Наш собеседник — исполняющий обязанности настоятеля Свято-Пантелеимоновского храма города Сиануквиль в Камбодже священник Роман Постников.
Мы говорили об особенностях священнического служения и приходской жизни в Камбодже, а также о том, как зародилась и как развивается здесь православная миссия. Отец Роман рассказал о своем пути к принятию священства, о том, как начинал служить в Тайланде, и как в итоге оказался в Камбодже. Разговор шел о социальном служении и благотворительной деятельности прихода отца Романа, и о том, как и чем каждый тоже может храму и тем, кто нуждается в помощи в этой далекой стране.
Ведущая: Елизавета Волчегорская
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С вами Елизавета Волчегорская. И у нас на связи Камбоджа — иерей Роман Постников из города Сиануквиль. Здравствуйте, отец Роман.
Иер. Роман Постников
— Елизавета, здравствуйте.
Е. Волчегорская
— Мы представляем вас как исполняющего обязанности настоятеля Свято-Пантелеимоновского храма города Сиануквиль. Наверное, у меня сразу уточняющий вопрос: что значит исполняющий обязанности настоятеля? Не совсем привычная формулировка. Почему она такая?
Иер. Роман Постников
— Дело в том, что данная формулировка просто официальная. Я думаю, что исполняющий обязанности настоятеля выполняет все те же самые обязанности, что и настоятель. Поэтому, так бы это звучало или немножко иначе, не было бы большой разницы. Тут, самое главное, наверное, что именно делает что настоятель, что исполняющий обязанности настоятеля, чем они занимается.
Е. Волчегорская
— Так чем вы занимаетесь, расскажите, пожалуйста. Потому что, я каюсь, мои знания о Камбодже бедноваты. Я знаю, что там влажно, что там, прошу прощения за тавтологию, там бедно. Еще какие-то картинки всплывают, в основном из новостей, но все они какие-то тревожные. А вы уже там несколько лет. Расскажите, пожалуйста, про страну и как вы там оказались?
Иер. Роман Постников
— У нас здесь действительно влажно и довольно жарко, за небольшим исключением: конец декабря и начало января — это самое холодное время в году.
Е. Волчегорская
— То есть сейчас у вас холодно.
Иер. Роман Постников
— Да, сейчас температура ночью опускается до +25 и даже до +20 градусов в некоторых провинциях.
Е. Волчегорская
— Вы сейчас говорите о «плюсе».
Иер. Роман Постников
— Да, конечно. «Минуса» здесь не бывает.
Е. Волчегорская
— Все в шубах, да?
Иер. Роман Постников
— Ну, смотря кто. Местные жители, конечно, мерзнут сильно. Хотя, наверное, и мы уже за годы акклиматизировались, для нас уже тоже такая погода является прохладной. А кхмерам, действительно, приходится одеваться, чтобы не заболеть — все-таки они привыкли к более жаркому климату. Да, климат здесь очень стабильный в течение всего года. Можно немножко развести времена — сухое время и время сезонных дождей. Вот, собственно, и всё — таких два больших сезона можно выделить.
Е. Волчегорская
— Мне мои знакомые друзья-греки, вздыхающие и перестающие выходить из дома при +15, уже перестали казаться такими экзотическими. +25 — кхмеры мерзнут, да и еще дожди.
Иер. Роман Постников
— Сейчас дожди уже почти закончились. Но наш город приморский, поэтому у нас более влажно, чем, например, в столице. Буквально позавчера у нас был дождь и довольно неслабый. А вообще-то, в это время, начиная примерно с ноября по май-месяц, время сухое и дождей практически нет. А в оставшиеся полгода дожди бывают чаще, чем их не бывает. Бывает очень влажно и очень дождливо. По поводу местных жителей. Вот вы сказали, что бедно. И это правда. Дело в том, что разные азиатские страны, конечно, отличаются друг от друга. Наша страна является одной из самых бедных стран Юго-Восточной Азии. Как это выглядит на практике. Камбоджа развивается. Когда мы были практически пять лет назад переведены из Таиланда на служение в Камбоджу, за эти пять лет есть уже существенное развитие. Но требуются еще многие годы, а то и десятилетия для того, чтобы она, как страна, действительно развилась. Сейчас потихонечку, понемногу она пытается догнать даже соседние страны, я имею в виду, например, Таиланд или Вьетнам.
Е. Волчегорская
— А что происходит, за счет она догоняет? Что развивается?
Иер. Роман Постников
— Конечно, все подробности мне неизвестны, но в Камбоджу вливаются инвестиции. И тот же Китай, например, в нашем городе Сиануквиле очень много строит. Насколько мне известно, с кем я разговаривал из прихожан, которые ведут бизнес в Камбодже, что они знают, это инвестиции за счет строительства в Камбодже. То есть в основном кхмеры продают землю — землю для строительства. Ну, насколько мне известно. Конечно, я всех подробностей не знаю, но в нашем городе строят очень активно, такой большой город-стройка. Ждем, когда всё это достроится наконец. И за счет этого, насколько я понимаю, потихонечку страна как-то развивается, за счет инвестиций.
Е. Волчегорская
— Мы так плавно перешли к приходской жизни. А кто ваши прихожане? Что из себя представляет храм святого великомученика Пантелеимона?
Иер. Роман Постников
— Наш храм — это белый высокий пятикупольный храм высотой более 20 метров. Слава Богу, что в Сиануквиле есть такой храм, это милость Божья. Это труды отца Олега (Черепанина). И нашими прихожанами в большей степени все-таки являются русскоговорящие люди — те, которые или постоянно здесь проживают, или туристы, посещающие приход, один из курортов Камбоджи. Но больше всего, конечно, это те люди, которые здесь жили постоянно, сейчас их стало поменьше, прихожан, из-за того, что многие уехали из города. Но те, кто есть здесь, это люди, проживающие в Сиануквиле и имеющие какой-то бизнес здесь. В основном так.
Е. Волчегорская
— А давно этот огромный по местным меркам храм существует?
Иер. Роман Постников
— В этом году отпраздновали пятилетие со дня освящения — 25 октября 2015-го года, пять лет назад, владыка Марк, сейчас он митрополит Рязанский и Михайловский, освятил храм великомученика Пантелеимона. С тех пор прошло пять лет.
Е. Волчегорская
— Вы сказали, в основном русскоязычные прихожане, значит, все-таки есть и кхмеры?
Иер. Роман Постников
— Слава Богу, да. Но именно в самом Сиануквиле, пожалуй, их не так много. У нас постоянные прихожане это семья — папа, мама и их двое детей дошкольного возраста. Они все кхмеры, но папа учился в Воронеже 10 лет, поэтому он знает русский язык. Мама, кстати, знает китайский, поэтому они очень хорошо дополняют друг друга. Соответственно, кхмерский, русский, китайский и английский — это очень удобно получается. И вот это наши прихожане.
Е. Волчегорская
— А китайский, я так понимаю, практически необходим в Камбодже.
Иер. Роман Постников
— Наверное, в Камбодже особенно, потому что Камбоджа сотрудничает с Китаем довольно сильно и особенно в Сиануквиле. В последние годы очень много у нас приехавших китайцев, которые пытаются здесь создать какую-то недвижимость, что-то построить. И поэтому многим даже не так интересен английский язык для обучения, как китайский. На сегодняшний день это так.
Е. Волчегорская
— Такой вопрос. В Камбодже специфическая азиатская архитектура. Как вообще храм вписался, как местные жители реагируют на то, что такое строение в городе? Потому что, он, конечно, разительно отличается от привычного архитектурного ландшафта, азиатского специфического.
Иер. Роман Постников
— Да, он действительно отличается.
Е. Волчегорская
— Я пытаюсь эпитет подобрать, при этом позитивный, но у меня всё больше «как вставной зуб» аналог крутится, поэтому я без эпитетов обойдусь. Как местные жители смотрят, какими глазами? Это очень интересно.
Иер. Роман Постников
— Когда первый раз видят, наверное, глазами удивления. Потому что он высокий, белый, с золотыми куполами. И им это очень интересно. При этом, к сожалению, многие думают, что православный храм это мечеть. Потому что они видят купола, но не очень обращают внимание на крест наверху.
Е. Волчегорская
— Наверное, они просто не разбираются?
Иер. Роман Постников
— Конечно. Они в своей жизни видели мечети, а православные храмы не видели. Например, те же католики, которые недавно отпраздновали 50-летие своего храма в Сиануквиле, их храм имеет купол, скажем так, он имеет форму острого треугольника, вытянутого острым углом вверх, подстраиваясь под местную архитектуру. Поэтому, конечно, такая архитектурная модель более для них привычна. А здесь не совсем привычная. Но когда объясняешь, что это не мечеть, объясняешь, что это христианский храм, многие радуются, потому что им становится еще более интересно из-за более доброжелательного отношения к христианам.
Е. Волчегорская
— То есть местное население открыто и доброжелательно относится.
Иер. Роман Постников
— В основном, да. Особенно пожилые люди, многие с таким особенным уважением, скажем так, кто перешел уже пятый или шестой десяток, к человеку в специфической одежде, специфического вида. И тем более, когда ты объясняешь, что ты христианин. Потому что они все понимают, что христиане это не те люди, которые собираются воевать, а наоборот, хотят жить мирно. Ну, а дальше уже, конечно, зависит от многих факторов, но в основном доброжелательно. Кто-то из молодежи бывает настроен нейтрально, чаще всего нейтрально. Так, чтобы кто-то был настроен прямо негативно, с таким встречаешься очень редко. Но это тоже может быть совсем не от того, что ты христианин, а от какого-то, может быть, личного отношения.
Е. Волчегорская
— «Светлый вечер» в эфире радио «Вера». С нами отец Роман Постников из Камбоджи. И мы говорим про храм святого великомученика Пантелеимона в городе Сиануквиль, про жизнь там. Отец Роман, я хотела вас попросить подробней рассказать про местное население. Я так понимаю, что большей частью, больше 90 процентов людей в Камбодже — это буддисты.
Иер. Роман Постников
— Да.
Е. Волчегорская
— Или это просто голые цифры, как такое бывает, а люди религиозной жизнью же живут? Расскажите про людей, пожалуйста.
Иер. Роман Постников
— Камбоджа — страна буддистская, самого древнего направления. И даже, скажем так, три слова, которые всегда пишутся под названием Королевства Камбоджа: нация, религия, король. Религия, естественно, буддизм.
Е. Волчегорская
— Прямо «православие, самодержавие, народность».
Иер. Роман Постников
— Ну вот, эти три слова всегда используются обязательно в шапках документов, это важно, это действительно государственное, скажем так, обозначение. При этом насколько все являются буддистами, сложно сказать. Так же, как в России, насколько все люди, кто были крещены, являются православными христианами, ведущими евхаристическую полноценную жизнь. Поэтому, когда какие-то крупные праздники буддистские, многие идут по традиции в пагоды, то есть такая традиция довольно сильная, потому что буддизмом пропитана и культура, и повседневная жизнь. Но насколько все хорошо знают буддизм и именно, скажем так, религиозны — это уже другой вопрос. Наверное, не все. Точно не все. При этом в культуре и в традиции очень много всего из буддизма. Это касательно веры самих кхмеров.
Е. Волчегорская
— В тех же статистических данных, где я смотрела все цифры по Камбодже, было указано, что исламского населения около одного процента. Они тоже как-то представлены в Сиануквиле?
Иер. Роман Постников
— Да, конечно же. Я думаю, что сейчас мусульман побольше, чем один процент, потому что, наверное, как и во всем мире, они довольно активно развиваются. И в Сиануквиле у нас есть несколько мечетей. И на собрании в департаменте религий от мусульман всегда приходит несколько человек. Они довольно активно участвуют. Поэтому да, пожалуй, это не просто цифры, это уже такая реальность — все-таки некая общинность именно ислама, пожалуй, поскольку у азиатов очень важна семья, общинность, наверное, она кого-то привлекает, как мне кажется.
Е. Волчегорская
— А полпроцента христианского населения состоит из католиков и православных?
Иер. Роман Постников
— Католиков, протестантов и православных — совсем, конечно, в небольшом количестве. Потому что за последние столетия Камбоджа в лице миссионеров-католиков и протестантов познакомилась и с католицизмом, и с протестантизмом. В Сиануквиле протестантов много, много различных деноминаций протестантских. Кто такие православные, они пока еще не очень хорошо знают. Надо для начала объяснять, что мы христиане, и потом уже пытаться объяснять, чем, например, мы отличаемся от католиков и от протестантов. Поэтому, да, христиан поменьше. Но, слава Богу, они есть.
Е. Волчегорская
— Православная миссия в Камбодже когда началась? Вы сказали, что протестанты и католики с миссией в стране давно. А мы?
Иер. Роман Постников
— Я бы мог так рассказать. Например, в 1993-м году в честь погибших миротворцев болгары построили на территории болгарского посольства православный храм, маленький православный храм. Это было в 1993-м году. Но Болгарская Православная Церковь не присылала священнослужителей, чтобы в храме служить, за все эти годы, так как не было такой нужды, за отсутствием болгар прихожан в Камбодже. Но храм есть с 1993-го года на территории болгарского посольства. При этом...
Е. Волчегорская
— Можно ли это назвать миссией?
Иер. Роман Постников
—Наверное, не совсем. Если говорить о миссии, как о присутствии человека, который может о вере рассказать, то храм с 1993-го года существует, но поскольку священнослужители не присылались, то, наверное, довольно сложно здесь говорить о миссии как таковой. При этом в начале двухтысячных годов состоялся визит высокопреосвященнейшего митрополита Кирилла (тогда руководителя ОВЦС, сейчас Святейшего Патриарха) в страны Юго-Восточной Азии, в частности в Таиланд, Камбоджу и Лаос. Я думаю, что с этого года, с начала двухтысячных годов, уже однозначно можно говорить о том, что Православная Церковь, скажем так, немного рассказала о себе в этих странах. После чего отец Олег (Черепанин) посещал в течение двухтысячных годов Камбоджу, находясь при этом в Таиланде и развивая Православную Церковь там. Но еще более активно, примерно с 2010-го года, началась православная миссия в Камбодже, можно так сказать. Потому что в 2010-м году из Сиануквиля стали поступать письма с просьбой о том, чтобы в Сиануквиле построить православный храм. То есть в те годы, 10 лет назад, была довольна большая община русскоговорящих людей, и они чувствовали необходимость в православном храме. Поэтому последние 10 лет очень активно Православная Церковь говорит о себе в Королевстве Камбоджа. Это отдельный период, отдельный этап — последние 10 лет. Можно так сказать.
Е. Волчегорская
— То есть получается, что всё началось уже по окончании междоусобной войны. Вы сказали про погибших болгарских миротворцев. Может быть, наши юные слушатели не помнят, а мы-то помним, что Камбоджа несколько десятилетий была, сказать, что очагом напряженности, это мало сказать, — одной из самых нестабильных стран планеты, где всё время шла кровавая междоусобица и, в частности, там миротворцы гибли тоже. И в начале 90-х годов удалось всё это прекратить, прошли выборы и тот мир, который есть сейчас, он всего 30 лет длится. В 1993-м были выборы?
Иер. Роман Постников
— Да. Но я бы даже сказал, что поменьше, мир, наверное, лет 20 с чем-то.
Е. Волчегорская
— Расскажите, уточните, пожалуйста. Прошли выборы, и продолжалась междоусобица, продолжались войны?
Иер. Роман Постников
— Она всегда затихает постепенно, любая война так резко не обрывается. По-прежнему там были конфликты, до начала двухтысячных годов. Может быть, не в таком уже масштабе, но все равно они были, к сожалению. Конечно, это страшное время, начиная с правления Пол Пота, 1975-79-е годы — за четыре года вырезать треть населения страны. То есть из девяти миллионов убить три миллиона человек — это, конечно, даже не знаю, какими словами назвать. А затем, с конца 70-х, в 80-е и 90-е годы всё это продолжалось, и только какое-то совсем уже окончательное перемирие наступило в конце 90-х, в начале двухтысячных годов. Очень страшное время. Это не является ответом на вопрос, но я бы хотел от себя добавить, что те люди, которые есть сейчас, те кхмеры, которые есть сейчас, на самом деле в основном это крестьяне. Из старшего поколения я имею в виду. Потому что интеллигенцию и всех-всех уничтожили в те страшные четыре года. И поэтому, я думаю, страна еще и из-за этого так отстала в развитии, потому что: а кому развивать страну? Тем крестьянам, которые просто пытались выжить в те годы, как-то существовать? Многие до сих пор даже не умеют читать и писать на родном языке. Такие встречаются не так уж и редко. Поэтому, конечно, бедные люди потихонечку приходят в себя. И в то же время, если посмотреть, как развивалась культура, промышленность до тех страшных годов, очень хорошо развивалась. Если бы она нормально развивалась, стабильно, без вот этих потрясений, я думаю, Камбоджа сейчас всех этих сложностей развития не испытывала бы, она вполне могла бы быть наравне со всеми остальными странами.
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С нами на связи из Камбоджи отец Роман Постников. Мы вернемся через минуту.
Е. Волчегорская
— «Светлый вечер» в эфире радио «Вера». С вами Елизавета Волчегорская. У нас на связи отец Роман Постников из Камбоджи, из города Сиануквиль. Отец Роман — исполняющий обязанности настоятеля Свято-Пантелеимоновского храма в городе Сиануквиль. Отец Роман, расскажите про современных жителей Камбоджи. Вы пять лет уже здесь, в городе Сиануквиль. Какой у них менталитет, насколько они открыты новому, насколько они впитывают новое? У нас был некоторый исторический экскурс, и вы сказали, что некоторые, и это нередкость, просто неграмотные.
Иер. Роман Постников
— Да, это так.
Е. Волчегорская
— Но всё же...
Иер. Роман Постников
— Насколько мы можем видеть современных жителей Королевства кхмеров, они действительно доброжелательны. Они, если говорить про менталитет, склонны к семейно-общинному поведению. Из-за этого, наверное, можно сказать, что ежели глава семьи заинтересуется христианством, например, то велика вероятность, что за ним подтянутся остальные. И наоборот, если какой-то молодой человек вдруг захочет изучать христианство, но его родители будут против...
Е. Волчегорская
— Его оттянут обратно?
Иер. Роман Постников
— Зависит, конечно же, от него. Но вероятность велика, потому что очень важны семейные отношения в Камбодже, да и в Азии, конечно, вообще. По поводу открытости для чего-то нового? Наверное, не совсем. Дело в том, что, как я уже говорил, современное поколение потихонечку приходит в себя. Наверное, молодежь лет до 20 или до 25, они более, конечно, маневренные, готовы что-то новое изучать, более активно двигаться, но очень часто сталкиваешься с таким поведением, ориентирующимся на консервативность. К примеру. Если мой папа изготавливал рамочки для фотографий, так и я их тоже буду изготавливать. Причем, как он их изготавливал, так же и я это буду делать. То есть, может быть, даже иногда можно говорить о неком желании просто делать, как оно есть, не особо обучаясь чему-то новому. То есть ты просишь, например, сделать раму для иконы и говоришь: «Давай сделаем ее немножко другого размера — здесь чуть-чуть, там чуть-чуть». — «Нет, просто выбери из того, что есть». — «Давай, это же несложно». — «Нет». Если и напрямую тебе этого не скажут, но из контекста понятно, что часто не хочется этого делать просто потому, что проще делать то, что у тебя уже заготовлено. Скажем так, двигаться по какой-то колее, которая уже проторена, без каких-то новых путей. Наверное, поэтому многие не очень открыты для чего-то нового.
Е. Волчегорская
— Но все-таки можно найти человека, который сделает такую рамочку, которую нужно?
Иер. Роман Постников
— С большим трудом, но можно. Если долго искать, думаю, что можно. У нас есть положительные примеры не только с вышеупомянутым примером, но и с другими вещами. Конечно, везде человеческий фактор — все люди разные и кхмеры, естественно, тоже разные. Кто-то, например, ремонтирует что-то без особого энтузиазма, а кто-то подходит более тщательно и аккуратно. Конечно, здесь от людей зависит. В целом, менталитет и характер более спокойный, размеренный, это еще от такого климата жаркого зависит — сильно быстро ты не то что не побегаешь, даже не походишь. Поэтому, наверное, из-за особенностей климатических и каких-то еще, скажем так, очень спокойный народ. Например, у них не принято голос повышать. Это для русского человека, наверное, слышать не всегда привычно.
Е. Волчегорская
— Для итальянского тоже.
Иер. Роман Постников
— Ну вот. В основном, если назревает какой-то конфликт, кхмер просто уходит — делает вид, что он перестает тебя понимать или не хочет продолжать разговор. И просто уходит. В общем-то, это, наверное, неплохо. Ну, вот такая интересная особенность.
Е. Волчегорская
— То есть не то, чтобы они шепотом ссорились. Они просто не ссорятся, они физически уходят от конфликта.
Иер. Роман Постников
— Да. Естественно, они ссорятся, но в основном азиаты, и кхмеры в частности, стараются таких открытых конфликтов избегать. В основном.
Е. Волчегорская
— Как жизнь общины вашего храма отличается от жизни аналогичной общины в любом из городов России? Ведь наверняка вам тоже пришлось трансформироваться под местные особенности.
Иер. Роман Постников
— Наверное, нам не очень, потому что меня рукополагали и в диаконы и в священника уже в Таиланде, поэтому...
Е. Волчегорская
— Трансформировались там.
Иер. Роман Постников
— Именно в священном сане служил, не сослужил в России, а именно служил я именно в Таиланде и в Камбодже, поэтому на 100 процентов, конечно, сложно сказать. Но в ходе общения между священниками, с нашим духовником из России, конечно, видны какие-то интересные особенности. Например, наверное, из-за отсутствия очень большого количества прихожан проще уделить внимание каждому. И многих людей сам приглашаешь пообщаться, не просто помолиться в храме, не просто ответить на какие-то вопросы, а просто пообщаться, скажем, за чашкой чая. И многим это непривычно, может быть, для нас это уже привычно, а недавно пришедшие люди или впервые пришедшие в наш храм или в храм в Таиланде, когда их священники приглашают в гости, они часто удивляются и спрашивают: «А что, так можно?»
Е. Волчегорская
— Ну да, здесь, по крайней мере в Москве, священники в таком режиме живут, у них такая нагрузка, что если ты с ним пять минут по телефону поговорил, тебе уже неудобно, что ты столько времени занял и столько сил. А оказывается...
Иер. Роман Постников
— Конечно, нельзя сказать, что священник ничего не делает. Просто, скажем так, выстраивается какая-то работа и режим выстраивается как-то иначе. Соответственно, если это прихожане, то индивидуально с каждым можно поговорить. И это хорошо, с этой стороны это большой плюс. Человек действительно может спрашивать священника, как показывает опыт, иногда несколько часов подряд. И священник отвечает, потому что он рад в такой плодотворной беседе поучаствовать и найти личный контакт с человеком, потому что, конечно, без личного контакта не очень выстраивается общение. Приходится всегда приглашать, буквально за руку брать, приводить. Как-то так, чтобы человек не пугался, не стеснялся общаться, просто по-человечески общаться, задавать вопросы, получать ответы. И, конечно, здесь традиция еженедельной обязательной трапезы после Литургии и, как продолжение, воскресной школы, и каких-то других занятий, когда есть прихожане. Иной раз, кто впервые приезжает в Сиануквиль, и находят православный храм, они спрашивают: «Что у вас на приходе? В чем можно было поучаствовать?» Ну, я чаще всего отвечаю: «А в чем вы хотите? Потому что всё от вас зависит. Хотите — можем делать это, хотите, можем делать то». У нас на приходе можно беседовать на темы любые, естественно, православные. А можно научиться печь просфоры, а можно научиться звонить в колокола. А можно, например, языками заниматься, изучать английский язык, кхмерский, а также, пока у нас есть прихожанка, которая знает испанский и португальский, и их тоже. То есть всё зависит от людей. А хотите, что-то свое предлагайте, давайте что-то новое организуем на приходе. Вы же прихожане, это же наш приход, то есть вы можете сами что-то организовать. Был прихожанин, правда, уже года четыре назад, он пробовал проводить занятия танцами для маленьких детей. Это было прямо на приходе. Почему нет? Можно попробовать. Другая прихожанка очень активно проводила на приходе занятия рисованием для детей и для взрослых. Так что всё зависит от людей. Есть люди, кто хочет и может чем-то заниматься, значит, будем обязательно заниматься. А если кому-то неинтересно, тогда насильно не заставишь.
Е. Волчегорская
— А сколько у вас примерно прихожан и сколько в среднем бывает людей на Литургии в этом огромном храме?
Иер. Роман Постников
— Наш храм способен вместить около примерно ста человек. Но, к сожалению, на воскресной Литургии бывает около 10 или даже иногда меньше людей, потому что, как я рассказывал, из-за того, что многие китайцы стали приезжать и строить здесь, в Сиануквиле, большому количеству русскоговорящих людей пришлось уехать из города. Пять лет назад, когда нас перевели, это были другие люди.
Е. Волчегорская
— Почему? Поясните, пожалуйста.
Иер. Роман Постников
— Жилья нету, и работы нету. Всё очень просто. Была уже сформированная русскоговорящая община, она взаимодействовала друг с другом, уже как-то было налажено. Но когда приезжает кто-то новый и начинает активно строиться, со старых мест некоторых просто выживали — перекупали здания, перекупали какой-то бизнес. Пошла волна, и многим пришлось уехать из города. Плюс кризис, который года 4-5 назад случился с курсом рубля по отношению к доллару, всё это многих людей заставило уехать либо из города, либо даже из страны. Поэтому сейчас община уже не такая большая, как была раньше. Те люди, которые есть, мы всегда с ними встречаемся, как-то общаемся по крупным праздникам, но у них, у многих пока, еще не налажена именно евхаристическая жизнь. То есть участие в службе пока представляется чем-то не столь необходимым, а кому-то, может, даже и не столь интересным.
Е. Волчегорская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». У нас на связи отец Роман Постников из Камбоджи. Отец Роман, я вот сдерживала в себе вопрос, но я его все-таки задам. Вам это зачем? Вас рукоположили в диаконы в Таиланде, теперь вы в Камбодже. Где вы родились? Почему вы выбрали этот путь?
Иер. Роман Постников
— Родился я в Воркуте, это несколько более севернее, чем Камбоджа. Когда я поехал получать светское образование, я поехал в Москву. И в годы студенческие я стал воцерковляться, и как-то назрело желание, если будет Божья воля, стать священнослужителем. И при этом тоже Господь привел в Школу Православного Миссионера при Синодальном миссионерском отделе, где я обучался. И вот там у меня созрело желание, ну, это очень пафосно, ехать с проповедью. Ну, в общем, проще говоря, рассказывать о Боге тем людям, которым это впервые, для которых это, может быть, с нуля, которым это будет интересно. И в Школе Православного Миссионера многие были готовы, готовились к тому, чтобы поехать в другую страну. Мне это тоже очень легло на сердце, мне очень как-то это понравилось. И когда это желание назрело уже, отец Георгий Максимов когда-то сказал, что сейчас нужны люди на послушание в Таиланд. И сказал, что нужно туда ехать насовсем. В этом я увидел отклик на вот эти какие-то внутренние мысли о том, что надо заканчивать светское образование, параллельно я уже учился, слава Богу, в семинарии, заканчивать семинарское образование, и куда-то отправляться в другую страну. То есть это желание изначально было, но при этом, когда уже, скажем так, позвали на послушание в Таиланд, в этом лично я увидел как раз такой знак для нашей семьи. Супруга была не против, когда я ей сказал. Представьте, как это звучит, я говорю: «Нас приглашают в Таиланд». Она, конечно, сказала: «Да, это звучит хорошо». Я говорю: «Только, смотри, это насовсем. И, естественно, ты должна понимать, что если туда приглашают, если есть в этом воля Божья, то надо Богу и довериться, чего Он хочет». И она поддержала сразу. Слава Богу, в нашей семье не было никаких препятствий. Мы перевелись на заочное образование, детей у нас на тот момент не было, то есть всё складывалось очень хорошо. Дети родились уже здесь, в Камбодже.
Е. Волчегорская
— Много?
Иер. Роман Постников
— Пока двое. Мы в этом увидели Промысл. Зачем это нам? Лично меня очень радует рассказывать о Боге тем, кому это интересно, когда я вижу в глазах у человека интерес. Соответственно, и кхмерам также, которые о христианстве или совсем не имеют или имеют какие-то поверхностные представления, поскольку страна буддистская. Это очень интересно лично для меня, мне просто очень нравится. Если при этом это еще и Богу угодно, всё так складывается очень радостно.
Е. Волчегорская
— Обычно сейчас жизнь церковной общины, любой церковной общины, связана с такой достаточно обширной социальной деятельностью. Как у вас с этим обстоят дела? Потому что страна, как мы уже с вами говорили, бедная. И с одной стороны, я так понимаю, поле для социальной деятельности очень широкое, а с другой стороны, где взять денег на эту деятельность? Расскажите, пожалуйста.
Иер. Роман Постников
— Да, это вопрос. На сегодняшний день любая благотворительность, социальная деятельность происходит от пожертвований людей. Чаще всего из России. Потому как обширную социальную деятельность или благотворительную мы вести не можем, настолько обширную, потому что нам нужно поддерживать сам приход в благолепном и рабочем состоянии. Но при этом, естественно, если к тебе приходят в храм и обращаются за помощь, это как первый вариант: как здесь отказать? Естественно, ты всегда помогаешь. Будь это хоть какая-то малюсенькая помощь, не говорю о больших масштабах. Если, например, находится какой-то большой благотворитель, который говорит: а давайте будем заниматься социальной деятельностью более активно. Давайте. Если вы можете в этом помочь: организовать, пожертвовать или что-то сделать, — давайте, конечно же. На сегодняшний день наш приход помогает, пожалуй, больше единично. Мы знаем несколько семей, с которыми мы дружим, это наши соседи, это водитель одного из наших прихожан, уже пожилого прихожанина, который его привозит в храм, это молодой человек, студент, который сейчас на приходе проходит обучение английскому языку и изучает православие. Вот им и помогаем, поддерживаем их семьи. То есть, как можем, так и поддерживаем, — иногда продуктами, деньгами, когда мы точно знаем, что этим людям очень нужна помощь. В Пномпене наш благочинный, отец Паисий (Ипате), очень активно занимается именно благотворительностью. Мы тоже настолько, насколько хватает возможностей. Конечно, точно надо ей заниматься, но насколько масштабно, это, конечно, вопрос. Иной раз, как у нас был случай, когда пришла мама, которую я до этого видел один или два раза у соседей. Мама, кхмерка, пришла и так смущено спросила: «Я знаю, что у вас довольно много на приходе игрушек». — «Да». — «А у меня пятеро детей». Я говорю: «Я понял. Возьмите». То есть она пришла к нам в гости, поздоровалась и спросила: «Можно?» Ну, почему нет? У нее пять детей, — конечно, возьми. Жалко, что ли. То есть чаше всего на приход всё отдают, а уже сам приход как-то распределяет между теми, кому это нужно. Поэтому, слава Богу, мы потихонечку занимаемся социальной и благотворительной деятельностью. Еще из социальной деятельности можно отметить посещение заключенных, например, в Сиануквильской тюрьме, в основном русскоговорящих, по разным причинам попавшим в тюрьму. Конечно, они сами реже зовут священника. Чаще, когда ты узнаешь, что там кто-то находится, ты приезжаешь и спрашиваешь: может быть, нужна какая-то помощь, элементарные средства гигиены или продукты питания, которых не хватает. Это тоже, наверное, можно назвать социальной деятельностью. Стараешься смотреть, где какая нужна деятельность. Всем не поможешь, но кому-то можешь помочь конкретно — тем, кого ты знаешь, кто попал в какую-то серьезную беду. Я радуюсь, что многие люди не мошенники, а кто действительно попал в беду, они обращаются. Вот в беде все-таки обращаются к храму, обращаются к приходу за помощью. И это здорово, потому что мы всегда с радостью готовы помочь тем, что есть. Разные бывают ситуации. Иной человек приходит, он ищет работу, а у нас как раз требуется что-то сделать. Был такой случай. Так что Господь сам заботится обо всех, а мы только распределяем между всеми.
Е. Волчегорская
— Наша программа близится к завершению, и я традиционно спрашиваю, как помочь, где найти информацию. Я видела страничку вашего храма в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» на английском языке. Но вы сказали, что вам иногда помогают из России. Вот как люди вас находят, как вас найти, как посмотреть больше информации о вашем храме тем, кто заинтересовался? Потому что шутка ли — в Сиануквиле огромный белокаменный храм с пятью золотыми куполами, община, воскресная школа, социальная деятельность. Как найти информацию?
Иер. Роман Постников
— У нас есть и официальный сайт всей Православной Церкви в Камбодже, и сайт нашего прихода, и страница, точнее, группа «ВКонтакте», а также в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» есть страница и группа отдельная, и в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». В общем, мы постарались, чтобы нас можно было найти где угодно.
Е. Волчегорская
— В любом поисковике набираешь «храм великомученика и целителя Пантелеимона Сиануквиль Камбоджа»...
Иер. Роман Постников
— Или можно набрать «православие Камбоджа», я думаю, что тоже выдаст те результаты, которые нужно. Два храма — один в Сиануквиле, другой в Пномпене, но я надеюсь, что один из них точно выдаст. В разных социальных сетях, в разных интернет-ресурсах нас можно найти, которые я только что перечислил, все ссылки я могу дать, можно со мной лично всегда связаться в любое время.
Е. Волчегорская
— Я уже смотрю. Можно и записку подать.
Иер. Роман Постников
— Да. Переходя к вопросу, как помочь, это вопрос очень актуальный, потому что, как я говорил, многие люди в кризис и во всех этих условиях, связанных со стройкой и с нынешней пандемией и со всем вместе, находятся в очень тяжелых условиях. Поэтому мы всегда рады любой помощи. Мы прекрасно понимаем, что никто не может помочь, скажем так, взять на себя обеспечение храма, это невозможно, да наверное, это и не нужно. Мне кажется, гораздо лучше та система, когда просто каждый желающий может прислать имена, кого поминать и прислать пожертвование, можно на российскую карту Сбербанка. При этом он может всегда указать, на что он хочет пожертвовать средства: на то, на это, на Православную Церковь в Камбодже или конкретно на благотворительность...
Е. Волчегорская
— Или на украшение храма.
Иер. Роман Постников
— Да, на что угодно.
Е. Волчегорская
— На воскресную школу.
Иер. Роман Постников
— В конце месяца, у нас недавно появился новый раздел на сайте — мы туда выкладываем финансовый отчет о том, что было получено и как эти средства были потрачены, без всех подробностей, но они и не нужны. И каждый человек может всегда посмотреть, что актуально на тот или иной месяц и всегда может лично связаться и спросить. Я всегда на связи, и отец Паисий всегда на связи, то есть мы всегда открыты для диалога. Мы будем очень рады, если кто-то заинтересуется Православной Церковью в Камбодже и за нас в первую очередь помолится. А если еще и сможет как-то помочь, то замечательно, мы будем рады любой помощи. Потому что Православная Церковь в Камбодже на сегодняшний день живет и потихоньку развивается, но когда и кризис и пандемия, всё вместе сразу, очень сложно так сильно развиваться, иногда приходится просто как-то существовать, чтобы два прихода регулярно функционировали. Поэтому мы рады любой помощи.
Е. Волчегорская
— Спасибо большое, отец Роман. Я надеюсь, что это наша не последняя встреча на волнах радио «Вера».
Иер. Роман Постников
— И вам огромное спасибо. Я рад, если кто-то для себя узнает эту новую информацию. Ведь есть надежда, что когда-то закончится пандемия, и смогут к нам люди православные приезжать на отдых, а если православный человек приезжает на отдых и еще при этом он может попасть в православный храм во время отпуска, по-моему, это замечательно, когда можно совместить. Поэтому я рад, если можно поделиться этой информацией. Спасибо вам огромное.
Е. Волчегорская
— Спасибо. Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» была программа «Светлый вечер». Ее для вас провела Елизавета Волчегорская. С нами был иерей Роман Постников из города Сиануквиль, Камбоджа. Всего доброго.
Иер. Роман Постников
— До свидания. Спасибо огромное.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывают у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!