«Помощь детям». Елена Альшанская

У нас в студии была президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская.

Наша гостя рассказала о том, как начинала с другими волонтерами помогать детям, оставленным в больницах, как это переросло в создание фонда и что за годы работы фонда удалось изменить.

Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский

---

Тутта Ларсен:

— Здравствуйте, друзья. Я Тутта Ларсен.

Василий Рулинский:

— Я Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности.

Тутта Ларсен:

— Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА.

Василий Рулинский:

— Мы говорим с людьми, которые вдохновлены добрыми делами и вдохновляют других. Сегодня у нас в гостях Елена Леонидовна Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Здравствуйте.

Тутта Ларсен:

— Добрый день.

Елена Альшанская:

— Добрый день.

Василий Рулинский:

— Очень хотелось бы о многом сегодня поговорить, потому что вы один из тех людей в стране, кто знает про помощь сиротам больше всех, так можно сказать.

Елена Альшанская:

— Да это сколько лет?

Василий Рулинский:

— Вы это темой занимаетесь уже очень давно.

Елена Альшанская:

— С ужасом понимаю, что двадцать. Уже почти пенсионный возраст для организации.

Тутта Ларсен:

— Мне кажется, у тебя еще с «Живого журнала» началось все это?

Елена Альшанская:

— Да. Наше название немножко по-детски звучит «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Оно и возникло, когда мы были группой товарищей, которые ходили в больницы к этим детям, и ничего не предвещало, что это вырастет в какую-то серьезную историю.

Василий Рулинский:

— Ну да, там была какая-то тема, вы рассказывали в каком-то интервью, что когда оказались с дочкой в больнице, вы увидели этих сирот, к которым никто не подходил, которые никому не нужны. Как получилось, что в стране нашей — немаленькая в общем-то Россия, есть люди -такое отношение было к сиротам. Почему так сложилось?

Елена Альшанская:

— Может потому, что немаленькая, и, к сожалению, ситуация, что очень много таких мест, задач, историй и сфер, которые оказываются вне внимания. Особенно нужно понимать, что 90-е годы, тотальная перестройка всей системы и всей страны. И если у нас какие-то сферы были развиты на довольно неплохом уровне — образование, например, медицина — и они там, как смогли, выстояли и устояли. То социальной работы фактически не было, потому что мы жили в другой социальной системе, где были свои большие минусы, но были и какие-то плюсы. В том смысле, что таких ситуаций, когда мама оказывается одна с младенцем на улице, просто не могло происходить. Человек был, по сути, под контролем государства. Он не мог оказаться бездомным, он не мог оказаться безработным, наоборот мог получить срок за тунеядство. И в этом смысле большая часть социальных проблем, которые порождают социальное сиротство, до конца 80-х была незнакома, кроме пьянства и отказа личного по каким-то своим ситуациям, уже не связанным с социальными внешними факторами. А когда случилось вот это всё, то есть разрушилась система, которая была, и новая еще не простроилась, то, понятно, что всем было не социальной защиты. Поэтому многие вещи, связанные с помощью наиболее уязвимым категориям людей, оказались без контроля, без помощи, потому что работало только то, что до этого работало, что не сломалось. А задача строить новое такого уровня не было. Вы говорите про детей в больницах. Действительно, наш фонд начался с того, что я попала в больницу, это всего лишь 2004 год.

Василий Рулинский:

— Не так давно.

Елена Альшанская:

— Не так давно, по сути. Но в той больнице, где все это началось, там было пять подряд палат с маленькими детьми, некоторые из них находились там годами на тот момент. Они там не неделю, не месяц, дети выросли и выросли, даже не выходя.

Тутта Ларсен:

— В депривации.

Елена Альшанская:

— В полной депривации. Но меня тогда поразило, один из факторов, очень эмоционально меня затронувший, что некоторые из них никогда не выходили из палаты на улицу. Ребеночку два года, он здоровается, не лежачий ребенок, никогда не был на улице.

Василий Рулинский:

— От него отказалась мама в момент родов? Или как он там оказался?

Елена Альшанская:

— Это слово «отказники», которое мы принесли в мир, так называется наш сайт до сих пор www.otkazniki.ru, не очень грамотное. Так мне сказала тогда, 20 лет назад, главврач. Что вот это отказники, от них отказались мамы, я так написала у себя в ЖЖ, потом платформу сделали. Конечно, когда мы стали на самом деле погружаться в тему, выяснять обстоятельства, узнавать ситуацию, оказалось, что отказных детей там очень мало. Основная масса детей — это дети, отобранные из семей, сейчас ситуация еще сильнее изменилась в ту же самую сторону, отказов у нас довольно мало в стране. Большая часть отказов происходит по причине того, что ребенок родился с тяжелыми патологиями развития. Основная масса детей, которые находятся в государственной системе, это дети, которых забирает государство либо родители добровольно не отказываются при рождении, а потом в какой-то момент просят разместить.

Тутта Ларсен:

— То есть это то, что называется социальное сиротство.

Елена Альшанская:

— Социальное сиротство, да. Первое, что я сделала, это я пошла тех детей выводить гулять. Понимание, что маленький ребенок ничего не видел, кроме больничных стен...

Тутта Ларсен:

— Я только хотела тебя спросить. Я даже не представляю себе, ты одна женщина, еще и с маленьким ребенком на руках, у тебя пять палат депривированных, никому не нужных младенцев. Что с этим можно сделать?

Елена Альшанская:

— Я брала каких-то подружек. С ребенком я только выписалась и на следующий день туда вернулась. Я, во-первых, собрала со всех, кого я могла зацепить из своих знакомых, а у меня круг общения, естественно, когда у тебя маленький ребенок, ты чаще всего общаешься в кругу таких же мамочек. У меня было довольно много знакомых с детьми. Я собрала со всех памперсы, одежду, привезла туда целую газель всего и начала приходить с ними гулять. Я сначала знакомых просила, а потом с учетом того, что это было Подмосковье не ближнее, я туда переехала, большая часть моего круга общения остались в Москве, где я до этого жила. Соответственно, далеко ездить, чтобы гулять с детьми, энтузиазма было у людей не очень много. По разу все скатались, потом перестали. Я в такой была растерянности, потому что у нас и вещи, которые я привезла, все кончились. Мне главный врач говорит: там все закончилось, вези еще.

Тутта Ларсен:

— А главврач не возражала? Наоборот сообщала?

Елена Альшанская:

— Против помощи нет, она мне сказала, что никакого нет государственного финансирования, и что все, что на детях есть, памперсы, одежда, это либо медсестры приносят из дома, либо такие же, как я, неравнодушные мамы. Это было так на тот момент, сейчас уже ситуация изменилась. Но тогда было так. И она была совершенно не против помощи. История с тем, что все стали против, и нас пытались оттуда выгнать, возникла через два года, когда мы начали делать ситуацию публичной, тогда, да, началось. Мы же вынесли сор из избы, как мы могли? Должны были молча вот это все делать, помогать, никому ничего не говорить. Это был переломный момент для организации, когда организация и появилась. Я начала говорить, что я написала у себя в ЖЖ. Почему я написала? Потому что мои знакомые исчерпались, пыл и энтузиазм закончился, ездить им было тяжело, вещи, которые у них были, они мне уже отдали, откуда им новые взять. Это же не так, что за неделю они могут из какого-то количества одежды вырасти. В итоге я просто написала в ЖЖ, написала на каких-то форумах родительских. Пошел невероятный поток отклика. Во-первых, люди, которые были готовы помочь, передать и принести. А, во-вторых, начали мне писать те люди, которые видели таких же детей в своих больницах. А до этого мне казалось, что это какая-то локальная аномалия, даже я пошла к местному депутату, пошла в администрацию выяснять, что такое, почему нет финансирования, почему никто с ними не гуляет. Я была уверена, что здесь что-то сломалось на этом уровне. А когда я начала получать кучу писем со всей страны, я поняла, что сломалось не там. У нас довольно быстро организовалась активная группа, и мы охватили буквально не только Подмосковье, но везде, докуда могли доехать. Где-то мы нашли таких людей, которые у себя это делали. Мы со всеми были на связи, мы просто на квартирах собирали кучу этих вещей, памперсы. Как мы только ни возили. Например, мы договаривались с фурами, которые едут куда-то в Читу, что они по дороге подхватывают наш груз до больницы. Это была первые два года материальная помощь, но очень массированная. В Московской области мы, где могли, докуда могли доехать, ходили с детьми гулять. Это были просто люди, которые мне писали. Сначала мы сделали это в переписке, потом я сделала форум. Были разные платформы, если вы помните, на которых ты мог завести форум, на форуме общалась. Первый форум мы назвали «отказники», потом из него родился сайт. Это все тогда начиналось.

Тутта Ларсен:

— Это микрогражданское общество?

Елена Альшанская:

— Из мамочек с маленькими детьми. Понятно, на это откликались такие же. Мы все практически были мамами, среди нас были единичные женщины, у которых детей не было или были уже взрослые. В основном это было примерно одинаковое сообщество, которое не могло тему, настолько для нас в тот момент чувствительную, пропустить. Знаешь, сколько нужно заботы ребенку маленькому, сколько ему нужно ухода, любви, всего, а тут ничего нет. И тогда мы видели больницы жуткие совершенно. Я сама обежала большую часть, докуда могла доехать, когда у тебя по десять палат детей, по 50 детей было в этих больницах. Это был такой мрак.

Василий Рулинский:

— Это тяжело даже воспринимать, даже осознавать. Действительно, они никому не нужны.

Тутта Ларсен:

— Гетто какое-то.

Василий Рулинский:

— Это меня больше всего поражает, что всё на голом энтузиазме тех людей, которые про это знают, существовало.

Елена Альшанская:

— Да, потому что для государства как будто этот элемент выпал. Ребенок попадает в дом ребенка. С улицы или из семьи его забирают в больницу, вроде как на обследование, по какой-то причине он там зависал на месяц, два, три, полгода, год, со слов в больницы, так нам говорили тогда. Потом у меня появились другие версии, но я их не буду озвучивать.

Василий Рулинский:

— Самое интересное.

Елена Альшанская:

— Самое интересное, да, пока не готова.

Тутта Ларсен:

— Я думаю, что их как-то дотировали, и это было удобно.

Елена Альшанская:

— Было удобно, потому что вокруг этого собиралась определенная коррупция, это очевидно. Но мы тогда этого не понимали, нам объясняли так, что нет мест в домах ребенка, очень долго ждут очереди. Пока они ждут, здесь какая-то передержка. Но при этом на время этой передержки государство не выделяет средств на содержание ребенка, медперсонала по уходу. Но мы добились тогда, что в ряде регионов появились и финансы, хотя бы на памперсы, питание, и какой-то персонал. Мы тогда не понимали, что проблема не в том, что в больнице нет нянечек, условно говоря, памперсов, а что не место ребенку в больнице.

Тутта Ларсен:

— Что система вся изначальна порочна.

Василий Рулинский:

— Не для этого.

Елена Альшанская:

— Это вообще не место, чтобы там жил здоровый ребенок. Сейчас ситуация сильно поменялась. Слава Богу, я могу рассказывать про это, как про что-то, что прошло. Сейчас уже все по-другому.

Тутта Ларсен:

— Мы обязательно поговорим о том, как по-другому. Прости, перебила тебя. Мне интересно, что произошло через два года, когда ты забила тревогу?

Елена Альшанская:

— В какой-то момент мне стало понятно, что вся эта история, что мы охватываем все больше больниц, что мы можем доехать с этой фурой до Читы, условно говоря, что эта история абсолютно нерабочая. Начинаешь понимать, до тебя начинает постепенно доходить, что, правда, больница не место для детей. Что эти все истории ты можешь передать своим внукам. Что ты всю жизнь будешь возить эти фуры, ничего не поменяется, дети будут новые, те уходят, следующие приходят, и в какой-то момент ты сломаешься, а дети там останутся, они не могут зависеть от кучки каких-то эмоциональных тетушек. Я понимала, что это не может быть на наших плечах, это должно делать государство. Очевидно, чтобы государство это делало, чтобы оно само это делало, нужно как-то до него эту идею донести.

Тутта Ларсен:

— Чтобы оно их заметило.

Елена Альшанская:

— Чтобы оно их заметило и этим занялось. Я в целом сразу пошла по каким-то инстанциям, но сначала меня воспринимали как городскую сумасшедшую, серьезно со мной никто не говорил, а в основном меня посылали разными способами, иногда вежливо, иногда не очень. Иногда говорили, что мне все это показалось, приснилось, женщина, проспитесь, какие младенцы в больницах? Это в минздраве, на минуточку, мне так говорили. То есть действительно, что начальство на каком-то уровне даже не в курсе, что у них это происходит. Для того чтобы это до людей дошло, нам пришлось привлекать средства массовой информации. И когда мы это сделали, все всполошились, но тут же больницы начали для нас закрываться, потому что их заставили говорить на камеру, что у них все есть, всего хватает, памперсы, еда, все у них, якобы, обеспечено. Они это говорили, а потом говорили нам: а вы можете с черного хода принести памперсы, потому что нам запретили от вас их принимать, но у нас их нет. А уже дети привыкли, они уже на этих голых клеенках лежать не готовы, и медперсонал понимает, что это нехорошо. И тогда много наших волонтеров, это наш выход, мы писали официальные обращения, не только в СМИ, мы официально обращались, восприняли негативно. Мне говорили, зачем ты это делаешь, нельзя выносить сор из избы, нужно тихо, никому не говоря, продолжать возить памперсы всю оставшуюся жизнь. Я говорю: ребята, через год у вас изменятся обстоятельства, вы перестанете их возить, еще у кого-то изменятся, перестанут возить, у меня изменятся обстоятельства. Что будет? Дети останутся без ничего? Потому что жизнь у человека меняется, условия, возможности меняются. Был такой сложный, переломный момент, часть людей тогда, кстати, ушло из нашей большой волонтерской группы.

Василий Рулинский:

— Не хотели ссориться?

Елена Альшанская:

— Им казалось, что мы действуем неправильно, потому что мы начали об этом говорить вслух и писать официальные обращения, вместо того, чтобы тихо возить памперсы. Они говорили: все, я ухожу вместе со своей больницей, она не будет в вашем движении, я буду тихо возить памперсы, не пишите про меня, в моей больнице нет детей. Как-то так. Мы на тот момент имели кураторов больниц, мы систему отстроили грамотно логически, как я сейчас понимаю, совершенно ничего в этом не понимая, но настолько, видимо, у нас было энергии на тот момент, что у нас это пучилось. Да, был момент, когда от нас закрыли эти двери и просили ходить через черный ход. А что делать? Мы ходили, мы ж понимаем, что мы не можем оставить детей без памперсов. Надо было уже не официально, через черный ход, но продолжать носить. Тем не менее, ситуация в итоге переменилась, я была уверена, что так и будет, и нас уже не просто пригласили с центрального хода, а подписали с нами официальное соглашение на уровне министерства. Мы из этой ситуации черного хода вышли, а нам пришлось тогда и регистрироваться.

Тутта Ларсен:

— Ну да, вы тогда легализовались.

Елена Альшанская:

— Нельзя подписать соглашение с группой мам, понятно, Маша, Петя.

Василий Рулинский:

— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим сегодня с президентом благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Еленой Альшанской. Мы поняли, что эта инициатива, этот энтузиазм мам, которых вы собрали вокруг себя, свой собственный энтузиазм...

Тутта Ларсен:

— Двадцать лет назад.

Василий Рулинский:

— ...вы направили в благое русло. И, слава Богу, что получилось. Но ведь до этого была какая-то у вас жизнь, наверное, наполненная важными событиями. Вы, по-моему, философ по первому образованию. Как было все это оставить? Что было до этого и как это решение далось?

Елена Альшанская:

— На тот момент мне ничего сильно оставлять не пришлось, Я доучивалась в университете. Да, я планировала совершенно другую жизнь, никак она не должна была быть связанной с той темой, которой я сейчас занимаюсь, ни в каких фантазиях я не предполагала, что буду этим заниматься. Правда, звучит сейчас очень странно даже для меня, но мне, правда, нравилось заниматься философией.

Василий Рулинский:

— Прекрасно.

Елена Альшанская:

— Возможно, пошла бы в аспирантуру, осталась, мне нравилось, я хотела преподавать.

Василий Рулинский:

— В каком направлении, зарубежная, отечественная, что это было?

Елена Альшанская:

— Очень разное, меня там тоже кидало, я начинала с русской религиозной философии, потом в противоположность всякие экзистенциализмы, Фуко, очень много разного. Не знаю, чем бы я занималась, если бы я там осталась, потому что я не осталась.

Тутта Ларсен:

— Была бы в какой-нибудь сейнтаньке сейчас, судьбы мира бы разруливала.

Елена Альшанская:

— Может быть, может быть. Или просто сидела бы в небольшом провинциальном ВУЗе в качестве педагога, неизвестно. У меня в дипломе написано «философ, преподаватель философии», две там специальности. Очень смешно, что кому-то пишут «философ» в диплом, но так у меня написано. Конечно, я это не воспринимала, как что-то серьезное, у меня был маленький ребенок, ребенку было тогда полтора года, когда это все началось. Я планировала что-то делать после ее трех лет, думать про работу, куда-то выходить. Но из декрета я вышла, сделав фонд, свою собственную организацию. Первые несколько лет мы работали все бесплатно, единственный оплачиваемый специалист в фонде был бухгалтер. Но опять же моя жизненная ситуация изменилась и стало понятно, что я либо ухожу и перестаю этим заниматься и мне нужна другая работа, либо мы делаем эту организацию профессиональной, и я начинаю там работать. Я и так-то делала там 24×7, только теперь официально как руководитель, который получает какую-то зарплату за это.

Тутта Ларсен:

— Масштабировалась организация в профессиональный фонд. И масштабировались, наверное, задачи?

Елена Альшанская:

— Это все было очень постепенно, я понимаю, что бывает по-разному у людей. Бывает, люди сначала думают, потом создают организацию. В целом они правильно делают.

Василий Рулинский:

— А здесь получилось сначала ввязаться в бой, потом посмотрим.

Елена Альшанская:

— А мы сначала ввязались. В целом мы не до конца понимали, во что мы ввязались. Просто ты видишь, ты понимаешь, что не можешь пройти мимо. А дальше постепенно я начала разбираться. Мы за этими детьми из больницы пришли в дома ребенка, за домами ребенка пришли в детские дома. Первая мысль у всех, она кажется банальной на тот момент, вообще не было никаких разговоров про кровные семьи, что этих детей надо в семью устраивать, Начали заниматься семейным устройством. И только года через два-три до нас дошла история с кровной семьей этих детей.

Тутта Ларсен:

— Что надо профилактикой заниматься, да?

Елена Альшанская:

— Причем, это опять же было все, как вы говорите, промыслительно. Не было никакой моей инициативы, не то, что я сидела, думала-думала и придумала. К тому моменту у нас в больницах работали няни. Мы устраивали туда нянь, сами их находили, сами их в целом оплачивали. В каких-то больницах частично их оплачивало государство, в каких-то — полностью мы и наши жертвователи. Но их было много. И они начали к нам обращаться, потому что к детям ходят их мамы, навещают. Мамы начинают узнавать, что кто-то помогает, и начинают просить помощи себе. Наверное, первая у нас была реакция такая.

Тутта Ларсен:

— Оборзели.

Елена Альшанская:

— Вот эти плохие мамы, которые своих детей побросали, а мы были в этой иллюзии. Главврачи почему-то, может быть, они так думали, может быть, им было так легче нам объяснить, они нам говорили, что отказные, отказались. Все эти мамы в их глазах были алкоголичками, наркоманками, которые побросали своих детей. Естественно, мы усвоили эту картину мира. И когда наши няни начали нам говорить, что мамы просят помощи, хотят встретиться, у нас буквально возмущение.

Василий Рулинский:

— С кем? С ними?

Елена Альшанская:

— Да, нехорошие редиски, хотят, чтобы еще и им помогали? В итоге одна няня меня уломала. Потому что эта мама каждый день стояла под окном, причем, она не заходила. Я еще думаю, что она не заходит, что она под окном-то стоит с утра до вечера? Она няню извела, и она меня в свою очередь извела, чтобы я с этой мамой встретилась. Это была первая история, про нее уже рассказывали СМИ. Она, правда, очень много мне дала, и совершенно не случайна эта история. Это была девушка лет 35, мне кажется, она была старше меня на тот момент, с умственной отсталостью. Я такого еще не понимала, но я ее увидела, сразу поняла, что она какая-то другая. И как она со мной общалась, говорила, стало понятно очень быстро, что там есть нарушения. Она не училась в школе, ее забрали после третьего класса, у нее потом умерла мама рано, и она осталась одна. Ее в какой-то момент обманули мошенники, забрав у нее квартиру, которую мама оставила в наследство, и она осталась на улице. Просто жила на улице, где-то ее пускали поспать, пожить. В какой-то момент такого же встретила, судя по всему, молодого человека, они завели ребенка. Но они жили просто нигде, в какой-то землянке жили, потом их пустили пожить какие-то алкоголики, у которых когда они жили, ребенка изъяли. А я эту девочку видела, потому что я в больнице этой, с которой все началось, моего района, бывала каждый день практически. Привезли этого ребенка при мне, полиция привезла. Девочка с рахитичными желтыми зубами. Я еще подумала, как можно было ребенка, которому года нет, до такого состояния довести, как это можно? А при этом видно же, к тому моменту уже понимаешь, ты видишь детей, которые родительские по тому, как они реагируют, насколько для нее это стресс, как она рыдает, видно, что для нее эта ситуация ненормальна. Бывает, привозят детей, которые вообще на смену обстановки не реагируют, привыкли, их туда-сюда дергают.

Тутта Ларсен:

— То есть она получала там все равно какое-то тепло и заботу.

Елена Альшанская:

— Да, она получала там точно тепло и заботу. И когда я пообщалась с этой мамой, стало понятно, откуда у нее эти рахитичные зубы. Когда она была беременная, они жили в этой землянке и питались какой-то мерзлой морковью, буквально ничего у них не было больше. Конечно, она сама тощая, очень несчастная женщина, понятно, что ребенок просто недополучал питание во время, когда она была беременная, оттуда эти зубы. Причем, по ней видно, что она не пьющая, к тому возрасту на лице это отпечатывается. Соответственно, я очень растерялась, потому что я была к этому не готова, у нее нет жилья, у нее нет прописки. Опека говорит: найдите жилье, работу, прописку, тогда мы вам отдадим ребенка. Ей запретили даже к нему, почему она под окнами стояла. Так как у нее нет прописки, она никто, и имя ей никак, значит, они ей даже не разрешили ребенка навещать. Они же видят, что она такая глупенькая, выкатили список того, что она не может сделать никаким образом, и она бьется.

Тутта Ларсен:

— Типа, чтобы отстала просто и все.

Елена Альшанская:

— По сути, да. Сделайте прописку, придете. Ну как, где она сделает ее? В итоге она с утра приходила под окно, ей эта нянечка ребенка в окно показывала, там она до ночи стояла. Я, когда это все услышала, увидела... Сразу скажу, нам не удалось ей помочь. Я понятия не имела, что делать. Я с ужасом поняла: а что я могу? Я попыталась, начала в интернете что-то читать, начала консультироваться. Было понятно, что ей не по силам все, что от нее хотят. Эту девочку потом увезли в дом ребенка, мама так и ходила, стояла под окнами. Но это был большой удар по нашей картине мира. Мы вдруг поняли, что там что-то другое происходит, мы не знаем, что происходит, но вообще другое. И тогда мы остановились и поняли, что нам нужно делать какую-то программу помощи этим родителям. Потому что тут есть совершенно другие истории, не то, как мы себе представляли. У нас появился юрист, мы начали изучать, что как делается, как можно помогать, что делать. Начали говорить няням: вот приходят к вам эти мамы, давайте наш телефончик. Этой маме мы не помогли, я не знаю, что дальше стало с ее ребенком, к сожалению, у нас не было возможности это отследить.

Василий Рулинский:

— Наверное, его приняли в приемную семью.

Елена Альшанская:

— Наверное. Может, приняли, может, нет. Девочка с рахитичными зубами могла и остаться в этой системе, мы этого, правда, не знаем, к сожалению, потому что ее увезли, дальше уже куда-то по этапу. Это стало для нас таким открытием, откровением, что то, что мы до этого знали, оно не так, все устроено по-другому, у нас вообще была не та картина мира. Постепенно, вся наша работа перевернулась, сейчас работает профилактика, я считаю, ключевая. Когда мы это начинали делать, я помню, что я начала ходить на все круглые столы, на мероприятия и говорить: почему все говорят о семейном устройстве, почему никто не говорит про кровные семьи, почему никто не говорит про профилактику. Действительно, никто про это не говорил. Сейчас все из каждого угла кричат: кровную семью сохранить. Этого не было. Я помню, такое ощущение, что их воспринимали, как мы в первый момент, какие-то плохие, от которых поотбирали, слава Тебе, Господи.

Василий Рулинский:

— Как удалось переломить?

Елена Альшанская:

— Во-первых, я ходила везде и говорила про эти кровные семьи, но, естественно, была я не одна. Вообще ты замечаешь, как это происходит. Ты попадаешь в какую-то волну, начинали появляться такие же организации, которые начинали это озвучивать, и постепенно мы эту историю переломили. Но я хочу сказать, что это сделал именно сектор, потому что со стороны государства этого движения не было. Нам пришлось много лет с ними про это говорить. С одной стороны, вот таким адекватным, как я считаю, которые работают с семьями, с другой стороны, не очень адекватным, это был 2006 или 2007 год, когда начали кричать про ювенальную юстицию, пугать какими-то совершенно придуманными угрозами. Но они тоже внесли свою большую лепту в то, что государство начало внимательнее относиться к тому, что оно делает. У нас сейчас очень сильно снизилось количество лишений родительских прав. Когда мы начинали, количество лишений родительских прав было просто огромным, было около 73 тысяч в год. Сейчас у нас типа 23, разница просто огромная. Понятно, что с одной стороны, это от того, что детей стало меньше в системе, потому что мы в демографической яме сейчас, но не настолько. Это в основном потому, что стали воспринимать кровные семьи, как то, что нужно сохранять, с этим нужно работать, нельзя сразу забирать. Суды в основном не лишают, но честно говоря, то, что суды в основном не лишают, не всегда правильная история, потому что они к этому часто относятся чисто формально. Они не лишили, но ничего не поменялось, никакой работы не началось. Например, мама пьет, пьет беспробудно, без возможности лечиться, потому что нет на территории нормальной реабилитации или без желания, по-разному может быть. Но суд упорно не лишает, а ребенок живет все равно в системе. Ну что? Это тоже так себе история. Понятно, что ситуация за эти двадцать лет изменилась, я бы сказала, кардинально, из того, что я видела тогда, и того, что я вижу сейчас. Но есть какие-то вещи, которые так с мертвой точки и не сдвинулись, с моей точки зрения. Нормального социального сопровождения, именно помощи семьям, которые сами не могут справиться, у нас так и не появилось.

Тутта Ларсен:

— Давай, поговорим об этом через пару минут.

Василий Рулинский:

— Сегодня у нас в гостях Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». У вас есть возможность поддержать фонд на сайте www.otkazniki.ru или отправить смс на номер 3116 с тремя буквами «отк», поставить пробел и написать сумму, например, «отк 300». Мы вернемся после короткой паузы.

Тутта Ларсен:

— Вы слушаете проект «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен.

Василий Рулинский:

— И Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Мы начали говорить в первой части программы о том, что работа с кровной семьей и профилактика социального сиротства, наверное, сейчас стало, благодаря, в том числе, деятельности и некоммерческих организаций и вашей личной деятельности, основным трендом в сфере помощи детям-сиротам. И это замечательно. Я недавно был со своими коллегами в министерстве просвещения у директора профильного департамента по сиротам. Они говорили нам о том, что вектор изменился, они основное внимание уделяют сейчас именно профилактике сиротства и работе с кровной семьей. Это действительно так, это они сами озвучивают постоянно, это мы слышим из всех государственных ведомств. Вопрос только, как это сделать?

Тутта Ларсен:

— Чего не хватает еще?

Василий Рулинский:

— Например, есть очень добрые, харизматичные мамы, есть прекрасные фонды, есть даже государство, которое это осознало. Но все социальные проблемы, в случае с умственной отсталостью либо с беспробудным пьянством, решить не так-то просто, это индивидуальная работа, это фантастически сложная история. Там очень много факторов. И где ты найдешь эти социальные услуги и возможность в каких-то глухих местах совершенно?

Елена Альшанская:

— Вы совершенно правы. У нас, с одной стороны, сильно поменялся вектор, и я считаю, что это правильно. Насколько было раньше тяжелее отстоять возможность какому-то ребенку жить в своей родной семье. Сейчас уже, если ты начинаешь это как-то отстаивать, совсем по-другому к этому относятся. Но при этом по факту... У нас сейчас несколько историй идут совершенно одновременно из разных регионов, когда родители даже не то, что вы говорите, не пьют, без умственной отсталости, казалось бы. Но куча других факторов, которые делают их жизнь социально не очень благополучной и не очень ресурсной. Государство в целом резонно говорит: мы не уверены, что они справятся — и не отдает детей, потому что у них нет возможности эти ресурсы, условно говоря, укрепить. То, чего нет, самого главного, помощи адекватной нет. Какая у нас есть помощь? У нас за это время очень выросли социальные выплаты, все детские, материнский капитал, которого не было, когда мы начинали. Пособия, материальная часть выросла существенно. Есть ситуации, когда семья с несколькими детьми — самая богатая семья на селе. Потому что они много денег получают в качестве пособий. Можно совершенно спокойно на них жить, не работать. Эта ситуация сейчас есть.

Тутта Ларсен:

— Это тоже палка о двух концах.

Елена Альшанская:

— Палка о двух концах, да. Но, откровенно говоря, я считаю, что это труд действительно большой и пускай государство его оплачивает. Если оно хочет, чтобы у него были многодетные семьи, оно должны понимать, что женщина не может растить шесть детей и одновременно каждое утро уходить на работу с 8-ми до 7-ми.

Тутта Ларсен:

— Если мы говорим о женщине, у которой все в порядке с психикой, и она не практикует маргинальное поведение. А если женщина пьет.

Елена Альшанская:

— ...пьет с утра до вечера. У нас нет возможности регулировать, что эти деньги нельзя пропивать, например. Здесь есть нюансы. Но, тем не менее, я считаю, что правильно, что высокие детские пособия, ничуть не вижу причин их урезать, я бы еще их увеличила. Но параллельно у нас есть история, связанная с тем, что семьи, которые не справляются, не обязательно пьющие семьи. Им эта история не помогает, тем более, если у них дети в учреждении, им в итоге пособия перестают платить, так что они остаются одни без денег, соответственно, без возможности что-то изменить, что требует существенных финансовых вложений. Они своих детей не могут вернуть. Расскажу текущие три истории, с которыми мы познакомились. Одна история недавняя, когда папа один остался с пятью несовершеннолетними детьми, умерла мама. До этого семья справлялась так себе, с трудом, на троечку, но тянула. Это село, глубинка российская. Он работал всю жизнь, уходил с утра, приходил вечером, еще часто работал в выходные, чтобы всех многочисленных детей содержать, там еще больше детей, пять несовершеннолетних. В целом там их огромная куча. Когда мама умерла, а он уже немолодой, ему за шестьдесят, он остался один с маленькими детьми. Он этого ничего не умел, он просто приходил вечером с работы, катался на велике с ними по выходным, что-нибудь чинил. Еще одна девочка с инвалидностью, тяжелая достаточно. Сложно это все делать, сам, один. Конечно, это адски тяжело. Он очень старался, но, конечно, в какой-то момент начал не справляться. И главным образом, начал не справляться тогда, когда очень заботливые государственные органы и школа, которая, к сожалению, вместо того, чтобы быть ресурсом поддержки для семьи, часто становятся тем самым главным фактором, который приводит к тому, что дети оказываются в детском доме. Они потребовали, чтобы дети, которые плохо учились и не тянули программу, ушли из школы, которая в том же селе, в коррекционную, интернат. Его пытались уговорить сдать туда на пятидневку или на круглосуточно. Он отказался и начал их туда возить. Часть детей он возит каждый день, а у него машины нет, то есть на автобусе, часть остается дома одни. Это был тот момент, который переломил хребет, он перестал справляться, потом заболел и в какой-то момент просто опустил руки. И в итоге, когда к нему пришла очередная проверка, они вместо помощи, бесконечно ходят проверяют, оказалось, что у него грязно, голодно, маленькая девочка сама моет девочку с инвалидностью, как-то обслуживает, он этим не занимается, потому что слег с болезнью и, видимо, с депрессией тоже. Конечно, они радостно детей забрали. Все такие грязные, чумазые, некормленые, значит, ты плохой отец. И сейчас его подали на ограничение, потом они хотят его лишить прав. Он абсолютно не понимает, за что у него забрали детей. Очень хороший, любящий папа, он реально очень простой. Они говорят, у него грязно, у него правда, грязно, но он так живет. В целом ничего ужасного в этом нет. Мы очень часто подходим с такой завышенной планкой. Человек, который живет в благополучных, оранжерейных условиях, и хочет видеть, что все живут так же.

Тутта Ларсен:

— Что, с твоей точки зрения, можно было бы сделать, предложить этой семье вместо того чтобы изъять детей?

Елена Альшанская:

— У него реально плохие условия проживания, деревенский дом был без удобств, он, правда, очень запущенный. Пять детей, он один, ему за 60 сильно, 68, по-моему, не 61, условно говоря, а ближе к 70-ти. И он реально один, там ни мамы, никого нет из родственников, потому что они из другого места приехали в эту деревню. Понятно, что по-хорошему в такой ситуации должна быть приходящая помогающая женщина, условная няня, которая бы помогала с ребенком с инвалидностью, с присмотром за детьми. Его нужно, в конце концов, научить правильно убираться, он не умеет, никогда этого не делал. Понятно, что ему сложно с этим справляться. При этом нужно однозначно запретить школам выпихивать детей, которые, как им кажется, не красят их рейтинг, во все эти коррекционные интернаты. Почему? Если почитать наше прекрасное, это я говорю искренне совершенно, федеральное законодательство, то у нас по ФГОСам по образованию каждая школа обязана создать условия для любого ребенка. К вам приходит ребенок, условно говоря, он не ходит. Значит, вы обязаны создать условия в виде пандусов, чтобы он заехал на коляске. А приходит ребенок со сниженным развитием, значит, вы обязаны сделать программу чуть-чуть ниже уровнем и его учить. У нас школы говорят: у нас нет возможности создать условия, идите куда-нибудь за тридевять земель. А вот эти все коррекционные интернаты, ладно бы, допустим, находились в соседнем здании. Так нет же, они у нас один на район. И таким образом мы детей изымаем из семей. В лучшем случае, они там на пятидневке, в худшем они там круглосуточно. Родители, хорошо, если забирают их летом. Потом, через какое-то время привыкают жить без них, не забирают их никогда. У нас эта система устроена так. Если бы школа вот этого не делала, исполняла бы федеральное законодательство, то он бы не сломался так быстро. Если бы при этом государство выделило помощницу по хозяйству и по уходу, по присмотру, которая бы приходила. Потому что, правда, пожилой один мужчина, наверное, сразу справиться не может. Они нам рассказывают, что он это не может, это не может, с этим не справляется, они все такие грязные. Да, я понимаю, наверное, он, правда, не справлялся, это объективно. Но в чем они могут помочь? Они помогли ему оформить пособия, все, что они помогли. Но там куча детей, и они еще требуют ремонт дома. Все эти пособия он вложил в их же требования дом отремонтировать. У него осталось только на еду, нанять никого он не мог. Плюс, опять же, он не понимал, чего от него хотят. У него не было ощущения, нужен какой-то человек, в его картине мира он справлялся, худо-бедно, но справлялся. А у них совсем другие завышенные, я считаю, требования. Здесь тоже момент, связанный с тем, такая у нас дискуссия в обществе уже много лет идет, когда люди ужасно боятся, что законодательно могут быть какие-то определены требования к чему-то. Или что должно быть обучение сотрудников органов опеки. У нас сейчас правила игры очень не понятны. Сотрудники органов опеки или полиция, чаще полиция все это делает, на глазок определяют, хороший ты отец, плохой, хорошая ты мать, не очень хорошая, исполняешь свои родительские обязанности, не исполняешь. Как они это делают? На уровне в целом здравого смысла.

Тутта Ларсен:

— И личного опыта.

Елена Альшанская:

— И личного опыта. Честно скажу, когда мы сталкиваемся с семьями, которые живут не так, как мы, наш здравый смысл лажает, потому что мы меряем своими мерками. У нас параллельно идет история в Москве, например, когда бабушка из Луганска, кстати, растит своих внуков, у них погибли родители. Мама погибла, а сын лишен прав. Дальше она живет с тремя внуками здесь, она переехала, снимает какое-то жилье. Опека считает, что оно запущенное, захламленное, плохие условия, вообще она не справляется, и хочет этих детей у нее забрать. Но тут мы сейчас будем подключаться, свежий совсем сигнал. При этом к нам он пришел не от бабушки, а от тренера, то есть дети ходят заниматься спортом. И тренер говорит: прекрасная бабушка, прекрасные дети. Он чуть ли ни сам готов разбирать завалы в ее квартире. Тренер. Вместо того, чтобы это делали государственные органы. И, в конце концов, иногда на этот хлам и ужас нужно закрыть глаза, это не так принципиально.

Тутта Ларсен:

— Или помочь с ним справиться.

Елена Альшанская:

— Или помочь справиться. Человек пожилой, в обоих этих случаях мы имеем дело с людьми возрастными, изменить их тип хозяйствования практически невозможно, часто там уже возрастные изменения. Там должен появиться еще один человек. Если вы считаете, что он не справляется с частью чего-то страшно важного, в доме должно быть не грязно, и это самое главное для детей почему-то. Допустим, не буду с этим спорить. Тогда пусть появляется человек, который с этим помогает. У нас есть ситуации, с теми же мамами, когда нам говорят: это объективно, да она не сможет с ребенком заниматься домашним заданием, да она не понимает ничего, что в школе. Поэтому в этой ситуации нужно, чтобы появился человек, а-ля репетитор-наставник, который будет брать на себя эту роль. Либо мы должны достраивать эти отсутствующие ресурсы, либо у нас, правда, один вариант, всех забрать, потому что все неправильно. Эта не понимает про школу, этот не умеет прибираться, везде проблемы.

Василий Рулинский:

— А как достраивать? Понятно, что помогать нужно. Понятно, что в каком-то селе, который даже не районный центр, нет НКО, нет «Волонтеров в помощь детям-сиротам».

Тутта Ларсен:

— Там вообще волонтеров нет.

Василий Рулинский:

— Там, в лучшем случае, есть храм. Может быть, есть центр гуманитарной помощи, сейчас 266 центров, слава Богу, в основном они в небольших пунктах. Но НКО там особо нет, и ресурсов государства там нет.

Елена Альшанская:

— Ресурсы государства там есть. У нас нет такого населенного пункта, где у нас нет ресурсов государства. У нас вообще государство на самом деле богатое, чего бы оно там не изображало.

Тутта Ларсен:

— И потом, наверное, все-таки изъять ребенка и содержать его в системе значительно дороже, чем выделить зарплату наставнику.

Василий Рулинский:

— Это да.

Елена Альшанская:

— Я только что хотела это сказать. Стоимость содержания одного ребенка в учреждении в самом нищем, бедном регионе стоит 50 тысяч в месяц. А если это Москва какая-нибудь, то, извините, 150 тире 300 в месяц на одного ребенка тратит система. Понятно, что в это входит зарплата персонала, все обслуживание. В основном у нас семьи эти бедные очень часто многодетные, там пять детей. Допустим это самый нищий регион, не Москва, пять на пятьдесят умножьте и представьте, сколько тратит государство. Вот оно забрало, каждый месяц в течение нескольких лет вместо того, чтобы на эту же сумму выстроить систему помощи. Кстати, про ваши центры гуманитарной помощи. Я считаю, что нужно там обучать людей работе по сопровождению семей и делать на базе общин, тех ресурсов, которые там есть, человеческих — самый главный ресурс, который здесь нужен, это люди — систему помощи тем, кто не справляется. Это могут быть разные истории, но, прежде всего, это социальное сопровождение. О чем идет речь? Если мы говорим о ситуации, когда человек просто бедный, у него все хорошо, он адекватный, он соображает, он понимает, у него есть работа или, по крайней мере, он может работать, у него все хорошо, просто он бедный. Ему часто нужно просто детские пособия дать и отстать от него. Ну а дети в детские дома в основном не попадают просто из бедных семей. Они попадают из семей, где есть комплексная история, связанная с социальной дезадаптированностью человека по разным причинам. Иногда потому, что он так сам жил с детства, или он выпускник детского дома, или у него действительно есть интеллектуальные... он сниженный, даже не диагностированное снижение.

Тутта Ларсен:

— Когнитивных способностей.

Елена Альшанская:

— Это может быть большая психиатрия. У нас очень много родителей, это тоже такая история, я знаю много громких кейсов, которые в СМИ идут: как у мамы ни за что, ни про что отобрали ребенка — это у нас любят иногда раскручивать. А там часто мама с психиатрией. Это не повод отобрать детей. Совершенно согласна, что это вообще не повод, но при этом понятно, что там нужны ресурсы работы с этой мамой, поддержка. Понятно, чего там испугалась опека, но это не решается криками: да просто ей отдайте и отстаньте от нее. Нет, понятно, что там есть свои риски. Но это не решается и отобранием. Это ресурс помощи. Первая задача, мне кажется, самим понять, что там за ситуация. То есть комплексная диагностика, понять, что происходит.

Тутта Ларсен:

— Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.

Василий Рулинский:

— Я Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», на сайте www.otkazniki.ru можно сделать пожертвования в пользу организации.

Тутта Ларсен:

— Ты говорила о своем пути в благотворительности. Когда двадцать лет назад ты ходила по детским больницам, казалось, что ничего невозможно сделать, эту махину не сдвинуть, а, тем не менее, вы довольно серьезную брешь пробили, и государство встретилось с этими детьми и с вами как волонтерами. Есть ли у тебя план? Теперь, как я понимаю, у тебя есть задача расширить возможности помощи со стороны государства кровной семье. Очевидно, это какая-то новая высота, которую тебе и твоему фонду нужно взять.

Елена Альшанская:

— Мы все эти годы шли на эту высоту довольно долго. Как я говорила, мы были одни из первых, кто начал говорить про то, что нужно детей возвращать в кровные семьи, нужно им помогать. Есть наша лепта в том, что эта ситуация изменилась. Конечно, изменилась ситуация с детскими домами, и мы тоже довольно сильно внесли лепту в то, что сейчас это не просто держатели детей до их 18 лет, а это учреждения, где обязаны работать с кровной семьей и с детьми, выстраивать отношения и условия внутри, приближенные к семейным. Сменилось законодательство, и мы тоже участвовали в этих изменениях. Но, конечно, этого не достаточно. Есть несколько моментов, которые для меня кажутся сейчас принципиальными, новыми высотами, как ты говоришь, которые хотелось бы изменить в этой сфере. Это и работа с семьей, чтобы больше получалось возможностей у государства реально внизу на местах, где это происходит, семьям помогать. Должен появиться гибкий социальный бюджет. Как это устроено сейчас? У нас есть социальные услуги, есть выплаты. Например, ты можешь получить детские десять тысяч, или если ребенок с инвалидность, больше, какие-нибудь региональные. Ты можешь получить социальную услугу. Ты для этого должен обратиться в соцзащиту, написать заявление, собрать пакет документов и эту услугу получить. Например, консультацию психолога. Или два часа дневных занятий для ребенка. Ты для этого должен понимать, что тебе надо, иметь возможность собрать какие-то документы, написать заявление. При этом у нас есть такой нюанс, что список-то открытый. Мы сталкиваемся с тем, что все регионы это делают по-своему. А есть регионы, где с наших семей, которым мы помогаем, требуют какое-то бесконечно количество дополнительных документов, без которых они не могут получить ничего, не только услуги, а даже пособия не получают. Например, с семьями беженцев, которым мы помогаем, были проблемы, слава Богу, мы их решили. А когда люди приехали, бежали под обстрелами без ничего, извините, в одних трусах. Многодетная мама, и у нее требуют свидетельство о разводе с каким-то мужем столетней давности, она не в браке 20 лет.

Тутта Ларсен:

— То есть это было еще в другой стране.

Елена Альшанская:

— Да. Как она должна взять документ, что нужно сделать, чтобы его взять? Никого это не волнует, его нет в списке всех документов, с одной стороны, федеральных, с другой стороны, там открытый список, они могут требовать документы на свое усмотрение. Вот эту историю, очень простая история, нужно закрывать. Никаких возможностей предложить что-то еще.

Тутта Ларсен:

— Нужен единый формат

Елена Альшанская:

— Вообще не должно быть. Более того, я вообще не понимаю, при нашей цифровизации мы с человека что-то просим. Зачем? Система должна сама из своих нутров это вынимать и никого ни о чем не просить, она уже знает, что это за человек. А по беженцам, честно скажу, вообще должна быть другая система. Я бы вообще ничего у людей не спрашивала, ни в той мы ситуации, не в той они ситуации, чтобы к ним докапываться со всем этим документооборотом. Но их мурыжат страшно. К ним относятся так же, как ко всем остальным, они же гражданство сделали, значит, обычный гражданин России. Вот выкатят весь список документов, которых у тебя нет, доступа к которым у тебя нет, подтвердить которые ты не можешь. Никого не волнует ничего. Это должно измениться. Но помимо таких мелких вещей, перестать требовать разное, должна появиться возможность, во-первых, гибкого бюджета. Какие социальные услуги ты получаешь, у тебя есть центр социальной помощи, там есть психолог, есть юрист, еще что-то, это те услуги, которые есть на месте. Ты можешь их получить, других ты не можешь получить, их на месте нет. А тебе это все даром не сдалось, у тебя печка, например, не работает. Тебе ни психолог, ни юрист никак не помогут. У тебя забирают детей, потому что у тебя нет денег починить печку, потому что в регионе нет такого бюджета, на который тебе могут эту печку починить. Единственно, что есть во всех регионах, это единовременная выплата. Когда у тебя какая-то трудная ситуация, тебе могут один раз выплатить одну сумму в год. В регионах она бывает такая, типа пять тысяч. Иди и радуйся на все свои пять тысяч. А починить печку стоит двадцать пять, например. Что ты можешь сделать с этим? Ничего. Должна быть возможность реально помогать человеку в том, что ему нужно. Или, извините, оплатить лечение от депрессии, например. Если у мамы депрессия, она лежит на кровати, детьми не занимается. Пожалуйста, должна быть какая-то возможность. Кроме того, вернусь к тому, что у нас в ситуации, когда мы забираем детей, есть такой риск. Когда опека выходит, говорит, ужас-ужас, хочу забрать, вместо «хочу забрать» должно возникать вот это социальное сопровождение. Мы должны внимательно понять, что происходит, почему оно происходит? Какие в этой семье есть риски и ресурсы, в первую очередь? Что там есть? Есть какие-то родственники, например, но мам сейчас не общается, может быть, стоит с ними возобновить контакт ради ребенка. То есть это долгая социальная работа по сопровождению, по выстраиванию жизни этой семьи, помощи ей так, чтобы она смогла опираться сама на себя и на свои ресурсы. Но помимо социальной помощи, когда человек просто рядом с тобой оказывается и тебе помогает понять, из чего сложилась неблагополучная ситуация, какие есть варианты выхода из нее. И тут мы упираемся, например, в какие-то большие блоки помощи, связанные с жильем. У нас многие люди живут в очень плохих условиях. И это часто даже не их собственность, они живут в плохих условиях в арендованном, в лучшем случае, в муниципальном жилье, в аварийном. У нас мама с ребенком живет уже много лет в доме аварийном, который до сих пор никак не расселят, Хакасия. Ей обещают через два года, через три года, у них воды нет, они в очень плохих условиях. И пока их не расселили, никакой альтернативы им не предложат. У нас должна быть система хотя бы социальной аренды. Государство в такой ситуации, не собственность, не дарить, понятно, что ты не можешь подарить каждому по квартире, пускай это будет социальная аренда, пока люди ждут своего аварийного жилья неизвестно когда, высели ты их из совершенно ужасных условий, в которых жить нельзя. Там же куча семей с детьми живут в аварийном жилье, которое очень медленно расселяют. Или вообще просто у людей нет жилья. У нас куча людей, у которых нет никакой собственности. Если мама, в силу разных причин, заболела, тоже со сниженным интеллектом, или у нее пять детей, включая младенцев, муж ушел, не может работать. Где она должна жить? Она живет в арендном жилье. У нее муж ушел, она осталась одна, она не может выйти на работу, у нее младенец на руках, а ей нужно платить аренду, иначе всех выгоняют на улицу. Что делает в таких ситуациях государство? Дорогая мамочка, мы всех твоих детей примем, давай их сюда, мы тебе поможем. А ты как-то там сама, наверное, сообразишь. В конце концов, одна ты можешь и под кустом переночевать. Вот там нет этих больших историй. Социальная аренда. Я понимаю, что мы не можем подарить квартиру каждому, кому сейчас негде жить, никаких таких людей у нас нет. А вторая история — это алкоголизм. У нас 65% по экспертным оценкам, по разным исследованиям детей в детских домах. Шестьдесят пять это еще по регионам лайт.

Тутта Ларсен:

— Оптимистично.

Елена Альшанская:

— Оптимистично. Потому что их родители пьют, употребляют разные психоактивные вещества, наркотиков меньше, в основном это алкоголь. Что мы дальше имеем на местах? Мы очень много про это говорили со специалистами этих учреждений, где находятся дети, с опекой, с соцзащитой. Они нам сами говорят, у нас большинство алкоголики. Хорошо. Что вы с ними делаете? Мы ходим к ним, проводим беды о здоровом образе жизни. Десять лет ходим и проводим беседы. Помогает? Не помогает, но продолжаем ходить, потому что это в целом единственный инструмент помощи. Если кто-то беседами о здоровом образе жизни научится лечить алкоголизм, можно выписывать ему Нобелевскую премию.

Тутта Ларсен:

— А что делать? Это же свободный выбор человека. Можно его заставить лечиться, если он не хочет?

Елена Альшанская:

— Что значит выбор? Это болезнь. Его можно, во-первых, замотивировать, есть специальное мотивационное интервью, которое используют специалисты, которые работают с зависимыми. Но дело даже не в этом. Допустим, он хочет лечиться, а что, куда, что делать? На территории у нас есть наркодиспансер, в лучшем случае, это будет 21 день очищения организма. А потом тебе за твой собственный счет, потому что это платная услуга, предложат кодироваться. Что такое кодирование? Это шаманская абсолютно психотехнология, то есть тебя пугают возможными плохими последствиями для организма, тебе вшивают какую-то ампулу, когда ты срываешься, ты понимаешь, что тебе немножко поплохело, но нестрашно. Никаких серьезных последствий для организма это оказать не может. Потому что, вы себе представляете, в госучреждении вредят здоровью человека? Это был бы миллион судов. То есть это просто пугалка, чисто шаманская технология. Ты должен бояться, и тогда, может быть, ты на этом страхе продержишься. Алкогольная зависимость — это болезнь комплексная. У человека, с одной стороны, есть проблема с силой воли, не было бы, он бы уже не пил давно сам. А кстати, у кого сильная воля, они бросают сами, им это все не надо. У него есть уже химическая зависимость. Наш мозг уже перестроился, наши рецепторы сами больше не получают серотонин, дофамин, им нужен алкоголь, он заменяет работу наших рецепторов, он становится на их место. Мы от чего-то другого сами получить это удовольствие, эту радость красок жизни не можем. И плюс это еще, к сожалению, такая вещь, которая в социуме, это очень плохо, занимает место очень многих социальных инструментов. Например, радость и праздник мы празднуем с помощью алкоголя. Поминки и горе мы справляем с помощью алкоголя. Стресс мы снимаем с помощью алкоголя. Общение компании, как общаться, о чем говорить? А вот мы выпьем. Он заменяет какие-то социальные практики. Это очень-очень плохо, понятно, так как еще есть риск химической зависимости, если начинаешь эти практики регулярно практиковать, то в какой-то момент ты не можешь из этого выйти. Здесь должна быть такая же комплексная история. С одной стороны, у нас есть химическая зависимость, мы ее лечим медикаментозно. Психологической привязанности к этому и истории, что мы не можем почувствовать радости без алкоголя, у нас все серое, это нужно лечить с помощью психотерапевта, психиатров.

Тутта Ларсен:

— Это дорого очень все, нет?

Василий Рулинский:

— Социальная реабилитация.

Елена Альшанская:

— Социальная реабилитация — это она и есть. А потом все твои рутины, ты должен перестать общаться с компанией, с которой единственный способ коммуникации только выпить. Должен научиться снимать стресс по-другому. Это все нужно делать. Нужно не просто человека три дня или двадцать один, пролежал, вышел и вернулся ровно в то же самое, ничего не изменилось в его жизни, не научился по-другому радоваться, по-другому снимать стресс, не изменил свою среду, не поменял отношение к алкоголю. Он запьет через месяц. Единственно, что мы попытались его закодировать, чтобы он на этом страхе удержался. Страх — это очень сильная эмоция, но она быстрая, коротенькая. Мы на страхе можем держаться недолго, нельзя жить в страхе.

Василий Рулинский:

— Елена, вы сейчас рассказываете, ощущение такое, что социальных проблем так много, так много всего нужно решать.

Тутта Ларсен:

— Что руки опускаются.

Василий Рулинский:

— Да. А вы где находите силы все дальше делать и не терять самообладание? У нас очень мало времени, но это самое главное, что хочется узнать. Совсем как-то грустно становится.

Елена Альшанская:

— Я иногда теряю, конечно, но как-то возвращается обратно. Во-первых, потому, что у нас что-то получается, мы видим результаты своей работы, мы видим семьи, которые сохранили своих детей, мы видим приемные семьи, которые растят прекрасных детей. Мы видим детей в учреждениях, которые вышли и вернулись нам помогать. Это дает возможность видеть результат и какие-то изменения серьезные. С одной стороны, я вам рассказываю, сколько проблем, с другой стороны, если встать в точку двадцать лет тому назад — небо и земля. Вообще те же кровные мамы воспринимались как ничто, никто не отдавал детей никому, потому что какая-то тут ходит, кому она интересна. Они либо сидели всю жизнь в детских домах, либо устраивались только в приемные семьи. Вообще система была совершенно другая. Какое количество трагедий носили внутри этих детских домов. Сейчас тоже это есть, но в меньшей мере. Мы видим изменения, это очень сильно держит, ты понимаешь, что если на протяжении твоей жизни что-то менялось, оно же может меняться и дальше. Есть какая-то надежда, что не к худшему, а к лучшему, конечно, может быть по-разному. Мы сейчас в очень тяжелом периоде находимся жизни страны. Но я очень надеюсь, что все-таки эта ситуация изменится и изменится кардинально. Что у нас появится понимание того, что с алкоголизмом нужно работать не с точки зрения разговора о ЗОЖ. Разговоры о ЗОЖ должны вестись с детьми в школах, когда еще не поздно, не с человеком с пятнадцатилетней зависимостью, когда поезд уехал. С ним нужно работать немножко по-другому, чтобы он вышел из зависимости, удержался в трезвости, должна быть группа поддержки, психотерапия, социальные разные практики. Вот это все должно появиться. Я верю, что это возможно, потому что мне кажется, что у нас страна богатейшая ресурсами и людьми, прекрасными людьми. Другое дело, что у нас государство часто их не замечает и хорошие технологии не замечает, продолжает алмазами гвозди забивать или игнорировать, что на территории может быть какая-нибудь прекрасная организация, которая работает с зависимыми. И когда мы спрашиваем о ней у опеки или соцзащиты, они про нее ничего не знают. Такое тоже бывает, к сожалению. Но в этом смысле я все еще оптимист. Не знаю, что должно случиться, чтобы я перестала им быть, и надеюсь на то, что будет лучше.

Василий Рулинский:

— Ну, дай Бог, чтобы этот оптимизм сохранялся, и было больше поводов к нему. Спасибо большое. Очень интересный сегодня был разговор. Это были «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами были Тутта Ларсен.

Тутта Ларсен:

— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.

Василий Рулинский:

— У нас в гостях была Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» На сайте www.otkazniki.ru можно поддержать работу организации. Спасибо большое.

Тутта Ларсен:

— Спасибо, Лена, огромное. До новых встреч.

Елена Альшанская:

— Спасибо. До свиданья.

---

Все выпуски программы Делатели

• «Тюремное служение». Священник Кирилл Марковский, Юлия Денисова
• «Еда для нуждающихся». Юлиа Назарова, Анна Алиева-Хрусталева
• «Реабилитация и поддержка зависимых». Алексей Лазарев, Константин Мельников