«Жизнь в информационном потоке». Светлый вечер с Дмитрием Соколовым-Митричем (30.07.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова...

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. И сегодня в этом часе «Светлого вечера» в студии светлого радио с нами журналист Дмитрий Соколов-Митрич, генеральный продюсер Лаборатории «Однажды». Добрый вечер.

Д. Соколов-Митрич

— Добрый вечер.

М. Борисова

— Дим, ну мы с тобой старые знакомые, много лет проработавшие в одном журнале, «Русский Репортер», поэтому я позволю себе обращаться к тебе на ты. Я помню, что ты начинал когда-то в ранней юности как поэт, даже поэтический сборник какой-то опубликовал. Как вдруг тебя развернуло от высот поэтической мысли к журналистике?

Д. Соколов-Митрич

— Ну одно другому не противоречило. Это еще в школьные годы началось мое увлечение литературой, поэзией. Я долго выбирал между филфаком и журфаком, и в итоге все-таки выбрал журфак из таких, чисто прагматических соображений. Потому что в то время вообще невозможно было не то что стихами, а даже прозой зарабатывать, то есть никакого издательского рынка не было. Я понимал, что я в лучшем случае, если поступлю на филфак, стану учителем, учителем я никогда не хотел быть, нет желания преподавать. Вот поэтому либо я буду учителем, либо тем же журналистом. Ну а если я буду журналистом, то уж лучше идти на журфак, там на тот момент в два раза был меньше конкурс.

К. Мацан

— Но при этом, судя по интервью каким-то давним, я помню, что отношение к литературе, к поэзии было такое достаточно критическое у тебя, то есть там без розовых очков на литературный процесс. И даже, если не ошибаюсь, то диплом был написан на тему финансовые аспекты деятельности поэтов или литераторов как-то...

Д. Соколов-Митрич

— Диплом у меня был на тему «Андрей Белый и издательство „Мусагет“. Издательская переписка и коммерческие отношения». Это я пришел, то есть у меня была идея сделать чуть ли не по всему серебряному веку такую дипломную тему как, значит, эти все...

К. Мацан

— Как поэты зарабатывали.

Д. Соколов-Митрич

— Поэты зарабатывали, да. Я пришел к Николаю Алексеевичу Богомолову — это ведущий, пожалуй, специалист в России по серебряному веку и руководитель кафедры литературоведения на журфаке, изложил ему эту идею. Он, конечно, был очень удивлен, сказал, что это классная идея, но только мне всей жизни не хватит на серебряный век, выбери кого-то одного. И из соображений просто вот доступности архивов мы выбрали Андрея Белого, хотя никогда не любил его творчество. Но даже оказалось, что на Андрея Белого мне полжизни надо будет, как минимум, и в результате мы выбрали как бы один эпизод из его жизни. Ну а что касается критического отношения к литературе, у меня просто всегда была такая тема в поэзии моя, была это некое такое, ну как бы сейчас сказали, троллинг, да, вот такой типичной поэтической натуры, то есть постоянное такое высокомерие...

К. Мацан

— Возвышенность такая какая-то.

Д. Соколов-Митрич

— Возвышенность, да. Мне все время хотелось их всех немножко как бы вернуть в реальность, немножко их приземлить и так далее. И мои стихи, они были такие вот именно дерзкие по отношению к типичному такому творческому началу. И тем не менее именно этим они, как ни странно, нравились в этой самой поэтической тусовке. То есть я до 2004 года писал эти стихи. Потом просто, видимо, я эту тему исчерпал, а просто писать из соображений там «я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик» мне не хотелось. Поэтому, может быть, если я когда-нибудь найду какую-то новую тему, и она меня очень сильно заинтересует, я вернусь. Но пока не нашел.

М. Борисова

— Дим, у тебя несколько лет назад вышла книга «Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке!?». Так чему собственно не учат на журфаке?

Д. Соколов-Митрич

— Ну не учат на журфаке собственно самому главному — это работать. То есть журфак это такое неплохое место, как такая облегченная версия филфака — то есть без латыни там, без древнерусского языка. Но при этом там всегда было, ну по крайней мере на журфаке МГУ, всегда была очень сильная кафедра русского языка, сильная кафедра литературоведения, иностранного языка, при этом очень низкая дисциплина. То есть если человек не хотел ничего учить, он мог совершенно в том же состоянии, в каком пришел на первый курс, в том же состоянии выйти с пятого курса. Но если человек хотел учиться, он мог получить очень хорошее образование. Но все что касалось практики, все что касалось вот именно самой профессии, это всегда было очень слабо. И это, видимо, не столько там недостаток как таковой там, тех людей, которые работают на журфаке, сколько просто само свойство профессии. То есть ну невозможно научить там, не знаю, поднимать штангу чисто теоретически. То есть можно там какие-то общие теоретические дать навыки этого, но пока ты сто раз не поднимешь, ты не станешь тяжелоатлетом. То же самое и в профессии.

М. Борисова

— А почему из всех жанров журналистских ты выбрал именно репортаж?

Д. Соколов-Митрич

— Ну какая-то закономерная случайность, видимо. Вообще я пришел, так как я, как вы сказали, был человеком из литературной тусовки, я пришел, первое мое серьезное место работы было «Общая газета» Егора Яковлева, и я пришел туда в литературный отдел на самом деле и хотел быть литературным критиком. Но буквально мне хватило трех месяцев, чтобы понять, что это дико скучное занятие, тем более в то время, когда, как я уже сказал, никакого особого издательского рынка не было. Но даже и сейчас это достаточно скучное занятие. Ну то есть, во-первых, писать про книжки это очень быстро надоедает, кроме того ты постоянно зависишь от тусовки. То есть если ты про кого-то что-то не так написал, на тебя обижаются, отлучают от издательства, еще что-то. Ну, в общем, я стал как-то себя искать. Слава Богу, «Общая газета» была таким некоммерческим местом, эта газета не боролась за выживание на рынке, у нее были какие-то спонсоры и так далее. И поэтому у меня была возможность для экспериментов. А так как еще в этой газете были в основном все такие люди великовозрастные и уже свое отъездившие, отгулявшие, лет за сорок, все сидели по кабинетам и писали умные заметки, то меня, как самого молодого и беззащитного, стали гонять в командировки. И мне в какой-то момент это начало нравиться. Нравиться, во-первых, потому что молодости в принципе интересно ездить в командировки, а кроме того, в какой-то момент я понял, что это наиболее независимая форма существования, наверное, журналиста вообще. То есть ты не привязан ни к какой теме, соответственно не зависишь от каких-то там структур, будь то там, не знаю, ну то есть криминальный журналист, если его отлучают там от каких-то эмвэдэшных структур, он теряет свою ценность, да, то есть у него нет никаких источников, ничего. То же самое те же литературные критики. А тут как бы ты сегодня пишешь на одну тему, завтра на другую, послезавтра на третью. И, кроме того, ты не зависишь и территориально ни от чего. То есть ты сегодня на Чукотке, завтра в Брянской области, послезавтра в Калининградской. И, таким образом, мне это было как-то очень комфортно, и вот эта независимость очень нравилась.

М. Борисова

— Но ведь тот вариант репортажа, который практиковался, в частности, в журнале «Русский Репортер», где ты собственно возглавлял отдел репортажей, он несколько отличается от привычного представления об этом жанре. То есть это не просто пришел, увидел, написал. Это, как правило, погружение в какую-то историю, в какую-то среду, ну насколько можно, насколько время позволяет, изучение какого-то бэкграунда. Вот этот формат, кто-то тебя натаскивал на него или это все только на практике изобретено, в процессе?

Д. Соколов-Митрич

— Ну это все в процессе вот этих самых десяти тысяч часов практики, да, которые в любом мастерстве нужно пройти. То есть понятно, что сначала там мои репортажи, это были в основном «что вижу, то пою». Потом постепенно там начинал работать не только ногами, но и головой, потом все больше головой, там. И в какой-то момент я кроме всего прочего еще и понял, что репортаж, ну только настоящий репортаж, это такая некая высшая форма существования журналистики, потому что в ней сплетаются, в общем, все другие жанры, все другие формы. В ней как бы наиболее сложные задачи можно найти и решать эти задачи. И что собственно в любой профессии самое интересное — это решать какие-то новые задачи и тем самым расти. И конечно, уже «Русский Репортер» это была некая высшая форма, даже уже в рамках самого репортажа. Это была возможность сделать наиболее сложные, наиболее интересные репортажи большие и при этом интересные, читабельные. Вот за что я, конечно, благодарен этому журналу.

К. Мацан

— Вот одно время на сайте «Русского Репортера» и в «ЖЖ» у тебя выходили такие короткие заметки «Мастер-класс журналиста» — короткие такие инструкции, какие-то наблюдения из опыта репортера. И в те редкие моменты, когда я общаюсь со студентами, я всегда им рекомендую вот эти публикации находить и читать. Особенно когда мы говорим о репортаже, я говорю, вот там вам на два дня чтения хватит, все это лучше, чем я буду рассказывать, почитайте Соколова-Митрича. И я сам тоже время от времени к ним, честно говоря, возвращаюсь. И меня последний раз, когда я на что-то наткнулся, поразила, зацепила такая вещь, когда ты описываешь, как кто-то из редакторов тебе сказал — я сейчас могу точно формулировку не воспроизвести, но «не пиши заметку — пиши рассказ». Это была какая-то такая тема: пиши рассказ.

Д. Соколов-Митрич

— Скорей всего не рассказ, потому что рассказ как раз в моем понимании это некое такое скорее негативное состояние. То есть очень часто начинающие журналисты пишут вот именно повести и рассказы вместо репортажей. По-моему, там была песня сказано, нет? Это если Александр Голубев, мой первый начальник, еще в «Общей газете».

К. Мацан

— Возможно, да. Но я почему за это зацепился, потому что там на одну чашу весов была такая какая-то очень такая сухая журналистская форма — заметка, а на другой чаше весов было что-то очень человечное, если у меня это в памяти отложилось как рассказ. Может, это была песня. Но что-то такое вот, ближе к художественному, ну конечно, не в прямом смысле слова художественному. Тогда я подумал, что это вообще два взгляда на мир. Это не просто функциональный принцип, это как-то вот те очки, которые ты надеваешь, чтобы на жизнь смотреть. Не только на профессию, на работу, на тему — на жизнь: ты видишь либо верхний слой, либо ты видишь как-то вглубь. Это так? Вот в чем здесь разница?

Д. Соколов-Митрич

— Ну я помню еще из этой же книги другой образ, это что одни журналисты занимаются тем, что собирают грибы, а другие изучают грибницу. Ну то есть грибы это, в общем, только одна тысячная, если не миллионная часть состояния грибницы, а грибницы занимают там десятки квадратных километров. И чтобы написать классный текст и классный репортаж, нужно понять — не просто вот сорвал гриб и там его описал, поганка это или не поганка, а понять состояние грибницы. И если ты понял это состояние грибницы, то тебе иногда даже не нужно какого-то события, чтобы его описать. Ну как я тоже говорю, что настоящая журналистика начинается тогда, когда ты приезжаешь, а там ничего не происходит. Вот приехать на войну, или приехать на какой-то там митинг, или приехать какой-нибудь там бунт — это некая беспроигрышная ситуация, что ты, ну как минимум, напишешь какой-то там визуальный репортаж о том, что происходит. Но, например, поехать и написать репортаж о том, почему загнивает город Саратов. Ну ты приезжаешь в Саратов — там ездят машины, ходят люди. Ну там как-то центральные улицы более менее, остальные совсем в плохом состоянии. Ну при этом о чем писать? Ну можно описать эти плохие улицы, там можно написать, взять интервью у каких-то людей, которые чем-то недовольны. Но там на большой репортаж этого не хватит. И в этой ситуации надо уже вот действительно именно копать грибницу и понимать, как все устроено. И в этом, наверное, отличие, как бы вот одно из отличий таких журналистов, которые видят что-то в глубину и тех, которые просто поверхностно описывают какие-то вещи. Второе, наверное, очень важное отличие, как это ни сентиментально звучит, это умение любить людей. Любить — не обязательно там, что всех подряд обнимать и целовать, а форма журналистской любви это интерес. То есть люди должны быть реально интересны. Ну не только люди, вообще реальность должна быть реально интересна. Большинство журналистов у нас, к сожалению, они на мир смотрят так высокомерно, они считают себя мерилом всех вещей, они там исповедуют такую позицию всадника на белом коне, там барина, который приехал и сейчас всех рассудит. И это их ослепляет, это им не дает видеть очень много важных вещей и не дает им возможности писать интересные тексты, просто потому что они не находят интересное содержание. Даже если они там закончили десять филфаков и умеют хорошо складывать слова в предложения. Тем не менее одним умением складывать слова в предложения невозможно достичь как бы вот классного текста, надо просто находить классное содержание. И вот эта способность исходить из презумпции невиновности этого мира перед тобой, она тоже очень важна. То есть не нужно исходить из того, что там весь мир захвачен дураками, а мы, значит, такие самые умные, тут вот партизаним и боремся, значит, с этим миром. И эта парадигма, она очень быстро надоедает, очень быстро становится скучной. И в эту парадигму, кстати, скатились очень многие некогда неплохие СМИ сейчас, и поэтому они становятся скучны и невостребованны.

К. Мацан

— Дмитрий Соколов-Митрич, журналист, генеральный продюсер Лаборатории «Однажды», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— Дим, а как и когда в твою сферу профессионального интереса журналистского вошла тема церковная?

Д. Соколов-Митрич

— Ну где-то, наверное, в начале нулевых годов, уже когда я был в «Известиях», по разным причинам, и по личным и по профессиональным, то есть просто как-то, видимо, какое-то количество впечатлений и переживаний перешло в качество. Ну во-первых, то есть к тому времени я уже где-то пять-шесть лет в профессии и, в общем, ездил очень активно, то есть там у меня, помню, в какой-то год был 180 дней в командировках из 365. И просто на самом деле очень многие журналисты при таком темпе работы, они выгорают. Причем не столько от усталости там чисто физической, сколько, ну особенно в 90-е годы там мало что было позитивного вокруг, просто от постоянного вот этого, того что через тебя проходит масса негативной информации, и очень большой шанс в этой ситуации как-то испепелиться, извериться и, в общем, перегореть. И, наверное, какая-то потребность формировалась как бы, стать частью чего-то более такого большого и устойчивого, иначе тебя, как пылинку, куда-то унесет. И в командировках как-то очень часто, ну наверное, и раньше эти люди попадались, просто раньше я их, наверное, не замечал — как говорится, учитель приходит, когда созрел ученик. И стали попадаться люди, на которых я стал обращать внимание, с которыми стали общаться, которые там книжки стал читать. И в какой-то момент мне это очень сильно помогло, в том числе, как ни странно, и профессионально. Потому что ну если посмотреть мои репортажи там первых пяти лет, то это ну там они неплохо написаны, но это все-таки вот то, о чем я говорил — такой взгляд с белого коня, барин приехал, сейчас всех рассудит и так далее. А именно с приходом в мою жизнь христианских ценностей, у меня стало появляться некое более глубокое погружение и в темы, более и какая-то собственная интонация, да, очень нехарактерная для журналистики — такая интонация человека, смотрящего на мир как-то позитивно. То есть это вообще в русском языке, в журналистском особенно, даже интонации нет такой, как вот писать позитивно. То есть и большинство журналистов, они, когда получают задание сделать что-то позитивное — ну не в смысле прямо идти и сделать позитивное, а просто дают какую-то тему, которая в принципе не про войну, а про мир — то есть они тут же впадают в какой-то такой пиаровский розовый сироп. И пишут какие-то дико скучные тексты, даже очень талантливые журналисты. Ну сама помнишь, в «Русском Репортере» первые пару лет это была большая проблема, потому что люди просто привозили вот такой розовый сироп, даже в случае, когда действительно им нравился герой, нравилась там какая-нибудь тема. Ну просто вот нету языка, как Бродский говорил, что язык если не сформирован, то люди даже не могут выразить каких-то вещей. И вот мне кажется, что благодаря моему, значит, интересу к Церкви этот язык как-то стал во мне потихоньку формироваться. И как потом многие читатели говорили, что когда твои тексты даже на какие-то очень жесткие и тяжелые темы читаешь, все равно остается какое-то ощущение чего-то позитивного, чего-то светлого. Нет желания пойти там и самоубиться после этого. То есть я думаю, что как минимум там еще лет 10–15 в профессии — это заслуга по большей части именно вот прихода в моей жизни Церкви.

М. Борисова

— Вот тебе неоднократно приходилось делать репортажи о каких-то провинциальных монастырях, о каких-то ну непопулярных у светских журналистов вещах. Я просто воспоминаю репортаж про «каменную Зою». То есть это в светской журналистике нонсенс. То есть это некое чудо, отношение к чуду всегда достаточно скептическое у большого количества людей. И вдруг ты посвящаешь большой репортаж такому событию, которое для многих неочевидно.

К. Мацан

— Что это было, давайте напомним.

М. Борисова

— Дим, наверное, тебе лучше.

Д. Соколов-Митрич

— Ну «Зоино стояние», да, это известная история, когда в пятьдесят каком-то году, по-моему, в городе Самаре был такой некий, ну что-то вроде, ну как бы сказали сейчас, массового психоза. То есть там люди вдруг стали, пошла волна информации по городу, что в доме, кажется, 54 по улице Чкалова, значит, стоит каменная дева, которая окаменела, когда там, значит, попыталась богохульствовать с иконой святого Николая. И этот дом был оцеплен милицией, там народ туда ломился и так далее. В местных газетах писали всякие опровержения. Ну на самом деле история действительно до сих пор как бы оставляет больше вопросов, чем ответов. И собственно в моем репортаже как раз и есть эта некая честность. То есть я не старался там любой ценой изобразить некое чудо. То есть у меня тоже там скептический подход к этому, к этой истории. И ну скептический в каком смысле? Для меня вообще, не только в истории с «Зоиным стоянием», а вообще когда речь о каком-то чуде, для меня не является как бы самым важным: вот было это чудо или не было. Ну то есть на самом деле, как, не помню, сказал кто-то из святых отцов, что возьмите любой сорвите листок с дерева — и это уж чудо. Строение листа посмотрите, вот как жизнь устроена — это само по себе чудо. И не нужно каких-то особых чудес, какой-нибудь там левитации, чтобы там чудо, себя еще в чем-то убедить. Поэтому я как бы в репортаже исходил из того, что мне были интересны сами те события больше, чем вопрос о чуде. И может быть, и поэтому он оказался даже более убедительным, чем какой-нибудь такой церковный репортаж, который вот коллекция доказательств о том, что это чудо было. То есть когда я писал и пишу на церковные темы, я все равно как бы пишу с позиции, то есть не с позиции, а я пишу как бы для светских людей. И поэтому один из важнейших моментов этой коммуникации это некая честность, то есть не попытка их вербовки. То есть мои репортажи это не попытка любой ценой воцерковить, а это просто некий честный разговор, честный репортаж, а вы уж там сами решайте.

К. Мацан

— А в чем же для тебя отличие подачи — вот ты писал и для журнала «Фома», и для портала «Патриархия.ру», и в то же время параллельно ты в основном сотрудничал в чисто светских изданиях. Есть какая-то внутренняя разница, когда ты пишешь на церковный портал или в журнал такой православный, или когда ты пишешь в светскую газету или в светский журнал?

Д. Соколов-Митрич

— Ну внутренней разницы для меня нету. Так, стилистически, ну есть некоторые особенности, но это не фундаментальная разница. Ну то есть понятно, что там для портала «Православие.ру» нужно там учитывать, что это чисто церковная аудитория и местами там соблюдать какую-то интонацию. Но вот для меня как для автора особой разницы нету.

М. Борисова

— Я помню, нас с тобой даже как-то вместе приглашали на фестиваль «Вера и слово», и собственно речь шла о том, чтобы попытаться выстроить некую коммуникацию между светскими журналистами и журналистами церковных СМИ. С тех пор прошло много лет, а у меня такое ощущение, что коммуникация так и не выстроилась. Как тебе кажется, почему? Почему так сложно, казалось бы, профессионалы, просто работающие несколько в разной стилистике, какое средостение мешает вот нормальному взаимодействию?

Д. Соколов-Митрич

— Ну я не работал никогда как штатный сотрудник в церковном СМИ, поэтому тут не до конца компетентен.

М. Борисова

— Ну можем говорить с точки зрения светской журналистики: что мешает светским журналистам адекватно воспринимать церковную тематику?

Д. Соколов-Митрич

— Ну во-первых, не всем. Во-вторых, сейчас, последнее время как-то уже утихло это все. Это вот года три-четыре назад было такое, прямо как на красную тряпку там любое что-то на церковную тему воспринималось светскими СМИ. Ну знаете, мне кажется, тут целое сплетение всяких мотивов и причин, почему светские журналисты часто, ну не только журналисты, вообще такой тип личности людей, которые в штыки воспринимают все, что связано с Церковью. Это во многом связано с тем процессом, который сейчас вообще происходит с нашей интеллигенцией. Я бы назвал этот процесс, как это ни печально звучит, люмпенизацией. То есть интеллигенция утрачивает, ну скажем так, свое предназначение, которое она имела на протяжении последних там, ну как минимум, лет 150. И утрачивает во многом под давлением внешних обстоятельств. То есть меняется реальность, и в этой реальности ей нет места, по крайней мере, в том виде, в каком она привыкла существовать. А в каком виде она привыкла существовать? Она привыкла существовать в том виде, что вот все вокруг рушится, там церкви смешали с золой, там народ, значит, там спивается, экономика стагнирует, власть там, значит, тирания и все такое. И мы вот последняя пушка, которая еще стреляет. Мы такой последний оплот какого-то разумного, вечного в этой стране и так далее, там ну и проводники еще каких-то европейских ценностей. Ну вот и тут последние лет 10 в стране происходит так, как говорил Ницше, на голубиных лапках, да, великие события приходят. На голубиных лапках происходят какие-то процессы, которые просто вычеркивают эту интеллигенцию из жизни. То есть люди совершенно стали нормальными, цивилизованными, ничуть не отличающимися уже от европейцев. Экономика там худо-бедно развивается, то есть не все, но секторы там, снижается по отношению к другим всем. Власть там, как бы ее ни пытались там рисовать, все-таки это далеко не тирания там, в лучшем случае, какой-то легкий авторитаризм. И люди умнеют там, становится уровень образования выше, там уровень компетенции выше, куча специалистов всяких в своих областях. И в этой ситуации уже интеллигенция становится не нужна, и ее это очень сильно раздражает, напрягает. И она всячески цепляется за свою прежнюю картину мира и всячески ее пытается доступными ей средствами как-то описать и навязать. То есть старается лепить там из Путина Ивана Грозного, пытается из народа лепить там какое-то быдло, которое ни на что не способно. Пытается из Церкви там лепить, значит, второй КПСС там и так далее. Потому что в этой картине мира она, значит, еще существует, она имеет смысл. Потому что иначе ей придется самой меняться, иначе ей придется самой чему-то учиться, там находить какое-то себе занятие, которое несет хоть какую-то прибавочную ценность для окружающих. А так ну это же невыносимо — самому меняться, гораздо легче менять окружающий мир. По крайней мере, так кажется. Поэтому вот это отношение к Церкви это только одна из частей вот этого комплекса и один из таких вот рикошетов вот этого процесса люмпенизации, мне кажется, интеллигенции.

К. Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, сегодня в студии светлого радио Дмитрий Соколов-Митрич, журналист и генеральный продюсер Лаборатории «Однажды». В студии моя коллега Марина Борисова, я Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова, я Константин Мацан. И сегодня в студии светлого радио, в этом часе с нами журналист, генеральный продюсер Лаборатории «Однажды», как говорил мой один знакомый, лучший журналист России, Дмитрий Соколов-Митрич. И мы говорим о профессии, о журналистике, ну не столько даже, наверное, о журналистике как таковой, а о нас, людях, живущих в информационном поле, окруженных этими знаками, текстами и этими байтами, битами информации. И как вот в этом мире ориентироваться, как на него смотреть — вот об этом мы сегодня с нашим гостем разговариваем.

М. Борисова

— Дим, ты в последние годы от активной журналистики переключился на бизнес-проект. Почему, откуда возникла идея Лаборатории «Однажды» и почему такой резкий вдруг поворот?

Д. Соколов-Митрич

— Ну он резкий кажется только извне, на самом деле он давно зрел и стал, там просто сплелись несколько причин. Во-первых, ну как бы я уже на протяжении, наверное, десятых годов уже потихоньку чувствовал, что я приближаюсь к некоей исчерпаемости того, что я могу сделать в профессии. Ну по крайней мере в том ее виде, в каком она существует в России. То есть ну я вижу смысл жизни только тогда, когда ты идешь от одной задачи к другой, и каждый раз как бы ставки повышаются, то есть ты каждый раз выполняешь какую-то более сложную задачу, чем выполнял до сих пор. Вообще в чем разница между ремесленником и мастером? Ремесленник всю жизнь, его как-то в детстве научили делать, и он всю жизнь делает одну и ту же задачу, всю жизнь делает хорошие горшки к примеру. А мастер, мастерство это когда ты каждый раз ставишь себе задачу с повышением, ты каждый раз делаешь что-то, что ты еще не делал. И потихоньку это тоже становится навыком, то есть каждый раз достигать новых каких-то, и я в какой-то момент понял, что я все-таки уже выполняю какие-то однотипные задачи и стал искать каких-то других задач, и в журналистике этих задач уже не видел. К тому времени мне предложили написать книжку про Яндекс, я согласился, при том что я когда начинал книгу писать про Яндекс, я ничего не понимал в айтишной индустрии, я не знал, что такое венчурное инвестирование, я не знал там даже ну каких-то элементарнейших вещей. Но все-таки вот навык погружения, он сработал, и я за полтора года написал эту книгу, которую в итоге Яндекс признал своей как бы вот подлинной биографией, раздал всем своим сотрудникам, там на 20-летие выставил ее в открытый доступ, как подарок всем своим пользователям. Ну получилось неплохая книжка — «Яндекс.Книга» называется. Но пока я ее писал, у меня, в общем, произошел некий там, некая перезагрузка. Во-первых, у меня проснулся интерес к предпринимательству, ну интерес как к сфере изучения и, собственно, а в какой-то момент даже и как к тому, что я сам могу делать. Во-вторых, я увидел некое новое поле деятельности — это вот изучение и производство таких вот предпринимательских историй. Но причем это не просто чисто журналистский интерес, это я увидел, что действительно за 20 лет, ну прошло 20 лет с начала, грубо говоря, русского капитализма, там все это время происходили очень интересные процессы. И как раз к 20-летию, ну к этому периоду какие-то люди случайные — авантюристы, циники и так далее — они стали, ну если не полностью, то очень сильно вымылись из этой среды. То есть на длинной дистанции все-таки выиграли люди с мозгами, характером и ну хоть с какими-то идеалами. И это люди, действительно с ними интересно. То есть это не 90-е и даже не нулевые, а это вот именно уже действительно некая очистившаяся, самоочистившаяся среда. И я увидел, что этот опыт, который эти люди за 20 лет прожили, он не должен исчезнуть, он не должен быть забыт, он должен быть как-то описан. Ведь это вот, если это описать, если это сформулировать, если это оставить в сознании людей, то это очень ценный ресурс вообще для культуры, для нации в целом. И мне стало, я решил этим заняться. То есть я сначала, когда впервые прозвучало это — Лаборатория «Однажды», ну она представляла меня одного, то есть это было такое средство самозанятости. Мне тогда было немножко даже стыдно, потому что я думал: ну как-то я всем говорю на встречах, я всегда говорил «мы, мы...» — хотя, «мы» это был я один. Ну потом я, когда уже изучал опыт других предпринимателей, понял, что это некая абсолютно естественная и закономерная часть любой предпринимательской истории. В американской традиции есть даже такая четкая формулировка — fake it till you make it — то есть ври, пока это не станет правдой. То есть чтобы о себе заявить как уже о реальном явлении, тебе все-таки нужно несколько преувеличить свое нынешнее состояние, иначе кто тебе поверит. Но уже буквально через там полгода появился круг внештатных авторов Лаборатории «Однажды», там через два года появился штат уже там, офис и так далее, и вот это вот «пока не станет правдой» наступило. Ну вот и сейчас мы занимаемся тем, что я назвал «зависимой журналистикой» и совершенно как бы не стыжусь этого словосочетания. Во-первых, потому что принято называть независимой журналистикой, ну как бы вот эта бизнес-модель, она деградировала и финансово, и как следствие, творчески. То есть сейчас ну вот такая традиционная журналистика стала сферой таких мелких, неинтересных творческих задач. А во-вторых, опять же, ну как устроен такой традиционный журналист XX века? Как я уже говорил: этот мир захвачен дураками, мы, значит, его спасаем, наше СМИ это такой некий такой островок правды, все вокруг это царство лжи. Мир на 99 процентов состоит из лжи, и люди друг друга обманывают все, и мы вот только, значит, такие, последний оплот. Но так как все-таки нам надо как-то еще и зарабатывать, то иногда в свой оазис мы пускаем, значит, эту самую ложь за деньги, называем это рекламой, и на это собственно существует, существовала эта бизнес-модель. Если же полностью поменять философию вообще профессии, то естественным образом складывается другая модель. Мы исходим из того, что вообще этот мир как раз на 99 процентов состоит из нормальных, интересных людей, которые делают какое-то важное, интересное дело, стараясь этот мир изменить к лучшему, самим в процессе этого измениться к лучшему, и эти люди нам интересны. И у этих людей есть некая серьезная потребность какой-то свой опыт, свою правду, свои ценности донести до широкой аудитории. Они иногда могут делать это устно, но очень редко могут делать это письменно, особенно в виде книги. Это тяжелый и непростой труд, и мы как журналисты можем им в этом помочь. И таким образом зарабатывать не на какой-то рекламе, которая заведомо ложь, а просто на старте, на входе как бы фильтруя достаточно жестко тех, с кем работаем и выбирая только тех, с кем действительно интересно работать и с кем мы считаем людей и компании, которые мы считаем достойными своей лояльности, мы, значит, вот тех, кого отфильтровали, мы с ними уже работаем в некоем союзничестве. То есть они формально наши заказчики, они платят нам деньги, но при этом у нас нет никакого морального конфликта. И таким образом мы как бы зарабатываем как журналисты просто за свою прямую работу — за создание классного, интересного контента, на классную, интересную тему, востребованную аудиторией. И этот контент мы создаем. Но при этом у нас нет никакого своего СМИ, да, мы используем просто те существующие СМИ, те существующие издательства, которые тоже нуждаются в таком контенте, и которые не способны его сейчас производить, в том числе и по финансовым причинам. А мы им просто представляем этот контент бесплатно. То есть книги, тексты книг, тексты публикаций мы в издательства и в СМИ отправляем бесплатно. Они понимают, что мы как-то на этом заработали, но при этом их совершенно устраивает уровень этих текстов, и он вписывается в их формат, и они с удовольствием их публикуют. Таким образом, все довольны — мы довольны, наши клиенты довольны и СМИ, издательства тоже довольны. То есть сейчас СМИ, издательства все больше переходят на так называемый user-generated content, но при этом этот user-generated content чаще всего, самогенерирующийся контент, да, — то есть то, что к ним само приходит, но, как правило, это все очень мутный и низкокачественный поток, неинтересный. А мы как раз этот поток делаем интересным, качественным и востребованным.

К. Мацан

— Вот смотри, к нам в студию нередко приходят бизнесмены, с которыми мы говорим об их работе, о бизнесе. И многие из них, если не все, так или иначе, говорят, что бизнес это не в первую очередь про деньги, это про ценности. И дальше называется то, что мы уже, слава Богу, нередко слышим, про ответственность за среду вокруг, за тот город, в котором ты существуешь, необходимость создать для работников комфортную среду и любить своих сотрудников, и в них вкладываться, в их жизнь, чтобы они ощущали себя востребованными, и тогда бизнес-процессы тоже заколосятся. И в этих разговорах так или иначе у нас звучат выражения «ценности», «евангельские ценности» У нас даже одни гость на вопрос, вот а каковы ценности бизнеса и можно ли их назвать евангельскими, спросил: а что, разве бывают другие ценности, кроме евангельских? Ценности именно, что еще, кроме евангельских? Вот ты с огромным количеством бизнесменов топовых сейчас общаешься и работаешь. Понятно, что вопрос не о степени их церковности, мы вообще не об этом говорим. Но базовые ценности культуры, насколько ты видишь, что они вправду евангельские в бизнесе? Насколько на практике ты как сторонний наблюдатель, наблюдатель с погружением видишь, что это и вправду сочетается — бизнес и евангельские ценности?

Д. Соколов-Митрич

— Это сочетается. И более того, сочетается не обязательно в форме того, что бизнесмен идет зарабатывать деньги, а потом там, не знаю, дает на храм, или на бедных, или еще на что-то. Это сочетается вообще в самой своей сердцевине. То есть сама по себе реальная предпринимательская деятельность, честная предпринимательская деятельность, она абсолютно как бы евангельская по сути. То есть я говорю, вообще, когда я говорю про настоящий бизнес, я имею в виду как бы бизнес, который производит некий ресурс сам, да, то есть из ничего делает ресурс. То есть понятно, что человек, который получил там два квадратных километра площади как-то там, по-хитрому, просто поставил шлагбаум и сделал парковку — это, по сути, не бизнес, это просто административная рента. Но вот там, где собирается какая-то группа людей, и создают некую ценность, которой до сих пор не было — это вот и есть бизнес. И когда происходит этот процесс, это, в сущности, он идентичен любому творческому процессу — написанию стихов, музыки там, не знаю, строительству каких-то там красивых зданий и так далее. То есть предпринимательство это форма творчества, как и любая другая. И как любая форма творчества, она, вообще как творчество само по себе, оно очень описано, ну то есть вся наша культура почему христианская, еще и потому, что... То есть христианство, в отличие от любых других религий, это религия преобразования, это религия созидания, и в этом его главная и самая мощная сила. И Евангелие можно прочитать с точки зрения вообще как бы, по большому счету, это один из аспектов Евангелия, это вообще учебник предпринимательства. Там есть от прямых притчей, которые описывают конкретные, как сейчас бы сказали, бизнес-кейсы, вплоть до некоего правильного подхода к жизни, к реальности как таковой. То есть там слова апостола Павла о том, что не сообразуйтесь с веком сим, а преобразуйтесь... Как там дальше? «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» — вот это собственно и есть про предпринимательство, прежде всего, — то есть это умение преобразовывать реальность и создавать некую новую, лучшую версию себя самого. И когда, вот если говорить о евангельских ценностях в бизнесе, то на мой взгляд, это вот именно про это, а не только там про благотворительность и так далее. Хотя одним из таких моих, для меня приятных открытий было то, что там в списке Forbes очень много людей на самом деле, которые действительно абсолютно воцерковленные и просто этого не афишируют. И даже там когда мы с ними общаемся на эти темы, говорят: об этом не пишите, я не хочу. Опять же евангельски — то есть если ты это все распространяешь сам, то ты свою награду уже получил, а если ты это делаешь втайне, то тебя ждет награда на небесах. То есть в этом смысле я, общаясь с этими людьми, стал смотреть на мир более оптимистично. И вообще очень забавно на самом деле. Сейчас ведь идет бум такой всяких бизнес-тренингов, всяких коучей, всяких, вот они повылезали, бог знает откуда, эти люди там, среди них есть много абсолютно пустышек, но есть и вполне толковые. И я там по работе посещал не раз подобные мероприятия, и очень было забавно смотреть, как люди в какой-то новой терминологии, в основном заимствованной с запада, описывают абсолютно опять же евангельские ценности, евангельские даже какие-то вещи. Ну там вместо того, чтобы сказать там что-нибудь про смирение и гордыню, говорят там, что типа вот, не нужно выращивать свое эго, да, там вот это вот, заимствованное из английского ego, да, там вот. И ты понимаешь, что это в принципе действительно не противоречит абсолютно, даже наоборот подтверждает то, о чем читаешь в Евангелии. И у меня даже поэтому вот эти все словечки особого протеста не вызывают. Ну пусть это пока будет в такой форме. Там кто созреет до чего другого — значит, созреет.

К. Мацан

—Дмитрий Соколов-Митрич, журналист, генеральный продюсер Лаборатории «Однажды», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— Дим, вот помимо того, что ты говоришь об этих тренингах, о каких-то подспудных вещах, мы сталкивался иногда с нашими такими гостями, успешными бизнесменами или даже политиками, людьми, скажем, средневзрослыми, то есть это поколение так от сорока до пятидесяти, многие состоялись в разных областях жизни. И вдруг в разговоре выясняется, что совсем недавно или прямо сейчас человек пошел получать второе или третье высшее образование на факультет теологии или на религиоведение. Спрашиваешь, зачем? Чтобы разобраться. Эта тенденция или это все-таки единичные случаи?

Д. Соколов-Митрич

— Разобраться в чем?

М. Борисова

— Разобраться именно в христианском учении. То есть не просто прочитать Евангелие и как-то его соотнести со своими собственными мыслями и мироощущением, но разобраться серьезно, вот профессионально, глубоко, разложить по полочкам.

Д. Соколов-Митрич

— Ну вот среди тех, с кем я общался, вот так, чтобы человек прямо шел вот так учиться, я не встречал. Но в принципе то, о чем ты говоришь, меня не удивляет. Потому что эти люди, как правило, если за что-то берутся, то берутся серьезно и системно. То есть они не просто там попижониться, да, эти времена прошли, тем более что там где-то к годам пятидесяти уже люди задумываются об этих вещах. И задумываются, то есть у них даже здесь такой некий предпринимательский подход — то есть если уж этим заниматься, то ради какого-то результата. А в данном случае результат, разумеется, не материальный, а уже другого порядка. У многих есть проблема, например, такая, что сейчас вообще вот это поколение предпринимателей, которые начинали в 90-е, у них проблема, кому бизнес передать. Потому что очень много они работали, как правило, запустили своих детей. И как бы менеджерское сообщество еще, ну сейчас формируется активно, но все-таки еще так не сформировалось, чтобы можно было там менеджменту спокойно отдать бизнес и получать там какие-то дивиденды. То есть эти люди, уже там в 50–60 лет, вынуждены тащить, как бурлаки, да, тащить эту бечевку и все тащить на себе. И, разумеется, у них возникает некий комплекс вопросов, комплекс потребностей нематериального характера, и они его пытаются решать.

М. Борисова

— Скажи, а как на твой взгляд, почему, раз существует такая проблема, почему у нас не возникает системной благотворительности? То есть, есть некоторые проекты более масштабные, менее масштабные — я имею в виду, со стороны бизнеса. Но вот системной, как мы знаем по истории России дореволюционной, когда крупные купеческие семьи занимались собственными благотворительными проектами как бизнесом. То есть, как правило, они были многодетные, и часть мальчиков просто специально обучались, для того чтобы становиться менеджерами того же, скажем, какого-нибудь больничного комплекса или там школьного комплекса. То есть эти вот вещи, они системно развивались. А есть некое ощущение, что к этому возможно вернуться или это иллюзии?

Д. Соколов-Митрич

— Ну есть, конечно. Ну во-первых, все-таки такие попытки есть и попытки небезуспешные. Просто опять же один из моментов, что об этом мало пишут, опять же в силу мною ранее описанных причин, да, что журналисты не умеют писать о позитиве, тем более когда за этим позитивом стоит какой-то крупный предприниматель. Ну я там не буду называть фамилии и названия, но например, там руководитель одной из крупнейших строительных компаний в России, если не самой крупной, он, ну там есть целая, значит, программа в самой компании, плюс еще лично, там никак не афишируя, очень много чего делает. Например, в Петербурге создана некая альтернативная форма содержания и ну форма жизни скорее, людей с синдромом Дауна и с синдромом аутизма. То есть ну я думаю, что если вы когда-то обращались с родителями, у которых ребенок с синдромом Дауна, вы знаете, что это страшный сон для любого родителя: что с ним будет после моей смерти. Потому что ну по государственной если логике, он попадает в так называемый ПНИ — психоневрологический интернат. Ну это в общем, некая такая овощная форма существования до конца дней своих, причем очень еще и плачевном состоянии чисто бытовом, то есть это абсолютно загнивание и так далее. И люди там готовы квартиры оставлять кому-нибудь, лишь бы о его ребенке заботились и так далее. И вот этот предприниматель, он создал, там один из своих домов почти полностью отдал на вот такой дом для таких людей. То есть там есть несколько социальных работников, которые помогают им жить, но в принципе они живут сами. Они там выходят за пределы этого дома, они общаются с людьми там, как могут. И они не просто это делают как вот некую там помощь бедным. Они пытаются создать вообще некоторую альтернативу этим самым «пням», да, то есть они выращивают эту структуру для того, чтобы потом в какой-то момент выйти и сказать, в том числе и государству: давайте вот вместо этого безобразия попробуем сделать вот это. Причем не за счет опять же государства, потому что там эти люди считают, что всё, куда идут государственные деньги, все равно рано или поздно превратится в ПНИ вот эти вот самые. Они просто хотят создать некую формулу общественного существования вот таких домов содержания, не содержания, а домов развития жизни, да, вот этих людей. И на деньги там, опять же, бизнес-сообщества, на деньги там какие-то привлеченные, негосударственные деньги. То есть это только один из примеров, которые я знаю. Я знаю их больше. То есть почему нет каких-то совсем уж таких прям огромных фондов, которые гремели бы на всю страну — ну по разным причинам. Отчасти, мне кажется, тут такая коллизия, что тот, кто хочет этим заниматься всерьез, всерьез в том числе и по духовным соображениям, он как раз не расположен об этом трубить, в силу опять же евангельского такого подхода. А люди, которые готовы об этом трубить, они, как правило, для них это чисто пиаровская мулька, за которой мало что стоит. Наверное, так.

К. Мацан

— Когда ты сказал про то, что обращение к христианскому мировоззрению, которое у тебя в жизни произошло, стало не только поворотом собственно в жизни, а неким таким важным моментом в профессии, чисто профессионально — меня это, честно говоря, очень заинтересовало. И вот потом то, что ты говоришь про смену философии: не думать, что мир захвачен лжецами, что в принципе в мире есть нормальные, хорошие, добрые люди, и нам должна быть интересна их жизнь — вот я в этом слышу некое следствие вот этого поворота к христианскому мировоззрению. Вот этот взгляд на мир — вот он таков может быть у христианина.

Д. Соколов-Митрич

— Я тут хочу добавить, что это вообще касается не только журналистики, это касается в том числе и...

К. Мацан

— Вот я как раз к этому и веду.

Д. Соколов-Митрич

— То есть, есть тоже такой стереотип, что христианство вообще, а православие в особенности, это некий такой эскапизм. Это вот ты можешь быть либо успешным, либо ты, значит, типа «ушел в православие». На самом деле и мой опыт, и опыт людей, за которыми я наблюдаю, говорит о том, что наоборот как бы, и христианство это формула успеха по большому счету. В том числе и в обычной профессиональной жизни, где чем бы ты ни занимался там —журналистикой, бизнесом, не знаю там, медициной — чем угодно. То есть если ты меняешь взгляд на мир на такой на позитивный, на источник ценностей, на источник знания, то есть если ты начинаешь на мир смотреть там не сверху вниз, а как минимум на равных, а то и снизу вверх, то ты начинаешь расти, ты начинаешь развиваться. Ты там, даже если ты хочешь какой-то продукт сделать для людей, то ты начинаешь к этим людям быть внимательнее, начинаешь понимать, что им нужно там, и у тебя глаза открываются.

К. Мацан

— Спасибо огромное за эти слова и за эту беседу. К сожалению, время у нас подходит к концу. И вот я чувствую, что наш разговор, он не окончен, его надо продолжать, потому что тем осталось много интересных. Ну и у Дмитрия жизнь бьет ключом...

М. Борисова

— Постоянно.

К. Мацан

— И всегда еще будет о чем поговорить. Спасибо огромное. Напомню, сегодня в этом часе «Светлого вечера» с нами был журналист, генеральный продюсер Лаборатории «Однажды», Дмитрий Соколов-Митрич. В студии также была моя коллега Марина Борисова, и я, Константин Мацан. До свидания, до новых встреч.

М. Борисова

— До свидания.

Д. Соколов-Митрич

— До свидания.