«Молодежь в современном обществе». Прот. Максим Первозванский

Прот. Максим Первозванский

В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских Мучеников в Спасской слободе, главный редактор молодежного портала Naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.

Мы говорили о современной молодежи, о том, какую поддержку молодым людям оказывает государство, и какие инициативы по работе с молодежью ведутся внутри Церкви. Отец Максим поделился своим мнением, из-за чего чаще всего происходит конфликт отцов и детей, и можно ли его избежать. Наш гость объяснил, почему сегодня у большого количества молодых людей так мало энтузиазма что-либо делать, и что больше всего мотивирует их на деятельность и поиск себя в быстро меняющемся мире.

---

М. Борисова

— Добрый «Светлый вечер», дорогие друзья. В студии светлого радио Марина Борисова. И мой сегодняшний гость — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Прот. Максим Первозванский

— Здравствуйте.

М. Борисова

— Вот какую тему я хочу вам, батюшка, предложить. Меня, например, очень удивили наши законодатели, которые не так давно продлили срок молодости аж до целых 35 лет, то есть теперь всё это молодежь. Я была совершенно обескуражена, когда это узнала. И мне захотелось понять: с точки зрения православного христианина, что такое молодежь?

Прот. Максим Первозванский

— Давайте мы на это сначала взглянем с точки зрения законодателей. Конечно, я не законодатель и всех нюансов не понимаю, но поскольку у меня сейчас среди моих детей три молодых семьи, то я понимаю, как это хорошо, что наши законодатели продлили понятие молодежь. Это же не просто так. Для чего вообще принимать какие-то законодательные подобные вещи, как-то это определять? А всё очень просто — существует целый ряд молодежных программ, например, молодежная ипотека, какие-то льготы дополнительные, много-много чего. И в ситуации, когда мы видим, что тот же самый возраст вступления в брак у нас отодвигается достаточно часто. И в ситуации, когда это понятие молодая семья, например, мы видим, что люди... У нас же как — с одной стороны, биологически в 28 лет это уже старородящая, а с другой стороны, — во сколько в среднем начинают в нашей стране рожать? То есть мне кажется, что эти меры, именно законодательно принятые, — я понимаю, что мы уже дальше эту законодательную сторону обсуждать не будем, а будем обсуждать собственно сущностную, духовную сторону, — но они приняты неслучайно. И мне кажется, это хорошо. То есть поддержка государством молодых семей будет распространена на несколько больший срок. То есть именно в этом ключе я рассматриваю эту законодательную инициативу — как возможность льгот, социальной поддержки и помощи со стороны государства большему количеству семей, которые на самом деле продолжают оставаться молодыми. У нас же отчасти семейный кризис, отчасти, подчеркиваю. И третий раз скажу, отчасти связан с материальными проблемами тоже. Поэтому, мне кажется, это очень положительная инициатива.

М. Борисова

— Но ведь и сами эти молодые люди ощущают себя именно молодежью. Знаете, как во времена моей юности был такой из всех «утюгов» звучащий лозунг: «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым!». Вот они, как бы вечнозеленые, вечно молодые. А что такое ощущение себя вечно молодым — для меня загадка, потому что сама я...

Прот. Максим Первозванский

— Как мне нравится эта песня. (Смеются.)

М. Борисова

— Потому что сама я отношусь к поколению беби-бумеров конца 50-х годов. И нас-то, в общем, насколько я помню себя уже в сознательном подростковом возрасте, все время ругали инфантилами. Потом я подумала, а почему, собственно, к нам присобачили такую странную кличку? Я думаю, потому, что мы не были прагматиками. То есть уже в это время материальные проблемы не стояли так остро, как после войны, когда людям элементарно негде было жить и нечего было есть, и нечего было надеть. А, в общем, задумываться об этом в нашем поколении считалось не очень даже прилично, мы всё больше про высокое. И вот нас все считали инфантилами. Но у нас была идея фикс — мы все хотели стать взрослыми, причем чем раньше, тем лучше. И достаточно рано пришло осознание, что за взрослость, то есть возможность отделиться от родительской опеки и сказать «я не тварь дрожащая, а право имею», нужно заплатить. То есть, как заплатить? — реально заплатить тем, что ты сам будешь зарабатывать на свои жизненные эксперименты. Это осознание приходило где-то на уровне институтском и, как правило, уже к 23-25 годам мои сверстники становились реально взрослыми людьми, молодыми, но взрослыми — то есть людьми, которые жили свою жизнь, которые готовы были отвечать за свои собственные ошибки и зарабатывать на то, чтобы жить так, как они считают нужным, Мне кажется, вот водораздел восприятия молодежи, а они от этого в 25 не становились стариками, но они становились взрослыми. А вот это ощущение, что я молодежь до 35 лет — продляет, мне кажется, такое вот ощущение, что на мне еще нет полной ответственности.

Прот. Максим Первозванский

— Ох, не того вы человека пригласили на эту передачу. Вы бы еще Александра Ткаченко позвали, психолога, он бы вам рассказал, откуда инфантильность растет и как это всё на самом деле устроено. То, о чем вы говорите — это всего лишь одна из граней, одна из сторон, потому что взрослость, конечно, невозможна по-настоящему до тех пор, пока ты не соединяешь свои хотелки со своей ответственностью. Это не обязательно такая материальная история, хотя, конечно, это такой магистральный путь. И эта взрослость в разных культурах, например, на том же загнивающем, уже давно гнилом Западе это отработано достаточно четко, — когда ты, окончив школу, должен поступать, например, в колледж не в родном городе. По сути дела, это некая норма. То есть, если в наших реалиях — если ты москвич, то ты, пожалуйста, поступай в Санкт-Петербурге, а если ты питерец, то ты поступай в Москве или в Новосибирске, Краснодаре или еще где-нибудь. У нас это, может быть, осложняется не совсем одинаковым уровнем образования в разных местах, но я назвал имена городов, где есть достаточные образовательные центры, вполне удовлетворяющие такого родам запросам. И это важно, потому что считается, что после школы ты должен, — хотя это не значит, что родители перестают помогать, они высылают деньги, они обеспечивают какие-то базовые потребности, если стипендии нет. Но это именно минимум. А дальше ты уже живешь самостоятельно и дальше за свои поступки ты начинаешь сам отвечать. Это важный момент взросления, это важный момент преодоления инфантильности, но он далеко не обязательно гарантирует подобную вещь. Действительно, сложно. Но мы сейчас и на Западе видим, что по последним опросам какой-то процент, может быть, надо было мне перед передачей посмотреть статистику, я сейчас не помню точных цифр, но сейчас до 30 процентов в той же Америке людей старше 30 лет продолжают жить со своими родителями. И связано это, в частности, не просто с их инфантильностью, хотя и с этим тоже, а с реальной возможностью выделиться в самостоятельное хозяйство. Тут необходим какой-то прыжок, выход из зоны комфорта — то, о чем вы говорили, — очень серьезный. Потому что все-таки жилье, удовлетворение которой как базовая потребность, одно дело — ты живешь где-нибудь в комнате в общежитии с тремя-четырьмя приятелями или подружками и особенно ни о чем не думаешь, не паришься. А другое дело, если у тебя в какой-то момент появляется своя семья или ты привык все-таки жить, это же тоже растущий уровень жизни в последние десятилетия, как бы мы ни были им недовольны, он тоже подтягивает эти самые потребности. Потому что не хочется, если у тебя дома своя комната, какой тебе резон идти в общагу, где ты будешь жить вчетвером в комнате. Ну, я к примеру говорю.

М. Борисова

— Есть вариант — можно заработать и снять.

Прот. Максим Первозванский

— Можно заработать и снять. А зачем? Всегда этот вопрос мотивации достаточно остро стоит не только перед молодыми, он стоит и перед взрослыми. Есть люди, и собственно, это одна из серьезнейших проблем, мне кажется, современных молодых поколений — это вопрос мотивации: зачем? Неслучайно вы упомянули время своей молодости, мотивация была сумасшедшая.

М. Борисова

— Вы знаете, вопрос «зачем?» преследовал нас на протяжении всей нашей школьной жизни и всей институтской. И ответа на этот вопрос, сколько мы ни искали, в основном, не находили, хотя попытки были у всех разные — кто в хиппи уходил, кто в рок-н-ролл, кто как.

Прот. Максим Первозванский

— Я немного из другой сферы, я технарь. И у меня таких вопросов не было.

М. Борисова

— А всё упиралось именно в этот вопрос, потому что все мотивации, которые подсказывали родители и которые подсказывал социум, не годились, потому что они не давали ответа на вопрос «зачем?». Знаете, как в старом анекдоте про американца и русского, когда русской лежит под яблоней, мимо идет американец и начинает говорить, что «почему ты яблоки не собираешь? Ты бы собрал, потом продал бы, потом бы больше яблонь насажал бы». Эта вся канитель длится довольно долго. И каждый раз русский спрашивает: «А зачем?» И когда, в конце концов, уже совершенно изможденного американца он спрашивает: «А зачем?» — тот говорит: «Ну как? Ты был бы богатым человеком и мог бы ничего не делать». И русский ему отвечает: «А я и так ничего не делаю». Всё упирается в отсутствие ответа на вопрос «зачем?» до тех пор, пока ты не приходишь к Богу, пока ты не приходишь к Воскресению Христову. И тогда вопрос «зачем?» у тебя...

Прот. Максим Первозванский

— Вот тогда как раз вопрос «зачем?» и встает во всей своей полноте, между прочим. Я сталкиваюсь с тем, что многие молодые люди, воспитанные как раз в вере во Христа, для них вопрос «зачем что-то делать здесь на земле?» становится очень острым — у них отсутствует мотивация к этой жизни. Причем даже если для обычного человека, воспитанного, условного говоря, обществом потребления, этот вопрос «для чего тебе?» — мы вот только что про это говорили. Например, идти работать, свое жилье какое-то. Если ребенок воспитан был достаточно аскетично, например, в многодетной семье с регулярным соблюдением постов, — так ему вполне хватает макарон и той самой койки в общаге. У него эти потребности... А вопрос — зачем, для чего здесь сейчас на этой земле что-то делать, если всё равно главной целью жизни является спасение души и основные приоритеты они там, в Царстве Божьем? И здесь хорошо, если монастырь для такого молодого человека является каким-то... Если у него достаточно много этой самой жизненной энергии и жизненных сил, в Бога он верит и Бога он любит, а здесь, на земле, его особо ничего не привлекает, то тогда он может идти в монастырь. А если у него эта вера в Боге находится в каком-то фоновом режиме, что тоже часто бывает в православных семьях, то тогда у него и никакой жизненной мотивации нет. Я, например, хотел науку делать, мне это было крайне интересно, чтобы на Марсе яблони цвели. А еще я видел вокруг достаточно много всего плохого и мог верить в то, что мы построим коммунизм и там всё будет по-другому. Поэтому мотивация как раз давалась для молодого инфантильного разума вполне достаточная. С одной стороны, ты можешь начитаться... Неважно... Знаете, моя бабушка была первой стахановкой завода. И когда я читал книжку 30-х годов с ее фотографией и понимал, как много она сделала для страны и для людей, и мог с ней поговорить, для меня это было достаточным обоснованием — ни в какие хиппи мне не хотелось, хотя соответствующую музыку я слушал, и музыка-то мне нравилась.

М. Борисова

— Клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский проводит с нами этот «Светлый вечер». И мы говорим о том, что такое ощущение себя как молодежи и вообще, что такое молодежь с точки зрения православного христианина. Все-таки отношение к молодежи всегда немножечко с придыханием: они чистые, они с порывами, они все-таки какой-то такой двигатель, они не дают нашему болотцу покрыться ряской, они все время нас как-то будоражат, держат нас в тонусе. Мне очень хочется, извините за достаточно пространную цитату, но мне хочется ее привести полностью. Это из дневника протопресвитера Александра Шмемана, как раз его мысли о молодежи. «Раньше спасало мир то, что молодежь хотела стать взрослой. А теперь ей сказали, что она именно как молодежь и есть носительница истины и спасения. „Ваши ценности мертвы“, — вопит какой-то лицеист в Париже, и все газеты с трепетом перепечатывают и бьют себя в грудь: действительно, наши ценности мертвы. Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст, и вместе с тем, самый лицемерный. Молодежь „ищет“? Ложь и миф. Ничего она не ищет. Она преисполнена острого чувства самой себя, и это чувство исключает искания». Вот такой суровый приговор достаточно уважаемого духовного авторитета. Вы согласны с такой оценкой?

Прот. Максим Первозванский

— В некоторой части. Я действительно очень далек от того, чтобы идеализировать молодежь и не могу не согласиться с покойным отцом Александром в том, что он говорит о том, что это самый идолопоклоннический возраст. Но мне кажется, он, живя все-таки на несколько десятилетий раньше нас, он, может быть, не мог увидеть того, что совершенно очевидным является нам сейчас, хотя, в общем, это можно было углядеть еще и в XIX веке. Связано это с глобальным изменением, постоянно совершающимся, общественных, экономических и прочих обстоятельств жизни. То есть тысячелетиями, о которых пишет отец Александр, человечество действительно жило из поколения в поколение одинаково. То есть изменения происходили крайне медленно и поэтому вот эта мудрость веков, уважение к старости, оно было абсолютно необходимо для выживания, оно просто было вшито — те, кто так не жил, те не выжили. Это то же самое, что, например... Это интереснейший факт: кого в первую очередь пытались спасти в погибающей Помпее? Вы знаете, что соответствующие археологические раскопки показали, что в первую очередь спасали стариков. Не женщин, не детей, как это было бы в современной культуре, а именно стариков. Почему? Потому что именно они являлись носителями мудрости. Детей еще нарожаем, женщин еще завоюем — всё это можно. А вот как жить — это знают только люди старшего поколения с их опытом. И поэтому их надо было спасать в первую очередь. А дальше — смотрим абсолютно шикарный, очень добрый, такой провокационный мультфильм, который называется «Семейка Крудс».
Этот мультфильм вышел лет 10 тому назад, по-моему, он уже не новый. И, в отличие от многих других мультфильмов или фильмов, которых бесконечное множество, как наших, так и западных, которые крушат авторитет старшего поколения, этот мультфильм к старшему поколению, авторы этого мультфильма и персонажи это мультфильма относятся к старшему поколению с максимальным уважением. Там речь идет о пещерных людях, папа которых был настолько крут, что только их семейка и спаслась, все остальные погибли. Вот все семьи вокруг погибли, а эта семья Крудс выжила, потому что у них был крутой папа, который знал, как выжить. А дальше меняется ситуация, начинается рушиться окружающий мир. Они жили в пещере (я сейчас очень примитивно этот сюжет излагаю). Они знали, как охотиться, знали, как спасаться, жили в пещере, которая была их домом. А дальше начинается изменение этого мира, землю трясет, возникают трещины, рушится всё. И что происходит в пещере? Пещера становится гробом. И поэтому старые методы выживания не работают. Вот это произошло в нашей жизни как раз, в жизни в разных странах по-разному, у нас где-то с середины ХХ века. На Западе, может, чуть пораньше. Когда каждое следующее поколение сталкивалось с новой ситуацией, и советы отцов, — я сейчас не про ценности говорю, а именно про мудрость житейскую, про приобретенный жизненный опыт, — они перестали работать. То есть если ты будешь, как отец, когда опасность, бежать в пещеру, то тебя придавит. Надо наоборот — из пещеры выбегать. И доказать это отцу почти невозможно, потому что вот это тот самый пресловутый конфликт отцов и детей. И новые условия выживания требуют гибкости, требуют постоянного нахождения, нахождения в поиске, постоянных размышлений. Если раньше можно было... Конечно, по-разному. Но если ты не собирался в университет, то ты получал профессию, условно говоря, в техникуме, и к 18 годам ты имеешь профессию, которая обеспечит тебя на всю жизнь, то сейчас это невозможно. Сейчас надо несколько раз за жизнь эту самую профессию менять, сейчас надо быть гораздо более гибким. И, собственно, водораздел между молодежью и не молодежью, на мой взгляд, проходит так, что человек молодой, на самом деле, он ответов еще не знает, он находится в поиске. Да, он готов хвататься за то, как отец Александр пишет, что он идолопоклонник, его легко обмануть, потому что он действительно не обладает ни соответствующими знаниями, ни опытом, ни еще чем-то. Но у него должна быть постоянная готовность поменять свою точку зрения, отказаться от своего мнения, понимания того, что на самом деле всё может быть не так, как ты думаешь. И это как раз чувство, оно обеспечивается тем, что тебе еще не стыдно это сделать — ты еще молодой. Ну, ты думал еще вчера, что Путин плохой, а сегодня ты можешь решить: нет, я был дурак, простите, он хороший. Или наоборот. И это не стыдно, пока ты молодой.
Вот если я начну метаться в свои 50+, это будет по меньшей мере странно — если я сегодня говорю одно, завтра начинаю говорить другое. Я уже немолодой и мне самому перед собой даже как-то и неприлично. А уж другим людям это тем более неприлично. И мы видим, что этот возраст, когда ты обязан быть гибким, когда ты не имеешь права застыть, когда ты обязан размышлять и отказываться от своих предыдущих взглядов на жизнь. Я сейчас не про ценности, подчеркиваю. Хотя и для молодых и переоценка ценностей происходит, потому что они пытаются найти себя в меняющемся мире — мир меняется, и мы тоже меняемся. Опору жесткую если ты нашел, — то, о чем вы говорили: если ты нашел для себя Христа. И то — ты для себя Его нашел, а дальше ты попадаешь в реалии современной приходской жизни и ты можешь запросто начать сомневаться. Ты что-то там прочитал. Сейчас же как, у нас информация полностью открыта. И как тебе к этому относиться? Это ложь или это правда? А что делать, если это правда? — мне надо куда-то бежать или мне надо на это закрыть глаза? Может быть, мне надо начать бороться? Что мне делать? Эти вопросы стоят и перед стариками тоже. Но они, как-то для себя уже однажды что-то решив, ну, странно было бы сейчас, вот если бы мы увидели человека в 50 лет, который был консерватором, чтобы он стал, например, либералом. И наоборот. Это уже почти невозможно даже с точки зрения мозгов. Современные психологи берутся работать со смыслами обычно до 30 лет. Тот самый молодой возраст, сейчас он чуть-чуть отодвигается, хотя мозги не меняются, до тех пор, пока оно там как-то устаканится и уже дальше будет более стабильным. Простите за такой несколько сумбурный рассказ.

М. Борисова

— На самом деле, очень интересно, потому что всё это, с одной стороны, верно, а с другой стороны — тогда надо проводить какую-то сегментацию. То есть нужно как-то делить это понятие молодежь на какие-то сегменты, потому что то, что справедливо в том, что вы говорите к людям 18-20 с небольшим лет, то уж к 36 годам это никак не относится.

Прот. Максим Первозванский

— Конечно. Особенно14 и 35 — это совершенно разные возрастные группы, разное отношение к жизни. В 14 ты еще в школе учишься, в 35 — ну, внуков у тебя еще нет, но...

М. Борисова

— Но у тебя большой жизненный опыт в любом случае.

Прот. Максим Первозванский

— А потом, есть психологические законы. И духовные законы есть. И неслучайно всевозможные возрастные в том числе кризисы и переходы четко приурочены к определенному нашему биологическому развитию. Как вот тот самый кризис подросткового возраста связан с пубертатом. точно так же, например, неслучайна эта человеческая история. 30 лет, где раньше, ну, условно, где раньше находилась граница молодого возраста. До 30 лет Иисус Христос не выходил на проповедь. В Спарте жениться не разрешалось до 30 лет. И многие вещи, мужские, по крайней мере, они четко связывались с 30-летним возрастом.

М. Борисова

— В монахи не постригали.

Прот. Максим Первозванский

— Да, в монахи не постригали. Священником нельзя стать до 30 лет. Почему? Потому что если ты к 30 годам не решил две своих базовых основных задачи — не создал семью и не определился с профессией, то тогда у тебя после 30 начинаются серьезные проблемы — как раз у тебя начнет та самая инфантильность совершенно по-другому себя проявлять. Но если ты их решил, то 30-40 — это буря и натиск называется. Человек достигает максимальных результатов в этом возрасте, от 30 до 40.

М. Борисова

— Клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

М. Борисова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И наш сегодняшний гость — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И мы обсуждаем животрепещущую тему — что такое молодежь и как с ней бороться. На самом деле, решить для себя, скажем, взрослым членам православной общины, что делать с молодежью и как к ней относиться — это тоже большая проблема. Потому что от многих уже повзрослевших людей, которые выросли в православных семьях, я слышала такой рассказ, что когда ты все время ходишь с родителями в храм, в какой-то момент у тебя возникает чувство протеста: почему я даже в гости к Богу должен ходить с вами? Нет, я пойду искать другой храм или вообще уйду. После этого человек может вернуться, спустя какое-то время, что-то переосмыслив. Может не вернуться. Но вот этот момент — вот они дети, выросшие на приходе. И вот они уходят. Как к этому относиться тем, кто на этом приходе остается?

Прот. Максим Первозванский

— Вообще, это хорошо и правильно. Если этот уход не осуществляется... Ну, опять-таки он может быть разным — он может быть как бы временным. Я сейчас не имею в виду уход с прихода, а вообще уход от Бога, например, он тоже может быть. Но это не совсем про молодежь — это про кризис, это про кризис нахождения себя. Может быть, взросления, перехода уже от юности к молодости, я бы так его сформулировал. Потому что мы вот пользуемся термином молодежь, а все-таки, если мы говорим о возрастной психологии, здесь нужно говорить о юности и молодости — это разные возрастные группы. И совершенно естественно должна пройти, начиная как раз с пубертатного периода и далее, сепарация или отделение детей от своих родителей — они должны найти сами себя, они должны почувствовать себя: чего они хотят, что им нравится, в том числе, во что они верят. Этот процесс может происходить с разной степенью остроты и жесткости и отрицания. Не могу сейчас, это очень долгий и подробный разговор, по каким причинам он происходит, весьма по-разному — и от состояния самого человека это зависит, и от атмосферы в семье и от атмосферы в храме, на приходе. Множество причин. Но он должен произойти обязательно. И вот тот пример, который вы привели, когда я хочу ходить в другой храм — это самый мягкий вариант, на мой взгляд, очень неплохой. Хотя бы временно. То есть это не значит, что он в этот приход не вернется — он походит полгода, поймет, что он имеет право, что он может, что это его выбор — что он выбирает, куда ему ходить. И запросто в этой ситуации он может вернуться, если это удобней, если ему тут больше нравится, если священники, которых он знает. В общем, разное может быть. А может быть, не вернется. Но опять-таки я не вижу в этом ничего плохого — это нормальный этап взросления. Если он не происходит, если ребенок продолжает с родителями за ручку ходить в храм в 30, в 40 и в 50 — это что-то странное. Поэтому, на мой взгляд, лет с 15 ребенок сам должен решать — ходит он в храм, не ходит? Куда, в какой, как и так далее. Мы можем помогать его лени, его еще чему-то, но в целом, ему самостоятельность надо обязательно какую-то предоставлять, иначе он так и не вырастет.

М. Борисова

— Но многие говорят, что проблема с нынешним юным поколением в колоссальном количестве свободного времени, которого, такое ощущение, что чем дальше, тем становится больше.

Прот. Максим Первозванский

— Вот не знаю.

М. Борисова

— И которое куда-то надо в мирных целях использовать.

Прот. Максим Первозванский

— Всё зависит от отношения к жизни. Если ты собираешься в этой жизни, именно в этой жизни (я сейчас не про жизнь будущего века) чего-то добиваться, то времени как раз катастрофически не хватает. Этот процесс, я не готов сейчас давать ему глобальную оценку, но то, что я наблюдаю, что действительно происходит разделение на тех людей, которые, может быть, кое-как получают образование, кое-как оканчивают школу и дальше живут немножко так кое-как. И тех, кто пашет, чтобы чего-то добиться. И там очень жесткая конкуренция. Я сейчас говорю не только про лучшие вузы, но и потом про последующее или предваряющее хорошее трудоустройство. Если человек что-то хочет в этой жизни добиться, ему приходится очень много работать. И у него как раз катастрофически времени не хватает. И здесь, мне кажется, вот это разделение между тем, кому времени не хватает и тем, у кого времени вагон, потому что он ничего, собственно, не делает, только в компьютерные игры играет в свободное время и между делом чего-то где-то списывает, спихивает, сталкивает. Неважно, что это — сессия, экзамены, контрольные или еще что-нибудь, а никаких осмысленных целей в этой жизни у него нет, вот тут и разделение четкое происходит. В этом отношении у нас молодежь очень разная.
Я вижу людей, постоянно находящихся последние годы обучения в школе в состоянии какой-то постоянной истерики от того, что у них никак не пишется на 89 баллов это ЕГЭ пробное, а только 88. А этого балла им не хватит, потому что один балл в ЕГЭ это 20 мест минимум в списке поступающих. И так далее и так далее. Которые просто погружены в эту гонку и находятся в нездоровом как физическом, так и психологическом состоянии. И тех, кто позволяет себе жить спокойно, расслабленно — к этому нас сейчас много что тоже ведет. Постоянные разговоры о, как он называется, необходимый минимальный... У нас этого пока нет, а на Западе вовсю говорится о необходимом минимальном доходе (условно говоря, пенсия), который государство собирается обеспечивать чуть ли не с рождения каждому человеку — это достаточно для того, чтобы просто сидеть, жить, есть, пить и смотреть в компьютер в интернете. И ничего ему не надо. Поэтому по-разному всё очень.

М. Борисова

— Но это что? Это социальная болезнь? Что это — трагедия, это катастрофа? Как к этому относиться? С этим что-то нужно делать или нужно просто ждать, пока само пройдет?

Прот. Максим Первозванский

— Сложно сказать. У меня нет ответов, поэтому в последнее время я старался на передачи, где от меня ждут конкретных советов в этой области, не ходить, потому что непонятно. Есть старая еврейская поговорка — для того чтобы таки поставить ребенка на ноги, надо таки спустить его со своей шеи. То есть это первый момент очень важный. Поэтому и говорят, что с определенного возраста ребенка надо из дома выгонять буквально — кормить переставать, чтобы у него хотя бы материальная мотивация исчезла. Хотя, как я вам уже сегодня говорил, для православных детей, строго воспитанных и неизбалованных, это не очень-то работает.

М. Борисова

— Вот смотрите, в Церкви есть масса направлений, всякие молодежные программы, деятельности, какие-то все время бюрократические слова просятся сразу. Но я помню очень хорошо состояние свое и своих сверстников, когда мы лет в 25 приходили к вере и открывали для себя церковную жизнь — у нас было какое-то неуемное желание все время что-то делать в церкви. Помимо того, что большинство из нас работало на каких-то светских работах, и сколько людей моего поколения прошло через Издательский отдел Московской патриархии, потому что это было чуть ли не единственное в Москве место, где молодые образованные люди могли найти в Церкви какой-то применение своим усилиям. Что далеко ходить, тот же владыка Тихон (Шевкунов) тоже прошел ту же самую школу, те же коридоры Издательского отдела, который молодых через себя пропускал, находя каждому какое-то применение на первое время. А дальше начиналась участие в какой-то приходской жизни. Приходы, которые создавались с нуля, буквально все свободное время тратилось на то, чтобы что-то сделать, поехать куда-то. Я пять лет ездила в Подмосковье в деревню — у нас параллельная жизнь происходила на таком деревенском приходе. И требовалось узнать, изучить кучу всего, чтобы адекватно помогать священнику, потому что нужно было учиться петь и читать, нужно было учить устав церковной службы, нужно было кучу всего узнать. Помимо этого еще варить борщ на 25 человек. В общем, всё в полном комплекте. И это настолько насыщало жизнь, что там, казалось бы, вообще миллиметра свободного не оставалось. Но при этом оставалось, как ни странно, и на личную жизнь и на общение, на дружбу и на...

Прот. Максим Первозванский

— Ну, чем больше ты что-то делаешь, тем больше времени остается — это известный закон. Не меньше его бывает, а больше. Но здесь, понимаете, вы сейчас рассказали о том времени, которое и сейчас местами встречается там, где идет восстановление храма или строительство храма с нуля. Я тоже застал этот период. И потом, когда мы часто разговаривали с людьми, с которыми тогда были близки или дружили, они говорили: «Вот, было время! А сейчас такого нет». Одно дело, когда ты приходишь в храм, где ничего нет, где ты действительно востребован, востребован в любом качестве: «Чего умеешь делать?» Я помню, что тогда, тоже на подмосковном приходе, кирпич научился класть, потому что там забор строили, а некому было. И ты пришел, и тебе сразу дают задание. А сейчас, например, я говорю своему сыну: «Слушай, а ты не хотел бы алтарничать?» — «Пап, да я прихожу туда, а там уже 10 человек в алтаре. Я зачем там нужен?» То есть, условно говоря, потребность в людях деятельных в значительной степени оказалась решенной, храмы восстановлены, в алтаре и на клиросе людей достаточно много. Дальше, вот этот энтузиазм питается как раз состоянием, если мы возьмем какой-то аналог из истории нашей, это как раз те самые шестидесятники, которые верили в то, что они построят коммунизм. На самом деле, очень похожая эмоционально-психологическая ситуация, когда период определенный закончился, позади страшная война, а тут еще и осудили репрессии, сталинизм и всё такое прочее, только что и съезд партии закончился. И мы верим в то, что сейчас у нас будет, с одной стороны, социализм или коммунизм с человеческим лицом, а с другой стороны, нам же и сроки говорят — 20 лет. Всё, в 1980-м году. А тут еще и космос. И будут яблони цвести. Мне кажется, очень похожая ситуация была в 90-е годы — церковного восстановления, когда верилось в то, что мы построим Святую Русь, что мы сейчас восстановим храмы. Действительно, было очень много возможностей приложения. Я работал в том числе и в области православного образования. Школы православные росли, как грибы. А потом, с одной стороны, энтузиазм увял, потому что ты увидел, что и результаты не совсем те, которые хотелось бы. А с другой стороны, и материальная составляющая подтянулась. Потому что, можно, конечно, приходить и на благотворительной основе заниматься народным пением. Или какой-нибудь левый клирос. А потом батюшка говорит: «Зачем нам левый клирос? У нас и правый неплохой. Тут только одни хлопоты. И на службе слишком шумно и всё слишком неорганизованно».
То есть этот энтузиазм падает. Я сейчас, может быть, не самый лучший пример привел. Но, с одной стороны, те же люди молодые — они не чувствуют, что они очень нужны, что без них никак. Что если не я, то кто? Если не сейчас, то когда? Сейчас даже мем появился: «если не я, то не я» вместо «если не я, то кто?». (Смеется.) И поэтому, мне кажется, это тоже такой объективный процесс — маятник качнулся немножко в другую сторону. Мы стали жить в те самые сытые нулевые. И вообще сейчас, это, слава Богу, уже не моя задача, я достаточно старый стал, а так я в молодежной всей этой истории и тусовке крутился не одно десятилетие и я понимал, что те люди, которые пришли в церковь молодыми в конце 90-х и начале нулевых, это были совсем другие люди, чем те люди, которые пришли в те же молодежные организации в конце нулевых, в начале 10-х. Если те приходили спасать Россию, мир и проповедовать всем до края земли, с апостольской ревностью устраивать всякие лагеря, ездить в госпитали, с колоссальным энтузиазмом, то в конце нулевых приходили чаю попить, в киноклубе поучаствовать, вместе отдохнуть, куда-нибудь съездить, на Рождество коттеджи снять для того, чтобы вместе потусоваться, песни попеть. Да и социалка никуда не делась. Мы тоже ездили и продолжали помогать и что-то восстанавливать. Но основной пафос был уже не тот. А необходимость в общении — мы должны общаться с себе подобными. Опять же надо семьи строить, надо где-то спутника жизни искать. И молодежка, так она превратилась в какие-то клубы, которые постепенно взрослели, взрослели, взрослели — и из среднего возраста 25+ они сейчас уже превратились в 35+. И что с этим делать — абсолютно непонятно. И как сейчас в церкви... Господи, наверное, я сейчас говорю то, что не стоит говорить, потому что это не моя задача. Слава Богу, опять-таки подчеркиваю. Что делать с нынешними старшеклассниками и студентами младших курсов, мне, например, вообще непонятно.

М. Борисова

— Но это, мне кажется, как раз самое важное. По крайней мере, задать этот вопрос, поставить этот вопрос, начать размышлять.

Прот. Максим Первозванский

— Очень страшно. Очень хочется сделать вид, что у нас всё хорошо, и мы знаем, чего делать.

М. Борисова

— Это, конечно, замечательно. Как говорили во времена моей юности, хотеть не вредно. Но мне кажется, что если не формулировать, если не называть проблему, короче, само болеть не перестанет.

Прот. Максим Первозванский

— Конечно. Но вот зачем идти? Смотрите, это опять то, о чем я сказал. Допустим, в конце нулевых, давайте этот период возьмем, люди собирались послушать проповедников, собраться вместе попить чаю. А зачем сейчас? Когда ты включил Zoom, YouTube, и ехать никуда не надо. Опять же коронавирус. И до коронавируса то же самое. В общем, это та самая мотивационная та же история — зачем я это делаю? Зачем это нужно мне? Зачем это нужно Церкви? И поэтому сейчас, мне кажется, в период этой коронавирусной инфекции мы все-таки наблюдаем всплеск социального делания, милосердия, когда достаточно много молодых людей объединялись вокруг тех же самых церковных групп милосердия, развозили продукты. Это один из очень немногих, на мой взгляд, позитивных моментов, которые мы увидели. Потому что они получили внятный ответ на вопрос «зачем?». Вот сидит бабушка, ей надо что-то кушать, и я могу ей помочь. И это по-христиански. Всё. Простая логичная цепочка. И я готов в этом участвовать. Или, как я вам рассказывал про своего сына, например. У нас сейчас ведется обширная реконструкция всей Крестьянской площади? и в связи с этим в том числе и прихрамовой. И он мгновенно приезжал, когда звонил наш староста, отец Иаков, и говорил: «А может приехать твой сын? Помочь убрать спиленные старые пни». Еще что-то. Без вопросов — он тут же переодевался, и на целый день. Бросал всё и готов был приехать. Потому что понятно зачем — без тебя это не погрузят, без тебя это не очистят. И вот это чувство, мне кажется, молодому человеку очень важно, — если мы говорим сейчас именно не о социальных программах поддержки молодых семей, с чего мы сегодня начали, а вот именно про такое совсем еще молодежное, юное, неженатое и незамужнее. Вот оно этого хочет, мне кажется.

М. Борисова

— Но как надолго этот порыв можно сохранить в себе?

Прот. Максим Первозванский

— Сложно сказать.

М. Борисова

— То есть должен быть некий мотиватор. Должен быть некто взрослый, кто говорит, в данном случае, отец-настоятель: приезжайте и помогите. Человек откликается с удовольствием, он едет, он чувствует себя...

Прот. Максим Первозванский

— Особенно если тот, кто зовет, для него является важным, значимым и авторитетным человеком. Тут ведь, понимаете, у молодежи есть несколько кризисов. Если мы говорим о постстуденческом периоде развития, то молодому человеку или девушке очень важен значимый взрослый. Точно так же, как он был важен ему в подростковом возрасте, когда в этот кризис, если оказался рядом тренер какой-нибудь, или какой-то мастер или еще кто-то — то есть тот взрослый, которому подросток поверит и за которым он пойдет, то это будет очень круто? и он очень многого сможет добиться. А дальше идет уже следующий период, когда старшеклассник, студент — там уже взрослый и не нужен, там опять погруженность в себя, и то, что ты перед этим наработал, ты это реализуешь. А после окончания института опять «зачем?» Куда я пойду работать? Куда? Чего я там буду делать? Зачем? Вот я постоянно это наблюдаю: человек окончил университет — зачем я иду на работу? Какая должна быть работа? Это что — зарабатывание денег, потому что мне надо жить отдельно от родителей для того, чтобы заработать на свою квартиру или хотя бы, чтобы ее сейчас снимать. А зачем? Если у меня и так всё более-менее нормально, есть своя комната, например. Вот зачем мне это сейчас? Если ты женился к этому периоду, то это понятно, потому что надо строить свою семью — тут вопрос «зачем?» отходит на второй план. А если не женился? Если не вышла замуж? Не очень понятно, зачем и чего дальше надо делать? Можно работать в свое удовольствие, не очень-то парясь. Или, наоборот, надо париться. То есть опять это мотивационная история. Если ты встречаешь в этот момент значимого взрослого, это может быть какой-нибудь Илон Маск в Америке, он очень далеко, и ты с ним никогда не пересекаешься. А может быть просто какой-нибудь профессор или доцент на кафедре или старший товарищ где-то еще, которому ты поверишь и за которым ты пойдешь.

М. Борисова

— Хорошо, если такой товарищ умнее тебя.

Прот. Максим Первозванский

— Да. И поэтому мы снова возвращаемся к тексту отца Александра Шмемана, где он говорит о том, что молодежь, как там написано, это самый идолопоклоннический возраст. Да, действительно, молодежь готова идеализировать много чего. Ума много, опыта мало. А я, к сожалению, точно могу утверждать, что построить некую внутренне непротиворечивую систему взглядов и мировоззрения — с этим у нас очень просто. То есть если ты находишься, условно говоря, если мы сейчас про политику говорим, в области политических взглядов, поддерживающих традиционную власть, например, в России, и это запросто будет недоступно никакой критике. И никакие рассказы про дворцы и яхты, часы и всё остальное этого не поколеблют. Это непротиворечивая внутренняя система. Уязвимая, конечно, но молодой человек может этого не видеть. И наоборот — если ты находишься в стане революционеров, то это очень может увлечь, это внутренне непротиворечиво и полно. И это и есть идолопоклонничество — непонимание того, что мир может быть описан по-разному.

М. Борисова

— Клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский проводит с нами этот «Светлый вечер». И мы говорим о молодежи. Вот, всё бы так, но что-то не так — так это называется. Мне кажется...

Прот. Максим Первозванский

— Вы прямо как Мальчиш-Кибальчиш: «И все бы хорошо, да что-то нехорошо». (Смеются.)

М. Борисова

— Мне кажется, когда тебе лет до 20, очень часто тебе просто хочется сильных эмоций, которые ты можешь получить, только участвуя в неком движении. Тебе даже, пожалуй, не столько важно смысловое наполнение этого движения, тебе кажется, что тебя удушает эта вот атмосфера, в которой некуда двигаться.

Прот. Максим Первозванский

— Да, совершенно верно, адреналин.

М. Борисова

— Тебе хочется протестовать просто против вот этого спокойного существования изо дня в день. Ты протестуешь не против какой-то системы, тебя просто распирают изнутри эмоции, тебе нужно чего-нибудь сокрушить.

Прот. Максим Первозванский

— Не обязательно сокрушить. Тут вы точно очень всё рассказали. Нужен адреналин. Конечно, он в любом возрасте и кому угодно нужен, Но именно в этом возрасте он нужен особенно, он прямо сочится. И в этом смысле молодой человек постоянно находится в состоянии стрессовом именно из-за избытка адреналина. Можно прыгать с парашютом. Можно ходить в походы. Можно двигать науку. Можно крушить режим. Можно защищать режим. Это как раз... Не знаю, как насчет церкви, потому что все-таки вряд ли мы тут можем предоставить людям корректные, с точки зрения христианства, сильные эмоции, ну, разве что призвать всех куда-нибудь в миссию. Это иногда работает, но миссионерствовать надо уметь — это сложно. Я знаю много людей, которые пытались в этой области что-то делать и сталкивались с тем, что у них не получается. Хотя знаю вполне успешных молодых людей. Правда, это уже более поздний возраст, конечно, ближе к 30 годам. Потому что миссионерство требует образования, оно требует знаний, оно требует определенного опыта для того, чтобы вступать в полемику, неважно, с атеистами, с еще какими-нибудь —истами. Это непростая история.

М. Борисова

— Вы знаете, мне кажется, что всё правильно, не буду оспаривать ни одно из ваших утверждений. Но добавлю немножко своего наблюдения о жизни в период такого совершеннейшего неофитства, когда никаких вразумительных аргументов в моей голове не складывалось. У меня, как и у многих неофитов, всё было на эмоциях, на полном приятии — то есть я понимаю, что это истина, а разложить по полочкам и доказать я не могу. Но у меня был такой удивительный опыт. Первый раз я поехала в Пюхтицы. В то время странные были паломники, в общем, достаточно пестрая публика собиралась. И вот, в комнату, куда нас поселили, там 8 кроватей было. И одна женщина, рядом со мной у нее была койка, она приехала из Ленинграда. Она прошла какую-то фантастическую школу жизни, она и йогой увлекалась, и в какой-то буддистской общине была. Потом она стала прибиваться к Православию. В общем, у нее была куча прижитых во время этого жизненного опыта вопросов, на которые в те времена трудно было вот так с бухты-барахты у священника найти ответы просто в силу обстоятельств жизни, поскольку многие священники и боялись при свидетелях какие-то вещи говорить. И вот, она начала меня ночью пытать этими своими вопросами. И я понимала, что я ничего не могу ей ответить, потому что я сама ничего не знаю. Я книжек начиталась, и я начала читать Иисусову молитву и я ей что-то говорила. Что — я не помню. И я не думаю, что это было что-то вразумительное, но реакция была следующая. На следующий день она пошла на исповедь и на Причастие, и она потом пристала ко мне: дай мне свой адрес в Москве, потому что ты так замечательно мне ответила на все вопросы, мне всё стало ясно. Я умом понимаю, что там не было разумных аргументов, им неоткуда было взяться. Но в миссионерстве есть что-то, что работает помимо твоих знаний или незнаний и помимо твоих умений формулировать свою точку зрения.

Прот. Максим Первозванский

— Марина, но таких людей всегда единицы. Здесь есть несколько моментов. Прямо просто прокомментирую ваш рассказ, если позволите. Во-первых, вы были неофитом и сами об этом сказали. А где сейчас их наберешь-то, этих неофитов, юношей и девушек «бледных со взором горящим». Их всегда немного, таких, которые... Хотя в то время или в 90-е годы их было гораздо больше. Сейчас их не так много. Кроме того, опять простите, что я рационализирую — вы о духовном и о мистическом, а я как бы рационализирую. Мы с вами поменялись ролями, но это нормально, мне кажется. Я тоже очень хорошо помню то время, я тоже мало чего знал и при этом я очень дерзко совершенно, ничего не зная, не имея образования, брался выступать на публику. Это сейчас если представить себе: Господи, сколько же во мне было, с одной стороны, веры, а с другой стороны, какого-то тщеславия или гордыни, когда я, ничего толком не зная, мог выступать перед залом, перед школьниками, еще перед кем-то.

М. Борисова

— Назовем это более красивым словом — дерзновение.

Прот. Максим Первозванский

— Дерзновения было очень много, но при этом та сторона, которая тебя слушала, не знала вообще ничего. Аргументов возразить тебе у них не было, как сейчас говорят, от слова «совсем». И поэтому ты мог нести... А при этом кризис мировоззренческий был столь силен, что ты мог нести любую чушь, важно, чтобы люди видели в тебе, что вот человек, у которого есть ответы. И этого было достаточно. Именно поэтому тот период это не только возрождение Православия. Мы же понимаем, сколько было и сектантов, сколько было сумасшедших. Тогда по опросам населения чуть ли не каждый трехсотый житель России стал экстрасенсом. И восточные учения, и чего там только не было, потому что советская идеология рухнула, для многих она рухнула раньше, перестала быть авторитетом. И этот поиск в значительной степени (почему тогда и явление младостарчества, которое впоследствии было осуждено Архиерейским Собором в конце 90-х годов), что очень важно было для нахождения вообще опоры и возможности человеку жить дальше, знать, что ответы есть.
Знаете, есть такая интересная история, правда, из совсем другого времени, из 20-х годов, в воспоминаниях митрополита Вениамина (Федченкова). Есть прекрасный эпизод, он еще не был никаким митрополитом, он был молодым человеком. У него была сестра. Я не помню, из какого это времени, может быть, даже дореволюционного? В общем, неважно. Они были молодыми людьми. И как-то раз его сестра говорит: «Тут ко мне тут приходили молодые люди и говорят, что человек произошел от обезьяны. Дай мне что-нибудь почитать, чтобы я могла им возразить, мне нужны аргументы. Потому что они приводят черепа, австралопитеки, питекантропы, Дарвин». Он говорит: «Хорошо». Принес ей какую-то книжку. Проходит какое-то время — месяц, два. Он опять с ней встречается, спрашивает: «Ну как, книжка понравилась?» — «Да я не знаю». — «Как, не знаю?» — «Да я ее даже не открывала. Они приходят, я даю им книжку и говорю — берите, читайте». То есть, вот есть люди, которым просто надо знать, что ответы есть. Его сестра знала, что в этой книжке есть ответы, и этого было ей достаточно. Поэтому вот эта история, когда в 90-е годы, когда люди потеряли ориентиры и не знали ответов, они действительно достаточно легко включались в ту жизнь, где, как им казалось, ответы есть. Сейчас, конечно, это неповторимая и невоспроизводимая ситуация. В этом нет ничего плохого и нет ничего хорошего. Я вообще очень верю в нашу молодежь, я в этом смысле оптимист по жизни. И стараюсь на молодежь не ворчать, потому что у меня есть такое странное очень ощущение, что те люди, которые ворчат на молодежь, они просто не хотят оставлять этот мир хорошим. Нам всем придется умереть, люди в старости понимают, что умирать им скоро. И если этот мир плохой, если он катится в тартарары, то его оставлять не жалко. А если он хороший, если у него есть будущее, если придут новые поколения, которые тоже будут жить, искать, находить, бороться, побеждать, проигрывать, тогда жалко его покидать. И поэтому лучше на этот мир поворчать. Поэтому я стараюсь на него ворчать и верить в то, что молодежь всё сумеет и всё преодолеет с Божьей помощью.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский был сегодня в студии программы «Светлый вечер». С вами была Марина Борисова. До свидания, до новых встреч.

Прот. Максим Первозванский

— Храни вас всех Господь.