У нас в студии был диакон Богдан Мошура.
Наш гость рассказал о том, как мама воспитывала в нем отношение к вере, как на его жизнь повлияло общение со старцем Иоанном Крестьянкиным, а таже о том, как складывался его путь к служению в Церкви.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. И как всегда, в этом часе мы говорим с нашими гостями о пути к священству. Но сегодня наш разговор будет необычным. У нас сегодня разговор с отцом Богданом Мошурой, диаконом Русской Православной Церкви. Здравствуйте, отец Богдан.
Диакон Богдан Мошура:
— Приветствую вас сердечно.
Кира Лаврентьева:
— Мы очень долго ждали отца Богдана в нашей студии. Он колоссально занят и очень деловой человек.
Диакон Богдан Мошура:
— Я просто набивал себе цену.
Кира Лаврентьева:
— Да, и это тоже. Как вы уже, наверное, успели заметить, у отца Богдана незаурядное чувство юмора, с ним никогда не бывает скучно. Это еще один его талант, о которых мы, кстати говоря, сегодня будем говорить. Отец Богдан — диакон и сегодня мы будем говорить о пути к диаконству, о пути к вере, в вере и вообще многие темы поднимем, я надеюсь. И в первую очередь хочется спросить: отец Богдан, как складывался ваш пути в ограде церковной? Мне кажется, что вне церковной ограды он не был никогда. У вас невероятно благочестивая мама, Царство ей Небесное. Давайте, наверное, с мамы и начнем, потому что, когда я готовилась к программе, а готовилась я к ней два года...
Диакон Богдан Мошура:
— Вы серьезно?
Кира Лаврентьева:
— Я серьезно. Время от времени я смотрю программы с вами и слушаю интервью. Вы мне очень понятны и вы мне симпатичны. Меня всегда потрясает, как вы говорите о своей маме. Это настолько редкое качество у мужчин, это настолько ценное качество — говорить о личном, местами об очень интимном честно, открыто, иногда со слезами на глазах. Я подумала, что правильнее будет наш сегодняшний корабль беседы в сторону мамы повести, и как-то все с Божьей помощью само дальше выстроится.
Диакон Богдан Мошура:
— Я вас благодарю, безусловно, за приглашение, особенно за то, что готовились целых два года, вам юмора тоже не занимать. Насчет мамы, да, так Бог судил, и так называется тот канал, который ведется мной в телеграмме под названием «Нам посчастливилось».
Кира Лаврентьева:
— Да, правда.
Диакон Богдан Мошура:
— Мне действительно посчастливилось родиться у таких родителей, как моя мамочка с папой. Вы сказали интересную фразу, что когда человек говорит открыто и честно о своих переживаниях со слезами на глазах, это особенно ценно, когда это еще и мужчина.
Кира Лаврентьева:
— Именно.
Диакон Богдан Мошура:
— По какой причине? Наш народ, я говорю за мужской, народ — род, наш род более закрыт.
Кира Лаврентьева:
— Мужики не плачут.
Диакон Богдан Мошура:
— Мужики не плачут. Мы не то чтобы закрыты, нас просто нужно уметь открыть. Это, наверное, одна ключевая мысль, которая, пока вы говорили, ко мне пришла. Не потому что мы такие закрытые, а потому что женщины все виноваты.
Кира Лаврентьева:
— Программу можно и завершать. Виновные обозначены и пострадавшие тоже.
Диакон Богдан Мошура:
— Да. А если говорить без шуток и обвинений, то, безусловно, я как родитель сейчас вижу, какой колоссальный труд был проведен моими родителями, а более конкретно, моей родной почившей мамочкой, монахиней Екатериной, по умению раскрыть свое чадо по отношению к родителям. Когда я столкнулся с этой... это не проблема, это общая история у каждого человека. Когда ты рождаешь, приносишь в мир, тебе кажется, что ты имеешь полные права на этого человека, и самое сложное, самое сложное — дать свободу. Дать свободу так, чтобы человек понимал... интересная мысль, Господь же нас любит очень сильно, и нет другой той любви, о которой мы могли бы здесь с вами говорить, да, сколько угодно. Равняясь, как родитель, на ту Божью любовь, я до сих пор не могу для себя со времен воскресной школы, со времен семинарии понять и осознать, что ж такое всеобъемлющая любовь. Видя на практике, когда дети твои растут, дай Бог им здоровья — сейчас у меня Лидии Богдановне 9 лет, а Даниилу Богдановичу уже 15, скоро 16.
Кира Лаврентьева:
— Совсем большие.
Диакон Богдан Мошура:
— И ты начинаешь, интереснейший опыт жизненный, когда ты понимаешь, как любит Господь каждого человека, и как нужно, давайте будем говорить прямо, ухитриться, умудриться, любые слова подбирайте, чтобы научиться дать ребенку свободу и при этом его направить. Я позволю себе гордиться своей мамой. У нас принято так в церкви: своих стыдно хвалить. Я тут недавно услышал, как мне резануло это сердце, я, представьте себе, промолчал, меня так резануло, что я промолчал.
Кира Лаврентьева:
— Какой шок у вас.
Диакон Богдан Мошура:
— Я даже не пошутил на эту тему, потому что если человек так считает, то это огромная беда, это огромная беда в семье. Я все-таки сторонник того, чтобы искать таланты самые различные и тратить на них все свое время родительское.
Кира Лаврентьева:
— И раскрывать их.
Диакон Богдан Мошура:
— И раскрывать. Возвращаясь к вашему главному вопросу, с которого вы хотели начать, я почему горжусь своей мамой? Потому что я считаю, что у нее это получилось. И получилось у нее, можете себе представить, с пятью сыновьями и девочкой.
Кира Лаврентьева:
— В то время. Это еще не сейчас, где все доступно.
Диакон Богдан Мошура:
— В то время. Недавно мне посчастливилось принять за неделю 8 или 9 семей, я уже сбился со счету, в гости. У нас друзей очень много, но как-то наложилось, у меня был небольшой период отпуска, люди звонят: отец Богдан, можно мы приедем, мы в лавру, переночевать? Я говорю: да, конечно. У меня жена, бедная, десять литров борща.
Кира Лаврентьева:
— Смиренная.
Диакон Богдан Мошура:
— Все это мама передала ей, как некую заповедь. Это все должно делаться с любовью.
Кира Лаврентьева:
— Гостеприимство, да?
Диакон Богдан Мошура:
— И дети видят это. Дети видят это, они понимают, что это не просто так, ведутся духовные беседы, ведутся житейские беседы. Мы переживаем с людьми, были беженцы недавно... Вы меня простите, они меня будут слушаться. Слушаться. Видите, какой я тотальный абьюзер. Они будут меня слышать и слушаться, действительно, куда деться с радио. Они меня будут слышать, и пусть не обижаются. Почему? Потому что слово «беженец» не плохое, оно не пошлое, оно даже больше нас исповедует, тех, кто должен их принять. И милостью Божией мы приняли, и помогли, и утешили, и обогрели. Случилось так, что во всех этих гостях были люди, у которых родители там, на передовой; были люди, кто приехал, кто страдает. Эта любовь, которую передала мать в то время — правильно вы отметили, в то время — продолжает жить. Она любовь продолжает жить, оно чувство это продолжает жить. Слава Богу, по русскому языку немножко хоть что-то помню. Благодаря этой памяти, которую оставила мама, которая оставила пример, воспитываются дети, воспитываемся мы сами. В то время мама приняла решение, она была зам. мэра города Печор, могла сделать головокружительную карьеру, был эпизод, я буквально недавно случайно наткнулся на ее маленький партийный билет с ее фотографией 1993 или 94 года. Я не буду называть партию, партия до сих пор жива эта. Ее приглашали от области. Человек, который стоял над ней, сожрал ее своей завистью. Но мама была на распутье, она говорила мне очень просто: если я сейчас приму решение одеть вас вкусно и красиво и посадить вас в хорошую дорогую машину, это значит, что я просто поставлю на вас крест. Это конкретно, взвешено и невероятно сложно принятое было решение. Она, как профессионал обладала несколькими образованиями, и как профессионал она великолепно готовила. Она была технолог по питанию. Кто повара меня слушают, вам большой низкий поклон, официанты и все люди, кто трудятся на этом поприще. Я всегда уважительно и с любовью смотрю, потому что вспоминаю маму. Я знаю, что это такое, что такое сесть и начистить ведро картошки, что такое перемыть ведро посуды. Когда ты помогаешь, когда ты находишься в этом труде, рядом, постоянно сопереживаешь, то у тебя никогда не возникнет вопроса о том, что женщина дома сидит и ничего не делает. Это не произойдет с тобой, если ты соучастник любого трудового действа. Казалось бы, что там такого, ну, почистить. Ну, почисть. Ну, погладь белье. Ну, подмети. Я не пытаюсь... Как-то мне понравилось в комментариях, кто-то очень хлестко и, пытаясь меня зацепить, написал, что я пытаюсь таким образом покупать пол-аудитории женского пола, которые открывают глаза и хлопают: ничего себе, какие есть мужчины. Я вообще не про себя, я не про мужчин. Я про тот факт, что вот так женщина смогла мальчика юного расположить, что нужна помощь. Очень большой пласт проблем возникает, когда мы, молодые родители, кажется нам, да, сейчас все сами, да мы уберем, да мы подметем. И ребенок привыкает к постоянному видению мамы, давайте прямым текстом, в мыле, в пыли, с пылесосом, и мама никогда не попросит помощи. Мама, тебе же так хорошо, значит, тебе так комфортно. Помните, эту историю с крылышками куриными?
Кира Лаврентьева:
— Нет.
Диакон Богдан Мошура:
— Не знаете?
Кира Лаврентьева:
— Нет.
Диакон Богдан Мошура:
— Не знаете? Гениальная история. Очень бедная семья, мама, что могла на последние копейки покупала крылышки куриные деткам, приходила, их варила, какой-то бульончик чтобы был. Очищала мяско деткам, а сама грызла косточки, чтобы что-то покушать. Вот мамочка заболела, мамочка лежит в больнице, и детки принесли для мамочки большой-большой пакет...
Кира Лаврентьева:
— Костей.
Диакон Богдан Мошура:
— Косточек. Это о чем говорит? Это говорит о том, что мы не просто должны детям говорить о том, что такое труд, говорить о том, как все это дается, рассказывать, пояснять. Я взрослел лет с 9-10, я уже понимал, где что, сколько стоит в поте лица. Я понимал, что здесь мама не может мне позволить то, что я хочу, банально какую-нибудь игрушку. Почему? Потому что у нас есть первостепенные задачи, всем накормиться. Я помню очень хорошо, мама всегда грозила пальцем и говорила: запомни, самое важное это заплатить за коммунальные услуги. Так что коммунальщики, кто меня слышат, и вам тоже большой привет.
Кира Лаврентьева:
— Вам приветик.
Диакон Богдан Мошура:
— Только делайте свое дело честно, потому что делаешь дело честно, Господь сделает и твое. Поэтому, вспоминая детство, вспоминая маму, там кладезь уроков, кладезь всего. Но, знаете, как это работает? Не во мне дело совершенно, это вопрос примера. У нас есть книга, если ты ее прочитал, ты вытащил оттуда пример, она тебе себя не навязывает, она просто стоит на полке. Так же вела себя моя мама. Она говорила: сынок, да, я понимаю тебя, принимаю твою точку зрения, но смотри, есть и моя точка зрения, посмотри, как тебе она? То есть эти диалоги могли до часу ночи проходить, до двух. Маме вставать на работу, она работала зав. столовой в Псковском духовном училище, это как раз мой сложный период, пубертатный, когда все пахнет по-другому, тебе кажется, что мир такой добрый, что мир одновременно добрый и злой. И все это превращается в историю, когда ты, действительно, подвержен каким-то нападкам со стороны. И она отдавала себе в этом отчет и старалась помогать всячески.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что у нас в гостях отец Богдан Мошура, клирик Русской Православной Церкви. Меня зовут Кира Лаврентьева. Отец Богдан, вы, кстати, такую важную тему затронули — пубертат. Это самый опасный период, в который, как правило, совершается большинство ошибок юности, каких-то грехов, неприятных открытий, охлаждение духовной жизни, отхождение от Церкви. Что ваша мама делала, чтобы с вами этого не приключилось, хотя бы в полной катастрофической мере, чтобы точки невозврата не были перейдены. Это ведь критически важно.
Диакон Богдан Мошура:
— Сама история моей биографии не позволила мне в каком-либо моменте отойти от Церкви в принципе. Причина тому была очень простая. Недавно мне написал педагог по русскому языку и литературе, я сначала не понял, кто это. Я был невероятно тронут одной простой фразой: отец Богдан, здравствуйте, вы меня помните, не помните. А я открываю фотографию в соцсетях, профиль и, естественно, узнаю человека. Это моя педагог по русскому языку и литературе. Она говорит: я вас увидела на телевидении, там был фильм про отца Иоанна, где я принимал маленькое участие. Она говорит: я увидела и так расплакалась.
Кира Лаврентьева:
— Отца Иоанна (Крестьянкина), дорогие радиослушатели.
Диакон Богдан Мошура:
— Да. Что случилось? Там была передача про нашего семейного духовного отца и она говорит: вы знаете, что я вспомнила? Когда вы в 6-м классе писали сочинение о том, кем я хочу стать, вы уже тогда написали, я хочу стать священнослужителем. Убейте меня, я это не вспомню, но эпизод того, когда именно уроки русского и литературы проходили очень активно, я очень хорошо помню. Почему? Потому что вся история Русской Православной Церкви невероятно тесно связана со всеми разными периодами. Особенно при участии города Пскова, огромное количество храмов.
Кира Лаврентьева:
— Да, конечно.
Диакон Богдан Мошура:
— Если ты интересующийся человек, ты, в любом случае, хоть раз в жизни посмотришь, какого века, уже про год не надо.
Кира Лаврентьева:
— Что-то знаешь.
Диакон Богдан Мошура:
— И меня зацепило, я стал этим интересоваться, и оказалось, что в этой теме, особенно изучая Библию с детства, придя к этим вопросам, я был лидер по ответам. Это стало раздражать моих одноклассников, и это перешло в невероятный абьюз и травлю просто сумасшедшую.
Кира Лаврентьева:
— Да вы что?
Диакон Богдан Мошура:
— Меня рисовали, как только ни рисовали, карикатурили, шутили, издевались, ждали, хотели бить меня после школы. Этот момент, естественно, я приношу домой. Мамина борьба за меня в школе выражалась не только в хождении к директору, выяснении этой ситуации, прояснении, беседах, что совершенно не действовало. По сути, вы поймете это прекрасно, если честно говорить, это даже делает хуже.
Кира Лаврентьева:
— Абсолютно.
Диакон Богдан Мошура:
— В том плане, что: а, так еще маменькин сынок, мы тебе еще насыплем. Школа — это первая твоя ступень к пониманию того, кем ты станешь в жизни и как ты должен вести себя. Что интересно, в этот момент она очень умело меня вооружала. И вооружала, вселяя дух и крепость, не было у нее такого, молчи, не было никогда, она не говорила, не защищайся, терпи. Вот этого не было ни-ког-да. Она всегда наоборот подсказывала: а вот смотри, что он тебе говорит? — То-то, то-то. — Ага, а ты ему скажи по-другому. Ты найди его какую-то слабую точечку и уколи его туда. Я говорю: мама, чему ты меня учишь?
Кира Лаврентьева:
— Да, да, да.
Диакон Богдан Мошура:
— А сейчас я понимаю, золотой был человек. Если человек один цепляет другого, знай, найдется обязательно такой, который зацепит тебя еще сильнее. Нужно тебе это? Конечно, когда это происходило на огромную аудиторию, это класс, это школа.
Кира Лаврентьева:
— Это одно из самых тяжелых вещей.
Диакон Богдан Мошура:
— Это самое сложное, но когда за тобой стоит такая скала, которая еще: сынок ты повоюй, а я сверху, если что, прикрою. Это понимание, но при этом она никогда не говорила, напади первый, никогда. Она всегда учила защититься. А история очень простая. Первый ее день в детском доме, когда она приезжает на полуторке. К сожалению, у меня не осталось ни одной фотографии того периода, как мама рассказывала, старший брат...
Кира Лаврентьева:
— Давайте поясним, как она попала в детский дом.
Диакон Богдан Мошура:
— Расскажу. Старший брат мамин ее фотографировал, проявлял фотографии, делал из них открытки и продавал на рынке, чтобы можно было как-то пропитаться. Девочка была невероятной красоты. Попав в детский дом, первое ее воспоминание, она говорит: я спускаюсь, только встаю своими... Не скажу точно, что там были какие-то босоножки, все, что мама рассказывала — это голод и нищета. Да простят меня все, кто слушает, старшее поколение, кто утверждает и говорит, что...
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно жили после войны.
Диакон Богдан Мошура:
— Что прекрасно жили, и квартиры давали, и все было. Никто никогда не должен забывать, что если ты живешь хорошо или у тебя все сегодня хорошо, то в этот же день кто-то не умирает от голода. Это надо себе зарубить на носу. Если к тебе кто-то обращается, беги помочь. Беги, откликайся, делай добро, старайся как можно быстрее среагировать, потому что потом не успеешь. И вот мама становится на землю и первое приветственное слово в ее сторону — летит огромный булыжник ей в спину. Девочка была совсем крошечка, 6-7 лет, так с ней поздоровались.
Кира Лаврентьева:
— Невозможно.
Диакон Богдан Мошура:
— А мама пока не догнала этого мальчика, села на него и пока ее от него не оторвали, она его лупила очень жестко. Но зато она приехала и со всеми поздоровалась. И больше ее никто никогда пальцем там не тронул. Кличка у нее была атаманша. Вопрос защиты, позволяем ли мы высказать свое мнение. Пожалуйста, у вас есть свое мнение, я его выслушаю, мы с вами в любом диалоге найдем ответы, может быть, у вас свое, у меня свое. Но когда начинается: я умнее, а ты дурак, — здесь летит булыжник в спину, и приходится вставать.
Кира Лаврентьева:
— Отец Богдан, а тогда ваш школьный кризис, первые страдания за веру вы как-то смогли преодолеть? Как вы вышли из него в итоге?
Диакон Богдан Мошура:
— Еще раз возвращаюсь к маме, вы меня простите.
Кира Лаврентьева:
— Да, ее советы все использовали?
Диакон Богдан Мошура:
— Еще раз к маме возвращаюсь. Почему? Потому что очень сложно жилось, очень. Я не буду жаловаться, не буду рассказывать про технические моменты.
Кира Лаврентьева:
— В целом понятно.
Диакон Богдан Мошура:
— Все так жили, я не тот бедный голодный юноша, а все шиковали. Нет, мы еле пережили этот период. Вообще, я считаю, что наша страна существует вопреки и только по воле Божией. То, что сейчас просто адаптировать и предположить, как вообще это можно было пережить, я не знаю, как это можно пережить. Только чудом Божиим, теми иконами, которые мироточили, я помню, в то время, царственные мученики, огромное количество икон, духовно это людей очень поддерживало. Еще раз и еще раз возвращаюсь, мы никогда не чувствовали в своей семье... Недавно брат у меня был в гостях средний, мы с ним каждый раз это вспоминаем и поднимаем бокал не просто за маму, а за то, как она умела все подать позитивно. Мы никогда не чувствовали в своей семье какую-то уязвленность, какую-то обиду и что у нас чего-то нет, что есть у других. У нас был один из Новых годов, я не помню, какой это год, может быть, 95-96-й. 1996-йгод, наверное, можно будет посмотреть. Тот был период, это было потрясающе, не то, что не было подарков детям, у нас был батон, мы намазали на него каким-то маргарином, сверху вареньем, друг другу раздали. Как в тех повестях и сказках, которые мы читаем, да ладно, где-то это далеко. А когда это с тобой происходило. Мама говорит: ну что, с Новым годом всех, с праздником, чтобы у нас все было хорошо. Там о какой-то слезинке, о какой-то там...
Кира Лаврентьева:
— Ах, как нам не повезло.
Диакон Богдан Мошура:
— Никто никогда этого слова не сказал в жизни. Испытывали страшные вещи, и жили и продолжали жить и радовались и Бога благодарили, ходили в храм. Это сложный период испытаний, но он был, и я ему очень благодарен, он закалял.
Кира Лаврентьева:
— Отец Богдан, что вы получили от взаимодействия с архимандритом Иоанном (Крестьянкиным)? Непосредственного взаимодействия, я обозначу, что он, действительно, был духовником вашей семьи, вашей мамы, и вы были очень близки к нему. Это не просто разовое, раз в жизни посещение, это определенная степень близости с этим известнейшим духовным столпом нашего отечества.
Диакон Богдан Мошура:
— Очень тонко вы задали вопрос, я постараюсь на него ответить так, как это было. Мы жили в городе Печоры семь лет, в городе Печорах, простите печоряне, и посчастливилось, снова это слово всплывает.
Кира Лаврентьева:
— Посчастливилось, да.
Диакон Богдан Мошура:
— Быть около монастыря, там был дом на Рижской улице. Я принимал участие, самые первые мои вокальные потуги — это был детский хор при Псково-Печерском монастыре. Брат у меня там был старостой. Я там принимал участие с пяти, с четырех лет, совсем юный. Первое прослушивание, отсутствие слуха, как-то постепенно, по чуть-чуть, полегонечку, понемножечку, я хорошо помню этот период, 6 лет, 7-8 лет, мы перед каждой литургией спевались. Для простых людей, не музыкантов... как я сейчас всех принизил, я же музыкант, я ж повыше, чем все простые.
Кира Лаврентьева:
— «Не то, что прочие человецы».
Диакон Богдан Мошура:
— Кого позвали? Слава Богу, два года ждали. Речь о том, что перед самой литургией у нас были спевки, детские голоса надо распеть, настроить, чтобы немножечко... Наталия Александровна, дорогая, будете слышать, вам поклон нижайший за все ваши труды, регент была долго-долго детского хора, потом старшего хора, взрослого. В тот период жизни в Печорах мы после каждой спевки воскресного дня шли в Печорские пещеры. Это было неотъемлемо, было 20 минут легкого отдыха, и мы успевали. Пока поднимались до Михайловского собора, мы успевали зайти всегда в пещеры, поклониться, приложиться к старинным образам, к изразцам, походить по пещерам, даже по-юношески поулыбаться, похохотать, посмеяться, расслабиться, выйти и почти всегда, каждое воскресенье мы встречали отца Иоанна, летящего, как об этом и говорит отец Филарет, дай Бог ему здоровья.
Кира Лаврентьева:
— Келейник, по-моему, отца Иоанна.
Диакон Богдан Мошура:
— Да, келейник отца Иоанна. Он всегда старался побыстрее его доставить на службу. Он, знаете, такой был экспресс-доставка, потому что отца Иоанна невозможно было по-другому довести до храма.
Кира Лаврентьева:
— Да, люди облепляли.
Диакон Богдан Мошура:
— Не просто облепливали, а это источник, когда у людей все развалилось, к кому идти?
Кира Лаврентьева:
— Что это за время было? Какие годы? 80-е?
Диакон Богдан Мошура:
— Нет, 90-е. То, что я помню — это 94-95-6-7-8 года.
Кира Лаврентьева:
— Самые вот эти.
Диакон Богдан Мошура:
— Прям самая вкуснятина, самые лучшие.
Кира Лаврентьева:
— Расцвет.
Диакон Богдан Мошура:
— Да, самый мармелад. То есть, понимаете? И мы всегда попадали под его благословение, всегда, для меня это было само собой разумеющееся. Отец Иоанн (Крестьянкин), который идет мимо, ты подходишь, берешь благословение. Он всегда уделял нам время, кому-то что-то говорил, немножко шептал, обнимал. И все это делалось очень быстро, с большой любовью, он человек был в возрасте, и испарялся на богослужение. И самое мое, наверное, тонкое и самое любимое воспоминание — это первая моя литургия с отцом Иоанном. При детском хоре появилась такая практика «детских литургий». Сразу всем поясню.
Кира Лаврентьева:
— Еще тогда она началась?
Диакон Богдан Мошура:
— Да. Это не дети служили. У нас часто есть такая шутка, когда бабушки идут по Троице-Сергиевой лавре, видимо, только в церковь пришли, одна другой говорит: а ты пойдешь в семинарский храм? Другая говорит: ой, я туда не хожу, там же все учебное. Я эту шутку когда услышал, подумал, а действительно возможно же такое, что люди, не зная о том, что в семинарии все служат священники.
Кира Лаврентьева:
— По-настоящему.
Диакон Богдан Мошура:
— А мы начинаем помогать и прикасаемся к этому. Снова мне посчастливилось прикоснуться к богослужению в алтаре, когда совершал отец Иоанн. Я помню, отец Филарет меня так напугал, что стой, не двигайся, иначе выгоню. А для меня попасть в алтарь, наверное, всё. Я получил счастье. Я очень хорошо помню, где я стоял, как я стоял. Это Благовещенский храм Псково-Печерской обители, это одна из самых первых литургий детских моих, где мы пели, а потом мальчики сменяли друг друга и пономарили. Я даже старался поменьше петь и сменяться почаще. Может, ты не хочешь пономарить? Я пойду за тебя попономарю. И я пономарил. Но самая первая литургия была с отцом Иоанном. Я вам честно скажу, я помню, как он служил. Благодаря фильмам теперь митрополита Тихона, дорогой владыка, вам тоже поклон, тогда послушника, который взял видеокамеру и снимал это все, теперь я могу какой-то крупицей, частицей восстановить свои воспоминания те. Потому что когда я вижу, как отец Иоанн молится и его аккуратненько снимает будущий владыка Тихон, это дорогого стоит. Обязательно пересмотрите, эти кадры есть в интернет, как отец Иоанн совершает богослужение, как он стоит у престола, и как он потом совершает благодарственные молитвы. Завершу эту мысль свою одной из простых известных всем евангельских истин. Если у тебя есть страх Божий, у тебя обязательно будет страх обидеть человека. Если же ты не обладаешь этим страхом Божиим, то ты растопчешь любого, кем бы ты ни был. Отец Иоанн, я об этом говорил в одном из фильмов, для меня самый счастливый человек в мире, самый. Спросите, кто самый богатый, самый властитель, самый красивый, самый мощный? Все это пыль. А вот все же стремятся на земле к счастью. Для меня образ счастья был отец Иоанн (Крестьянкин), который любил каждого человека, не только приходящего к нему, а и писавших ему огромное количество писем.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, у нас в гостях отец Богдан Мошура, диакон Русской Православной Церкви. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы вернемся после короткой паузы.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, дорогие друзья. Меня зовут Кира Лаврентьева. С радостью напоминаю вам, что о пути к диаконству, о пути в вере мы говорим с отцом Богданом Мошурой, диаконом Русской Православной Церкви. Разговор у нас пронзительный, очень искренний, и об Иоанне (Крестьянкине), и о монахине Екатерине, маме отца Богдана, и о детских испытаниях, которые отец Иоанн пережил уже за свой недолгий век, не только детских, но и юношеских. Отец Богдан, как мы знаем, православные, нет большего счастья, чем жить в послушании у Бога, испрашивать и узнавать волю Божию о себе, как мне кажется, самая главная цель.
Диакон Богдан Мошура:
— Самая главная мечта церковного человека не причастие, не исповедь, а вот что с нами будет.
Кира Лаврентьева:
— Но, действительно, через причастие мы можем только понять, что хочет от нас Господь по каким-то отголоскам, по какими-то очень тонким указаниям. Потому что, как мы знаем, Господь не в грозе и молнии, Господь в тихом веянии ветерка. И этот душевный мир, это состояние покоя в Духе Святом — это единственно правильное состояние для христианина, когда он может понять что-то о себе и что-то о своей жизни. Вы диакон много лет уже.
Диакон Богдан Мошура:
— Пятнадцать.
Кира Лаврентьева:
— Это вполне известная для Церкви история, когда человек со звучным тембром, когда человек не чужд всей внутренней кухне богослужений церковных, служит диаконом много лет, а то и всю жизнь. Отец Богдан, если говорить об этом в таких категориях, может быть, немножко нескромный вопрос, но разговор-то у нас все же искренний и очень откровенный.
Диакон Богдан Мошура:
— Откровенный, конечно.
Кира Лаврентьева:
— Вы готовы к этому, если вот так сложится?
Диакон Богдан Мошура:
— К священству? Или остаться диаконом?
Кира Лаврентьева:
— Что вы останетесь диаконом, и будете славить Бога таким образом?
Диакон Богдан Мошура:
— Давайте так. Коль честно, так честно. Был у меня однажды удивительный момент в жизни. Каждому человеку свойственно переживать периоды кризиса. Какого кризиса? Когда все хорошо, ну вот все у тебя хорошо, а тебе мало. Это такое человеческое, я называю это верблюжье состояние, когда у тебя два горба, и ты можешь долго не пить, но все равно воду пьешь и тебе ее мало. Такое внутреннее состояние: Господи, наверное, у меня столько еще сил, столько я бы мог крутить, вертеть, стараться, помогать Церкви, туда-сюда, там поехать, здесь помочь, тут что-то сказать. И какое-то обременение чувствуется. И вот в один из таких периодов я встаю утром, иду в Троице-Сергиеву лавру. Я делюсь очень личным, Радио ВЕРА для того и создана, чтобы услышать такие истории. Я, ничего не спрашивая, сам себе томясь, думаю, что может быть, уже подошел период, что необходимо самому начать действовать. Знаете, как это бывает, если тебя не зовут, просто окликни и скажи: а я тут. — А, так ты тут, ну, заходи.
Кира Лаврентьева:
— То есть самому немножко о себе заявить.
Диакон Богдан Мошура:
— Конечно. Я очень опасаюсь такого мнения, что меня пока не зовут, я пока молчу.
Кира Лаврентьева:
— Такое кокетство.
Диакон Богдан Мошура:
— Ну, зачем? Ну, да, действительно, два года вы меня ждали, не мне ли это знать? Я внутри себя думаю: может быть, надо голос-то подать? Я захожу и встречаю ныне покойного архидиакона Ювеналия. Троице-Сергиева лавра, кто знает, кто бывал, это человек невероятной силы духа, это человек, который настолько благочестиво подходил к святым тайнам, настолько благочестиво совершал богослужение, что я снова говорю, мне посчастливилось быть рядом с таким. Он меня встречает и, представьте себе, он даже не здоровается со мной, он меня обнимает и на ушко шепчет мне ответ. Ничего не спрашивая, ни о чем со мной до этого не разговаривая. Он мне дает на ушко ответ, конкретно, слово в слово. Представьте, если есть вопрос, а есть на него ответ.
Кира Лаврентьева:
— Очень представляю.
Диакон Богдан Мошура:
— И он мне конкретно его проговаривает, последствия такие, последствия сякие, последствия третьи. Я вот так стою, у меня, естественно, градом просто...
Кира Лаврентьева:
— Слезы.
Диакон Богдан Мошура:
— Сразу градом, я: отец Ювеналий, я понял, ответ я принял. Да, таких людей я встречал. И когда бывает очень сложно. Если позволите, сам ответ, оставлю пока в секрете, я не кокетка никакая, я просто не хочу, чтобы это...
Кира Лаврентьева:
— Конечно. Понятно, это очень личное.
Диакон Богдан Мошура:
— Это очень личное, мои родные и близкие знают. А пока, если позволите, оставлю. И когда мне совсем бывает тяжело...
Кира Лаврентьева:
— Вы это вспоминаете.
Диакон Богдан Мошура:
— Я просто еду к нему на могилку. Я приезжаю к нему на могилку. Это находится, городское поселение Сергиев Посад, прямо сразу за Сергиевым Посадом Деулино и у него справа могилка. Я к нему приезжаю, поговорю, помолюсь, маме поклон передам, так как-то пообщаюсь и сажусь еду обратно. Наверное, большего счастья, как тогда я испытал на ответ, по сравнению с отцом Иоанном, с иеродиаконом Андроником Печерским, который отец Антоний был на Святой горе, наверное, я чуть-чуть поисповедаюсь слушателям Радио ВЕРА, это не везучесть моя, нет. Это все-таки какой-то особый путь и, наверное, обязательно молитва матери. Встречать таких людей просто по дороге невозможно. Ну, просто это невозможно.
Кира Лаврентьева:
— Нет, это невозможно. По человеческой логике это невозможно.
Диакон Богдан Мошура:
— Иногда рассказываю разным людям, на меня смотрят, ну ты что, кому ты там. Вы можете принимать, можете не принимать, дело каждого человека.
Кира Лаврентьева:
— Нет, я очень верю.
Диакон Богдан Мошура:
— Вопрос в том, как называется сегодняшняя наша чистота, название «Вера», вот и все. То, что действительно такие люди мне встречались и давали конкретные ответы на конкретный вопрос, который я не задавал. Ну, тут простите.
Кира Лаврентьева:
— Отец Богдан, просто я сюда пришла с конкретным вопросом внутри себя, и вы мне в данную секунду даете конкретный ответ.
Диакон Богдан Мошура:
— Не я, мысли мои.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому я больше, возможно, чем вы верите, вам верю.
Диакон Богдан Мошура:
— Тут еще видите, я для слушателей дам маленькое пояснение, а то сейчас начнется паломничество лично ко мне.
Кира Лаврентьева:
— Домысливание некое.
Диакон Богдан Мошура:
— Что я тут старец и прочее. Очень важно осознавать, что каждый христианин — это голос Божий и инструмент. Если в данном случае происходит такое чудо, когда человек о чем-то думал, подразумевал, задавал себе вопрос и таким образом в духовной беседе происходит ответ, это значит, только одно, что нам, как христианам, каждому нужно следить за своей духовной жизнью и быть наточенными, быть чистыми, чуть-чуть хотя бы стремиться к правде Божией. Чтобы в свое время Господь взял тебя, как инструмент, и тобой воспользовался в помощь другому человеку. Он же все-таки плотник. Ты тот рубаночек, который стоял где-то запыленный в углу, сегодня Он говорит: отец Богдан, ты сегодня как? А, ну, слава Богу, причастился, ну давай поможем немножко нашей ведущей Кирочке. Вот и все. Не потому что, еще раз повторюсь, я тут требую к себе паломничества.
Кира Лаврентьева:
— Я, знаете, о чем думаю, отец Богдан, если у тебя от природы есть какое-то количество энергии, и тебе кажется, что ты действительно очень много можешь, возможно, это не кажется, возможно, ты действительно можешь, мы не знаем до конца. То доля смирения, определенная для тебя, будет себя все время сдерживать, находиться в келье своего сердца, куда тебя поставил Господь. Это очень больно иногда, а потом ты в какой-то момент понимаешь, что, так, стоп. Там бы было это, там бы было то, а там бы мне конец пришел, я бы погиб.
Диакон Богдан Мошура:
— Два момента, Господь малым от большего уберег, это первое. А второе, всему свое время, умей ждать, мы же не умеем ждать.
Кира Лаврентьева:
— Точно.
Диакон Богдан Мошура:
— Это проблемы, не то, что мы сейчас говорим. Мне так нравится всегда: проблема нашего века... Я почему-то сразу ассоциирую это с Маяковским. Проблема нашего века в том, что мы не умеем ждать. Никто никогда не умел ждать. Никто, Все хотели побыстрее, повкуснее и как можно скорее. Это было всегда. Если человек научится жить здесь и сейчас — это будет круто.
Кира Лаврентьева:
— Под своей кожей, как говорил владыка Антоний.
Диакон Богдан Мошура:
— Можно и так сказать. Это очень важно. В этом заключается наша целостность. Если ты целостный, ты находишься, как вы говорите, в келье своего сердца, так ты можешь там и убраться, там ты можешь помыть полки. Не нравится пол, поменяй пол, не нравятся обои, поменяй обои в келье своего сердца. Хочешь холодильник, поставь холодильник.
Кира Лаврентьева:
— Да, работай над собой. Иди вглубь, а не вширь.
Диакон Богдан Мошура:
— А когда ты будешь гнаться, забивать... Как есть скряги, которые забивают гаражи, дачные свои... а в итоге человек ушел и ничего не оставил.
Кира Лаврентьева:
— Расплескался и все.
Диакон Богдан Мошура:
— А заметьте, очень хороший пример сейчас у нас родился с вами. Кельи старцев, обращали внимание? Такое ощущение, что у них все лежит не просто на своем месте...
Кира Лаврентьева:
— Да, как будто сантиметр в сантиметр.
Диакон Богдан Мошура:
— Как будто оно там не просто, а оно там родилось.. Потому что там рождается правильная мысль, келья их сердец, там воспитан, поэтому туда и тянет. Почему все любим, когда нам плохо, когда нам тяжело, пледик, кофе и окошечко.
Кира Лаврентьева:
— Посидеть в келье.
Диакон Богдан Мошура:
— Ну, это хотя бы у себя. Вот этот пледик, келья и окошечко — это келья святых отцов. Приезжаешь на Афон, заходишь в любую пещерную келью, ничего нет, тебя оттуда не вытащить. А там ничего нет. Дай Бог, если икона одна. Там ничего нет, скалы, в скале ты стоишь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, у нас в гостях отец Богдан Мошура, диакон Русской Православной Церкви. Меня зовут Кира Лаврентьева. Отец Богдан, вы помните свою диаконскую хиротонию?
Диакон Богдан Мошура:
— Я помню хорошо и очень переживательно, очень сложно, такое я замечал потом по остальным, что это особый момент в жизни человека, схождение благодати. Сдержаться от эмоционального проявления, я видел самых крепких ребят...
Кира Лаврентьева:
— Кремний.
Диакон Богдан Мошура:
— Которые просто превращались в истинных детей Божиих у престола. И сколько мне довелось уже водить вокруг престола, в диаконский чин рукополагать ребят, не лично мне, конечно, еще раз говорю, а священнику.
Кира Лаврентьева:
— А присутствовать.
Диакон Богдан Мошура:
— Присутствовать, помогать и видеть. Это перерождение, это стопроцентное перерождение. Я позволю себе честную критику тех священников, кто носит кольца на руках. Это их право, они имеют на это полное право, но я, честно, не могу это принять, когда это вижу. Объясню очень просто.
Кира Лаврентьева:
— Потому что женат на Церкви в первую очередь?
Диакон Богдан Мошура:
— Да, всё. И это кокетничество, я пошел куда-то в магазин с кольцом, чтобы меня не украли. Аллё. У тебя в голове должна быть сигнализация, не на пальце кольцо. Помните? Угнала тебя, угнала. Ну что это? Я это не могу, я это не принимаю вообще. Я говорю: ну ты что, с ними, если это моего круга. Кому ты сейчас хочешь, что это вообще. Ну, хорошо, мода, ладно. Но я говорю честно, когда мы касаемся этой темы, кольцо снимается у престола. Это не значит, что ты должен оттолкнуть жену, это очень глубокое проявление сакрального момента, кольцо отдается тебе в семью. Я знаю, многие, уж поделюсь личной кухней, кто-то вешает себе колечко на крестик, но оно звенит, это неудобно, когда ты ходишь с детьми, оно звенит. С другой стороны, папу зато не потеряют в супермаркете. Должно что-то оставаться у нас такое...
Кира Лаврентьева:
— Незыблемое.
Диакон Богдан Мошура:
— Модное должно объяснимо быть. А когда это совсем не объяснимо. Нет, ваше право делать, что хочешь.
Кира Лаврентьева:
— Ну да, святейший патриарх разрешил.
Диакон Богдан Мошура:
— Да он благословил. Но я так понимаю, что он тоже так, ну, ладно, ну, хорошо.
Кира Лаврентьева:
— Снизошел к немощи нашей человеческой.
Диакон Богдан Мошура:
— Я не критикую никого, но мое понимание: ты венчался первый раз в жизни — это ты с супругой. И второй раз — ты подошел к престолу. Все. Аминь.
Кира Лаврентьева:
— Отец Богдан, вы так описываете эту хиротонию диаконскую свою и другие хиротонии, действительно, как некий водораздел.
Диакон Богдан Мошура:
— Хороший пример, водораздел.
Кира Лаврентьева:
— Как будто твоя жизнь прошлая осталась там, а сейчас началась новая жизнь, около алтаря, внутри алтаря. Это не монашество и еще пока не священство, но вы говорите об этом с самым высоким чувством.
Диакон Богдан Мошура:
— Я говорю всегда то, что я испытывал. Я не буду выдумывать.
Кира Лаврентьева:
— Я за это вам очень благодарна. Благодаря этому у нас и разговор такой получается.
Диакон Богдан Мошура:
— Что я видел там и там. Нет, я говорю за себя всегда.
Кира Лаврентьева:
— Естественно.
Диакон Богдан Мошура:
— Потому что я за это несу ответ. Говорить за другого — это глупость. То, что вы говорите, если позволите, я чуть-чуть подкорректирую вашу мысль. Жизнь не осталась там, она продолжается та же.
Кира Лаврентьева:
— Но в другом качестве.
Диакон Богдан Мошура:
— Происходит совершенное обновление тебя посредством благодати, посредством рукоположения и служения Богу, Церкви и людям. Почему я за кольцо зацепился? Позвольте еще не критику, а мысль о том, что, снимая кольцо, ты не просто отдаляешься от жены, ты наоборот еще ближе к ней становишься. Точнее, она к тебе. Таким образом, вы как одно целое...
Кира Лаврентьева:
— Служите Церкви.
Диакон Богдан Мошура:
— Вот. Вы становитесь совершенно на другую практику жизни. Вы уже не служите, по сути, друг другу в первоначальном понимании, как об этом говорит венчание, а вы уже служите Церкви, потом друг другу и обязательно людям. Это должно присутствовать в каждом сердце того студента или слушателя семинарии или других ВУЗов церковных, кто идет принимать священный сан. И очень бывает, кстати, обидно, когда диаконский чин воспринимается как проходной этап. Столько удивительных открытий там. Кто меня слышит, сорокаустники, кто совсем недавно рукоположен, пейте этот живой источник. Станете священниками, это совсем другое.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, вы интересную вещь сейчас говорите.
Диакон Богдан Мошура:
— Я говорю, еще раз, за себя.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, только о себе.
Диакон Богдан Мошура:
— То, что не видно со стороны, чем больше ты стараешься быть благоговейным, тем больше Господь возвращает тебе эту радость. Мы говорили об этом, чем больше страха Божия, тем больше сакральной радости. Чем больше ты в себе копаешься, выметаешь келью, стараешься обновиться, стараешься стать лучше, тем больше помощи приходит. Простейший пример о тех людях, кто посетил эту неделю нашу семью. Я думал, мы устанем и просто сляжем. Но Господь дает такое второе дыхание, такую благодать, когда ты принял людей, облобызал, накормил, спать уложил. И ты, казалось бы, падаешь без сил, организм, да, а нутро светится счастьем. Это правда.
Кира Лаврентьева:
— Да-а. Потому что ты делаешь настоящее.
Диакон Богдан Мошура:
— Сто процентов.
Кира Лаврентьева:
— Ты делаешь настоящее дело, ты не тратишь время зря, наконец-то, своей жизни.
Диакон Богдан Мошура:
— Да. Поэтому я всегда пугаюсь людей, кто мне пишет, бывает, в личку. Я говорю, для меня это пройденный этап, если хотите я расскажу, если нет, давайте закончим этим, не будем ни ваше, ни мое время тратить. Когда человек говорит, мне скучно, одиноко, мне нечем заняться. Это у меня дочка, она поняла теперь, она у меня мудрейшая особа, поначалу пыталась мне продвигать такую мысль: папа, мне очень скучно. И тогда папочка начинал рассказывать, как было скучно деткам Ленинграда в блокаду.
Кира Лаврентьева:
— Да.
Диакон Богдан Мошура:
— Я, конечно, милостиво об этом рассказывал. Не подумайте, что папа на всю голову...
Кира Лаврентьева:
— С кровавыми подробностями.
Диакон Богдан Мошура:
— И Бог вообще меня миловал, что я соприкоснулся с Галиной Павловной Вишневской, которая там была в детстве, которая прошла этот период, и я видел этих людей.
Кира Лаврентьева:
— Вот это вообще потрясающе, мы еще об этом поговорим.
Диакон Богдан Мошура:
— Это я не знаю, как надо прожить жизнь, как моя мама после детского дома и как Галина Павловна после блокадного Ленинграда. Я не сравниваю ни одну, ни другую, но я понимаю, какая это тяжесть и там и там, адская тяжесть. И как можно было вернуться в этот мир? Точнее так, взрастить себя с такой любовь, с такой радостью, с такими открытыми объятиями к людям — это для меня самый феноменальный секрет. Как можно из страдания вынести радость. Ну, это просто...
Кира Лаврентьева:
— Свет, да? Хотя современные психологи с этим спорят и говорят о том...
Диакон Богдан Мошура:
— Всем привет.
Кира Лаврентьева:
— Аналогично, всем привет. Нет, но есть, наверное, и Божии люди.
Диакон Богдан Мошура:
— Да.
Кира Лаврентьева:
— Но, тем не менее, общая тенденция сейчас такова, что если у тебя было несчастное детство, что ты можешь дать другим? Что ты можешь дать своим детям, что ты можешь дать своим ближним, дальним, коллегам, друзьям? Что ты можешь дать? Ты несчастный сломленный человек. А я согласна с вами. Те блокадники, которых я видела, это одни из самых крепких людей, это очень крепкие люди с жесточайшим железным стержнем, причем, пропитанным светом, не травмой, а светом.
Диакон Богдан Мошура:
— Да. Вы знаете, сейчас с вами и с нами будут спорить и будут кидать камнями. Пожалуйста, сколько угодно. Я просто о другом. Мне очень мысль нравится: все, что модно, быстро устаревает. Эта мода на психологию, которая позволяет себе лезть в духовное, душевное я пойму. Но когда я как-то услышал удивительную фразу от церковного человека, который сказал: раньше было так, что батюшкам приходилось быть психологами, а сейчас батюшкам не надо быть психологами, сейчас есть психологи-профессионалы. Я понимаю, что человек хочет сказать, что психолог может заменить священника, и видит мои глаза, осекается, уходит от этой темы. Я его вернул, говорю: давайте обсудим. Я не пытаюсь бегать, кого-то ловить или кого-то обидеть. Просто есть сферы, куда, позвольте, я снова про себя, даже я не полезу. Почему говорю даже я? Потому что я сижу здесь на Радио ВЕРА и с вами о чем-то говорю, если вы о чем-то спросите, я скажу, а вот этого я не знаю, потому что это сфера ответственности священника и исповеди. Исповедь — это таинство, где стоит Христос, исповедь — это сакральнейшая вещь, где человек...
Кира Лаврентьева:
— Врачуется.
Диакон Богдан Мошура:
— Врачуется. «Врачу душ и телес».
Кира Лаврентьева:
— Абсолютно.
Диакон Богдан Мошура:
— Мы не пытаемся закрыть сегодняшнюю боль, обвинив. Смотрите, как интересно, ведь баламут-то красавчик, он же красавчик. Помните эту книгу?
Кира Лаврентьева:
— Льюиса.
Диакон Богдан Мошура:
— Это же гениально. Я сегодня нагрешил, мне плохо. Кто виноват? Я? Нет.
Кира Лаврентьева:
— Родитель мой.
Диакон Богдан Мошура:
— Мой папа с мамой.
Кира Лаврентьева:
— Они меня травмировали.
Диакон Богдан Мошура:
— Представляете, как красиво. Хорошо, я дуб дубом, не понимаю ничего, от меня начальник требует: осел ты, ты можешь научиться то-то, то-то делать.
Кира Лаврентьева:
— Нет.
Диакон Богдан Мошура:
— Нет, это вы меня так.
Кира Лаврентьева:
— Это мои личные границы.
Диакон Богдан Мошура:
— Спасибо вам большое. А что делать с вашими личными границами, если у нас, допустим, горит контракт? Обидно, знаете, что? Люди очень часто теряют границу, где очень важно и необходимо нести за свои слова, за свои действия ответственность. Ты не знаешь? Сомкни уста. Гениальнейший пример Кутузова. Война с французами. Они собираются за стол обсудить, что же им делать дальше. В чем гениальность истории и гениальность наших предков? Он, это исторический факт, изначально при таких сборах выслушивал самого младшего сидящего за столом. Знаете, зачем? Чтобы более авторитетный генерал своим мнением не смог повлиять или задавить того младшего офицерчика, который будет высказываться после того, что скажет старший. Почему это делалось? Потому что, может быть, в том молодом юном мозгу есть что-то такое, за что можно зацепиться.
Кира Лаврентьева:
— Живое.
Диакон Богдан Мошура:
— Что совершенно не тривиально, что-то другое.
Кира Лаврентьева:
— Да.
Диакон Богдан Мошура:
— Не было там никаких абьюзов. Вот этому надо учиться, слышать друг друга, в том числе, как тому офицеру понимать, какая ответственность лежала на Кутузове. Это все старо, как мир. Пока мы не научимся носить чужую обувь, мы не поймем другого человека. Себя мы поймем, потому что я самый лучший адвокат сам себе, все просто.
Кира Лаврентьева:
— Отец Богдан, что для вас самое радостное в диаконском служении?
Диакон Богдан Мошура:
— Честно? Когда люди благодарят.
Кира Лаврентьева:
— О! Это интересно.
Диакон Богдан Мошура:
— Знаете, за что благодарят? Один у меня принцип. Когда подходит бабушка, самая глухонькая, с самого дальнего окошка стоящая, она дальше пройти не может, ей тяжело, и так бывает, в разных храмах сейчас этот вопрос решается, но я его всячески не приветствую, это микрофоны и колонки. Это хорошо, это положительно, если, предположим, нет голосов. Но есть обратная сторона, от этого голоса и вымирают, что есть возможность не напрягаться. Не надо идти заниматься. У меня есть блестящий пример оного человека, я фамилию, имя называть не буду. Но что такое мирянин, с которого можно брать пример. Человек максимально достаточен во всем, и финансово, и семейно, и прекрасный бизнес, у человека все есть. Тем не менее, то, как он читает в храме, как он к этому подходит, он приглашает педагога, он с ним занимается. Он перед каждым богослужением разбирает канон, читает канон, шестопсалмие, он разбирает шестопсалмие, он повторяет первый час, повторяет третий, он отмечает, где у него были ошибки.
Кира Лаврентьева:
— Работает над собой.
Диакон Богдан Мошура:
— Для чего? Я как-то у него спросил, даже не я спросил, он сам сказал мне: да я для людей. И когда подходят и благодарят за него, это, конечно, радость. И радость от того, когда благодарят, что не зря ты стоял у престола Божия, люди услышали слово Божие. Вот это самое главное. В некоторых монастырях я встречал, что фрески рисовали и подписывали их для малограмотных людей, кто читать умел, тот умел, кто не умел, тот не умел, хотя бы видели, что нарисовано на стенах. Еще один пример, у нас была классный руководитель и педагог по английскому языку Лариса Ивановна. Она говорила, как-то обожгла мои уши: что ты читаешь, как пономарь в церкви, моему соседу. Я спросил: это как? — Ничего не понятно.
Кира Лаврентьева:
— Антипример.
Диакон Богдан Мошура:
— С этого момента я бросил ей и себе вызов, чтобы было все понятно.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно. Отец Богдан, правда, спасибо огромное, хочется, конечно, продолжать. Это верный признак того, что программа прошла хорошо.
Диакон Богдан Мошура:
— Еще два года?
Кира Лаврентьева:
— Да, еще два года подождем, может быть, вы еще к нам придете. Спасибо огромное, дорогие друзья. Напоминаю, что у нас в гостях был отец Богдан Мошура.
Диакон Богдан Мошура:
— Спасибо вам большое за прекрасные, тонкие, личные вопросы, которые позволили мне не просто сидеть и выдумывать ответы, а говорить так, как есть, говорить честно и откровенно. Спасибо вам за ваши труды.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо вам, отец Богдан. Отец Богдан Мошура, диакон Русской Православной Церкви был сегодня с нами. Дорогие друзья, мы прощаемся с вами до следующего вторника. Всего вам доброго. И до свиданья.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Кино и вера». Андрей Апостолов
- «Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
- «Митрополит Антоний (Храповицкий)». Глеб Елисеев
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер