Константин Мацан

— Да.

Вячеслав Ячменик

— И третий путь связан с тем, что вот этот возникший огонёк, он был затушен. И затушен он был, естественно, репрессивным контекстом советской политики в отношении Церкви. И я уже говорил, что это письмо написано в 1933 году; священник в ссылке, приход закрыт. И здесь возникает третий тип церковной жизни, и осмыслить его отцу Сергию тоже его образование, его рефлексивность помогла. И здесь идет про такой уже образ какой-то мученической Церкви, мученической экклезиологии. Церкви, которая выстраивается теперь не вокруг храмов, а вокруг мучеников, потому что храмы они разрушены или отняты, да, и, соответственно, единственным, что позволяет Церкви обретать какое-то единство, да, это является вот подвиг мучеников, да, вокруг почитания которого они могли бы быть и вместе. Но тут у отца Сергия, поскольку он был очень начитан, возникает важная идея. Да, хорошо, отец духовный он отнят, он уже на пути к мученичеству, да, как он про себя пишет, что его жизнь становится житием. Но как же быть вот этим всем разрозненным духовным детям? И здесь он опять обращается к идее «покаяльной семьи», к идее «духовной семьи», и говорит, что да, мы отняты, да, у нас нет богослужения, но у нас есть мы друг у друга, которые можем служить. И он даже в некоторых письмах не то чтобы обличает, но ставит в укор своим духовным детям, что «вы были зациклены на отношениях со мной и мало думали об отношениях между друг с другом. И сейчас, когда я у вас естественным образом отнят, у вас единственное, что остается, это друг другу служить, друг друга поддерживать». И здесь он обращается, вот я сказал, что начитан, к такому тоже богословскому концепту предреволюционному, это идея «всепастырства». Это не всеобщее священство в духе, не знаю, протестантской идеи, а всеобщее пастырство, которое в принципе можно обнаружить даже в наследии почитаемого тоже Сергием, святителя Тихона Задонского. Вот у него есть идея, что в работе «Об истинном христианстве», что каждый человек, в каком бы отношении он ни находился, там начальник-подчиненный, отец-сын — является пастырем по отношению к нему, да, то есть он его должен поддерживать и вести его к спасению, так или иначе. И здесь эту идею он вручает отлученным от него духовным детям и говорит о том, что вы должны друг друга поддерживать и стать как бы пастырями друг для друга. Ну, конечно же, в метафорическом, да, скорее переносном смысле этого значения. Не в том смысле, что они могли совершать богослужение, да, или наставлять, как совершать исповедь, да, и так далее, но поддерживать какими-то советами, да, какими-то теплыми словами друг друга и не терять отношения между собой вот — сохранять эти связи. И это, собственно говоря, третья, да, модель церкви, то есть у нас есть зацикленность на внешний быт, у нас есть внимание к внутренней жизни, и у нас есть усиление внимания к этой внутренней жизни, но в условиях гонений, когда никаких средств для внешних совершенно не остается, чтобы эту жизнь поддерживать.

Константин Мацан

— Знаете, какой еще момент интересный, вот у отца Павла Хондзинского, которого вы упомянули, в его замечательной книжке «Богословские портреты», где есть в том числе и прекрасная глава о Сергии Мечёве, но и об Алексее Мечёве, есть такой момент, который хочется, может, как-то прорефлексировать вместе с вами и проговорить подробнее. Это некая разница между категориями «Церковь, как евхаристическая община» и «Церковь, как богослужебная община». Почему я об этом спрашиваю? Потому что у меня был такой личный случай недавно, я с одним священником разговаривал, и так как бы легко в проброс говорю, ну вот, это же вот общепринятое, мы все знаем, что церковь — евхаристическая община. Он говорит, а с чего вы это взяли? Это богословский новодел такой, модернизм — нечто очень, в общем-то, не до конца понятное. Что мы в этом смысле читаем у отца Сергия Мечёва?

Вячеслав Ячменик

— Учитывая тот акцент, который мы с вами проговорили, связанный с богослужением, конечно, для него идея именно богослужебной общины была более важна.

Константин Мацан

— А в чём разница?

Вячеслав Ячменик

— Да. Почему, собственно говоря, ваш собеседник решил назвать это новоделом богословским? Ну, естественно, известно, что сама идея «евхаристической общины», она была предложена отцом Николаем Афанасьевым в «Церкви Духа Святого» и в многих его других работах, связана с евхаристической экклезиологией. И проблема евхаристической общины состоит в том, что она построена на богословской предпосылке, что Евхаристией является Церковь. Соответственно, церковь как должна реализовываться в этом мире? Собирается конкретная община, все без исключения участвуют в Евхаристии, причащаются, и таким образом церковь себя являет. И здесь проблема, да, церковь себя являет уже в эсхатологической реальности такой, какая она есть. И здесь, конечно, большая проблема, связанная с тем, что не ставится вопрос достоинства-недостоинства участия тех или иных людей. Вот церковь, она по факту совершения, таким магическим образом даже...

Константин Мацан

— Такое вот магически-автоматически происходит.

Вячеслав Ячменик

— Хотя, конечно, отец Николай пытался, Афанасьев, да, он пытался как раз уйти от каких-то таких механических вещей и попытаться предложить нам то, как Церковь себя осмысляла вот в I век, да, по Деяниям, да, и по Посланиям апостолов. Ну, надо сказать, что, может быть, не совсем у него это получилось, и тут можно тоже много отдельно об этом говорить. А богослужебная община все-таки подразумевает людей, которые участвуют в богослужении, и само богослужение может их связывать в единый организм. Поскольку речь идет о ... и в этом организме могут быть достойные и недостойные, грешники, так или иначе отдаленные от церковного ядра. И это в том числе связано было с практической рекомендацией Сергия и Алексея Мечёвых в том, что участвовать в Евхаристии нужно не механически на каждой службе, а по рассуждению именно с духовным отцом. И здесь нет этой четкой связи того, что чтобы церковь состоялась — нужно причаститься. Здесь достаточно оказывается участие в богослужебной жизни, потому что храм является той точкой, в которой себя являет реальность церковной жизни.

Константин Мацан

— Вячеслав Александрович Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Святлый вечер». А вот вы произнесли эту фразу, которая, как я понимаю, есть в письмах самого отца Сергия Мечева: «У меня закончилась жизнь и началось житие». Вот я эту фразу впервые прочитал даже не в связи с отцом Сергием, а в связи с отцом Сергием Дурылиным. Причем ее так интересно комментирует в своих воспоминаниях Сергей Иосифович Фудель, говоря о том, что вот отец Сергий... эта фраза описывает стремление Дурылина как бы отказаться от всей светской культуры, раз ты стал священником. Вот можно ли держать на одной полке, писал Дурылин, Пушкина и Макария Великого? Нет, нельзя, поэтому Пушкин — это про жизнь, а вот житие — это вот Макарий Великий. Всё! Мы как бы приносим жертву — всё ради церковности. Ну и Фудель комментировал это так, что, может быть, именно поэтому и не сложилась священническая судьба, именно как священника у Сергия Дурылина, и был в неком кризисе потом, потому что вот когда ты от чего-то насильственно отказываешься, а сердце это продолжает любить, то неминуем потом взрыв и реакция. А некое, может быть, более верное настроение, когда и Пушкин, и Макарий Великий все вместе в сердце, но все освящены Христом. Тогда вот они на разных полках, но в одном шкафу, а над этим шкафом икона Спасителя. А вот у отца Сергия Мечёва эта фраза про «жизнь закончилась, и начинается житие», в каком контексте возникает?

Вячеслав Ячменик

— Ну, фраза эта связана с условиями, в которых он оказался в ссылке, прежде всего. И то есть речь шла прежде всего про то, что он был лишён спокойной, размеренной, богослужебной жизни, что он не может больше насыщаться и общением со своими духовными детьми, со своими близкими. И тут, кстати, можно вспомнить его такую любопытную фразу, что, собственно говоря, мы начали говорить про пастырство вне в мире, и он говорил, что подвижнику ближние как бы заслоняют Бога. Подвижник прежде всего направлен к Богу, а потом уже, может быть, к ближнему. А вот пастырю его духовные дети — они не заслоняют Бога — они Его открывают. Он к Богу может только через этих людей пройти.

Константин Мацан

— Я бы даже процитировал эти прекрасные слова из текста отца Сергия Мечёва: «Отшельник к Богу, а затем к людям, пастырь к людям, а затем к Богу. Очи отшельника обрещены к Богу, очи пастыря к людям». Здесь под отшельником имеется в виду, видимо, монах, да, а под пастырем городской тот самый священник, которого являл собой отец Сергий. «В них, в людях, он, — то есть пастырь, — видит и познает Господа, в них он открывает Его красоту. Пастырю пасомые не заслоняют Господа, а показуют, не отделяют, а приближают Его», — потрясающие слова.

Вячеслав Ячменик

— Да. И если их попытаться универсализировать, то мы можем сказать, что на место этих близких может стать и в целом мир, в котором мы живем, и, соответственно, весь мир с его культурой, в том числе, и с Пушкиным, и с Достоевским, и с Гоголем. Хотя, конечно, строго научно, если подходить, фраза, конечно, не совсем об этом. Но нам никто не мешает ее так прочитать, поскольку, в принципе, в своей жизни отец Сергий вполне следовал этому принципу. Для него очень важна была культура, да, и тут можно вспомнить его ранние римские письма, да, и он вот как и все молодые люди уезжал в это путешествие по Риму, да, чтобы приобщиться к культурной жизни, к музеям, к искусству великому, да.

Константин Мацан

— Он был очарован Римом. Он писал в письмах, то вот, грубо говоря, «Уезжать не хочется»!

Вячеслав Ячменик

— Можно его понять, конечно же, и можно заметить, как в его текстах, наряду с богослужением, мы можем встретить какие-то отсылки к текстам писателей, там светских богословов: Хомякова, Новоселова, тоже будущего мученика, и многих других. Вот, ну и Фудель тот же самый, да, он же, когда писал про отца Сергия, он же писал про него с огорчением, да.

Константин Мацан

— И с любовью. Не с осуждением, а вот как про дорогого друга и учителя, конечно.

Вячеслав Ячменик

— Да, но как будто бы он что-то не совсем понял, потому что, в принципе, если смотреть на образ отца Иосифа Фуделя, да, отца Сергия, с которым Дурылин тоже очень был близок, он представлял из себя совершенно другой тип священника. Этот тип, конечно, очень был близок Сергию Мечёву в том числе. Ну, они были связаны, Фудель и Мечёвы, так или иначе. Мы вспомним, что Фудель с его интересом к Леонтьеву, неоднозначному Соловьеву, Достоевскому, и наряду с ними к Оптинским старцам, это, в принципе, характеризовало многих городских священников, к которым мы можем отнести наших героев.

Константин Мацан

— Ну и одна из существенных тем для Сергея Фуделя, раз уж мы об этом заговорили, это та же самая тема монастыря в миру.

Вячеслав Ячменик

— Да.

Константин Мацан

— Я в общем благодарен, что вы про это сказали, и хорошо, что мы вспомнили Фуделя. У нас целый цикл тоже был на Радио ВЕРА про Фуделя. Просто такая объёмная картина возникает культуры церковной той эпохи, когда, в общем-то, люди разными путями, из разных каких-то своих внутренних мотиваций, но приходят вот к необходимости этой идеи монастыря в миру, не как только в таком узком смысле некой общины, которая собирается где-то вместе, но как плюс к этому еще, что мы сказали, некое внутреннее устроение души и сердца, что Христианство это и Православие не про то, чтобы прийти вот в такой-то час в храм, там помолиться, поставить свечку и уйти, а про, если угодно, постоянное хождение перед Богом. Вот такое внутреннее монашество, как это называл Сергей Фудель, и то, что вы так широко рассказали про тот контекст, которым эта идея возникала у Мечёвых, только просто добавляет штрихи к этой эпохе. И мне, кстати, кажется, что связывает и с нашей эпохой, потому что эти вещи, они же, наверное, не утратили своей актуальности, как вы думаете?

Вячеслав Ячменик

— Ну да, конечно, но еще надо сказать, что многие тексты, воспевающие идею монастыря в миру, а это наряду с Фуделем, с Мечёвым, отцом Валентином Свинцицким, еще можно вспомнить отца Анатолия Жураковского, которые все писали так или иначе о идеи монастыря в миру, они как раз стали активно издаваться в 90-х. И многие, насколько я себе это представляю, на эти идеи опирались так или иначе при выстраивании церковной жизни в новом Российском государстве, да, после распада СССР.

Константин Мацан

— Знаете, это очень интересно, что вы это говорите, потому что у меня вот прям зрел вопрос во время всей нашей беседы, что мы отчасти как будто, как будто подчеркну, проговариваем вещи, которые, ну, кажутся немножко такими в чём-то знакомыми. Ну, никто сейчас, наверное, не приходит в храм, и ему там не говорят «главное ставить свечки». Ну конечно нет! Конечно вот про внутреннюю жизнь, про осмысленное преступление к таинствам, про евхаристичность общины, про христоцентричность общины, и про то, что Православие это не про два часа по воскресеньям. Даже хорошо, что ты приходишь по воскресеньям на два часа, но вот жить по Евангелию каждую секунду, каждую минуту своей жизни, да, со Христом и вот за Христом. И как будто кажется, что это же, в общем-то, всегда так было. Но вы нам рассказываете, что, оказывается, нет. В каком смысле нет? Что нужно было, чтобы пришли люди, такие как Сергей Мечёв и отец Алексей Мечёв, и другие их современники, которые бы это утвердили, которые бы это проговорили, которые бы это нам явили, чтобы это сегодня в 25-м году XXI века стало для нас как будто чем-то, ну, само собой разумеющимся!

Вячеслав Ячменик

— Да, на основании их подвига, их идей, текстов, собственно говоря, и выстроена наша современная церковная жизнь, и за что можно быть только им бесконечно благодарными.

Константин Мацан

— А вот мы немножко сейчас вот так в стороне оставили биографические аспекты жизни и Алексия Мечёва, и отца Сергия Мечёва. Можете как бы под занавес программы немножко напомнить, собственно, какова была вот судьба и кончина отца Сергия, когда его арестовали, и как он после ареста вот жил жизнь?

Вячеслав Ячменик

— Ну вот, после его ареста в 30-х, и когда он был оторван, вот такое последнее общинное письмо было в 33-м написано, потом он отчасти затихает — никаких таких высказываний он уже не делает. Надо сказать, что его даже некоторое количество раз в ссылке арестовывали за то, что туда приезжали его прихожане, духовную жизнь которых он поддерживал. В обвинении было сказано, что он устраивает какие-то там катакомбные монастыри, что, может быть, в каком-то искаженном сознании этих людей, которые его арестовывали, таким образом появилась вот эта идея мирского монастыря, да, может быть, они слышали, или в том числе в обвинении написано о том, что он создавал ордены типа иезуитских. Его, соответственно, арестовывали. Но почти вот этот весь, а это достаточно долгий период, в 43-м году он был расстрелян, и, соответственно, с 33-го он почти все это время работал фельдшером. И в этом смысле мечта его отца стать врачом, или то, что он сам поступил сперва на медицинский, и то, что, как известно, во время Первой мировой войны он тоже служил в Красном кресте, и эти знания ему отчасти пригодились, и он в разных маленьких городах подрабатывал, совершая при этом ежедневную Литургию, если такая возможность у него была. Ну и, в конце концов, был расстрелян по обвинению в организации подпольных ячеек церковных, ну, как и многие люди этого времени. Надо сказать, что вот он прошел, получается, его как бы не заметили в эпоху Большого Террора, когда было расстреляно большинство новомучеников, которые нам известны, после неприятия Декларации Митрополит Сергия, он все-таки дожил почти до начала войны и в 43-м был расстрелян.

Константин Мацан

— Ну что ж, даже наша сегодняшняя программа показывает, что дело его живет, и хорошо, что есть специалисты, которые исторически, богословски изучают его наследие, и, мне кажется, существенный вывод нашего разговора, что мы во многом сегодня сформированы вот тем наследием, которое после себя оставили отец Алексей Мечёв и отец Сергий Мечёв, их современники, ну и дай-то Бог, слава Богу. Спасибо огромное вам за наш сегодняшний разговор. Я напомню, мы этим разговором завершаем наш цикл бесед про богословие русских святых, про русскую патрологию XIX-XX веков. Конечно, только пять самых, может быть, главных имен, без которых, в принципе, невозможно было обойтись, мы назвали. Но даже к ним пяти эта интереснейшая, глубочайшая, широчайшая область мыслей не сводится. Может быть, в будущем мы еще и новые программы посвятим русским богословам. Спасибо огромное. Вячеслав Александрович Ячменик, кандидат теологии, преподаватель Богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. Спасибо, до свидания, до новых встреч на волнах Радио ВЕРА.

Вячеслав Ячменик

— Спасибо, до свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Богословие храмового пространства». Дмитрий Остроумов
• «XIX кинофестиваль «Русское зарубежье». Сергей Зайцев
• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов