«Второе воскресенье Великого поста: память святителя Григория Паламы». Прот. Максим Первозванский

Прот. Максим Первозванский

В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.

Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, в которое празднуется память святителя Григория Паламы, о памяти святых священномученика Арсения, митрополита Ростовского, мучеников Василиска, Клеоника и Евтропия, благоверных князей Даниила Московского и Федора Ярославского с сыновьями, а также об иконе Божией Матери «Державная».

Ведущая: Марина Борисова

---

М. Борисова:

— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА наша еженедельная субботняя программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Протоиерей Максим:

— Здравствуйте.

М. Борисова:

— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в Церкви завтра, во второе воскресенье Великого поста, и на предстоящей неделе. Второе воскресенье Великого поста посвящено памяти святителя Григория Паламы. Но прежде, чем мы заговорим об этом наполнении смысловом завтрашнего воскресенья, наверное, все-таки, по традиции, для начала обратимся к тем отрывкам из Апостольских Посланий и Евангелия, которые прозвучат завтра за Божественной литургией в храме. И мы услышим чтение отрывка Послания Апостола Павла к Евреям из 1-й главы, начиная с 10-го стиха и заканчивается этот отрывок во 2-й главе, стихом 3-м. А звучит этот отрывок так: «И: в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса — дело рук Твоих; они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза, и как одежду свернешь их, и изменятся; но Ты тот же, и лета Твои не кончатся. Кому когда из Ангелов сказал Бог: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение? Посему мы должны быть особенно внимательны к слышанному, чтобы не отпасть». Вот почему такими словами, казалось бы, очевидными предваряется мысль, для меня неочевидная: почему главная задача нашей внимательности в том, чтобы не отпасть? Мы, в общем-то, как бы преисполнены воодушевления, Великий пост только начался, и нам кажется, что наша вера такая крепкая и отпасть уж мы никак не можем. Апостол нам говорит, что нужно внимательно слушать то, что нам читают и говорят, и только тогда мы можем не отпасть.

Протоиерей Максим:

— Ну мне кажется, это одно из важнейших и глубочайших мест вообще Нового Завета, говорящих нам о том, кто мы такие. Смотрите, как пренебрежительно, как бы пренебрежительно Господь... автор, не Господь, отзывается об ангелах: «Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение?». То есть смотрите, что говорит апостол: мы с вами ни много ни мало те, кто должны наследовать спасение. Ну как бы слова такие нам привычные: «наследовать», «спасение», «мы», «наследники». Что такое быть наследником у Бога? Кто такой наследник у царя, кто такой наследник у отца? Ну это тот, кто получает от него все, тот кто, по сути дела, становится сам тем вот, у кого он наследует. То есть этим отрывком апостол Павел говорит о нашем (у меня сейчас дрожь по спине) богоравном статусе, то есть мы призваны к тому, чтобы стать богами по благодати — тем, кем Бог является по природе Своей. А кем Он является по природе Своей? Вот с чего начинается этот отрывок, который вы только что прочитали, что этот Тот, Кто основал небо и землю: «в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса — дела рук Твоих», и даже после того, как они разрушатся, Ты пребываешь, и лета Твоя не кончаются. И вот мы призваны быть такими. А вот теперь давайте, знаете, это не мой образ, и он, может быть, такой очень как бы вульгарный, но представим себе, что нам предстоит забраться на самую высокую гору мира. Это ведь не то же самое, что полежать на пляже у ее подножия, да. То есть если твой статус пляжный, отдыхающий, то твоя забота всего лишь не обгореть на солнце, взять с собой солнцезащитный крем или полежать где-нибудь в тенечке, почесывая разные части своего тела, переворачиваясь и подставляя солнышку тот или иной бочок. А если ты собрался быть ни много ни мало наследником, и это твое призвание, это твой статус — тебе предстоит туда лезть. И тебе надо быть крайне внимательным, потому что любая ошибка в экипировке, любая ошибка в твоей подготовке, она чревата самыми тяжелыми последствиями. И, вы знаете, в замечательной книге, еще дореволюционной, Лодыженского, «Свет незримый» (книга эта в значительной части своей посвящена сравнительному богословию, сравниванию католичества и православия), есть такие потрясающие слова — я давно ее читал, поэтому это не цитата, но вот передача смысла: что главная ошибка наших противокатолических, например, дискуссий апологетических состоит в том, что мы сравниваем взлеты православия с падениями католичества. А у католиков то же самое: они сравнивают взлеты католичества с падениями православия. Взлеты надо сравнивать со взлетами, а падения надо сравнивать с падениями. Вот если мы посмотрим на взлеты, то может оказаться, что мы идем не на одну гору, а на разные. Те, кто лежат в долине на песочке, они действительно все примерно одинаковые. Не особенно утруждающий себя пейзанин где-нибудь в Италии не сильно отличается от не особенно утруждающего себя горожанина или крестьянина на Среднерусской возвышенности, который тоже там никуда особо не погружается. И думаешь: какая разница? Да никакой разницы. А вот когда мы сравниваем подвижников православия или подвижников католичества, оказывается заметна серьезная разница. И вот сегодня, когда мы будем говорить про Григория Паламу, мы, в частности, эту разницу тоже будем иметь возможность увидеть. Вот представьте себе, если к нам применим вот этот высокий статус, тем ответственнее, страшнее и опаснее этот путь. И поэтому мы должны удерживать одновременно в себе сознание того, что Бог постоянно пребывает рядом с нами — Отец не может не заботиться о своем возлюбленном наследнике, и поэтому, казалось бы, нам нечего бояться: Он всегда рядом с нами (как кокош — как курица, которая накрывает и покрывает нас своими крыльями) — мы можем не бояться. А с другой стороны, мы должны быть особенно внимательны, как говорит апостол Павел, к слышанному, потому что малейшее отклонение, здесь и сейчас почти незаметное, на длинной дистанции может привести нас в ересь, в прелесть, просто в отпадение. Потому что помыслы действуют именно так: случайно принятый помысел, случайно принятое действие, неосторожно воспринятая обида, осуждение непреодоленное, какое-нибудь там нытье, уныние — смотришь, был человек горячим подвижником, а сейчас превратился в унылое непонятно что. И никто из нас не застрахован от подобного варианта.

М. Борисова:

— Давайте обратимся теперь к отрывку Евангелия от Марка, 2-я глава, стихи с 1-го по 12-й. Я думаю, что это многим нашим радиослушателям хорошо известный эпизод о том, как по Христу, Который проповедовал в Капернауме, пришли четверо людей и принесли расслабленного. Но, поскольку у них не было возможности подойти к Спасителю, слишком много людей было вокруг, они расковыряли кровлю дома, где Он находился, и спустили постель с этим больным человеком с крыши вот туда, внутрь помещения. И Господь исцелил этого расслабленного, сказав ему: прощаются тебе грехи твои. И, как всегда, привел в недоумение и возмущение книжников, которые находились в том же помещении, потому что они углядели в этом кощунство. Дальше Спаситель говорит: «Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал и, взяв постель, вышел перед всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали». Вот это называется и тем и другим, то есть Он обе формулы произнес. Но ведь не в формулах суть. Суть в том, что был Спаситель, и к Нему люди с таким искренним порывом принесли этого больного человека, что даже не поленились на крышу забраться и спустить его каким-то таким уже, почти акробатическим образом, чтобы только... То есть это нужно быть настолько уверенным, что произойдет это чудо, что оно не может не произойти. Иначе ну не полезешь ты на крышу, это же...

Протоиерей Максим:

— Ну это первый и главный смысл. Мы об этом говорили на прошлой неделе, о том, что вообще фактически все чтения Великого поста, если мы не говорим о верхнем наслоении, а именно о тех чтениях базовых, которые читались еще и до Торжества Православия, до победы над иконоборчествам и до того, как Григорий Палама был прославлен и, собственно, празднуем Церковью вот в этот воскресный день, вот эти чтения — апостольские, евангельские — они говорили, весь Великий пост они говорят о вере, о том, что такое вера. Если субботние чтения больше говорят нам о субботе, то воскресные чтения говорят нам о вере. Вот этот пример веры и самого расслабленного, и тех четырех человек, которые принесли его, не смогли войти, залезли на кровлю, раскопали кровлю дома. Представьте, как хозяин отнесся к этому замечательному боголюбивому поступку. Я представляю себе, как бы я отнесся, если бы кровлю моего дома кто-то раскопал, даже с самой благочестивой целью. Примерьте это на себя. И такова была их вера. И как это перекликается с тем отрывком из Апостола, который мы с вами читали на прошлой неделе, что святые верою победили царства, заградили уста львов, преодолели силу огня и так далее. Вот здесь эти верующие поступали именно так. И второй, конечно, смысл — вот эти две формулировки, между прочим, многие о них спотыкаются, я сам неоднократно это слышал, причем от людей, в общем, совсем-совсем как бы не новоначальных. Какая разница, говорит Господь, как сказать: прощаются тебе грехи или встань, возьми постель твою и ходи. Вот в такой формулировке все логично и все понятно: если тебе прощены грехи, то можно сказать: возьми постель твою и иди в дом свой. А если... Отсюда иногда делается не совсем правильные выводы: а если человек не получает исцеления? Значит ли это, что ему не прощены грехи? Нет, не значит. А если человеку прощены грехи, значит ли это, что он обязательно будет исцелен? Нет, не значит. Вот в словах Христа есть, как сказали бы математики, взаимно однозначное соответствие. Какая разница, говорит Он, исцеляя расслабленного, потому что Он имеет власть как простить грехи, так и исцелить человека. Но в реальной нашей жизни эти события могут совсем не совпадать. И это важно помнить, особенно когда мы пытаемся посмотреть на человека как бы с обратной стороны: видим больного и нечастного (я, правда, видел такое, причем, подчеркиваю, люди высказывались очень как бы не новоначальные), когда вот, человек болен — это значит Господь тебя наказал и твои грехи не прощены. Ну-ка давай, срочно ищи, какой у тебя есть нераскаянный грех. И потому что, если ты его найдешь, вспомнишь и раскаешься, ты получишь исцеление. Раз ты пока не исцеляешься — значит, ты не прощен. Вот это неправильная логика. Она как бы на первый взгляд может даже рассматриваться как полезная — вроде как побуждает человека искать какие-то в себе грехи, более внимательно отнестись к своему покаянию. Но, на самом деле, это рисует нам, эта картина, совсем не того Бога, в которого мы верим, не того любящего нас Христа. Господь не наказывает нас болезнью, Он не пытается нас неисцелением как бы побудить к еще большему раскаянию — это было бы слишком жестоко. Но связь эта существует. Но, подчеркиваю, она не взаимно однозначна. Если ты болен — это не значит, что ты грешен. Сколько святых (вспомним преподобного Амвросия Оптинского) всю свою жизнь тяжко болели, будучи святыми. И сколько замечательных грешников, дай Бог им покаяния, чувствуют себя совершенно прекрасно, замечательно и ничего у них не болит, они как бы... То есть вот такого соответствия все-таки нет. Но для фарисеев... Ну представьте себе, если кто-нибудь сейчас даже — ну сейчас мы к этому привыкли, священникам дана власть прощать и отпускать грехи. Я вот только сегодня читал эту молитву много раз: прощаю, разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Вот уже даже не помню, сколько за свою жизнь, не знаю, тысяч, десятков тысяч раз я эту молитву прочитал, за десятилетия своего священнического служения. А тогда это было невозможно. Когда пусть самый уважаемый равви, самый уважаемый учитель вдруг говорит: прощаются тебе грехи... Вот ведь еще вопрос: кто такой Иисус, который здесь сидит с нами и проповедует. Кто может прощать грехи? Только один Бог. И когда Христос говорит, что удобнее, Он и говорит: да, а вы думали, Я кто? А Я и есть Бог. Раз Я имею право прощать грехи. Для Его тогдашних слушателей это было действительно синонимом.

М. Борисова:

— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Вот подошли мы к любимой теме: кто такой Григорий Палама, что у него за это такое удивительное учение о Фаворском нетварном свете, и вообще почему это так важно, почему его памяти, ему посвящено второе воскресенье Великого поста? Казалось бы, мы меньше всего думаем о нетварном свете, когда мы живем. Вот просто в нашем обиходе, в нашей повседневной жизни мы очень редко так высоко возносимся нашими мыслями благочестивыми, что эта тема вообще возникает в нашем сознании. Хотя эта тема была во времена святителя Григория настолько острой и настолько прямо кровоточащей, что шесть лет он спорил с Варлаамом на эту тему. И сколько соборных решений было принято, и настолько это было важно понять: что же это за нетварный свет вообще, что произошло на горе Преображения, что это такое?

Протоиерей Максим:

— Ну вообще Великие соборы XIV века, они в православном мире воспринимаются как восьмой Вселенский собор, это действительно неслучайно. Вот то же самое можно сказать о любом догматическом учении, которое было принято на том или ином Вселенском соборе, на Первом Вселенском соборе, например. Ну вот какое отношение к нашей жизни имеет эта формула: «единосущна Отцу, Имже вся быша». Или ну, пожалуй, из всех этих формул разве что догмат об иконопочитании как-то для православных верующих, вот не сильно погруженных в догматику, кажется особо важным и жизненным: да, нам разрешили прикладываться к иконе, нам разрешили священные изображения — это понятно, это зримо, это чувственно. Хотя на самом деле любое соборное решение подобного уровня, оно в том числе бытовое благочестие полностью пронизывает, просто мы об этом не задумываемся. Учение, в первую очередь о Боге и о Христе, оно для православия и вообще для христианства является ключевым и принципиальным. Потому что ну кто такой наш Бог, каково Его взаимодействие с миром? Древнейшие гностические учения, да, говорили нам о том, что есть бог добрый и есть бог злой, материя сотворена злым богом, дух сотворен добрым богом — вот этот вот клубок доброго и злого, дух стремится освободиться — это вот постоянное искушение Востока, гностицизма. Запад, пожалуй, другое искушение — искушение рационализмом: Бог полностью удален от мира. И, кстати говоря, современный западный рационализм христианский, он вполне себе последователен в этом, что вот в учениях философов западных там XVIII, XIX века, даже которые вполне себе идеалистические, они относят Бога за пределы этого мира: Бог сотворил этот мир — ну и дальше мы тут сами по себе. Мы тут каким-то образом крутимся, а Бог смотрит на все это со стороны и, по сути дела, активно не вмешивается. Православное же учение говорит о том, что да, Бог не только сотворил этот мир, но активно вмешивается. А вмешивается как? Есть такое чудесное слово, любимое православными: «благодать». Вот мы оказывается в красивом месте, так руки разводим широко, похрустываем нашими косточками, говорим: ой, какая благодать! У замечательного нашего певца, песенника православного, Волкова, была такая строчка: «Кругом благодать разлита, и чаша полна до краев». Что это такое, благодать? Вот здесь у Запада и Востока и возникали преткновения во времена Григория Паламы, то есть он обострился до того, что стороны обвинили друг друга в ереси, и в конечном счете чуть ли там не расплевались. Действительно, для западных христиан учение наше о Фаворском свете, о благодати, о Божественных энергиях является, по сути дела, еретическим. Так же как для нас их отрицание этого факта тоже, в общем, как бы близко к ереси. А учение это состоит в том, что мы различаем в Боге Его природу, Божественную природу, которой равно обладает Отец, Сын и Святой Дух. Мы говорим о трех Лицах, о Триипостасном Боге — Отце, Сыне и Святом Духе. Мы говорим о Боге как Едином по существу и различном в Лицах — здесь мы с нашими братьями западными полностью единомысленны. Не говорим сейчас о исхождении Духа, специально как бы оставляем это за скобками. А вот дальше мы говорим, православное учение говорит о том, что Бог действует, продолжает и непрерывно действует в этом мире своими энергиями или Своей благодатью, наполняя этот мир Собой. А у них такого учения нет. А уже в частном случае мы говорим о том, что вот, например, на горе Фавор (вы говорили, что это учение о Фаворском свете) что увидели Петр Иаков и Иоанн? То самое сияние, которое они увидели, когда Господь перед ними преобразился, что это вообще было? И православное учение говорит о том, что у них открылись глаза, и они увидели тот самый Фаворский свет, ту самую благодать, которой сияет их Божественный Учитель. Потому что в это не значит, что Он в другое время не сиял, Он сиял всегда, но они это получили на Фаворе возможность увидеть: как Божественная благодать, исходящая от Бога, пронизывает весь мир. Исходя из этого, афонские монахи считали и считают (ну не только афонские, конечно), что да, этот свет Божественный, поскольку Бог рядом с нами всегда, можно увидеть. И для этого нужна определенная, требуется аскетическая практика приготовления себя к возможности этот свет увидеть. И вот здесь как раз такое преткновение у Варлаама Калабрийского произошло: что это такое там? Монахи сидят там и видят там, молятся и видят Фаворский свет? Не может такого быть. А дальше развилась такая вот догматика о Божественной благодати, Божественном свете, который на самом деле пронизывает всю вселенную, и который может увидеть каждый из нас, если освободится от действия страстей.

М. Борисова:

— Ну вообще это очень странно, потому что у католиков столько мистицизма, столько вот этих каких-то мистических практик своих собственных напридумано веками, что...

Протоиерей Максим:

— Да, то есть именно поздних.

М. Борисова:

— Да, что очень странно, что их это так задело.

Протоиерей Максим:

— Да, я тоже об этом размышлял как раз сегодня, готовясь к нашей передаче. Поскольку если говорить, например, там о великих католических святых периода уже после этих событий — например, Игнатий Лойола, который мог, как утверждал он и его ученики, одним усилием молитвы перенестись в ад или в рай. Но для них это не было действием Божественной благодати, он действительно считал, что то видение ада и рая, которое он мог определенно, как бы мы — я боюсь здесь как бы кого-то обидеть, не хочется ругаться, ну, в общем, можно было бы назвать аутогенной тренировкой. А последователями его считается неким путем восхождения Моисея на гору, где он тоже мог увидеть тот самый... где он мог увидеть Бога. Вот для меня тоже странно, что это учение, оно настолько как бы ложится на их мистическую практику эту, позднюю, что для меня этот вопрос остается тоже до конца непонятным. Хотя мы тут друг друга обвиняем в чувственности: они как раз вот, Варлаам Калабрийский обвинял в чувственности как бы афонских монахов, мы обвиняем в чувственности Терезу Авильскую и прочих, говоря, что это всего лишь движение плоти.

М. Борисова:

— Ну, я думаю, что Господь нас рано или поздно рассудит.

Протоиерей Максим:

— Да, Господь нас рассудит.

М. Борисова:

— Вы слушаете нашу еженедельную субботнюю программу «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

М. Борисова:

— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Ну вот, к счастью для нас, наш церковный календарь не оставляет нас без тем для размышления, благодаря тому что напоминает нам о каких-то совершенно удивительных святых, про которых мы, может быть, не вспоминаем так часто, как про Николая Чудотворца или преподобного Сергия Радонежского, но есть среди них у каждого свои любимые персонажи. Вот у меня один из таких очень любимых святых — это священномученик Арсений, митрополит Ростовский, память его 13 марта. Чем так он тронул мою душу? У него удивительная была жизнь человека, который никогда не шел на компромисс, причем по гамбургскому счету, с самой высшей властью в империи. Он прожил, пережил восемь царей и цариц и умудрился почти со всеми войти в очень такое принципиальное столкновение. Причем если были государи, которые, в связи с личной набожностью, принимали это во внимание, но были и императрицы, которые не желали этого понимать. И его последним оппонентом стала Екатерина II, которая пошла на принцип, и это окончилось плачевно для святителя Арсения. Но удивительно мне в его истории то, что он —ну как, наверное, как любая точка зрения, она может быть оспариваема, поэтому его нежелание принимать во внимание какие-то соображения верховной светской власти понять тоже можно, и светскую власть можно понять. Потому что в Российской империи все-таки в синодальный период государь император или государыня императрица были верховной инстанцией для духовного ведомства. Правда, они сами не могли за Священный синод принимать решения, но и Священный синод без их одобрения не мог принять решения собственной волей, так что все было очень взаимосвязано. Поэтому, когда кто-то из священноначалия вступал в принципиальные противоречия с носителем высшей государственной власти, естественно, тут можно было ожидать чего угодно. Что, собственно, и воспоследовало при Екатерине II, которая не стерпела дерзости архиерея, и его в результате не только заточили, его расстригли, его велено было именовать «Андреем Вралем», ему заклепали рот — то есть вот в буквальном смысле запретили ему разговаривать и писать. А если он вступал с кем-то в разговоры в темнице, ему было велено затыкать рот кляпом. Вообще заточение становилось все более тяжелым для него, потому что если первое заточение было не совсем строгим, то уже когда его законопатили в Ревель, то там практически это была какая-то чуть ли не подземная тюрьма.

Протоиерей Максим:

— Когда я был в Таллине, там место его погребения несколько разнится, точно не указывают, но там его очень даже почитают.

М. Борисова:

— Ну вот удивительно, мы говорили о Фаворском нетварном свете, о том, что дано было видеть апостолам, то что существовало, но то что они не видели. И вот ровно такие же истории есть в житии святителя Арсения. Там был эпизод, когда его из одной тюрьмы перевозили в другую, и он упросил дать ему возможность причаститься, зашел в церковь, которую они проезжали. И его стражник, посмотрев, что слишком долго что-то заключенного нет, зашел за ним в храм и увидел архиерея в архиерейском облачении, причащающегося у престола, чего быть, естественно, не могло. И ровно такое же видение было, когда перед его кончиной ему разрешили поисповедаться и причаститься, и священник, который зашел в эту келью, он выскочил оттуда, потому что он увидел то же самое. Когда он второй раз зашел — он увидел узника, который лежал, больной, на лавке. И, в общем, вот эта возможность видеть то, что не видно, а насколько это важно понимать? Мы же это все читаем в какой-то степени как сказку.

Протоиерей Максим:

— Ну на самом деле это, конечно, не сказка, это действительно так и было. И мы же знаем, что тот священник, который видел на смертном одре того самого архиерея в полном облачении, он вообще не знал, кого он идет причащать, ему это было неизвестно, узник был неведом ему. И он это увидел, и он это засвидетельствовал, и поскольку это не какая-то уж совсем седая древность, у нас нет оснований считать, что это выдумано. Я бы хотел несколько слов, если позволите, сказать не в защиту государственной власти, а показать ее логику. Дело в том, что в действиях государства, в действиях власть имущих, конечно, много бреда, базара, непонятно чего, но в большинстве случае присутствует определенная совершенно железная логика, которая, при последовательном ее проведении, проводит часто к вот такому концу. Это касается и древних святых, древних мучеников. Вот в житиях святых, как правило, гонителей и мучителей принято изображать совершенными монстрами, какими-то злодеями, исчадиями ада, с садистскими наклонностями — такое иногда случалось. Но в большинстве случаев это было совсем не так, а это была действительно просто логика государственной власти. То же самое и здесь. Мы видим, как терпят государи и государыни выходки и высказывания святителя. Мне вот сейчас, прямо в процессе передачи, вспомнилось два мученика науки Запада — Галилео Галилей или, допустим, Джордано Бруно. Вот Николай Коперник, который предложил, как мы знаем, гелиоцентрическую систему вместо геоцентрической, был священником, и никто ему ничего, ни слова не сказал. Галилей — собственно, это было уже серьезной. Но ему, его тоже никто особо не наказывал: он был судим и отправлен на две недели к своему другу, епископу, в его загородную усадьбу, с епитимьей каждый день читать 50-й псалом. А вот в других ситуациях, да и почему вообще Галилею запретили проповедовать, а Копернику нет, вы знаете? Вот я знаю, поскольку я занимался этим вопросом. Коперник писал на латыни, и это был научный труд. А вот Галилей проповедовал на итальянском, и ему было запрещено проповедовать, в отличие от Коперника. Так и здесь. До тех пор, пока проповедь или высказывание — неважно, священника ли, просто какого-то человека — с точки зрения государственной власти не представляет опасности для ее основ, на это можно не обращать внимания. Ну говорит кто-то что-то, ну пускай говорит, мы не видим в этом для себя опасности, пускай говорит. Как только возникает опасность того, что эта проповедь будет услышана народом, что народ сделает оттуда какие-то выводы, что, возможны какие-то движения, бунты, какое-то возмущение, какое-то сопротивление государственной власти — государственная власть действует неумолимо. Она всеми средствами, сначала по-хорошему, предлагает замолчать. Прямо как в житиях древних святых, когда мы видим, что иногда правитель или сам император предлагает, например, Георгию Победоносцу всевозможные почести там или там брак той или иной мученице, вот какой-то сан. И когда встречает сопротивление, по-хорошему пытается: ну хорошо, ничего не хочешь — просто замолчи. А вот когда мы видим, когда мученик не замолкает, и обращаются толпы, иногда целые амфитеатры, тысячи людей, воинов, то государственная власть (в своей, подчеркиваю, логике, я ее не оправдываю, просто объясняю) вынуждена действовать неумолимо. Так и здесь. Вот не потому, что вот лично Екатерина невзлюбила его. А потому что не могла она в своей логике установления вот той монархии и того царства, которое она строила вокруг себя, потерпеть, что кто-то будет не просто что-то говорить, а кто-то реально будет услышан, что ее политика, которая, собственно, продолжалась, начиная с Петра I, отъема монастырских земель, что она будет поставлена под вопрос авторитетным архиереем. А ведь мы видим, что сначала это еще достаточно молодой епископ, а здесь уже влиятельная кафедра: его знает вся Россия, он по-настоящему действительно известен — он каждый вечер выступает по Радио ВЕРА и телеканалу — то есть это человек, которого слушают. Не могла действующая власть оставить дело просто так.

М. Борисова:

— Ну еще бы. Если он демонстративно предает анафеме тех, кто отнимает монастырские земли.

Протоиерей Максим:

— Ну конечно. Кто может это, какая власть сможет это потерпеть? И мы видим, что в логике этой власти она действует весьма последовательно. Сначала мягко: просто сошлем тебя в монастырь, и даже будь там архиереем, на здоровье, но просто вот с запретом проповеди. А в монастыре — кому ты там? Это же у нас сейчас в монастырях собираются толпы паломников, которые слушают. А тогда, собственно, многие монастыри и паломников не пускали, живи там себе за стенами. Когда видит, что не успокаивается святитель, все более и более жестко, и последовательно жестко ведет себя государственная власть. Вот удивительным образом мы можем увидеть это, знаете, как примеры, например, «Знамения» иконы Матери Божией, когда святой князь Андрей Боголюбский идет штурмовать Новгород. Я не наделяю Екатерину II святостью, она и в личной жизни была далеко не святым человеком, но она была великой правительницей нашего государства, и — страшные вещи я скажу сейчас, из уст священника — именно действование в логике великой правительницы и позволило ей создать ту империю, и расширить ее, и укрепить такой, какой мы ее знаем, как империю, которая оказалась способна выстоять перед войной, перед нашествием Наполеона. Потому что именно то, что было заложено Екатериной II — то офицерство, которое в тот момент возникло, те римские, имперские принципы воспитания молодежи, осознания себя по-настоящему третьим Римом — не в религиозном, а в государственном плане, а это не менее важно оказалось, чем в религиозном смысле учение старца Филофея. Подчеркиваю: я не хочу ни оправдывать, ни осуждать эти явления. Вот это очень важно понимать, что мы просто наблюдаем это и видим логику развития событий. В этой логике святой, святитель Арсений должен был стать святым, и не мог не действовать как святой, так как он действовал. А государственная власть не могла не действовать так, как она действовала. Кто был прав? Все были правы, и никто не был прав. И всегда прав Господь, Который только один и способен нас рассудить, и на Его Страшном и милостивом суде мы и увидим деяния друг друга.

М. Борисова:

— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Продолжая разговор о тех темах для размышления, которые нам предоставляет церковный календарь, мне бы хотелось вспомнить двух благоверных князей, память которых приходится на эту неделю: 17 марта —память благоверного князя Даниила Московского и 18 марта — память святого благоверного князя Феодора Черного, Смоленского, и его сыновей Давида и Константина. Ну тут такая россыпь разных судеб и подходов к святым благоверным князьям, что хочется сразу задать вопрос: а что же это за чин такой — благоверные князья? Если бы имелся в виду, скажем, Александр Невский, то тут все было бы понятно — правитель, герой, воин — ура! Ну еще и схимник в конце жизни. А вот когда речь идет о вполне земных таких, простых, негероических людях, которые, если читать их жизнеописание, ну вызывают массу недоумений именно как святые. Почему они святые? Вот почему благоверный князь Даниил Московский, который был вполне ординарным таким князем, ничего он, никаких завоеваний он не совершал, никаких великих военных подвигов не совершал, никаких дипломатических открытий тоже не совершал. Вообще был, казалось бы, вполне таким ну ординарным человеком, просто облеченным вот княжеской властью. И при этом поразительным образом, получив в наследство самое какое-то захолустное, никому не нужный этот вот Московский удел, и не предпринимая ни войн, ни набегов, ни каких-то сверхусилий, а наоборот, все время стараясь помирить вечно дерущихся братьев, которым все время нужно что-то там делить между собой, вот без всяких внешних усилий правителя он умудрился к концу своего правления сделать Московское княжество практически чуть ли не основным княжеством тогдашней Руси. Просто вот получил там от дяди в наследство удел большой. И с ним все время происходили какие-то вещи, которые, казалось бы, никакого отношения к нему лично не имели, к его личности. И в то же время вот остался именно как святой и ну как, вот в истории, можно сказать, что он положил начало династии Рюриковичей.

Протоиерей Максим:

— Московского извода.

М. Борисова:

— Да, 300 лет они правили Московией до того, как воцарились Романовы, тоже на 300 лет. Но в чем святость?

Протоиерей Максим:

— Вообще, вы знаете, на примере князей, ну и царей в том числе, хотя у нас среди царей прославлен только один царь, последний из династии Романовых, Николай II, Николай Александрович, царь-страстотерпец, можно увидеть и на примере князей, которых мы празднуем вот на этой неделе, можно увидеть вообще, как интересен феномен святости. Я начну с Николая Александровича: сколько к нему было претензий, что он плохой правитель. Вот зачем вы прославляете человека, при котором пресеклась династия, при котором разрушилась империя, при котором была проиграна мировая война. И Церковь всячески подчеркивала, что мы прославляем его не как правителя. Ну и дальше, соответственно, составлялось житие, и вроде в житие — курил, там не предавался каким-то особым молитвенным подвигам, хотя именно при нем возобновилось прославление святых, да. И вдруг оказывается, что Церковь единомысленна в своем прославлении его как страстотерпца. И на Юбилейном Соборе никто же не возражал. Какие-то голоса там в народе, может, и раздавались опять-таки, но именно как правителя, не как святого человека. Еще одного святого, не из князей теперь — мученик Артемий Веркольский. Вообще же его похоронили не на кладбище, потому что молнией был убит, а похоронили где-то там, в лесочке, а потом на его могиле стали совершаться исцеления. Примерно так же, как и...

М. Борисова:

— Сыновья Федора Черного.

Протоиерей Максим:

— Да, князя Федора и его сыновей.

М. Борисова:

— Давид и Константин, которые ничем не прославились, про них ничего не осталось в памяти исторической.

Протоиерей Максим:

— Да жития фактически нет, и то что есть, тоже какое-то странное, совсем как бы не святое. Даниил Московский — житие есть как бы, и такое вроде как благочестивое... Ну простите, что я такими словами: «вроде» «как». Благочестивое. Но я теперь свою мысль-то вот все-таки выскажу: что святых прославляет Бог. Что святость... Вот мы смотрим, допустим, даже есть какие-то у нас сейчас публичные личности, какие-то там священнослужители, правители, может, патриархи, какие-то батюшки заметные, и такие слова всякие красивые говорят, за собой увлекают, и жизнь такая, если почитать Википедию, оказывается, замечательная. Являются ли они святыми или нет, и кто из них является святым? И, может быть, никто. А может быть, вот этот является, а это не является. Потому что святой человек — это святой в очах Божиих. Это тот человек, который своей жизнью сподобился стяжания Божественной благодати, той самой, о которой мы с вами говорим сегодня, рассказывая о Фаворском свете и Григории Паламе, и всех этих паламитских ссорах. А это всегда сокровенно. Нам бы очень хотелось, чтобы все святые, наверное, были как преподобный Сергий Радонежский, который стоял в купели, не принимал молока по средам и пятницам, чудесным образом вся жизнь его была святостью и чудом, явным и известным всем, видимым, очевидным — вот он святой, образцово-показательный. Большинство святых не таких. И не только не прославленных, но и прославленных. Оказывается, что мы вообще не знаем этого. Это тайна, что в человеке является святостью. Ну, наверное, в Данииле Московском, его прославили не за то, что он был основателем московской династии Рюриковичей, и не за то, что при нем как при правителе фактически не было каких-то больших войн, и не еще за что-то, а что тоже неизвестно, житие очень скудное. Бог его прославил как святого. Так же как Он прославил Артемия Веркольского. Так же как Он прославил ярославских князей. Вот Бог явным образом для современников или для потомков явил святость того или иного человека. У нас нет оснований сомневаться в этом, мы знаем, что они святые. Что мы можем извлечь для себя? Ну вот я для себя извлекаю то, что пути Господни неисповедимы. И то, что мы видим иногда вот такими своими земными очами: вот он такой человек, вот он там живет, не знаю, там с женой поругивается, там еще что-то. А он на самом деле, может, святой. Поэтому для меня это тоже утверждение такой народной как бы мудрости: что если мы попадем в Царствие Божие, то больше всего мы удивимся там тому после того, что мы сами туда попали, тому, что мы не увидим там тех, кого ожидали, и увидим тех, кого совсем не ожидали. Что, как говорится в пророчестве Исаиином, что как небо отстоит от земли, так Мои мысли от ваших размышлений и пути Мои от путей ваших. И поэтому нам остается благоговейно прикасаться к святости этих людей, просить их помощи и заступничества и, конечно, получать — они же святые, значит, они нас слышат, откликаются на наши молитвы.

М. Борисова:

— Ну на этой неделе есть еще один повод подумать, что происходит с царством, от которого эта благодать отходит. И в 1917 году, в день отречения от престола государя императора Николая II, была явлена в селе Коломенском не очень старая, XVIII века икона, но такая очень закопченная, непонятно, что на ней было изображено — это была икона Державной Божией Матери, которую на протяжении всего трагического для Русской Православной Церкви XX века почитали восприемницей вот этой благодати, которая ушла из правления этим государством, перешла вот как бы к Божией Матери.

Протоиерей Максим:

— Да, это удивительный, мощнейший символ того, что Господь не отвернулся от Земли Русской. И удивительно, что песнопение Всем Русским Святым соединяется с песнопениями Державной иконе Матери Божией как главной нашей правительницы и заступницы. Это, конечно, чудо нами — ну конечно, нас там не было, но нами воспринимается как фактически современное чудо, когда равное по силе, по смыслу, по значению обретению Казанской иконы Матери Божией. Поэтому, конечно, вот такое общенародное почитание Державной иконы в очередной раз свидетельствует нам, как Господь Себя являет в нашей жизни, в жизни нашего Отечества, нашего государства. Да, как бы государь от вас отъят, но Моя милость, Моя заступничество, говорит Господь и Его Пречистая Матерь, никуда от вас не денется. Не отчаивайтесь, не унывайте.

М. Борисова:

— И все-таки не будем забывать, что мы находимся на пути к Пасхе, находимся в самом центре уже Великого поста. Вот вспоминая об этой благодати Фаворской, о свете нетварном, вспоминая о святых, о которых нам напоминает на этой неделе церковный календарь, явлении Державной иконы Божией Матери, как нам сохранить этот вот настрой на внутреннюю работу? И может ли внутренняя работа, которую мы хотим, по крайней мере пробуем совершить во время Великого поста, действительно что-то открыть? Или все-таки открывается не благодаря нашим усилиям?

Протоиерей Максим:

— Ну никакие наши аскетические труды и подвиги без Господа не имеют никакого смысла. Больше того, они могут нам только навредить, развить нашу гордыню и увести от Бога. Поэтому, конечно, помнить, не забывать, что это не наши усилия, что только в Боге и с Богом. Поэтому храм — мы об этом уже говорили сегодня и можно не уставать об этом снова и снова говорить: посещение храма, соотнесение себя с Господом — ну в смысле чтобы в свою жизнь пригласить Бога. Не забывать о том, что все это делается не ради нашего совершенства, не ради нашей святости, не ради того, чтобы стать лучше, чище, добрее, да, а для того, чтоб быть с Богом. Мы не можем быть с Богом, если Бог не будет с нами. Никакие наши усилия не способны нас привести к Нему. И поэтому смиряемся, падаем, снова встаем, не отчаиваемся, не унываем, видим свет в конце туннеля — в смысле Крест и Воскресение, Пасху в конце поста, движемся в эту сторону. Помним, что только вторая неделя прошла. Вторая неделя прошла, впереди третья, дальше Крестопоклонная, вот самые важные события.

М. Борисова:

— Третья очень сложная. Потому что первый энтузиазм уже исчерпан, такое более осмысленное вхождение в смыслы такие великопостные на вхождении на второй неделе мы постарались одолеть. И третья уже идет ну так, в просторечии говоря, выхлоп. Потому что уже силенок-то не хватает.

Протоиерей Максим:

— Ну в конце этой недели нас ждет Крестопоклонная неделя. И она, конечно, это богослужение, вынос Креста вновь придаст нам, ну по крайней мере я очень на это надеюсь, придаст нам силы для того, чтобы двигаться дальше.

М. Борисова:

— Большое спасибо за эту беседу. Вы слушали еженедельную субботнюю программу «Седмица». В студии были Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Поститесь постом приятным. Слушайте нас каждую субботу. До свидания.

Протоиерей Максим:

— Храни вас всех Господь.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «18-е воскресенье по Пятидесятнице. Память отцов 7 Вселенского собора». Прот. Федор Бородин
• «17-е воскресенье по Пятидесятнице». Протоиерей Максим Первозванский
• «16-е воскресенье по Пятидесятнице. Покров Пресвятой Богородицы». Протоиерей Максим Первозванский