«Уважение к памятникам духовной культуры». Светлый вечер с о. Алексеем Яковлевым и Матвеем Кассерли (21.08.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова —

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Мы сегодня поговорим о такой далекой и одновременно близкой теме, как Русский Север и храмы Русского Севера. Мы все знаем, что недавно произошла чудовищная трагедия: в Кондопоге сгорел один из знаковых храмов Русского Севера. Неожиданно появился к нашей беседе такой невеселый информационный повод. Мы сегодня и об этом поговорим, и в целом об этом регионе, и о самом феномене деревянных храмов Севера. О том, что делать, чтобы их сохранять, чтобы они от нас не уходили, и об отношении нас, людей, к этому наследию, в котором мы живем. И у нас сегодня в гостях люди, которые непосредственное отношение к этой теме имеют. Протоиерей Алексей Яковлев, руководитель проекта «Общее Дело» — это проект, в рамках которого люди занимаются восстановлением деревянных храмов Севера, отец Алексей — настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве, Москва. Добрый вечер, отец Алексей.

Прот. Алексей Яковлев

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И участник проекта «Общее Дело», один из участников экспедиций на Русский Север, наш друг и гость из США — Матвей Кассерли. Добрый вечер.

М. Кассерли

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я уже сказал, что инфоповод появился неожиданно. Я буквально сегодня, готовясь к программе, открыл интернет, и одна из ссылок, которая мне попалась — это ваше, отец Алексей, интервью, где в заголовок вынесены слова о том, что едва ли не все храмы Русского Севера в предсмертном состоянии. Я подумал, как оперативно сработали «РИА Новости», нашли под горячую тему спикера, взяли интервью. Потом посмотрел на дату — это интервью 2012 года. То есть об этом говорили такие специалисты, как вы, уже давно. И вот мы получаем такой невеселый инфоповод. Я, может быть, даже с несколько такого философского вопроса зашел. В моей ленте «Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» наметилось два направления. Первое — люди говорят, что «виноваты они», кто-то «они» — те, кто не сохранили храм, те, кто после этого еще смеют говорить о Святой Руси, о «любви к отеческим гробам» и так далее. А вторая линия — те же аргументы, но говорят, что «виноваты мы» — мы вырастили этого подростка, которого, как предполагается, подозревают в поджоге этого храма: «Мы его не сохранили, мы его запустили». Я сидел и думал, а что мне выбрать: какую из этих двух позиций? А вы как на эту дилемму смотрите?

Прот. Алексей Яковлев

— Несмотря на то, что храм сгорел, будучи памятником, который находится в ведении музея, я все равно чувствую некую свою ответственность за то, что произошло. Действительно, такое ощущение, будто умер близкий человек. И такое ощущение у всех, кто рядом с этим храмом побывал. Безусловно, это наша вина, потому что когда мы ищем виноватых в других, то в этом случае мы ничего не исправим и не изменим. Потому что мы не найдем виноватых, и ситуация не изменится. А изменится ситуация только в том случае, если мы предпримем какие-то меры для того, чтобы вот это изменить. Наш проект занимается тем, что проводит антиаварийные консервационные работы на памятниках Русского Севера — деревянных храмах и часовнях, у которых нет прихожан, у которых нет будущего, если мы не сделаем какие-то консервационные работы прямо сейчас. И, конечно, этот проект направлен на то, чтобы мы поняли, что никто не сохранит эти храмы, если в этом мы не примем участия. Дело в том, что храмы строил народ. И, по большому счету, дело народа их и сохранять. То есть можно сказать, что государство что-то должно, но по факту оно не справится. Оно не справлялось с этим на протяжении всего советского периода. Я говорю даже не о памятниках регионального значения, но даже о памятниках федерального значения. Оно не справится с этим и сейчас. Но абсолютно реально справиться с этой проблемой, изменить эту ситуацию с помощью нас самих — то есть народа, который некогда построил эти храмы. И опыт показывает, что государство помогает только в тех случаях, когда это действительно нужно. То есть когда вы выполняете значительную часть работы, государство говорит — да, это действительно правильно, хорошо, мы тоже в этом принимаем участие. Но без нас эту работу не выполнит никто. Сгорел храм — и для многих это огромная утрата. Но, по большому счету, сгорел храм — нужно построить три новых. Один из них — такой же, как был, то есть воссоздать тот храм. Есть обмеры очень четкие, чертежи, всё это есть в одном из лучших министерств культуры в Карелии. И еще два деревянных храма — чтобы нашим детям было еще что сохранять. Поэтому мы не должны в этой ситуации унывать, но мы должны делать всё, что от нас возможно. И, как старец Паисий говорит: все невозможное сделает Бог. Именно такой подход, мне кажется, наиболее конструктивен и приведет к лучшим результатам.

М. Борисова

— Насколько я поняла вопрос Кости, он немножечко был с другим акцентом. Вот, смотрите: Успенская церковь была сохранена фантастическим образом. В 1917 году сам Грабарь ее сохранил, не дал ее уничтожить. Потом весь ХХ век со всеми его чудовищными катаклизмами: и война, и разруха 90-х годов, и чего там только не было — она уцелела. В ней не было электропроводки, в ней не зажигали свечи, в последнее время там даже богослужений не проводили, насколько я знаю. И вот эти титанические усилия нескольких поколений людей свел на нет один пятнадцатилетний мальчик, который приехал к бабушке погостить. Вы говорите о том, что необходимо сохранять это наследие для того, чтобы что-то осталось нашим детям — вот представитель наших детей. Но, может быть, им это просто не нужно?

Прот. Алексей Яковлев

— В этом и заключается в том числе наш проект — что, вовлекая в процесс работы, мы меняем в том числе и детей. Вот такой пример: с одной мамой из Пензы на Русский Север приехал 11-12-летний парень. Она приехала на машине, занималась тем, что привозила доски на своей легковой машине до места, где проходили работы. Парень в первый день вообще не поднимал глаз от приставки — у него был капюшон, который был надвинут на глаза. На второй день он стал ходить по лагерю, не поднимая капюшона — то есть он видел только какой-то сегмент. На третий день он стал помогать. А на четвертый-пятый день — он работал вместе со всеми, и работал идеально. И вот шестой день, последний день экспедиции — все сидят у костра, готовится еда. Вечер. В качестве развлечения читают местную газету, там разные объявления, типа того, что продаются рога лося или что-то в этом духе. И он говорит: «Мама, продается „буханка“, 70 тысяч рублей». («Буханка» это машина). Мама говорит: «Ну и что?» — «Давай купим». — «Сынок, а зачем она нам?» — «Доски будем возить». — «Сынок, да у нас и денег нет». — «А мы приставку продадим».

К. Мацан

— Да, потрясающая жертва со стороны ребенка.

Прот. Алексей Яковлев

— В принципе, конечно, мы должны воспитывать наших детей. Но сказать о том, что мы должны их воспитывать — это ничего не сказать. Как говорят, слова назидают, но только пример влечет к действию. И вот, мы должны действовать — в первую очередь мы должны своим примером менять ситуацию. И, видя это, наши дети будут следовать нашему примеру. Других путей для изменения ситуации нет.

К. Мацан

— У нас есть пример не только для детей, но и для взрослых. Я хотел бы к Матвею обратиться. Как человека из Соединенных Штатов Америки занесло, в Россию-то ладно, работа везде есть и требуется, а на Русский Север, восстанавливать... многим русским, в общем-то, неизвестные и неинтересные старые деревянные храмы.

М. Кассерли

— Это довольно сложный ответ, я сразу скажу. У меня, наверное, были свои корыстные цели и, может быть, даже какое-то неправильное (с точки зрения Церкви) представление о том, что будет: я поеду и поработаю, и потом что-то получу в ответ — сделаю что-то для Бога, и Бог потом меня наградит и так далее. Как многие вещи в моей жизни — я думал, что делаю одно, а получается, что я думал другое. В нашем приходе уже многие участвовали, мы много раз смотрели презентации тех, которые вернулись — я видел видео, видел фотографии, слышал рассказы. Но уже четыре года прошло, когда я как-то созрел для этого и решил, что я тоже хочу участвовать. Но важно понять, что я четыре года другим людям рассказывал о проекте, хотя сам не участвовал в этом. Но в какой-то момент было время, и я поехал в прошлом году сначала на одну неделю в экспедицию, а в этом году уже на две недели. Я хочу сказать, что даже когда я рассказываю, например, своим коллегам и друзьям, которые неверующие, когда я уже собираюсь уехать, они это воспринимают, как что-то чуть-чуть странноватое. А когда я уже возвращаюсь и делюсь с ними своими впечатлениями, они уже это воспринимают как хорошую идею.

К. Мацан

— А что вы там на Севере увидели такого, чего никак не ожидали увидеть — что вас поразило? Какое самое яркое впечатление, может быть, первое, вы оттуда для себя вынесли?

М. Кассерли

— Особенно в этом году — я чувствовал, насколько быстро может развиваться некое общество в заброшенной деревне. Мы были в деревне Пегрема, это в Заонежье. Там не живут люди уже с 70-х годов. Там рядом есть археологический музей, который работает летом, там есть один подвижник, очень интересный и своеобразный человек, который там ведет экскурсии. Туда приезжают люди даже из других стран. Но там не то что жизни нет — там природа потрясающая, — но жизни нет в том смысле, что там нет дорог, нет магазинов и так далее. Но я уже видел, что за несколько дней сколько лодок — просто был постоянный поток гостей, которые увидели или услышали нас издалека, и начали к нам подходить и спрашивать. Обычно тот человек, который дежурил на кухне, вел какие-то экскурсии, рассказывал о часовне. У нас даже были гости, которые приносили нам еду, свежую рыбу, и просто говорили «молодцы». Я видел, как быстро образовался какой-то быт у нас. Люди, большинство из которых я вообще не знал, стали мне очень близкими. И это очень здорово, потому что мы сами поняли, что мы не только из разных городов, но и из разных слоев, и мы бы просто не встретились в другом месте. Младшей участнице 12 лет, старшему, я предполагаю, за 60. Смесь поколений, смесь рабочих деятельностей: у нас был и человек, который варит мыло, и был врач, и психолог, бизнес-тренер... Совсем разные области жизни, разные мнения, разные истории жизни — все, как я считаю, откликнулись на зов. Я не знаю, как правильно богословски — это зов храма или зов самого святого, — но все услышали и решили: поедем.

К. Мацан

— Протоиерей Алексей Яковлев, руководитель проекта «Общее Дело», и участник проекта «Общее Дело» Матвей Кассерли сегодня проводят с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— Отец Алексей, а вот как раз о возрождении какой-то жизни в тех местах, где жизни уже почти нет. Все мы знаем фразу «не в бревнах Бог, а в ребрах». Насколько имеет смысл это благородное, совершенно замечательное волонтерское движение, но привнесенное извне? Хорошо, представим себе идеальную ситуацию — «Общее Дело» удалось, удалось максимальное количество древних памятников законсервировать хотя бы, в идеале даже что-то отреставрировать. Но если там не будет веры, если там не будет общины, если там не будет людей, для которых это не просто бревна, то смысла в этом, наверное, не очень много. Потому что вы же не будете каждый год приезжать и поддерживать это в каком-то состоянии. Наверное, речь идет о том, чтобы там что-то возникло помимо стен?

Прот. Алексей Яковлев

— Вы знаете, в отношении местного населения можно сказать, что оно гораздо более пропорционально верующее, чем, например, Москва. Мы с супругой каждое лето живем в деревне Ворзогоры. Я отвожу туда семью, они живут там, я их навещаю. И в Ворзогорском храме порядка 20-30 человек каждое воскресенье на богослужении. Может быть, иногда меньше. Вот, представьте себе: для деревни, в которой живет всего-то 150 или 200 человек, какой это огромный процент, то есть каждый десятый каждое воскресенье. И это показатель того, что там, может быть, меньше суеты, и легче перешагнуть порог храма. При этом надо сказать, что местные жители тоже меняются. Вот такой пример. Однажды нашу экспедицию вез человек на машине, который говорил: «Зачем вам это нужно, какие-то вы немножко сумасшедшие, какую-то рухлядь будете восстанавливать». Так было первый год. Второй год он уже вез бесплатно. Третий год он всё лето работал, и после лета он и зимой продолжал работы, которые мы делали. А на четвертый год он уже командовал теми нашими волонтерами, которые приехали помогать. То есть определенный закон — там, где жизнь, жизнь распространяется, жизнь жительствует. Вот, например, логотипом нашего проекта является храм Казанской иконы Божией Матери в Подпорожье. В этом году мы сделали то, что, казалось бы, для нас самих кажется невозможным. Это очень большой храм, высотой 30 метров, по объему это один из самых больших деревянных храмов, который также находится в нежилой деревне на другой стороне реки Онега, которая там около километра шириной. И в этом году мы перекрыли все кровли, установили крест и в следующем году планируем еще сделать укрепление фундамента. И вот за это лето в этой деревне Подпорожье побывало 8 экспедиций. Каждая экспедиция от 10 до 18-20 человек. А в день Казанской иконы Божией Матери впервые с момента закрытия храма литургию отслужил даже не просто священник, а епископ Каргопольский и Плесецкий. На Литургии было больше 250 человек, порядка семи священнослужителей, которые совершали Литургию. Почти все причастились. И это были не только люди, которые приехали в экспедицию из Москвы, это еще были те люди, которые съехались из окрестных деревень и из города Онеги на это событие. Как мы когда-то об этом разговаривали со Святейшим Патриархом — там, где возрождается храм, там возрождается и жизнь. И наш пример являет очень много примеров того, как это происходит.

М. Борисова

— Вы тоже рассказываете о месте, куда из года в год приезжают ваши экспедиции — то есть постоянный приток, обмен внутренний между волонтерами и теми, кто там живет. Мне довелось общаться с миссионерами в Новосибирской епархии, уже больше 20 лет у них ежегодный миссионерский сплав на корабле по Оби. Батюшки говорят, что они уже состарились на этом пароходе: 20 с лишним лет каждое лето приблизительно по тем же местам (ну, немножко меняется маршрут). И они говорят, как меняется жизнь по берегам, там, где они останавливаются, но как долго и как сложно идет этот процесс, из года в год 20 с лишним лет. Я к тому, что замечательный опыт экспедиций, прекрасное волонтерское движение. Но это, знаете, как по песне Высоцкого из кинофильма «Вертикаль»: «Но спускаемся мы с покоренных вершин, в суету городов и в потоки машин возвращаемся мы, просто некуда деться! И спускаемся мы с покоренных вершин, оставляя в горах наше сердце». Это замечательный опыт для тех, кто в этом участвует, но насколько это дает плод в смысле возрождения духовной жизни на местах?

Прот. Алексей Яковлев

— Надо сказать, что мы делаем то, что от нас зависит. Мы не уполномочены кем-то что-то возрождать и прочее. Мы делаем то, что можем. А в отношении духовной жизни на местах — литургии, которые были впервые отслужены: у нас в 17 храмах с момента закрытия впервые отслужены Божественные литургии. Мы провели порядка в 150 храмах и часовнях противоаварийные консервационные работы. И каждый раз, когда это происходит, меняется отношение местных жителей. Пример: деревня Калитинка, в которой мы с Божьей помощью восстановили три часовни. Там находится каменный храм, который специально разрушили. И мы в этом храме навели порядок. Просто это не наш формат — каменные храмы. Но мы разобрали завалы. И когда местная жительница проводила экскурсию для архитекторов и реставраторов, которые приехали на конференцию в Каргополе, то она рассказала (мне цитировали): «А это — наш храм. А там — образ». То есть в этом разрушенном развалившемся храме мы повесили иконы, и для местных жителей он снова стал храмом — не рухлядью какой-то, а он снова стал храмом, и там святыни. Поэтому все эти 150 храмов не прошли незаметно — везде изменяются обстоятельства, жизнь. Даже больше бывает. Я уже как-то приводил пример — мы стали восстанавливать храм великомученицы Екатерины (в котором, кстати, принимала участие француженка Катрин Жубер). Это заброшенная деревня, на расстоянии нескольких километров нет никого, кто живет там постоянно. И вот об этом написала местная газета. Одна жительница пришла к местному священнику, отцу Владимиру, который служит в Лешуконском районном центре и сказала: «Батюшка, вот вам деньги. Я слышала про то, что стали восстанавливать храм Екатерины в Ярнеме. Это вам деньги, чтобы вы могли восстановить храм в нашей деревне. Я копила их для того, чтобы купить квартиру в городе и переехать из деревни». Это, условно говоря, единственная состоятельная жительница в деревне, она содержит магазин. Но когда она услышала о том, что восстанавливается храм, решила отдать их. Вот пример, о котором рассказал отец Владимир. Такое вот воздействие.

М. Кассерли

— Если можно, я добавлю. Мы в этом году были в месте, где реально нет местных жителей постоянных. Хочется добавить два важных пункта. Во-первых, тот факт, что нет постоянных местных жителей не значит, что там нет жизни. В Заонежье ведь большой поток рыбаков, тех, кто плавают на яхтах и так далее. Там далеко, нам пришлось полтора часа, по-моему, плыть на лодках из Ламбасручей до Пегремы, но все равно там лодки ходят, особенно летом. И важно понять, что в Пегреме, недалеко от этого музея, который я упомянул, там есть кладбище, довольно большое, с ухоженными могилами. Люди приезжают, там есть причал в неплохом состоянии, можно причалить, и дальше пешком по лесу и прийти к кладбищу. Это не вчера они приходили — там видно, что приходят регулярно, молятся и так далее. Могилы в хорошем состоянии, то есть люди до сих продолжают приходить. Мое личное мнение — что если люди приезжают, ходят на кладбище, по пути от причала они видят часовню, то им захочется зайти туда и помолиться. Если там будет часовня, то это замечательно. И если эти люди в другом случае, в городской жизни не зашли бы в храм, они могут там зайти, потому что они никуда не спешат — там просто некуда спешить. Если это будет их первое прикосновение с храмом, то отлично. Я не сомневаюсь, что есть люди, которые именно только в таком формате, в таком месте пришли бы. Они боялись бы постоянных прихожан, боялись бы батюшек, мы не знаем. А вот там никого нет — я готов войти. И всё. Например, семья, которая участвовала с нами: отец, Валентин, Анастасия и четырнадцатилетняя Саша, и двенадцатилетняя Галя — они ездят уже 12 лет каждое лето в Пегрему. Они останавливаются там, они уже знают директора музея. Они делают то, что могут делать своими силами, они убирают... Они заказали даже написанную рукой икону преподобного Варлаама Хутынского. И Анастасия нам рассказывала о том, что в каком-то году они забыли какую-то стеклянную банку. И когда в следующем году они пришли, а им люди там оставили деньги. То есть не только приходили, но и в знак благодарности... Это значит, что даже там, где вроде кажется, что жизни нет, жизнь есть. Если как-то так выразиться — функция для этого храма есть. И второе — я о себе могу сказать, что нельзя недооценивать роль этого проекта для самих участников. Как я уже упомянул — человек слышит зов, он может отвечать, может не отвечать. Но я видел преображение каждого участника в ходе этой экспедиции. Если предлагаешь человеку в Москве: поезжай куда-то в глубинку, там подвизайся на две недели — он, наверное, не согласится. Это звучит как-то странно. Повод сохранения деревянного зодчества, конечно, это хорошо. Но это только часть, это даже некая ловушка. Мы же не скажем, что вы вернетесь другими. Но на самом деле так и есть: люди возвращаются другими.

К. Мацан

— А в каком отношении вы сам вернулись другим?

Прот. Алексей Яковлев

— В первую поездку, когда Матвей отправлялся на Русский Север, для всех нас было немножко волнительно его отправить, и координаторам нашего проекта было достаточно волнительно. И поэтому с ним вели себя достаточно спокойно, сурово. И Матвей волновался. Он как-то подошел ко мне. (Матвей, разреши, я расскажу). Он говорит: «Батюшка, вот я переживаю, правильно ли я подготовился? Я физически хорошо подготовлен, я два раза в неделю занимаюсь тренировками. Но как мне подготовиться духовно? Может быть, мне почитать какой-то акафист святому, к которому мы едем, может быть, мне какие-то специальные молитвы почитать?» Я сказал: «Матвей, не волнуйся, всё будет хорошо». И вот, представьте себе, для любого русского человека: отправиться на Русский Север, где тебя никто не ждет, где ты будешь работать с людьми, которых в первый раз увидишь в поезде или в машине, в течение недели. Ты едешь не отдыхать, ты едешь трудиться. Отправиться на Русский Север — уже подвиг. Это на самом деле серьезное решение, которое принимает не всякий. И в этом смысле в состав экспедиции он уже предварительный отбор прошел на моменте решимости: человек не просто хочет что-то хорошее сделать, он еще имеет в себе решимость сделать этот шаг. Каково отправиться туда человеку, который живет в России 5-6 лет? Это подвиг в квадрате, в кубе. И вот Матвей отправился в экспедицию.

К. Мацан

— Вы подвесили интригу, сейчас мы к этой теме вернемся. Спросим Матвея, каким же он вернулся. Я напомню, сегодня в «Светлом вечере»: протоиерей Алексей Яковлев, руководитель проекта «Общее Дело», проект по восстановлению деревянных храмов Русского Севера; и Матвей Кассерли, участник проекта «Общее Дело». В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. Мы сегодня говорим о Русском Севере, о храмах Русского Севера с протоиереем Алексеем Яковлевым, руководителем проекта «Общее Дело», это проект, который занимается восстановлением деревянных храмов Русского Севера; и с Матвеем Кассерли, одним из участников проекта «Общее Дело», нашим гостем из США, который уже 5-6 лет работает в России и прекрасно говорит по-русски. Матвей, в прошлой части мы начали говорить о том личном опыте, с которым вы столкнулись, который вы пережили там. Рассказ отца Алексея завершился на том, что вы вернулись, может быть, не совсем таким же из первой экспедиции, каким уезжали туда. Вот что это за разница?

М. Кассерли

— Ну, это может касаться только меня, а не всех русских, не всех православных в России. Большое влияние играет... Как сказать, большое влияние в моей духовной жизни играет тот факт, что я человек с Запада. Я вырос в протестантизме, точнее в кальвинизме, ходил в лютеранскую и католическую школы. Я хочу сказать, что Западное Христианство (может быть, не все знают), это очень умное христианство.

К. Мацан

— Рациональное.

М. Кассерли

— Рациональное. Тексты надо читать, какие-то доказательства, наши католики любят Фому Аквинского, который написал, по-моему, 13 томов о том, как доказать, что Бог существует. Умное Христианство — это одно дело, но это не Православие. Умное православие существует, но, по-моему, это был отец Андрей Ткачев, он писал в своей книге «Мужики, мужики...». Там есть статья о том, что умное Православие — это когда, например, ребенок знает наизусть катехизис, но не убирает свою комнату, он лентяй и негодяй, — это вообще не Православие. Для меня всегда есть искушение только читать, больше читать. Но Православие, которое как-то не испытано какими-то подвигами, это уже как-то не... Я не хочу сказать, что это ненастоящее, но для меня это было неполное понятие, неполное знание, неполное чувство Православия. А когда отправляешься работать, а мы работаем много, когда надо таскать шестиметровые доски из воды, с берега на горку несколько часов подряд (этим занимаются самые молодые участники), в этот момент начинаешь понимать, что такое... Как один раз батюшка говорил — что значит молиться устами и что значит молиться телом своим. В этот момент, когда ты уже говоришь: «Ой, хоть одну доску дотащил, слава Богу, — потом, — уже половина, слава Богу, — потом, — уже все выгружены, всё, слава Богу!» И потом тебе говорят: «Это только часть. Завтра будет еще доставка. Надо будет еще раз». — «Ну, слава Богу». Когда ты делаешь какие-то задачи, которые... Я могу сказать, мне было неинтересно то, что мне надо было делать иногда. Но когда относишься к этому, как, конечно, к добровольному, но как к какому-то послушанию, тогда это другое дело. Когда режешь по нескольку часов доски бензопилой и надо концентрироваться, а ты понимаешь, что если ты не концентрируешься, если я не молюсь, пока я это делаю, то будет совсем криво и ни на что не годно, тогда это уже другое. Человек, ну, человек, как я, может уже переходить на другой уровень — тогда это не только читать книги и знать какие-то греческие слова — вот, молодец, научился читать на церковнославянском, вот хорошо. Надо же еще что-то делать.

М. Борисова

— Отец Алексей, помимо «Общего Дела», помимо замечательного благого воздействия, как Матвей сказал, добровольного послушания, для людей русской культуры Русский Север всегда еще имел еще особое значение. Когда художники, филологи, еще какие-то люди, которые попадали в советские времена на Север, возвращались с горящими глазами и терзали годами всех своих знакомых рассказами о том, что это совершенно фантастически, что в это нельзя не влюбиться. И у филологов какое-то время назад даже был такой термин, что Русский Север — это «холодильник» деревенской культуры. То есть помимо того, что там сохранились какие-то артефакты, какие-то памятники, там еще сохранялся какой-то удивительный дух, которого во всей остальной стране уже не было. Насколько сейчас это там чувствуется? Или жизнь там круто меняется?

Прот. Алексей Яковлев

— С одной стороны, жизнь, конечно, меняется. А с другой стороны, это, безусловно, чувствуется. Как раньше, так и сейчас, Русский Север влюбляет. Это не пустые слова, что «если ты увидишь Север — не забудешь никогда». Дмитрий Сергеевич Лихачев впервые на Русском Севере побывал, если не ошибаюсь, в 15 лет. И на всю жизнь он пронес это воспоминание — колоссальнейшей любви к труду, любви к благочестию, благородство. И всё это сейчас тоже можно встретить на Русском Севере в людях, которые там живут. Вот Дмитрий Сергеевич говорил, что Север не может не поражать тем, что он самый русский. Прекрасный писатель Юрий Казаков рассказывает, что он впервые почувствовал себя в категории «быть», когда в 30 лет впервые побывал на берегах Белого моря. Даже наши участники экспедиций пишут о том, что они там услышали сами себя. То есть в городе, в суете, они своих мыслей-то и не слышали, голоса своей души не чувствовали. А там всё становится на свои места, там всё выстраивается так, как должно быть. Интересно то, что и в моей жизни, лично в моей жизни важнейшие решения по жизни были приняты тоже на Русском Севере. Не было бы Русского Севера, не было бы и этого проекта в том числе. Потому что образцом для проекта послужил Александр Порфирьевич Слепинин. Слава Богу, он до сих пор жив, дядя Саша. Сейчас в ТАСС опубликована статья о том, как он начинал — как он начинал сохранять свой храм, что было с этим связано. И вот эти люди для нас являются примером, мы у них учимся. Мы являемся не новостью какой-то, мы являемся продолжателями. Поэтому в этом смысле обязательно для современного человека русского — нужно съездить на Русский Север. Одно дело было для наших, например, поэтов и писателей, которые в XIX веке туда ездили — представьте себе, какие были условия для путешествий? И сейчас, когда за полтора часа ты в Архангельске, а потом всё на расстоянии 300-400 километров на комфортабельной машине.

К. Мацан

— Я не могу в этой связи не спросить — а в чем же такая специфика Русского Севера? Например, я не был ни разу на Русском Севере, к своему глубокому сожалению. Чем больше мы об этом говорим, тем больше я хочу там оказаться. Сейчас и вы, и Матвей в предыдущем своем размышлении очень точно указывает на то, что там человек переживает некоторый, можно так сказать, религиозный опыт, не похожий на что-то другое. Но по большому счету... Есть же такое выражение — у подвижника спрашивают: «Зачем уходить молиться в лес? Ведь Бог тот же самый, что в лесу, тот же самый и в храме». А он говорит: «Понимаете, в лесу я другой. Когда я ухожу, я по-другому молюсь». В этой связи можно задуматься: а почему именно Север? По большому счету, любая возможность оказаться на природе, далеко от города — будь то среднерусский пейзаж или Дальний Восток...

М. Борисова

— Я даже сказала бы, есть пример вполне наглядный — это наш Кавказ.

К. Мацан

— Везде этот опыт некоторый — услышать себя или потрудиться по славу Божию, как об этом говорит Матвей, не только чтением книг, но неким целостным приобщением к труду ради Бога — это тоже форма молитвы, подвижничества, аскетизма, чего угодно. Это доступно везде. Расскажите мне, человеку, не бывавшему на Русском Севере, насколько это, конечно, возможно передать в словах, что там такого особенного, почему именно Север?

М. Кассерли

— Я могу сказать, что я влюблен в Север в общем. Моя мама — канадка...

К. Мацан

— У вас в крови.

М. Кассерли

— Да. Мне кажется, Север — это такая объединяющая сила... У моей мамы есть теория, что все народы, которые живут на Севере, очень похожи друг на друга. Создаются похожие культуры... Сразу такое ощущение на Севере, что если у человека не будет желания помогать другим, то он окажется в очень плохой ситуации. То есть ты не выживешь один — там очень требуется взаимодействие с людьми, которые рядом с вами. Если человек живет в какой-то теплой стране, где можно спать на улице весь год, тогда зачем ему как-то помогать, зачем ему интересоваться человеком, который рядом с ним. А на Севере это реально нужно. И я чувствовал это и в Канаде, и когда я жил в Финляндии — там совсем разные культуры, но всегда есть какое-то понимание... Когда едешь по дороге, а там машина где-то стоит, то человек хочет остановиться, потому что понимает, что если оставишь человека, то это может быть всё. Даже если это не такая ситуация, но всё равно, есть какое-то чувство взаимосвязанности людей. О Кавказе я не могу говорить, там, наверное, тоже есть. Но для меня это особенно ярко на Севере.

К. Мацан

— Пожалуй, вы первый, кто мне сейчас внятно объяснил, что северная природа в каком-то смысле тебя неминуемо поворачивает к необходимости исполнения заповеди возлюбить ближнего, как самого себя, потому что если каждый так не будет жить, то ни один не выживет. Это потрясающая мысль.

Прот. Алексей Яковлев

— В отношении природы. Если на юге всё очень контрастно, то на севере всё очень глубоко. То есть жизнь там она такая сокровенная, и от этого больше ее ценности, драгоценности. Вот в отношении себя я могу рассказать. Моя супруга — художник Татьяна Юшманова, она очень любит Русский Север. Когда мы стали мужем и женой, я ей говорю: «Ты просто никогда не была в Крыму, ты никогда не была на юге, ты не видела, как там всё здорово». И у меня был такой опыт: был месяц отпуска, который прерывался двумя днями — престольным праздником нашего Тихвинского храма, тогда я служил в Тихвинском храме в Алексеевском. Первую часть отпуска мы провели в Крыму. Я показывал супруге весь Крым, мы были на всех берегах, мы были в Большом каньоне, мы поднимались в горы, то есть всё, что можно было в Крыму показать, я показал. И был доволен, что юг я ей показал. Потом была служба вечером, утром Святейший Патриарх Алексий служил в храме, Господь сподобил сказать проповедь. И в этот же день мы отправились на Север. И вот если про юг я помню довольно смутно, даже для себя, то про Север — мы пошли пешком от деревни Летней Золотицы до Пушлахты, в совершенно необитаемых местах Белого моря, куда очень сложно добраться, мы прошли пешком 60 километров по берегу моря. Я помню каждый день, я помню каждый день и даже можно сказать, каждый час каждого дня. Хотя это было 14 лет назад. То есть тут имеет смысл просто попробовать. Причем влюбленность в Русский Север характерна не только русским, но и иностранцам. Вот есть, например, такая замечательная женщина, Матильда, она англичанка, она написала книгу о репрессиях против священнослужителей, верующих людей на Русском Севере. И как-то в беседе со мной она сказала: «Я „заболела“ Севером, вы меня понимаете». То есть это вот понимание, что человек действительно любит эту красоту и эта красота помогает ему становиться самим собой, это прослеживается у разных людей.

К. Мацан

— Протоиерей Алексей Яковлев, руководитель проекта «Общее Дело», и Матвей Кассерли, один из участников проекта «Общее Дело» сегодня проводят с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— Отец Алексей, а как вы оцениваете достаточно распространенный в Северной Европе, и не только в Северной Европе, опыт создания музеев деревянного зодчества? Все-таки не каждый в силу разных обстоятельств жизни сможет отправиться в путешествие в отдаленные деревни. Имеет ли смысл создавать такие музеи, свозя в одно более или менее доступное людям место памятники, которые можно воссоздать на другом ландшафте — насколько это перспективно?

Прот. Алексей Яковлев

— Вы знаете, на мой взгляд, конечно, лучше всего оставлять храмы в тех культурных природных ландшафтах, где они и находились, потому что именно там мы понимаем, что до нас хотел донести зодчий. Давным-давно, 20 лет назад, еще учась в семинарии, я был в походе на Русском Севере в первый раз. Мы долго-долго шли на лыжах — лесами, озерами замерзшими. И вот был такой пейзажик: небольшая часовня открылась нам с небольшого холма — вокруг озера, перелески, леса. И было четкое ощущение, что именно эта часовенка является такой капелькой, которая соединяет небо и землю, настолько они великолепно вписаны в природу, настолько они радуют глаз. И поэтому наша задача, как проекта, по возможности сохранить храмы там, где они были построены. Для этого мы стараемся развить еще и то, что можно назвать культурным туризмом. Потому что любой турист оставляет свои деньги, время, заботу, он влюбляется в эти места. Мы даже издали такой путеводитель по Русскому Северу вместе с Институтом Наследия — архитектурный путеводитель по Русскому Северу. Его можно посмотреть в том числе на нашем сайте. Он рассчитан на человека, который садится в машину — ему рассказывается, как доехать до того или иного храма, что в нем особенного, где там можно остановиться и прочее. Поэтому наша задача, во-первых, восстановить все эти объекты, в первую очередь провести консервационные работы, по возможности в дальнейшем восстановить. А во-вторых, наладить инфраструктуру вокруг этих объектов, чтобы люди, которые приезжают и смотрят, могли бы это увидеть, созерцать, почувствовать. И в том числе и дать работу местным жителям, которые находятся вокруг того или иного храма или часовни. В мою гиперзадачу входит сделать так, чтобы все школьники нашей страны в 5-7 классе проехали бы по маршруту. Например, кто-то проехал бы по реке Онеге, смотря храмы, кто-то по Северной Двине, кто-то бы побывал на Пи́ле и так далее. Гипотетически это всё возможно. Если так мы бы сделали, то это было бы правильное образование наших школьников — тогда бы наши школьники знали, что такое Россия, что такое Русский Север. А потом из этих школьников выросли бы достойные люди, которые бы нас сменили.

М. Борисова

— Как раз по поводу инфраструктуры. Вы знаете, мои коллеги из журнала «Русский репортер» какое-то время назад сделали очень интересный большой репортаж из Мезени. И там был один нюанс, который часто ускользает у людей, которые рассказывают о нынешнем состоянии Русского Севера. Они обратили внимание на чисто климатические вещи — 800 лет складывалась культура, приспособленная к жизни в холоде. А в связи с глобальными климатическими изменениями, за последнее время то, что называется там межсезоньем — то есть тогда, когда водный путь уже отсутствует, а зимнего еще нет — оно с двух недель увеличилось до двух месяцев, что в корне меняет саму жизнь там. То есть какие-то населенные пункты достаточно надолго оказываются практически изолированными от всего мира. Но ведь это влияет не только на людей, это также влияет и на то, что вы пытаетесь сохранить. Меняется климат, соответственно, методы консервации тоже должны меняться. Или это совершенно не чувствуется?

Прот. Алексей Яковлев

— Вы знаете, вы говорите об изменениях климата, которые, может быть, влияют на храмы на ноль целых одну десятую процента. Когда храм вот-вот рухнет и нужно срочно залатать дыры, укрепить балки, то в этом случае не до изменений климата. Сейчас ситуация катастрофическая, несмотря на то, что этим летом больше 500 человек отправились на Русский Север, порядка 45 экспедиций было. Но все равно мы говорим о том, что мы можем его потерять, мы можем потерять эту русскую деревянную культуру. Поэтому надо сделать хотя бы противоаварийные работы. И в отношении дерева нужно сказать, что это очень эластичный материал, оно столетиями простояло до нас — многим храмам 300 лет, иногда больше. Пример Кондопоги, которая сейчас на устах, но ведь таких храмов, слава Богу, много. Кондопога был музейным храмом, а много храмов, которые не являются музеями. И если не заботиться о них, то они могут исчезнуть. Эти храмы еще будут стоять, прекрасно стоять. Можно сейчас их хотя бы законсервировать, чтобы сохранить то, что можно отреставрировать в дальнейшем.

К. Мацан

— Смотрите, мы уже заговорили про природные условия, про храм, который находится именно в конкретной точке земного шара — он здесь вырос, он здесь должен быть. В связи с этими дискуссиями, с информационной волной после этих огорчающих событий с Успенским храмом в Кондопоге, многие, во-первых, узнали, что такой храм есть, что есть Русский Север, что есть уникальная архитектурная традиция Русского Севера. Мне хочется спросить вас про эту традицию. Я в каком-то из комментариев людей знающих встречал такую мысль, что из-за этого тяжелого климата люди фактически создали новое искусство. Они были вынуждены научиться строить храмы в очень непростом климате, в очень тяжелых условиях, и это родило, условно говоря, некий новый архитектурный, если угодно, язык. Может быть, излишне обобщенно, но это очень какое-то важное новое... То есть, грубо говоря, природа породила искусство — руками человека — новое искусство, уникальное искусство. А вот в чем его уникальность, в чем его такая, может быть, даже богословская особенность? Мы же говорим про то, что зодчество — это богословие в камне, что икона — это Евангелие в красках. О чем нам может сказать архитектурное искусство Русского Севера?

Прот. Алексей Яковлев

— Каждый храм — это отражение души тех людей, которые его строили. И, касаясь деревянного зодчества, которое делалось без проектов, а делалось именно по чувству гармонии и красоты тех людей, которые его делали, — это в первую очередь именно отражение внутреннего состояния души его создателей. И тут, конечно, лучше один раз увидеть, чем пытаться это облечь в какую-то словесную форму. Действительно, любой храм — когда ты его видишь, то с одной стороны, восхищение вызывает этот храм, радость за такую смелую мощную душу. Ведь представьте себе, для нас достаточно высоко десятиэтажный дом, а ведь есть храмы выше 40 метров. То есть это как нужно было любить Бога, как нужно было любить труд, какими нужно было быть смелыми, дерзновенными людьми, чтобы из дерева создавать такие шедевры! Какими нужно было быть искусными плотниками, чтобы эти храмы простояли столетия — казалось бы, деревянные храмы, это не железобетон. Вот когда ты всё это видишь, ты понимаешь, какой народ здесь жил. И как о нас в том числе заботился, о своих потомках, потому что каждый храм — это то послание, которое они нам передали: любите Бога, любите труд, любите друг друга, любите свою землю, любите природу и так далее. Это живое свидетельство о наших с вами предшественниках. Поэтому, с одной стороны, это действительно уникальное явление для всего мирового искусства, потому что ничего подобного нигде нет. Когда мы говорим о деревянных храмах, можно сказать о храмах в Норвегии, но это маленькие храмы, крошечные по сравнению с нашими величественными, парящими над землей святынями. Поэтому, вот как для всего мира была открытием русская икона, и, пожалуй, наиболее популярными сейчас иконами являются Троица, Владимирская икона Божией Матери, так же очень важно, чтобы мы смогли не только Кижи показывать тем, кто приезжает, но весь комплекс — прекрасный комплекс русских деревянных храмов в разных уголках, которые еще возможно сохранить.

К. Мацан

— К сожалению, у нас заканчивается время нашей беседы. Очень много хотелось бы еще обсудить и проговорить, но давайте в самом-самом конце расскажем слушателям, где можно найти информацию об «Общем Деле». Как вас искать, если кто-то заинтересовался и хочет, допустим, поехать с вами в экспедицию или еще как-то вам помочь.

Прот. Алексей Яковлев

— Сайт www.obsheedelo.ru, также есть группы в социальных сетях — там вся информация есть. В этом году еще будет несколько экспедиций — в августе и в сентябре, возможно и в октябре. Так что, пожалуйста, милости просим.

К. Мацан

— Спасибо огромное. Я напомню, сегодня в «Светлом вечере» с нами были: протоиерей Алексей Яковлев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве, Москва, и руководитель проекта «Общее Дело», это проект, который занимается восстановлением деревянных храмов Севера; и Матвей Кассерли, гость из США, который давно живет и работает в Москве, участник проекта «Общее Дело». Спасибо огромное за эту очень насыщенную беседу. В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. До свидания.

М. Борисова

— До свидания.

Прот. Алексей Яковлев

— До свидания.

М. Кассерли

— До свидания.