Светлый вечер с Владимиром Легойдой

Гость программы — Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, член Общественной палаты РФ.

Темы беседы:

— Общемосковский крестный ход 7 сентября 2025г.;

— Трагедия с альпинисткой Натальей Наговицыной на пике Победы;

— Введение школьного предмета «Духовно-нравственная культура России»;

— Открытие технического колледжа при Боровском Свято-Пафнутьевом монастыре;

— Образование — вызовы современного мира.

---

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте, дорогие друзья! В студии Марина Борисова. И сегодня, как всегда по пятницам, с нами Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО, член Общественной палаты. Добрый вечер, Владимир Романович.

В. Легойда

— Здравствуйте.

М. Борисова

— Я тут просматривала, как всегда, перед нашей с вами встречей ленту новостей и увидела очень интересный анонс: в следующее воскресенье, 7 сентября, в День памяти всех Московских святых, будет Всегородской крестный ход. У нас в Москве крестные ходы такие масштабные были очень давно, обычно все вспоминают 90-е годы. Вот почему вдруг Святейший решил возродить эту традицию? Я посмотрела по новостям в других регионах — во многих городах сейчас проходят вот эти городские крестные ходы.

В. Легойда

— Да, спасибо большое, что обратили на это внимание. Мне кажется, это замечательная традиция, и самого по себе этого факта, что традиция замечательная, наверное, уже достаточно для того, чтобы эту традицию возродить. Действительно, по благословению Патриарха вот такой Всемосковский крестный ход, поэтому даже рекомендовано всем московским храмам провести одну раннюю литургию в этот день. Если до кого-то, может быть, информация не дойдёт, то, пользуясь случаем, тоже сообщу, что будет служиться в московских храмах одна литургия, кажется, в семь утра (довольно рано), чтобы те, кто хочет принять участие в крестном ходе, могли это сделать. Крестный ход начнётся по окончании Божественной литургии в храме Христа Спасителя, где она будет позже, не в семь утра. Вот где-то к 12, по-моему, соответствующее циркулярное письмо было разослано.

М. Борисова

— Там сбор начнётся с 10 утра.

В. Легойда

— Да, с 10 утра, потому что людей будет много и, сами понимаете, все такие мероприятия, особенно сегодня, требуют особых мер безопасности, поэтому, конечно, там будут и рамки, через которые надо будет пройти. Ну, и крестный ход, который пойдёт от храма Христа Спасителя к Новодевичьему монастырю, я предполагаю, что он займёт где-то полтора часа плюс-минус, поэтому тут тоже надо рассчитывать свои силы, но всё же хотелось бы всех, кто в состоянии физическом и духовном это сделать, призвать присоединиться. Мне, кстати, многие люди уже звонили и спрашивали, как можно сделать, я говорю им: просто приходите либо на службу в храм Христа Спасителя, либо сразу к 10 часам, по окончании службы Патриарх обратится со словом, мы предполагаем, и начнётся крестный ход. По-моему, это очень важно, очень здорово и имеет такое символическое и духовное значение.

М. Борисова

— А как вам кажется сама эта форма, крестный ход? Ну, понятно, когда Царские дни, например, и на Ганину Яму идёт крестный ход, или какой-то памятный день отмечают тем, что идут к определённой святыне. Здесь очень такой неочевидный маршрут, если связывать по смыслу это с Днём памяти всех Московских святых, то почему именно к Новодевичьему монастырю? От храма Христа Спасителя близкий путь к любой московской святыне, Кремль рядом.

В. Легойда

— Знаете, я бы всё-таки сказал, что глубинный смысл, наверное, любого крестного хода для христианина заключается в том, что он символизирует движение ко Христу, и поэтому это не просто в рамках здорового образа жизни мы предлагаем пройтись, прогуляться или ещё что-то, то есть, конечно, как всякий крестный ход, это имеет духовное значение и в каком-то смысле исповедание веры нашей, нашей готовности следовать Христу, нашей устремлённости идти духовным евангельским путём, в том числе и такой богослужебный момент присутствует в традиции церковной, как крестный ход.

М. Борисова

— Вам самому доводилось принимать участие в крестных ходах?

В. Легойда

— Да, как раз у нас был крестный ход, он был связан с памятью преподобного Сергия, когда мы шли тогда километров 18, по-моему, боюсь сейчас соврать, но, в общем, до Троице-Сергиевой Лавры во главе со Святейшим Патриархом. Тогда дошли не все, могу сказать. Но это было, конечно, грандиозное шествие.

М. Борисова

— Но из-за того, что долгий такой путь, там, наверное, были остановки, какие-то молитвы были по ходу движения хода?

В. Легойда

— Остановки были, был один привал в силу того, что просто разные люди, и была одна большая остановка, полчаса или что-то такое.

М. Борисова

— Ну, здесь достаточно быстро можно дойти.

В. Легойда

— Да, мы предполагаем, что маршрут, поскольку свернёт на набережную крестный ход, то есть там можно короче пройти.

М. Борисова

— Если идти просто вот по своей надобности, то по Пречистенке и, собственно, дальше...

В. Легойда

— Но это когда один человек идёт, а когда идёт там несколько тысяч людей, то, конечно, это темп немножко другой. Поэтому я и говорю, что, наверное, полтора, может быть, два часа плюс-минус, мы же точно не знаем количество людей, которое придёт, но верим, надеемся и предполагаем, что их будет много.

М. Борисова

— Но самый массовый такой крестный ход, который остался в памяти, и не только в памяти, но и запечатлён документально, — это крестный ход, когда было второе обретение мощей преподобного Серафима Саровского. И картинка, когда набережная московская вся была заполнена народом, впечатляет до сих пор. Как вам кажется, сейчас вот этот порыв можно возродить? Потому что всё-таки крестный ход — это явление очень эмоциональное, это не стояние даже в очереди к святыне, это всё-таки порыв такой вот и духовный, и душевный, и физический.

В. Легойда

— Думаю, что вполне себе можно возродить. Вот вы спросили, почему Патриарх принял такое решение и преподал благословение — я думаю, в том числе и потому, что мы видим, что к Патриарху обращаются люди с предложениями, то есть это такой ответ на то, что люди ждут, что ожидается, и проявление этих ожиданий мы видим вполне, в том числе и в прямой форме: а почему бы не возродить традицию крестных ходов в Москве?

М. Борисова

— Вы думаете, можно переломить тенденцию? Вот в дореволюционное время все воспоминания о Москве сводятся к тому, что Москва, помимо всего прочего, была ещё центром паломничества, так же, как Киев, то есть шли поклониться московским святыням, московским святым. У нас очень давно в силу и субъективных, и объективных, и исторических, и всевозможных других обстоятельств Москва — абсолютно секулярный город по стилю жизни, по настрою, такой вот новый «Вавилон». И жизнь церковная как бы немножечко за ширмой, она не захватывает общее настроение. Ваше ощущение: можно ли возродить вот это восприятие Москвы как центра паломничества, города, где сконцентрирована святыня, даже для человека, может быть, не церковного и неверующего, просто в каком-то общекультурном фоне, что ли, в котором человек живёт, или это уже такая иллюзия и прекрасная мечта, которой не суждено осуществиться?

В. Легойда

— Очень важный вопрос, как мне представляется. Единственное что: я, конечно, боюсь таких категорических формулировок с использованием прилагательного «абсолютный», поэтому не думаю, что Москва прямо уж такой абсолютно секулярный город, хотя я понимаю, как риторический приём, о чём идёт речь, и в этом смысле он, наверное, весьма точен. Но, с другой стороны, согласитесь, что, вот, скажем, частью нашей жизни, в том числе и московской жизни, всё больше становится колокольный звон, а это совсем не секулярное явление. Я, может быть, слышу его чаще, потому что наш отдел располагается в Андреевском монастыре, поэтому мы и вечером, и утром слышим это всё, и вспоминаем, что надо бы сходить в храм, лоб перекрестить. Благодаря программе строительства новых храмов в Москве, я думаю, всё больше и больше людей вот это напоминание слышат. И, собственно, сами храмы, вспомним, почему Москва называлась «сорок сороков» — потому что это указание на огромное количество храмов. А нельзя возродить, наверное, в том смысле, что нельзя дважды в одну реку войти, но в том, чтобы сделать это как-то по-новому, если, под словом «возрождение понимать не приход в ту же точку, это просто невозможно, тогда надо небоскрёбы сносить, а так всё-таки вопрос не стоит. Но сделать это частью какой-то, как сказали бы, наверное, архитекторы: архитектурной доминантой, или чем-то таким, очевидно присутствующим, думаю, что вполне возможно. Кстати сказать (сейчас, наверное, уже можно об этом сказать, без подробностей), в своё время ко мне приходили строители, которые Москву-Сити строили. Там много было компаний, насколько я понимаю, и там всерьёз обсуждался вопрос о том, чтобы крышу одного из очень высоких башен Москвы-Сити венчала фигура князя Владимира. И этот вопрос обсуждался совершенно всерьёз на очень высоком уровне, и просто по ряду причин он был снят, что называется, с повестки дня.

М. Борисова

— Слава Богу.

В. Легойда

— Но я вам хочу сказать, что это ведь инициатива, с которой пришли люди, которые строили.

М. Борисова

— Я понимаю, просто, скажем, у людей постарше и людей, интересовавшихся историей реконструкций многочисленных Москвы, наверняка это сразу вызывает аллюзию несостоявшегося, слава богу, Дворца Советов с фигурой Ленина.

В. Легойда

— Ну, не знаю. Тут же, понимаете, всё-таки главная чья фигура.

М. Борисова

— Ну, тоже верно. Владимир Романович, думаю, многие наши радиослушатели обратили внимание на историю трагическую, которая долгое время, начиная с 12 августа, занимала внимание очень многих людей. Я имею в виду трагедию, произошедшую на Пике Победы в Киргизии, где, ну, можно, наверное, сказать: погибла альпинистка Наталья Наговицына. Мне кажется, очень важно об этом поговорить, потому что это история гибели, за которой наблюдали, можно сказать, в режиме онлайн огромное количество людей. Такое есть заезженное выражение, когда вскрываются какие-то тайные недуги общественного сознания, вот, мне кажется, она как раз очень явно эти недуги проявила. Я имею в виду, во-первых, конечно, всё, что было связано с попытками спасти эту женщину. Напомню тем, кто не в курсе этой истории: альпинистка наша в группе из нескольких других альпинистов решила предпринять восхождение на Пик Победы, это семитысячная вершина в Киргизии. Уже спускаясь, она сломала ногу и её не смогли эвакуировать, и на высоте больше шести километров она осталась на практически лишённая помощи, поскольку пробиться к ней смогли только один раз, и люди, которые пытались её спасти, несколько человек из них получили травмы, один погиб. Пытались снять её с помощью вертолёта, вертолёт попал в турбулентность, совершил жёсткую посадку, и люди тоже пострадали. Одним словом, ситуация такая: огромное количество людей в нашей стране каждый день получали сообщения о том, что женщина умирает, лежит в той зоне, в которой её невозможно спасти, и, естественно, это вызывало очень острую реакцию очень многих людей, причём диаметрально противоположную. Вопрос первый, который возник лично у меня: зачем вообще это нужно? То есть в нашей жизни, в которой огромное количество реальных испытаний, можно просто упомянуть специальную военную операцию и дальше уже ничего через запятую не перечислять, зачем нужны вот эти адреналиновые впрыскивания? Там совершенно непонятна цель, ведь сами альпинисты, готовившие это восхождение, говорили, что Наталья не была готова чисто физически, то есть она не была альпинистом того класса, который в состоянии этот труднейший пик покорить. И много-много проблем, связанных с самим этим спортом, увлечением этим спортом, допуском обсуждалось. Но обсуждалось и другое: как могли её оставить, и о чём говорит то, что, с точки зрения её семьи, не были предприняты достаточные усилия киргизскими властями в попытках организации её спасения. И вообще сколько людей там, на этих склонах погибло и погибает каждый год. Я не говорю уже о том, что обсуждение в соцсетях этой ситуации вызвало ещё одну очень болезненную тему, когда встречалось очень много комментариев, что «она сама виновата, и нечего тратить деньги для того, чтобы её спасать». Вот весь этот клубок противоречивых чувств и реакций, как вам кажется, важно это отрефлексировать?

В. Легойда

— С одной стороны, безусловно, важно, с другой стороны, я понимаю, что практически всё, что я дальше буду говорить, находится в области дилетантских рассуждений, которых я стараюсь избегать по возможности, но я вам могу сказать своё субъективное переживание. Для меня эта ситуация является ситуацией нравственного тупика, я имею в виду для меня, потому что, когда я читаю заголовки, что принято решение прекратить спасательные работы, мне хочется сказать, что это недопустимо. И когда мы констатируем, что человек, скорее всего, погиб, не имея возможности это подтвердить, но говорим это, наверное, в том числе и потому, чтобы сказать, что всё-таки спасательная операция уже касается не живого человека, а погибшего, и речь идёт о том, чтобы его тело найти и предать земле. Может быть, с этой целью констатация происходит, хотя, так понимаю, формально юридически она должна быть объявлена пропавшей без вести до нахождения места смерти, а при этом там душераздирающие какие-то материалы мне попадались, что кто-то из родственников убеждён, что она жива, в общем, это всё.

М. Борисова

— Это ее сын обращался к Бастрыкину за помощью.

В. Легойда

— Да. Но повторяю, что для меня это нравственный тупик, потому что, условно говоря, вот согласиться с этим заголовком, именно в такой формулировке скажу, потому что я реагировал именно на заголовок, заметки — я не могу, душа не позволяет. Вот это то, что на уровне субъективного переживания. А что касается правильной, наверное, и важной постановки вопроса: как бы нам эту ситуацию отрефлексировать по-христиански, то, опять же, с одной стороны, особенно вспоминая замечательную песню Владимира Семёновича Высоцкого, который объяснил нам, зачем нужно «парня в горы тянуть» — потому что «там поймёшь, кто такой». И поэтому вот в этой логике поставить на одну доску вот этот банджи-джампинг, когда люди ноги себе обвязывают и с высоких мостов и прочего прыгают вниз, мне сложно. Я думаю, что это всё-таки разные вещи. Здесь это чисто такая постмодернистская попытка смеяться над смертью, или над опасностью. Всё-таки, наверное, и такой адреналин проплаченный, а в ситуации с альпинизмом это спорт. Дальше я уже на тонком льду дилетантских рассуждений, но, как вы справедливо сказали, сославшись на специалистов, что человек должен быть подготовлен, есть разные уровни сложности. И страховка, хотя понятно, что стопроцентной страховки не бывает, но всё-таки. Опять же, обращая это к себе, я могу сказать полушутя, что мне адреналина настолько хватает в реальной жизни, что у меня нет вообще желания никаких там прыжков с парашютом и прочего. Хотя я знаю очень достойных людей, для которых это часть жизни. Сложно сказать. Тут, если всерьёз рефлексировать, понятно, что это сфера, которую невозможно полностью отрегулировать в правовом поле, за исключением каких-то там запретов, связанных с неминуемой гибелью или нанесением увечий. Поэтому понятно, что, если там, условно говоря, шторм, то купаться нельзя. Если человек нарушает, то тут действительно он сам себя сознательно подвергает, в том числе, и смертельному риску. Здесь, наверное, ситуация немножко другая, но какая-то рефлексия, думаю, нужна. В силу особенностей информационного общества произошло то, что вы очень точно описали в рассуждении своём начальном, что мы просто наблюдаем это чуть ли не онлайн. И повторяю, для меня вот это именно ощущение нравственного тупика. Я не могу сказать, что это нравственный тупик, потому что вроде бы тут не твой выбор, и ты ничего не можешь... Но ощущение какой-то, знаете, беспомощности, как будто ты в прямом эфире смотришь, как умирает человек. И это, конечно, сознание взрывает совершенно.

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. Сегодня, как всегда по пятницам, с нами Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ. Мы приближаемся к 1 сентября, и вы, как родитель, понимаете, что самая популярная тема ближайших дней — это, конечно, новый учебный год, и что там приготовило наше Министерство образования новенького и адреналинового нашим родителям? Новенького там приготовили какое-то количество, как всегда. Но мне кажется, что самая цепляющая новость — это то, что в 5–7-х классах сокращается количество часов на изучение иностранного языка до двух часов в неделю, и вводится новый предмет, обязательный для всех школ — «Духовно-нравственная культура России». Уже достаточно много на эту тему сказано, понять ничего невозможно, потому что учебника никто в руках не держал и, насколько я понимаю, речь идёт не о том, что с этого 1 сентября вводится этот предмет, а со следующего.

В. Легойда

— Учебника нет ещё.

М. Борисова

— Ну, вообще полное непонимание: столько было сломано копий в дискуссиях относительно «Светской этики и религиозной культуры». И более-менее успокоились, каждый родитель что-то для своего ребёнка выбрал, столько лет по этой системе обучалось целое поколение школьников. Что за такой загадочный предмет?

В. Легойда

— Он совершенно не загадочный. Здесь я сразу оговорюсь, что знаю чуть больше, чем могу сказать, просто в силу того, что некоторые известные мне процессы ещё не закончены, и о них не принято говорить публично, пока они не завершены, поэтому, с вашего позволения, некоторые фигуры умолчания в моём ответе будут присутствовать. Мы действительно, я имею в виду, в том числе и Русская Православная церковь, принимали участие в дискуссии, в подготовке. Насчёт «Основ религиозной культуры и светской этики», по поводу которых действительно было много копий сломано, но благодаря позиции Патриарха и поддержавших его религиозных лидеров традиционных наших религий, в своё время, ещё в 2010 году проблема была решена появлением этого шестимодульного курса, когда родители школьников могут выбирать один из шести предметов. Тут только один маленький нюанс не надо забывать, просто те, кто не проходил это с детьми, не знают, что на практике это вылилось всего в один год изучения: если не ошибаюсь, второе полугодие четвёртого класса и первое — пятого. А речь идёт о том, что, конечно, предмет, которым мы говорим, «Духовно-нравственная культура» — это такой океан, который не только за год нельзя вычерпать, а в принципе вычерпыванию не поддаётся, но который можно изучать и дольше, поэтому продление изучения этой предметной области, как сказали бы чиновники Министерства просвещения... Кстати, уточню, что всё-таки у нас два министерства: Министерство образования — это вузы, поэтому беспокойство у родителей больше вызывают действия Министерства просвещения. А Министерство образования и науки уже занимается высшим образованием и научной деятельностью. Так вот, в продолжение этой логики выстраивается курс, по поводу которого тоже были разные дискуссии, но, слава богу, мы пришли к какому-то общему видению и сохранению этого курса, уточнению преподавательского состава, чтобы он был всё-таки понятен, чтобы не часы, как, к сожалению, бывало раньше, когда просто те, кому не хватает нагрузки, добирают себе часы, не будучи профильными преподавателями. Есть концепция по поводу того, как его преподавать, но она как раз относится в моём ответе к фигуре умолчания, поскольку сейчас финализируется её обсуждение, но я надеюсь, что концепция удачная, и что она будет реализована и в плане преподавания предметов, и в плане подготовки учебников, которые сейчас пишутся. При всем моем скепсисе к разного рода изменениям, могу сказать, что появление этого предмета и сокращение часов именно в среднем звене на изучение странных языков у меня тревоги не вызывает, в том числе и потому, что мы с вами прекрасно помним, что, исключая спецшколы и спецклассы, изучение языков в обычной школе советской приходилось на последние несколько лет, потому что формально мы учили английский язык четвёртого класса (как в моем случае, например). Могу сказать, что, конечно, до восьмого класса это всё было абсолютно несерьёзно, и я не к тому, что — и ладно, наверное, если бы оно было серьёзнее, это было бы неплохо, но то, что язык можно выучить совершенно спокойно, довести до определённого уровня, особенно сегодня в современном мире, за последние 3-4 года в школе, что это не требует изучения, как сейчас, чуть ли не со второго класса и чуть ли не три языка, вот на мой взгляд, это, кроме какого-то, может быть, (не к ночи будет помянуто) создания нейронных связей новых в голове, я вот не понимаю, для чего мои дети, помимо английского, уже в четвёртом классе или в пятом, учили испанский, который они, естественно, тут же забыли, как только перестали его учить, а они его перестали учить по разным причинам. Вот этот второй язык в школе — это уж то, что точно совершенно не нужно. Я редко, согласитесь, говорю категорично — вот не нужно это.

М. Борисова

— А как же тогда классическая гимназия, где учили «мёртвые» языки и плюс ещё учили современные?

В. Легойда

— Понимаете, «мёртвые» языки — это не то что «мама мыла раму», только на испанском. «Мёртвые» языки — это знакомство с двумя основаниями европейской культуры, потому что нельзя изучать латынь и древнегреческий, не изучая культуру, ты немедленно погружаешься в этот мир Периклов, Плутархов...

М. Борисова

— Ну да — «...Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал...»

В. Легойда

— Да, это, конечно, всё-таки другая глубина. Ну и потом, знаете, при всём уважении к этому и даже стремлении кого-то это всё возродить — честно говоря, вряд ли это сегодня возможно, за исключением отдельных каких-то гимназий, но мы же говорим о массовой школе.

М. Борисова

— Ну хорошо, у меня нет своего мнения, нет детей в этом возрасте и внуков тоже в этом возрасте нет, но я очень хорошо помню мальчика из нашего класса, который абсолютно на все вопросы преподавателя отвечал «Yes, it is».

В. Легойда

— Ну вот, видите, как прекрасно. (смеются)

М. Борисова

— Так что знания бывают разные. Что касается нового предмета, я никак не могу понять, что же именно конкретно подразумевается под преподаванием «Духовно-нравственной культуры России».

В. Легойда

— Это культурологический предмет, который в каком-то смысле будет продолжать, сейчас там дорабатывается, но это же открытые программы, общие установки, они все доступны. Это действительно знакомство с какими-то наивысшими проявлениями разных форм духовной культуры отечественной — в исторической ретроспективе через людей, через события, через явления (мы все-таки меряем по вершинам, а не по низкому массовому уровню). И в определенном смысле это действительно продолжение курса ОРКСЭ, который просто в большей степени, при том, что тоже культурологический, он был ориентирован на традиционные религии России, или там «Светская этика» — один из модулей, или «История религий». А здесь все-таки он более широкий, этот курс, но безусловно, тоже со святынями, святыми.

М. Борисова

— А старый-то останется?

В. Легойда

— Так он с 5-го класса, а старый, как я вам сказал, он в 4-м классе. Там 4-е классы и 5-е классы в первом полугодии, а это 5-е, 6-е, 7-е.

М. Борисова

— Предполагаются ли контрольные работы какие-то по этому предмету?

В. Легойда

— Я вообще в этом не вижу проблем. Тут подчеркну, что это мое личное мнение: формы контроля бывают разные, и когда кто-то говорил, что вот «не надо по этому предмету ставить оценки» — да почему? По любому предмету можно ставить оценки, если его ввели в учебное пространство, в академическое поле учебное. Просто там критерии оценок надо осмыслить.

М. Борисова

— Ну, положим, это создаёт какую-то базу, или должно создавать какую-то общую базу...

В. Легойда

— Конечно. Вот смотрите, мы сегодня заговорили о традиционных ценностях, чтобы этот разговор имел какую-то осмысленность уже для наших детей и внуков, важно, чтобы этот разговор начинали не в 25 лет или ещё позже, а чтобы у них была вот эта самая основа. Конечно же, безусловно, это не значит, что знакомство с пространством ценностей должно быть только в рамках этого предмета или даже, скажу больше — только в школе, тогда это всё равно малоэффективно будет. Это должно быть и в семье, и фоновыми знаниями проходить, и в средствах массовой информации и коммуникаций. В школе это не в последнюю очередь литература, история, но и особая дисциплина, которая такой скорее носит культурологический или культурно-исторический характер, но акцентирует именно ценностное пространство.

М. Борисова

— Помните, в «нулевые» годы очень часто возникали разговоры о том, что такое православная журналистика — это какой-то отдельный вид журналистики или это просто православные люди, которые занимаются журналистикой? Я в новостной ленте обнаружила, что открывается технический колледж при Боровском монастыре.

В. Легойда

— Вы застали меня врасплох этим вопросом.

М. Борисова

— Я сама себя застала врасплох. Ну, там технический колледж, всё понятно, там по принятым каким-то нормам выстроена программа, плюс добавляются какие-то гуманитарные предметы, и отдельно подчёркнуто, что к каждой группе будет прикреплён священник. Я читаю это всё — я ничего не понимаю. Я не понимаю, это что? То есть все наши рассуждения о том, что православная журналистика — это когда православные люди занимаются журналистикой, сводятся к нулю, потому что получается, что можно каким-то образом православных инженеров воспитывать, или как?

В. Легойда

— Я думаю, что здесь речь не идёт о том, что это будут православные инженеры, а воспитывать мы будем всё-таки православных людей. Скажем, православные воины тоже не по-православному проходят физподготовку или отрабатывают приёмы самообороны, но важность присутствия священника в армии, особенно когда ведутся боевые действия, по-моему, сегодня уже не подлежит даже обсуждению ни для кого. Поэтому здесь эта логика не нарушается, здесь речь идёт о том, что, обучаясь, человек не перестаёт быть человеком, и его мировоззренческая ориентация никуда не девается. И поэтому не вместо учёбы, а вместе с учёбой, рядом с будущим инженером, кем угодно, будет находиться священник, просто потому что это учебное заведение связано так или иначе с Православной Церковью, здесь никакой проблемы нет. Я думаю, что это находится не в той плоскости, в которой мы обсуждали проблему православной журналистики. И, опять же, повторяю, присутствие священника не значит, что эти люди как-то по-особому будут использовать или не использовать искусственный интеллект или закручивать гайки какие-то (в данном случае это не метафора — буквально закручивать). А я думаю, что здесь просто речь идёт о том, что это люди, которые ходят в храм, а тут, поскольку они вместе находятся в молодом возрасте, ещё есть священник, который не только в храме, но и рядом с ними всё время — поди плохо?

М. Борисова

— Да хорошо, наверное. Я не знаю, не пробовала. В преддверии первого сентября мы говорим о школе, об учебном процессе. О нём вообще-то все любят поговорить, независимо от того, насколько для той или иной семьи это актуально. Ну, тема такая общедоступная, вкусная, и все в ней разбираются. Но есть люди, которые разбираются в ней сугубо. Вот я наткнулась на интервью, недавно данное Алексеем Саватеевым — математиком, доктором физико-математических наук, членкором РАН — как раз об учебном процессе. Причём очень оценки его жёсткие.

В. Легойда

— Они всегда были такими.

М. Борисова

— Да. По его оценкам, идёт настолько, как он сформулировал, практическая имитация учебного процесса, поскольку в том виде, в каком обучение в школе проходит сейчас, оно приводит к тому, что и ученики, и учителя заинтересованы не в тренировке процесса познания и приобретения твёрдых знаний, а в отшлифовке каких-то шаблонных методов, ответов и решений тех или иных задач. Учитывая то, что дети практически не заинтересованы в том, чтобы творчески подходить к решению чего бы то ни было, по мнению Саватеева, нечего удивляться, когда в домашней работе ребёнок может принести такой ответ, что там человек двигался со скоростью 156 км в час, ему так ответил искусственный интеллект, а поскольку у него не развито критическое отношение к тому, что он...

В. Легойда

— ... Поскольку него не развит естественный интеллект, то он подумал, что с такой скоростью можно двигаться. (смеются)

М. Борисова

— Да, он подумал: почему бы и нет? Вот как вам кажется, насколько серьёзна эта проблема? И именно из-за того, что мы из раза в раз говорим о том, что искусственный интеллект — это то счастье или то несчастье, которое всегда с нами и будет с нами, и никуда от него не деться, просто мы пока ещё не представляем себе, как это готовить.

В. Легойда

— Ну, насчёт «всегда будет с нами» я бы оставил вопрос открытым, как будет, в какой форме и так далее. Конечно, искусственный интеллект — это не квадроберы, но вы помните, что эти загадочные существа исчезли так же быстро, как и появились, и сейчас уже непонятно, почему же мы с утра до вечера, слава богу, непродолжительный период времени всё это обсуждали, если они, так сказать, «яко дым от лица огня» взяли и исчезли. Всякое может быть. Меня в последнее время не отпускает мысль о том, что, может быть, светом в конце тоннеля является то, что в какой-то момент мы настолько наиграемся, заиграемся — недостаточно сильные слова, но что-то такое, вот перенасытимся этим всем, что довольно жёстко и однозначно от какой-то части присутствия этого в нашей жизни откажемся, но это всё, конечно, в области гипотетического находится. Я думаю, что сейчас очень сложно предположить, каким будет будущее даже завтра, поэтому, наверное, стоит действовать в сегодняшнем дне при том понимании, что сегодняшний день очень разный, ведь одной из удивительных особенностей мира ли технологий или современного его состояния является то, что у нас ведь соседствуют люди, для которых искусственный интеллект — это только словосочетание, и максимум, с чем они сталкивались, это с собственным смартфоном, который используют преимущественно как телефон и телеграмм поскролить, простите. С другой стороны, есть люди, которые никаких, даже не то что там серьёзных, а даже простых бытовых и прочих вещей абсолютно точно не делают, не посоветовавшись с каким-нибудь чат-ботом, которых сегодня много. И такая вот разная жизнь, конечно, удивительно, что она соседствует, понятно, что во все времена были люди более продвинутые, менее продвинутые, но я вот могу сказать о своей сфере образовательной, что действительно, в одно и то же здание учебного заведения заходят люди, которые продолжают всерьёз говорить: «Да ничего он не умеет, работы пишет плохо» и так далее и тому подобное, а, с другой стороны, в это же здание заходят люди, которые настолько активно и много, и, наверное, в чём-то плодотворно используют эти самые нейросети, что складывается такое ощущение, что первые и вторые живут совершенно не просто на разных планетах, а в разные эпохи живут. Вот это вот сложность ситуации.

М. Борисова

— Недавно, насколько я понимаю, с теми же вопросами журналисты обратились к Андрею Кончаловскому, человек он мудрый и, в общем-то, в таком возрасте, когда уже вроде как положено быть мудрым, по его интерпретации, единственный способ каким-то образом не утонуть в этом, во всём — это заставлять себя читать книги, но именно заставлять, пока не заставишь, читать не будешь, потому что всё, что тебя окружает, настраивает тебя отказаться от этого дурацкого занятия.

В. Легойда

— Ну, Андрей Сергеевич, и тут прав. Если помните, мы как-то не так давно здесь беседовали, я вам сказал, что даже челлендж своим детям такой объявил ежедневного объёма минимального прочтения, то есть максимальный может быть любым, а минимальный — 20 страниц, я не стал уж над ними издеваться, но я сейчас признаюсь в том, в чём я им не признался: им-то я сказал, что для того, чтобы их дисциплинировать, я бросаю этот вызов им, и при том, что мне много приходится читать, но тут, чтобы себя не оправдывать ничем, и вот я, к чести моей, нескромно скажу, но, по-моему, я единственный, кто этот челлендж ежедневно выполняет. По крайней мере, я утром всегда отчитываюсь, что я выполнил свою норму, свои 20, 30, 40, а бывает, и больше страниц, прочитаны. Так что надо заставлять, конечно, Андрей Сергеевич прав.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО, член Общественной палаты, был сегодня с нами в этот «Светлый вечер». С вами была Марина Борисовна. До свидания, до новых встреч, пойдёмте читать книжки.

В. Легойда

— Вот!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров
• «Путь к вере». Антон и Виктория Макарские
• «Искушение властью». Священник Михаил Дубовицкий, Алексей Горячев, Ольга Цой

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов