Наши собеседники — руководитель отдела по социальной работе Костромской епархии священник Анатолий Колупаев и руководитель общественной организации «Другие Мы» Сергей Зайцев.
Мы говорили о поддержке семей, которые воспитывают детей с особенностями развития, а также о проекте «Взлёт с погружением», цель которого — познакомить с радостями и трудностями жизни таких семей.
Ведущая: Елизавета Волчегорская
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С вами Елизавета Волчегорская. И у нас сегодня на связи: священник Анатолий Колупаев, руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии, и Сергей Зайцев, руководитель общественной организации «Другие Мы». Добрый вечер.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Добрый вечер.
С. Зайцев
— Здравствуйте, друзья.
Е. Волчегорская
— Когда мы с вами обсуждали до программы, как представлять вашу организацию, вы сказали, что «Другие Мы» это арт-группа. Звучит интересно и необычно. Расскажите, пожалуйста, как все-таки правильно вас называть и чем вы занимаетесь.
С. Зайцев
— По документам официальное наше название с самого начала так и звучало: «Арт-Группа взаимопомощи «Другие Мы». Когда мы регистрировали свою общественную организацию, у нас был небольшой мозговой штурм, и мы решили вот так назваться.
Е. Волчегорская
— Почему?
С. Зайцев
— У нашей организации такое название. Почему? Ну, вы знаете, историю можно начинать с самого начала. Когда у меня родился Севочка, мой сын с синдромом Дауна, произошла, так сказать, переоценка всех моих жизненных позиций и вообще моего состояния, можно даже так сказать. И, поскольку я имел определенный бизнес до того, как Сева родился, — у меня была ювелирная мастерская. Ну, и по своему складу я человек творческий. И так получилось, что вокруг меня друзья были такого же склада характера — творческого. И когда Севочка родился, мы начали собираться с друзьями, те, кто отозвался на рождение моего сынишки, и начали, знаете, просто разговаривать о каких-то основах жизненных, делиться своими впечатлениями. Отчасти в этом был какой-то выход для меня, чтобы мне найти опять самого себя, потому что в этот момент, когда родился Севочка, всё обрушилось. И мне надо было заново найти самого себя. И друзья мне помогали в этом деле. И когда мы собирались, мы обсуждали, как мы можем поменять, прямо так громко сказать, жизнь нашего общества, каким образом? И как-то приходили к такому выводу, что поменять его можно только через творчество. И, знаете, были такие мысли у людей, у друзей и у меня тоже, вплоть до того, чтобы снять фильм, сделать какое-то мероприятие. И это всё было творческого направления, потому что через творчество можно только поменять, вот так вот прямо взять и поменять нашу жизнь — только через творчество. Административным каким-то ресурсом, наверное, не получится, я так думаю. Вначале должно быть какое-то творческое слово. И когда уже дело дошло до того, что мы вдруг почувствовали необходимость зарегистрировать организацию, вот здесь это и проявилось — мы назвались «Арт-группой взаимопомощи «Другие Мы». Вот так примерно всё происходило. Я являюсь художником, художник-мастер, мы делали свои авторские ювелирные изделия, ездили на выставки, продавали их. То есть до рождения Севы это было наше занятие с супругой. Севе сейчас 10 лет.
Е. Волчегорская
— Как вы познакомились с отцом Анатолием? И как возник проект «Взлет с погружением»? Я хотела отдельно сказать, что, конечно, потрясающее название, очень емкое. И буду еще отдельно спрашивать, как родилось это название.
С. Зайцев
— История нашей встречи с отцом Анатолием тоже имеет свое основание. Когда-то в молодости я учился в духовном училище здесь в Костроме, это в 1997-м году. Так что, в принципе, для меня сама среда наша православная была близка и знакома. И с епархией я никогда не терял связи. И в момент, когда мы регистрировали организацию, естественно, мы пришли к владыке и заявили об этом, о своей готовности сотрудничать. И попали в социальный отдел нашей Костромской епархии. И здесь мы с отцом Анатолием и встретились. И мы до сих пор сотрудничаем и совместных мероприятий у нас масса.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Для меня знакомство было в таком плане — я буквально первый год находился на этом послушании, владыка благословил заниматься социальной деятельностью. И молодой священник, который не знает никаких особенностей социальной деятельности. Кроме семинарского образования, светского нет. И, конечно, я в тот момент, наверное, цеплялся за каждого приходящего, который испрашивал совета или помощи какой-то просил именно в такой деятельности. Поэтому у нас с Сергеем завязались такие отношения, можно сказать, деловые, грубо говоря, спонтанно. До сегодняшнего дня мы поддерживаем друг друга в различных проектах, в наших идеях, мы пытаемся что-то новое придумать. Господь что-то дает нам сделать, а что-то пока остается на уровне идей.
Е. Волчегорская
— Давайте тогда перейдем к фестивалю «Взлет с погружением». Я так понимаю, что его главная цель — это обратить внимание общества на семьи, которые воспитывают детей с инвалидностью.
С. Зайцев
— Да, именно так.
Е. Волчегорская
— Давайте вы расскажете про фестиваль, а потом я вас спрошу, что вы хотите изменить в отношении? Я так понимаю, что главное — это какое-то принятие и понимание. В общем, я не буду за вас отвечать. Расскажите про «Взлет с погружением».
С. Зайцев
— Спасибо, Елизавета, за вопрос. Вот такой у нас проект «Взлет с погружением» родился однажды. Это было 5 лет назад, когда мы, такие люди, которые что-то хотели изменить и у нас в городе вообще у нас в области, мы пришли однажды в нашу художественную школу, она называется Художественная школа имени Шлеина, наша детская художественная школа в Костроме. И вот мы пришли к руководству школы и сказали: «Давайте мы проведем детский конкурс рисунка». Конечно, тогда еще отчетливо не была видна наша идея, которую можно каким-то образом сейчас уже определить и назвать ее нашим названием «Взлет с погружением». Это было просто желание задействовать детей, которые учились в этой школе имени Шлеина, и просто сделать такое мероприятие, когда бы они нарисовали детей таких же — «Дети для детей» это изначально называлось, — у которых есть инвалидность. То есть они, со стороны глядя на наших детей, нарисовали бы свои рисунки, работы. Ну, и у руководства нашей художественной школы сразу же возникли вопросы: а как же они посмотрят на ваших детей? Откуда они их узнают? И вот здесь началась эта наша идея — взлета с погружением. В этот момент нужно было каким-то образом преподнести информацию о наших детях. Как это сделать? Однозначно мы ответить на этот вопрос не могли. И постепенно мы поняли, что это не так просто — это не так просто сказать: давайте-ка дети, рисуйте наших детей. Нет, здесь должна быть какая-то история. И вот, мы решили сделать так, что те мамы, которые согласятся на то, чтобы написать какую-то маленькую свою историю про своего ребенка, они это сделают. И мы это, как организация, передаем в образовательное учреждение, в данном случае в художественную школу. И вот эта история будет являться каким-то основанием для того, чтобы этот процесс пошел дальше. Оно так и получилось — мамы у нас написали какие-то эссе маленькие, небольшие рассказы о своем ребенке. Мы передали это всё руководству школы. А те, в свою очередь, передали их педагогам, которые занимаются в группах с детьми. Естественно, мы провели еще встречи по тому, как педагогам необходимо с детьми провести какую-то беседу о том, что есть такие дети и как к этому отнестись. И вообще, как выработать какой-то свой визуальный ряд в отношении такого плана людей. И дальше эта история пошла к детям. И здесь первый раз у нас получился такой момент, что дети вдруг откликнулись. И это даже заметило руководство самой художественной школы — они не ожидали такой реакции детей, которую они вдруг увидели. Дети с таким желанием на это всё откликнулись и начали рисовать. И рисунки получились какие-то фантастические. То есть они были нестандартные. Обычно дети рисуют задания какие-то, с этими заданиями они работают, каким-то образом отрабатывают, разрабатывают их. А здесь у них пошла фантазия, полет. И наше первое мероприятие получилось с самого начала таким фееричным. И появилось такое название — «Взлет с погружением».
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С нами священник Анатолий Колупаев, руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии, и Сергей Зайцев, руководитель общественной организации — «Арт-группы взаимопомощи «Другие Мы». Сергей — папа ребенка с синдромом Дауна. Сергей, я вас хотела просить: ваши дети, о которых вы с такой любовью говорите, кто они? Сколько их? Вообще, Кострома удивительный город. Я обратила внимание, что там много общественных явлений, направленных на то, чтобы изменить отношение общества к особенным детям. И инклюзия в Костроме тоже продвигается — я знаю людей, которые там этим занимаются больше, чем во многих городах России. Вот и ваша организация. Расскажите про ваших детей.
С. Зайцев
— В самом начале мы больше внимания обращали на тех детей, которые родились с синдромом Дауна у нас здесь в Костроме. Стали их выявлять, собирать, общаться с родителями, вести какую-то статистику, начали выходить на департаменты образования и социальной защиты, по культуре. У нас образовалось взаимодействие с органами власти. И даже некоторые мероприятия, инклюзивные праздники начали делать по области, совместно с уполномоченным по правам ребенка в Костроме. Да, здесь атмосфера располагает к тому, чтобы так вот раскрывать новые грани нашей жизни. Не знаю, мне кажется, что сама жизнь, так сказать, выталкивает на поверхность людей. Ну вот, смотрите, как в моем случае получилось? Ведь я же не думал о том, чтобы мне возглавить какую-то общественную организацию? У меня просто родился Сева — и всё изменилось и всё пошло совершенно другим путем. Самое главное, что в этом во всем нужно увидеть какой-то знак от Господа и довериться Ему, довериться . Вот здесь момент такой — нужно довериться и каким-то образом пойти в ту сторону, в какую сторону тебя развернуло в этот жизненный период. Мы так и сделали с супругой.
Е. Волчегорская
— Расскажите, пожалуйста. Раз вы об этом говорите, я вас попрошу рассказать подробнее, как вам удалось не потерять почву под ногами, сохранить брак, что тоже важно, потому что, к сожалению, многие семьи не выдерживают такого испытания и распадаются. Как вы через это прошли?
С. Зайцев
— Да, это важный очень вопрос. Когда рождается ребенок, это всегда радость, всегда событие. У меня, кроме Севочки, двое детей — старшая девочка, Елизавета, и средний мальчик, мой сын Василий. И я уже знаю, что это такое, что когда рождается ребенок, как его воспитывать, каким образом происходит образование и так далее. И вот, родился Сева. И здесь было смущение, конечно, перед самим собой было смущение. Когда Сева родился, я не знал, как на это реагировать. Просто не знал, понимаете... И в этот момент как раз самое главное здесь — не уходить. То есть не уходить — где ты встал, где ты стоишь по жизни — не уходи от человека, с которым ты стоишь, то есть со своей супругой. Ты однажды встал, и ты просто стоишь на месте. Сомнения прямо веют, как ветры — туда-сюда, сквозь голову бегают. Но вот стойку, нужно ее просто соблюсти на какой-то момент, и ты поймешь, что Господь это сделал для чего-то, но никак не для того, чтобы ты просто взял и исчез куда-то. И от самого себя ты не исчезнешь все равно, а тем более от своей семьи ты все равно никуда не денешься. То есть надо стоять. Но — стоять, как ты стоял до этого: чем-то занимался, чем ты жил, твои радости какие-то были, ты уже так не можешь — теперь надо сделать что-то делать именно с этим состоянием, которое тебя накрыло сейчас, сегодня, вот в этот момент. И вот в этот момент, да, было трудно, да, было смятение — были такие состояния, когда вскипало всё в голове, прямо пена была. Пена-пена — у меня такой вот образ, что в голове была пена. Не было определенных мыслей, никакой линии определенной — была просто пена. И с этой пеной нужно что-то было делать. Знаете, из кусочков каких-то, камушков разноцветных, пена какая-то мыльная, разноцветная — непонятно, на что обратить внимание? Сюда нужно, или как жить сейчас? Или куда бежать нужно, или по-другому поступать? И вот, с этой пеной что делать? — идти в церковь. Я пошел в церковь, исповедался, какое-то время прошло в такой жизни духовной, очень напряженной духовной жизни. И вдруг я в какой-то момент почувствовал, что этой пены нету — то есть Господь ее снял. Ее просто нет. Я понял это в какой-то момент, в какой-то момент я отчетливо это понял. И после этого сразу четкое понимание, ясное очень — как мне жить дальше. То есть что делать, как поступать. И я понял, на основе моего состояния неопределенного, которое я испытал при рождении Севы, я понял, что в этом направлении и надо двигаться. То есть нужно менять отношение людей к таким вот особенным детям, к рождению таких детей, нужно просто менять. Потому что общество не готово сейчас. И наша медицинская наука, которая была в советское время, и социальная среда имеет такие большие пробелы в этом отношении. Имела. Сейчас совсем другое положение — сейчас мы совместно с организациями, которых, как вы сказали, сейчас много в Костроме, мы сейчас меняем положение. Оно вообще другое. Буквально 6 лет назад было всё иначе. И вот я понял, что теперь надо двигаться в эту сторону — нужно просто менять отношение к детям, к таким людям с инвалидностью. И именно не путем собирания их в одну кучку, понимаете, как раньше это было в советское время...
Е. Волчегорская
— Резервации.
С. Зайцев
— Когда собираются инвалиды и как-то там живут. А мы должны это делать, чтобы их не собирать в кучку и своей жизнью на окраине города жить, а собирать их и собирать всех людей и делать это, как это называется? Инклюзия, да? Чтобы наши дети были растворены в обычных людях, растворены. А, в свою очередь, те граждане нашей страны должны понимать, с кем они общаются. Понимать. Вот в этом отношении так и продолжалось. И до сего дня наша организация так и работает в этом направлении.
Е. Волчегорская
— Отец Андрей, вы, как руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии, вот вы скажите: меняется отношение общества к особенным детям? И какое оно сейчас? И, может быть, какое оно было? У вас есть такой срез?
Свящ. Анатолий Колупаев
— Наверное, я за общество сказать не смогу.
Е. Волчегорская
— А за костромское общество?
Свящ. Анатолий Колупаев
— Я скажу по личному опыту. Один из проектов, если можно его так назвать, социальной сети «ВКонтакте». Сергей ведет группу, где просто ежедневно выкладываются даже не истории, а фотографии с краткими комментариями о детках с особенностями развития. И я сам лично, как я говорил, что в начале своего послушания по социальному служению я не знал, с кем общаться и как взаимодействовать, тем более с детьми с особенностями развития. Но вот каждый день, когда видишь эти фотографии, уже к ним привыкаешь — ты понимаешь, что эти детки рядом с тобой. Не только дети, но и взрослые люди. И не возникает страха, как с этими людьми взаимодействовать, что как будто они с какой-то другой планеты — они уже какие-то привычные личности. Не просто тело с увечьями, а это человек. Он особенный, но тем не менее он же живет — живет своей жизнью и для него его состояние может быть совершенно обычным, как для меня мое состояние. Вот он родился таким и живет. Я надеюсь, что не просто выживает, а действительно живет. И в том разрезе — обычный человек получается. И не нужно никак отгораживаться от него и бояться к нему подойти. И никто не заставляет к нему подходить. Может быть, ему это и не нужно — быть каким-то навязчивым по отношению к людям с ограниченными возможностями. И если вы говорите о большом количестве общественных организаций, то мне кажется, что у нас в провинции жизнь не такая суетливая и у людей есть возможность задуматься о каких-то проблемах, которые в мегаполисах, наверное, затираются, некогда об этом думать, нужно постоянно искать место под солнцем. А здесь, наверное, солнце на всех одинаково светит, как в Евангелии сказано. И есть возможность остановиться и подумать: что же сделать?
Е. Волчегорская
— Неудержимо сразу захотелось в Кострому. Неудержимо.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Ждем всех в гости.
Е. Волчегорская
— Но вот эта тенденция, про которую говорил Сергей, вы ее тоже замечаете? Сергей сказал, что 6 лет назад совершенно другое всё было. Сейчас уже общество меняется.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Да. Есть изменения. И, скажем так, ответственные чиновники понимают, что за счет каких-то правовых норм недостаточно бороться с проблемами, потому что, в принципе, это не проблема, с которой нужно бороться и изжить, а здесь нужно находить некий симбиоз, может быть...
С. Зайцев
— Среду.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Среду взаимососуществования. Это заметно, да.
Е. Волчегорская
— Просто меня поразил случай, я думаю, он многих поразил. Прошло уже почти два года, а я все никак не могу забыть, как жители многоэтажки одного из российских городов судились с инвалидом, который установил себе пандус, потому что он там живет...
Свящ. Анатолий Колупаев
— Да, такое есть. И у нас даже такие проблемы есть, когда люди... Ну, понимаете, это проблема того, что человек не хочет отказаться от комфортного состояния своего. И кому-то этот пандус мешает независимо от того, для кого этот пандус построен. И когда мы за счет каких-то своих действий можем показать человеку, что смысл жизни не в комфорте, этот комфорт радость не принесет — все-таки радость общения это совершенно другой уровень радости. И когда мы имеем возможность общаться с различными людьми, с различными личностями — этого на самом деле нечем заменить.
С. Зайцев
— В продолжение слов отца Анатолия. Хотелось бы прокомментировать, что тот случай, про который вы рассказали, это как раз моменты, которые нисколько не испортят нашу среду. Наоборот. Знаете, это как в семье: когда вы заходите в квартиру и вдруг вы споткнулись о ботинки, которые стояли посередине коридора. И это вам ни о чем ином не говорит, кроме того, что эти ботинки надо просто в сторону отставить. И здесь точно так же — все эти ситуации, которых уже многое множество, к ним нужно относиться правильно. Нужно относиться к этому, не как к проблеме, а к помехе, которую надо менять. Да, это вопиет, человеческая нравственность начинает реагировать на это наше. И к этому нужно правильно отнестись и что-то сделать с этим. Просто нужно с этой ситуацией что-то делать.
Е. Волчегорская
— Сергей, вы просто очень добрый и хороший человек. По поводу ботинок я вам могу сказать, что это очень зависит. И некоторые, не буду на себя показывать пальцем, могут возопить: «Да сколько можно ботинки оставлять на проходе?» Ну, правда. (Смеются.) По-разному бывает.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Я себя тоже узнаю.
С. Зайцев
— Ну вот, смотрите. Ботинки можно выставить на лестничную площадку и сказать: в этой квартире ботинки стоят посередине, здесь квартира плохая. Можно так сделать. Но ведь от этого ничего не изменится! Здесь нужно тем самим, кто в этой квартире живет, найти какое-то решение с этими ботинками — надо им найти какое-то место. И всё. Ничего страшного здесь нету. И эти случаи, наверное, будут все время случаться — да, будут инвалидов каким-то образом притеснять. Почему? Да потому, что, с одной стороны, им труднее жить, а с другой стороны, сделают какие-нибудь драконовские законы, которые бы защищали инвалидов, это тоже людей каким-то образом озлобит. Но государство может регулировать это законодательно и, наверное, правильно будет всё это делать. Но ничто не заменит человеческого участия, человеческого понимания того, что как нам жить с людьми, которые имеют инвалидность? Откуда это понимание придет? Да оно через нас с вами придет — через тех людей, которые включаются в эту жизнь, включаются в эту совместную жизнь с людьми, которые имеют инвалидность. Я что-то понимаю про это, про своего сына, который имеет синдром Дауна, я все это им рассказываю. Я не убегаю и не прячусь, а наоборот всем рассказываю, что есть такие люди, которые имеют свою ментальную особенность, они чуть-чуть медленнее, допустим, это то, что я замечаю, что я могу замечать. Я рассказываю это людям, чтобы этим обычным людям тоже понимать, как живут эти люди, каким образом они живут, как они воспринимают этот мир. И тогда им будет легче в таких неудобных ситуациях, в каких-то спорных, правильно себя повести. А законодательство — да, оно может регламентировать и должно регламентировать. Но на одном законодательстве, как представляют это некоторые люди, которые говорят «нужно просто законодательно это утвердить, какие-то наказания тому и сему назначить». И, наверное, так правильно. Но как бы нам не озлобить людей против тех особенных людей, которые будут платить какие-то штрафы за свое непонятное поведение. Они же не понимают, за что они платят штрафы? Просто только из-за того, что они притеснили инвалида? А почему бы его не притеснить, с другой стороны? Они так думают. А мы, общественные организации, мы должны показать, почему так не надо делать, почему так устроен мир, почему так устроен человек, почему это такая личность, против которой некоторые вещи просто нельзя допускать. Просто нельзя по-человечески допускать их. И здесь регламентировать все эти ситуации может только совесть человеческая. Это в моем понимании.
Е. Волчегорская
— Напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С вами Елизавета Волчегорская. И у нас на связи Кострома: священник Анатолий Колупаев, руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии, и Сергей Зайцев, руководитель общественной организации «Другие Мы». Оставайтесь с нами, мы вернемся через минуту.
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С нами: Сергей Зайцев, руководитель общественной организации «Другие Мы», и священник Анатолий Колупаев, руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии. Вот вы говорите про отношение общества к инвалидам, о том, как его менять, о том, что оно должно меняться. Я, честно говоря, даже не могу представить масштаб вот этого вопроса. Но в качестве примера могу сказать, что когда я временно оказалась в позиции человека с немножко ограниченными возможностями, у меня был порван мениск и мне пришлось полгода ходить, не сгибая ногу, мне ее зафиксировали надежно в прямом виде. И оказалось, что я много чего не могу. Ну, прямо вообще. Я не могу сесть в электричку, я не могу выйти из электрички, потому что я никогда не замечала, но там колоссальный зазор много где между платформой и поездом, еще и разница в высоте. И эти все наши лестницы московские. Казалось бы, приспособленный город. Но и в машину не сядешь и в метро тебе неудобно. Но, что самое интересное — ты очень всех раздражаешь. Очень всех раздражаешь. И я столько раз... Конечно же, не всех, но те, кого ты раздражаешь, многие из них не сдерживаются и я столько раз услышала рекомендации ехать на такси от самых разных людей, на вид очень благополучных и лица у них были интеллигентные при этом. И вот это всё, и упоминание имени Божьего всуе с таким характерным шипением, знаете: ай, нашли, где ходить. Меня это так поразило! Я же с этим не сталкиваюсь обычно. А вот тут моя прямая нога всем мешала — она чуть длиннее, чем у стандартного человека.
И я тогда задумалась над тем, что если я, человек, который не уязвлен никак в самооценке, в жизненной позиции, вот так вот получаю от общества, то каково же людям, которые в таком положении всю жизнь, да и в гораздо более худшем с точки зрения приспособленности к окружающей среде я имею в виду. Каково же им? У них же нет выбора, они же не снимут этот ортез и не побегут завтра, чихая на всех доброжелателей. Извините, вот такая моя жизненная ремарка. То есть снаружи всё вроде бы в порядке, все такие воспитанные, интеллигентные и добрые, а вот чуть ковырни, чуть погрузись... Почему меня так поразило ваше название «Взлет с погружением» — чуть погрузись в это, и оказывается, что там очень много этих углов. И что с ними делать? Поэтому, когда вы говорите, что общество в этом отношении меняется, конечно, это воодушевляет. Поэтому я предлагаю вернуться к вашему фестивалю «Взлет с погружением», рассказать подробнее. Может быть, у вас какие-то отзывы есть по последнему фестивалю? Может быть, вы расскажете о планах на следующие даты? Расскажите, пожалуйста.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Я сейчас, может быть, не совсем на вопрос отвечу. Опять-таки вот вы говорили про то, как люди реагируют со стороны, про свои проблемы, возникшие с временной утратой мобильности. Мы слышим, часто обращаем внимание на мнение людей уже сложившихся — люди, которые в возрасте, которые имеют какой-то свой определенный жизненный опыт. Иногда этот опыт, можно сказать, даже искусственно сформирован. Я хочу сказать именно касательно проекта «Взлет с погружением», что мы работаем с детьми, работаем с подростками и со студентами тоже был положительный опыт. Когда еще личность человеческая формируется, они совершенно по-другому реагируют на человека с увечьями. Мне как-то пришлось побывать в одной из больниц и причастить, пособоровать девочку, воспитанницу детского дома-интерната для людей с нарушениями физиологическими и ментальными. Девочка была тяжелая — она лежала, тело ее было непривычного вида для нас многих, ручки-ножки тоненькие, в неестественном положении. Она всю жизнь в таком состоянии находится. А рядом в палате находились девчонки лет 13-ти. И уже потом из разговора я узнал, что эти девочки тоже из неблагополучных семей. Но как они реагировали на присутствие человека, совершенно непохожего на них? Они понимали, что человек многого не может, в отличие от них самих. И они задавали вопросы, задавали вопросы мне, задавали вопросы медсестрам: как же быть, что с этой девочкой будет, что дальше? Поэтому проект «Взлет с погружением» позволяет выйти на информацию — для детей, для подростков, которые еще не сформировали вот это свое отношение к инвалидам, к людям, непохожим на них, которые взрослое поколение, к сожалению, раздражают. Потому что у всех свои заботы, у всех свои проблемы, их нужно решать. И когда кто-то встает на пути, мешает сознательно или несознательно, то, конечно, этот человек раздражает. Наверное, для всех для нас, если мы на себя посмотрим, то мы обратим внимание на свое поведение, что когда мы движемся к какой-то цели, нам нужно решить поставленную задачу и как мы начинаем охать и ахать, когда мы по каким-то различным причинам не можем, казалось бы, вот вытяни руку и все уже будет готово. Но мы никак эту руку вытянуть не можем, нам то один, то другой мешает. И отношение... Я просто хочу сказать об отношении взрослого поколения и поколения детей, когда в их поле зрения попадает человек с особенностями.
С. Зайцев
— Наверное, отец Анатолий говорит о том, что у поколения старшего возраста сформирован какой-то свой взгляд на таких людей и этот взгляд, наверное, очень упрощенный. Им легче сказать про таких людей, объяснить себе самому этого человека каким-то, знаете, может быть, негативным комментарием. А молодежь, молодые люди и дети стараются понять явление. И они достигают этой цели, когда есть такие организации, когда есть такие люди отзывчивые, которые им расскажут про таких людей. «Взлет с погружением» — это как раз такой проект, когда мы даем такую возможность. И дети с удовольствием откликаются, они рисуют. Знаете, может быть, когда они рисуют, они рисуют чаще себя. Но они рисуют по этой истории. И когда они встречаются на мероприятии с этими детьми, про которых они рисовали, они же их не видели до этого, они рисовали только по каким-то своим предчувствиям. И вдруг они с ними встречаются. И реакция просто удивительная.
Е. Волчегорская
— А можно я немножко буду адвокатом взрослых? Мне вот сейчас пришла в голову такая мысль, что дети, подростки — существа достаточно беззаботные в силу понятных причин. А у взрослых у них уже столько забот, столько проблем, как говорится, своих проблем хватает, что уже, может быть, проще отмахнуться от чужой беды, от какого-то еще дополнительного, в кавычки беру слово «негатив», чтобы корректно выражаться, проще отмахнуться и вычеркнуть, не обращать внимания. А для этого, для того чтобы не обращать внимания, нужно обесценить это — придать какую-то негативную окраску этому. Вот и всё.
С. Зайцев
— Да.
Е. Волчегорская
— Как-то это подсознательно, мне кажется, происходит. И тоже не от хорошей жизни. Не то, что все такие прямо вурдалаки. Но реакция действительно очень распространенная и типичная. И почему-то она связана с этим шипением имени Божьего всуе. Вот это характерно.
С. Зайцев
— Вы прямо замечательную подняли тему. Ведь мы сейчас, даже сейчас в разговоре мы склонны к какому-то негативному развитию событий, мы в нашей стране всегда готовы к этому. А ведь вы правильно сказали, что не все такие вурдалаки. Нет, конечно. Вообще, все люди хорошие. Все люди — хорошие. И ведь на самом-то деле всё, что мы делаем, все наши проекты держатся как раз на том, что все люди — хорошие. Все люди проявляют свои самые лучшие качества в этом проекте, понимаете. Этот проект испортить невозможно, невозможно что-то сделать, изменить что-то в нем, после чего этот проект станет работать в обратную сторону. Нет! Он изначально, если уж говорить об этом проекте, фестивале «Взлет с погружением», мы как раз и держимся на этом свойстве человеческой души, человеческой личности, что все люди хороши, они все хорошие — все люди без исключения. И они все проявляют свой характер в этом проекте. Когда мы выходим на учреждения, вы бы видели, как к этому относятся директора, педагоги — они включаются в эту работу, им очень нравится такой нестандартный подход к теме инвалидности. Когда мы приходим к высокопоставленным чиновникам и рассказываем, предлагаем им прочитать эту историю со сцены, вы даже не представляете, с каким желанием они откликаются на это. Почему? Потому что в кабинете у них идет одна жизнь, совершенно другая, они как бы иногда лишены в своей работе человеческих проявлений. И тут вдруг для них такая возможность открывается уникальная — проявить себя, как человека: свой взгляд показать человеческий, показать свой взгляд на проблему. И они это делают с великим удовольствием. Музыканты, к которым мы обращаемся. Ведь этот фестиваль, мы его называем фестивалем, потому что он выглядит так. Музыканты, которые делают, так сказать, состояние на этом мероприятии, они тоже играют совершенно по-другому. Или мне так кажется. Но я считаю, что они тоже играют по-другому — они играют это не за какие-то бонусы, они играют от души на этом мероприятии. Поэтому вы очень правильно заметили, и адвокатом вы выступили в совершенно нужном месте, когда вы сказали, что все люди не вурдалаки, они все добрые люди. Да, конечно. Я с вами согласен. Это мы немножко склонны всё как-то съехать, нам...
Е. Волчегорская
— Все склонны.
С. Зайцев
— Да. Мы пытаемся с этим качеством нашего российского человека немножко работать, немножко перенаправить его в другое русло. И видите, и сами этим немножко страдаем.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Знаете, это как посмотреть на ситуацию под другим углом. Если вдруг пошел дождик, ну, значит, не жарко.
Е. Волчегорская
— И поливать не надо.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Да, и поливать не надо. Вот этот проект позволяет и этим людям в метро, которые шипят, понять, что человек, зашедший на костылях, с палочкой, это для них не проблема, это для них не какая-то очередная нагрузка, которую они должны тоже на свои плечи взвалить — вот, сейчас мне нужно этого инвалида посадить на свободное место... Мы, взрослые люди, мы в каких-то постоянно обязательствах находимся. И иногда мы эти обязательства излишне на себя возлагаем, чего не нужно делать-то, на самом деле. И даже когда мы читаем Евангелие, а скоро у нас Великий пост, будет читаться Евангелие о Страшном Суде. Все обратите внимание, к чему Господь призывает, Он не призывает постоянно по ночам молиться, возлагать на себя пост, который несоизмерим с нашими физическими возможностями. Там просто сказано: накормил ли ты алчущего и жаждущего? Приютил ли ты странника? Посетил ли ты человека больного в больнице или в темнице находящегося? Больше-то Господь и не спрашивает (это по строкам отрывка из Священного Писания о Страшном Суде). И мы про это забываем и постоянно на себя взваливаем: я должен сделать то-то, я должен сделать это. Вот еще инвалид этот пришел, нужно с ним тоже что-то сделать. Человек, вот этот инвалид, может, ему это и не нужно — я в сторонке постою спокойно, я никого не трогаю. И вы зачем на меня шипите? Нужно менять вот это наше вот состояние, ощущение долга, что мы что-то должны постоянно что-то сделать. Вместо того чтобы делать.
Е. Волчегорская
— «Как вы расслабляетесь?» — «Я не напрягаюсь».
Е. Волчегорская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С вами Елизавета Волчегорская. Мы говорим о, мне очень это название нравится, об «Арт-группе взаимопомощи «Другие Мы», и о фестивале «Взлет с погружением». Расскажите, пожалуйста, какие ваши планы? Вот сейчас у вас такая уже обойма мероприятий прошла. Я читала теплые отзывы. Что дальше?
С. Зайцев
— Что дальше? Как я сказал выше, у этого проекта, у фестиваля настолько большой потенциал, что, конечно, не хотелось бы останавливаться, не хотелось бы его погружать в спящее состояние. Это всё зависит, конечно, от ресурсов, которые мы к этому всему прилагаем. В планах...
Е. Волчегорская
— Это вы сейчас так деликатно про деньги сказали? (Смеются.)
С. Зайцев
— Знаете, чтобы не лукавить, может быть, даже и про деньги, почему бы и нет? Если я скажу, что нет, то отчасти это будет таким красивым уходом. Но когда вдруг при организации мероприятия мы встаем перед этой проблемой, а она у нас встает, и мы делаем какие-то движения, какие-то прыжки, скачки, которые нам нужно сделать здесь и сейчас. И мы это делаем, никто не жалуется, мы просто делаем то, что мы должны делать. И находим эти деньги. Но дабы этот фестиваль наш стал шире, география его расширилась, мы, наверное, должны открыто об этом говорить. Да, для этого нужны совсем другие ресурсы. А мы хотим, чтобы он стал шире, потому что я считаю, что он этот пласт охватывает весьма широкие проблемы — то есть даже не проблем, а именно решение проблем. Когда люди в один момент меняют отношение к таким людям — просто в один момент, в один вечер. Просто меняют и всё. Только потому, что они были на этом мероприятии и они увидели этих людей — с другой стороны на них посмотрели, как на личности. Взглянули на них, как на личности, на созданные Богом личности. И просто меняют на противоположное мнение свое. И, конечно, хотелось бы, чтобы это был проект такой широкий, конечно, хотелось, чтобы он пошел дальше. Мы будем, я еще раз говорю, что мы будем для этого делать всё. Мы будем для этого делать всё и будем находить эти средства. Но, пользуясь эфиром, я хочу людей призвать, кто слушает сейчас наш эфир и у кого сердце откликнулось на то, что мы делаем — присоединяйтесь, друзья. Ведь эту жизнь делаем мы с вами, никто за нас ее не сделает, никакие ресурсы административные за нас ее не решат, только мы с вами поменяем эту ситуацию, никто кроме нас. И поэтому присоединяйтесь, друзья. В какой форме? Форм существует великое множество. В наше такое непростое время их может быть даже еще больше, чем когда было всё хорошо у нас, когда у нас имелись свободные средства, и мы распоряжались ими гораздо свободнее, чем сейчас. А сейчас есть другие формы. Нужно только хотеть этого. И мы хотим этот проект расширить, мы хотим увидеть его гораздо шире, чем он сейчас имеет свою форму.
Е. Волчегорская
— А как к вам присоединиться?
С. Зайцев
— Я думаю, что те люди, которые желают к нам присоединиться, они уже к нам присоединились. Нужно только позвонить или связаться с нами. У нас есть группа в «ВКонтакте», где можно выйти на нас и предложить какие-то варианты, которые у людей есть. Группа в ВКонтакте под названием «Солнечный father» («солнечный» пишется по-русски, «father» по-английски). Это эта группа, которая так позитивно освещает жизнь людей с синдромом Дауна. И нужно просто связаться с администраторами. Мы готовы к общению.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Может быть, еще предложить телефон Костромской епархии, где человек сможет оставить свои контактные данные, которые передадут в Отдел социального служения, по вопросам участия в проекте «Взлет с погружением». И мы тогда уже сами свяжемся, попытаемся выйти на связь. Телефон Костромского епархиального управления: 8-49-42-31-64-73.
Е. Волчегорская
— 8-49-42-31-64-73. Я думаю, что у Костромской епархии есть сайт, где в любом случае, если кто-то сейчас не смог запомнить или записать телефон, можно будет найти все контакты.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Конечно. В структуре сайта отдельно выделен Отдел социального служения, есть отдельно адрес электронной почты. Пожалуйста, можно в сети найти всю контактную информацию.
Е. Волчегорская
— Спасибо большое. К сожалению, закончилось наше время. Я очень надеюсь, что мы с вами еще не раз встретимся в эфире и поговорим об организации «Другие Мы», о проекте взаимопомощи «Взлет с погружением» — вот так вот я назвала ваш фестиваль. И мне кажется, что это тоже правильно.
С. Зайцев
— Замечательно.
Свящ. Анатолий Колупаев
— Приезжайте на фестиваль.
Е. Волчегорская
— Когда?
Свящ. Анатолий Колупаев
— Сейчас в разработке находится.
С. Зайцев
— Сейчас мы будем проводить следующий наш проект, мероприятие наше следующее, это будет город Нерехта. Наверное, слушатели слышали, знают такой город в Костромской области. Это будет точно так же происходить: мы будем брать 7 мамочек, 7 семей, которые напишут истории про своих детей. И коллективы детские творческие тоже начнут какие-то работы про это рисовать или писать музыку, или что это будет. Мы даем свободу действий для учреждений. И следующий город — это будет Островское Костромской области.
Е. Волчегорская
— Когда?
С. Зайцев
— Это будет уже в мае, это будут уже пасхальные дни. И в результате мы хотим всё это закончить в Костроме, сделать финальное мероприятие, финальный фестиваль, где мы осветим то, что происходило в области, совместно с оркестром, у нас есть такой оркестр симфонический под управлением Павла Герштейна, они вместе с нами идут по этому пути. И мы, наверное, совместно сделаем такое красивое финальное мероприятие.
Е. Волчегорская
— Хорошо, будем тогда следить. Надеюсь, Бог даст, и посмотрим. Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» была программа «Светлый вечер». С нами были: священник Анатолий Колупаев, руководитель Отдела по социальной работе Костромской епархии, и Сергей Зайцев, руководитель общественной организации «Арт-группы взаимопомощи «Другие Мы» и папа ребенка, Севушки, с синдромом Дауна. Программу для вас провела Елизавета Волчегорская. Всего доброго.
Свящ. Анатолий Колупаев
— До свидания.
С. Зайцев
— Всего доброго.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!