«Владимир Лосский». Аркадий Малер

В нашей студии был старший преподаватель философского факультета Государственного академического университета гуманитарных наук, член библейско-богословской комиссии и Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви Аркадий Малер.

Разговор шел о выдающемся христианском мыслителе, богослове 20-го века Владимире Лосском, и о том, как его наследие относится к жизни современного человека.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Аркадий Маркович Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член библейско-богословской комиссии и Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви. Добрый вечер.

Аркадий Малер:

— Здравствуйте.

Константин Мацан:

— Не в первый раз вы у нас в гостях на радиостанции ВЕРА. Несколько раз вы были в программе «Философские ночи». А вот сегодня такую философско-богословскую тему мы решили взять и в нашем часе «Светлого вечера» и поговорить о Владимире Николаевиче Лосском, выдающемся богослове 20-го века. При этом сразу хочу нашим слушателям сказать успокоительное, что это не будет какой-то узкоспециальный разговор. Мы постараемся посмотреть на наследие Владимира Николаевича Лосского, очень известного мыслителя, как на то, что имеет отношение к живой жизни конкретного человека здесь и сейчас, к вере, к пути к Богу и к пути в Церкви. На самом деле к пониманию того, во что и как мы верим. К тому же, как нам представляется, наследие Лосского к этому побуждает, потому что это, с одной стороны, глубокое православное богословие, с другой стороны, это тексты, которые достаточно легко и приятно читать. Они часто представляют из себя письменные тексты, переработанные из устных выступлений, лекций, поэтому это всегда что-то живое и очень, я бы сказал, может быть, вы со мной не согласитесь, но такое страстное в хорошем смысле слова. Не как страсть, как греховность, а человек говорит о том, чем живет, во что он по-настоящему верит и чем горит, чем хочет со слушателем поделиться. Я бы так сказал. Первый вопрос у меня такой. Владимир Николаевич Лосский, среди плеяды русских интеллектуалов 20-го века какое место он занимает? Почему, как вам кажется, выделяется он из общей массы?

Аркадий Малер:

— Действительно, это ключевая фигура в истории вообще всей русской интеллектуальной культуры, по крайней мере, культуры христианской, православной. Напомню, что Владимир Николаевич был сыном очень известного русского религиозного философа Николая Онуфриевича Лосского. Их часто, кстати, путают поэтому. Николай Онуфриевич, в свою очередь, был крупный представитель знаменитого движения, которое называется условно русским религиозно-философским ренессансом, где он активно участвовал, занимал особые позиции, далеко не во всем был согласен с мейнстримом этого направления. А мейнстрим — это философия Владимира Соловьева, философия всеединства. Он к ней не примыкал, но, в любом случае, это была очень заметная фигура. Про Владимира долгое время говорили, как про сына отца, то есть это был сын отца, который вместе с ним эмигрировал на втором философском пароходе, оказался в итоге во Франции, в Париже. Там какое-то время учился в Сорбонне, в общем, был в каком-то смысле в тени не только отца, но и крупных фигур вокруг. Однажды он познакомился с очень известным в последствие русским богословом протоиереем Георгием Флоровским, с другими крупными фигурами православной молодежи того времени. Это были люди, которые, с одной стороны были в очень сильной зависимости от старшего поколения, которые про себя думали, что они люди, глубоко укорененные в церковной культуре, они были большими приверженцами возрождения русской культуры, передачи русской культуры в среде эмиграции. Но вместе с этим они обратили внимание на то, что в русской религиозной философии начала 20-го века, которая была, опять же, мейнстримом в зарубежье, есть некоторые проблемы, есть некоторые противоречия, на которые невозможно не обратить внимание. Тогда протоиерей Георгий Флоровский и Владимир Лосский вместе, каждый в отдельности, но при этом образуя определенный тандем, стали критиковать старшее поколение за те элементы русской религиозной мысли, которые были с их точки зрения просто не православными, которые были результатом влияния немецкого романтизма, немецкой мистики 19-го века. Одна из самых главных тем, на которую они обратили внимание, была тема Софии, софиологии, как важнейшего учения, которое восходило еще к Владимиру Соловьеву и было унаследовано крупнейшими фигурами той эпохи. Это и протоиерей Сергий Булгаков, который был вообще-то деканом университета Сан-Серж, православного богословского университета в Париже, который был центром, объединяющим практически всех православных интеллектуалов. Это отчасти и Семен Франк, это и оставшийся в России отец Павел Флоренский. Тогда сам разговор о том, что старшее поколение русских религиозных философов может быть в чем-то не право, в чем-то их взгляды могут не соответствовать православной догматике — это был самый настоящий скандал. Владимир Лосский этот скандал во многом начал.

Константин Мацан:

— Породил.

Аркадий Малер:

— Потому что в 1936-и году он написал работу, очень подробную, доходчивую, которая называлась «Спор о Софии», где он фактически обвинял протоирея Сергия Булгакова в ереси, в том, что его учения не соответствует православию. Надо сказать, что в связи с этим были большие проблемы, потому что многие не подавали ему руки, он оказался фактически диссидентом в самом Париже. Это очень важный момент, потому что, к сожалению, есть такое не очень точное понятие «Парижская школа богословия», куда обычно включают всех возможных фигур, которые просто жили во Франции. Это не совсем так, потому что Парижская школа богословия в точном смысле слова — это все-таки направление отца Сергия Булгакова. А Владимир Лосский и немногие его единомышленники от этой традиции отошли. Собственно в критике софиологии Владимир Лосский обратил внимание на три очень важных момента, которые являются главным его месседжем богословским, философским в 20-м веке, вообще в современной интеллектуальной культуре. Первое — это то, что когда мы занимаемся построением каких бы то ни было православных богословских систем, чем любили заниматься русские религиозные философы, мы должны быть очень осторожны. Одно дело — это то, что нам проповедует Церковь через свои Священное Писание и Предание. Совсем другое — то, что мы хотим приписывать православной вере, исходя из наших представлений о ней. Чтобы не впасть в ересь, то есть в позицию, которая не совместима с православным вероучением, чтобы не выдавать желаемое или не желаемое за действительное, чтобы не подменять подлинное православное богословие собственными фантазиями, есть, по крайней мере, простой метод, который не является панацеей от ошибок. Но он хотя бы как-то нас ограждает от того, чтобы не пуститься в нетрезвомысленные фантазии. Это метод апофатический. Что такое апофатика? Апофатика — это так называемое отрицательное богословие, когда мы понимаем, что говоря о Боге, что бы мы о Нем ни сказали, это всегда в конечно счете, будет некой условностью, потому что Бог абсолютен, и все, что мы о Нем знаем, мы знаем от Него Самого, из Его откровения. А Бог общается с нами на том языке, который нам понятен. Поэтому так же как Сам Бог определяется изначально апофатически, мы знаем, что Бог это не мир, не материя, не человек, не космос, не время, не пространство. Так же и многие другие важнейшие категории православного богословия должны определяться сначала апофатически, чем они не являются. Чем, скажем, не является ангел, чем не является человек. Этот апофатизм Владимира Лосского где-то дошел до какой-то крайности, потому что он сам себе выстроил серьезные красные флажки, за которые нельзя переходить. Но это позволило ему остановиться в этом фантазировании. Эта традиция апофатизма у нас до сих пор сохраняется.

Константин Мацан:

— Давайте тут, пока мы не двинулись дальше, по тем важным пунктам, на которых настаивал Владимир Николаевич Лосский, про апофатизм поговорим. Слово, с одной стороны пугающее, из лексикона академического, с другой стороны, вы его употребили совершенно естественно. Если мы себе воображаем простого современного человека, он живет церковной жизнью или интересуется церковной жизнью. Как бы вы объяснили, почему эта тема апофатического богопознания — не отвлеченная какая-то дисциплина для студентов семинарий, а что-то, что имеет отношение к человеку здесь и сейчас, который предстоит перед Тем, в Кого верит, и пытается в этой связи свою жизнь выстраивать.

Аркадий Малер:

— Это очень хороший вопрос, потому что часто, когда мы пытаемся богословствовать, независимо от нашего уровня образования, включенности в богословскую традицию, мы невольно спешим умом, мы невольно приписываем Богу и Божественной реальности те свойства, которых у нее нет. И поэтому апофатизм, как я уже сказал, тот метод, который просо позволяет нам хотя бы не совершать самых простых ошибок при первом же приближении к богословию. Напомню, что антитеза апофатики — это катафатика. когда наоборот мы называем Бога определенными именами, когда приписываем Ему определенные свойства, но те, которые нам позволяет само Божественное откровение. Я по этому поводу часто шучу, что многие учебники догматики начинаются с апофатики, с того, что Бог не есть материя, не есть космос, не есть человек. Вообще апофатика — это универсальный православный метод. Если бы православное богословие ограничилось апофатикой, тогда бы все остальное содержание догматического учебника было бы невозможно. Можно было бы на первой странице остаться, а все остальное выбросить. Нет, кончено. Конечно, 99% всего православного богословия — это сплошная катафатика, это наоборот обсуждение свойств Бога, свойств человека, свойств ангелов, это постоянные именования. Но прежде чем к этой катафатике подойти, мы должны сначала воздержаться от суждения, воздержаться от того, чтобы называть нечто понятиями, которые мы сами не продумали и которые не имеют отношения к православному вероучению.

Константин Мацан:

— А вот насколько можно соотнести это с очень бытовым изводом, когда человек говорит: вера, Бог, религия — это то, что невозможно понять, это можно только почувствовать, пережить, а любые слова здесь не нужны. Это апофатика или нет?

Аркадий Малер:

— Нет, конечно, это очень распространенное и, к сожалению, глубоко укорененное не только в нашей стране, а вообще во всем европейском мире, наследие романтической реакции, романтической философии, которая свела религиозное сознание к чисто иррациональному началу в человеке. Причем, об этом говорили первыми не сами романтики, они эту позицию подхватили у просвещенцев, у философов просвещения, которые и свели религию к иррациональному, к чувственному. А романтики, которые вроде бы реагировали на просвещение, вроде бы выступали против просвещения, в этом вопросе по умолчанию приняли их позицию. Только если для просвещения религия была чем-то несовершенным, то для романтиков наоборот это важнейший источник истинной картины мира для человека, но этот источник подается нам в чувствах, он иррациональный. Там, где просвещенцы ставили знак минус, романтики поставили знак плюс. А поскольку романтизм был фактически во всем христианском европейском мире первой фазой общеконсервативной реакции и религиозной и политической, то, я лично глубоко убежден, что до сих пор многие христианские консервативные круги наследуют это романтическое понимание христианства, которое к самому христианству никакого отношения не имеет. Если бы вера в Бога исчерпывалась исключительно иррациональным началом, тогда зачем, извините, нужны 77 книг Библии, зачем нужны огромные собрания сочинений отцов Церкви, зачем нужны катехизисы? Это не правда. Бог создал человека разумным свободным существом и нигде в христианстве не сказано, что человек не должен постигать Бога. Человек должен постигать Бога в той степени, в какой Бог открывается человеку. А если мы будем исходить из того, что наше отношение с Богом упирается исключительно в наши чувства, тогда эти отношения могут привести к чему угодно. И не факт, что это будет истинный Бог.

Константин Мацан:

— Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член библейско-богословской комиссии, член Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим, я напомню, о наследии богослова Владимира Николаевича Лосского. На первый пункт очень важный, один из краеугольных камней его богословского принципа — принципа апофатизма вы внимание обратили. Идем дальше. Какой следующий?

Аркадий Малер:

— А следующий пункт, возможно, еще более важный, потому что касается действительно каждого из нас. Это тема личности. Само понятие личности, как таковое, впервые появилось именно в контексте развития христианского богословия, именно в ситуации, когда нужно было различать единую сущность или природу Божественной Троицы и Три Лица Божественной Троицы, с одной стороны. С другой стороны, Одно Лицо Господа нашего Иисуса Христа и две природы Божественную и человеческую. Тогда греческий термин «просопон» или латинский термин «персона» означающий до сих пор просто маску, переднюю часть головы, вдруг был возведен до уровня некой метафизической категории, категории личности. Здесь можно прямо сказать, что вся христианская европейская цивилизация до сих пор во многом основана на идее и ценности личности. Понятие личности у нас употребляются во всех документах, включая Конституцию, как важнейшая великая ценность. Но если эта ценность лишена своего теологического базиса, то тогда она просто повисает в воздухе, она оказывается неким благопожеланием. Владимир Лосский бы один из многих мыслителей христианских, кто обратил на это внимание как никто в 20-м веке. Именно потому что, когда он анализировал учения Владимира Соловьева, отца Сергия Булгакова, отца Павла Флоренского и других наших выдающихся религиозных философов, то он обратил внимание на то, что часто в их громоздких богословско-философских конструкциях они не учитывают это различие личности и природы. Они смешивают свойства личности и природы, что порождает достаточно серьезные ложные заблуждения. Лосский настолько к этому вопросу серьезно отнесся, что фактически вся его богословская система может быть названа системой личности. Я бы даже сказал о неком персоналистском редукционизме Лосского. Потому что он постоянно, в хорошем смысле слова, занудно, повторяет эту тему. О чем бы он ни говорил, он постоянно говорит о различии свойств личности и свойств природы.

Константин Мацан:

— Надо это пояснить, что имеет в виду Лосский? Почему это так важно?

Аркадий Малер:

— Это очень важно, потому что когда мы говорим о природе, то природа это всегда определенная закономерность, это всегда определенный детерминизм. Если, например, мы воспринимаем Бога, как существо исключительно природное, то мы понимаем, что это существо, которое зависит от собственной природы, а его общение с нами это просто некий механический или органический контакт, не больше того. И мы сами, если мы лишь природные существа, как, кстати, нас учит секулярная, то есть атеистическая картина мира, то мы тоже лишь некие экземпляры вида хомо сапиенс, не больше того. Мы просто некие экземпляры человеческого вида, которые полностью детерминированы, то есть определены безличным природным началом. Но это не так, именно потому, что с христианской точки зрения, Бог это прежде всего Личность, Это свободное разумное Существо. Бог создал человека по своему образу, дав ему свои свойства, свойства разумности и свойства свободы. Об этом пишут почти все отцы Церкви, по этому поводу абсолютный есть консенсус. Наша свобода и наша разумность не выводима не из какой эволюции, она просто от зачатия дана Богом, как таковая. Это очень важно, это делает нас ценными. Отсюда можно говорить уже о достоинстве человека, и, между прочим, о правах человека, они именно на этом зиждутся. Поэтому когда Владимир Лосский об этом напомнил, что Бог это личность и люди это личности и это не просто красивые слова, то он показал, что вся та православно ориентированная религиозная философия, которая развивалась до сих пор, к сожалению, этот фактор не учла. Было, действительно, существенное смешение свойств природы и свойств личности. Но насколько это важно для каждого из нас, я думаю, говорить особо не стоит, потому что все мы, даже те из нас, кто считает себя не больше, чем служителями каких-то безличных начал, политических, исторических, все равно, переживаем за свою самость, и за свою индивидуальность и за свои права. Это всегда на практике хорошо проверяется, когда у человека ущемляют его права, он сразу об этом вспоминает. А откуда эти права берутся? Откуда берется эта самость? Откуда берется индивидуальность человека?

Константин Мацан:

— Вот это слово «индивидуальность», вы его произнесли, но ведь Владимир Николаевич разделяет эти понятия. Я сейчас тоже попрошу вас об этом сказать. Почему это сопоставление понятий индивидуальности и личности существенно? Я, например, помню, что у такого автора, как митрополит Антоний Сурожский есть мысль, очень простая, нам понятная. Она такая психологически аскетическая, что индивидуальность — это предел деления, индивидуум далее не делим, это предельное обособление и эгоизм. То есть индивиду как бы никто не нужен, он от всех спрятался. А личность, в противовес этому, это тот, кто раскрывается в общении и любви. И поэтому быть личностью — это нуждаться в другом, в том, кого ты будешь любить, кто будет любить тебя. Это принципиальная идея о неодиночестве, неэгоизме, о некой отдачи себя тому, кого ты любишь.

Аркадий Малер:

— Да, совершенно верно, так оно есть. Но очень важно прояснить, что это не просто красивые слова, а это основа православного мировоззрения, это основа православной онтологии и метафизики, говоря уже специальным языком. Потому что каждый человек является личностью от зачатия. Нельзя сказать, что мы должны стать личностью или что мы должны достичь состояния личности — это очень важный момент. Иначе, извините, тогда аборты были бы оправданы. В том-то все и дело, что каждое человеческое существо, уже зачатое, является личностью. Будучи личностями всегда, от начала до конца и после смерти, мы при этом, конечно, должны наши свойства личности развивать. А развиваются они в природе. Поэтому мы можем остаться на уровне совершенно неразвитого человека, который свои личностные свойства не развивает, а можем развиваться. В чем есть отличия от индивидуума? Очень просто. Собственно, индивид это ничто иное, как атом человеческой природы. Есть человеческая природа со своими свойствами и есть некий отдельный экземпляр, отдельный атом ее со своими природными свойствами, может быть, даже субкультурными свойствами, и не более того. То, что человек является индивидом, никак не противоречит тому, что он является личностью. Я бы не стал здесь делать позицию взаимоисключающего отличия. Это отличие взаимодополняющее. Другой вопрос, что человек не сводится к сумме собственных природных и социокультурных свойств. Это очень важный момент и это то, на чем отдельно настаивал Владимир Лосский. Больше того у него была даже отдельная работа, посвященная православному понятию человеческой личности, богословское понятие человеческой личности, где он дошел до того, что утверждал, что само понятие личности это не просто нечто не сводимое к природе, а сама несводимость к природе. Если есть не сводимое, значит, есть некая отельная природа, которая не сводима к другой природе. А он настолько не хотел подчинять человека никаким безличным природным свойствам, что говорил о самой несводимости, за что впоследствии его критиковали. Потому что, действительно, этот тезис, надо признать, в последствие породил некие крайности персонализма. У нас они не распространены, но в греческой мыслим они потом были довольно популярны. В этом, собственно, и заключается отличие. Да, индивид — это просто атом природы, а личность это не что, а кто и это кто дается этому атому Богом. Сам Бог является личностью и поэтому, создав человека, он создает его, как личность, как образ Свой.

Константин Мацан:

— А можем ли мы так попытаться, что называется, простым языком объяснить, хотя вы говорите очень простыми и понятными словами. Я просто пытаюсь дальше нарастить как бы набор ассоциаций. Если мы предпримем мысленный эксперимент и вообразим себе двух людей максимально дуг на друга похожих, даже близнецов, по внешности, по цвету волос, по внутреннему устроению, по ДНК, условно говоря. Но раз их двое, они по всем параметрам похожи, тем не менее, они же разные.

Аркадий Малер:

— Конечно.

Константин Мацан:

— Их же дво-е лич-нос-тей.

Аркадий Малер:

— Начнем с того, что они в любом случае разные. Если вспомним знаменитый эксперимент Лейбница, предложившего найти два абсолютно одинаковых камешка, цветка, листочка или букашки, все слушающие его отправились в сад — все в сад, ищите — никто ничего не нашел. В природе нет двух абсолютно одинаковых вещей.

Константин Мацан:

— Поэтому я говорю, это эксперимент мыслительный.

Аркадий Малер:

— А уж что касается личностей, тем более. Каждая личность абсолютно уникальна, начиная с того, что у каждого абсолютно уникальная история. Она неповторима, она не может быть полностью аналогичной истории другого человека. И абсолютно уникальный внутренний мир, что очень важно. А христианство работает с нашим внутренним миром, христианство вторгается в наш внутренний мир, и наше спасение, наше обожение напрямую зависит от того, что мы делаем со своим внутренним миром. Покаяние — это же процесс внутренний, это же не какой-то процесс безличной физики внешней. Так оно и есть. Мы как индивиды не идентичны друг другу, а уж как личности совершенно не идентичны, абсолютно уникальны.

Константин Мацан:

— Я это почему еще подчеркиваю? Потому что когда мы говорим, как мне представляется, что наследие Владимира Николаевича Лосского имеет отношение к внутренней жизни человека, если мы читаем его открытыми глазами. Это ведь про то, что Христос любит каждого уникально. Бог любит каждого человека как никого другого, как только его одного. Это такая весть, которая, когда всерьез о ней задумываешься, наполняет сердце какой-то радостью от того, что такое Божья любовь.

Аркадий Малер:

— Да, конечно. Поэтому понятие личности напрямую сопряжено с понятием общения, как вы точно заметили и с понятием любви. Если вспомнить очень многих философов христианских 20-го века, когда они писали о личности, они обязательно писали о любви, как важнейшем проявлении личности. Потому что только личность может любить именно в высоком смысле любви, как агапа, как любовь личности к личности, как жертвенной любви. Не просто какого-то влечения, томления, эроса, а именно любви сознательного человека к другому сознательному человеку. Это возможно только у человека, и онтологическое обоснование этому есть только в христианстве.

Константин Мацан:

— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. У нас сегодня в гостях Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук. Мы, напомню, говорим о наследии Владимира Николаевича Лосского, выдающегося русского богослова 20-го века. После паузы продолжим. Не переключайтесь.

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Аркадий Маркович Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член библейско-богословской комиссии и Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви. Мы говорим о наследии Владимира Николаевича Лосского, одного из, может быть, самых известных богословов русской эмиграции в 20-м веке, выдающегося мыслителя, определившего пути развития православного богословия на много десятилетий вперед. У него есть последователи, есть критики, с ним спорят, его опровергают, его переосмысляют, его реципируют. Но мимо него никак пойти не могут, и это естественно. Аркадий Маркович предложил нам несколько важных пунктов, опорных для богословской системы Владимира Николаевича Лосского. Поговорили мы об апофатизме и о теме личности в первой части программы. Ну и дальше идем по этому списку.

Аркадий Малер:

— Третья важнейшая тема — это богословие Святого Духа. Владимир Лосский, оказавшись сам во Франции, в католической стране, которая в то время уже не была совсем католической, это было вполне секулярное государство, обратил внимание на важнейшие догматические различия между православием и католицизмом. Что, между прочим, в его ситуации было очень сложно. Русские люди в Париже были гостями, Париж их принял, и напоминать о том, что между нами православными и вами католиками есть какая-то разница было не очень политкорректно. И это еще больше изолировало его из всей этой иммигрантской среды, в которой он оказался. Но между тем, Владимир Николаевич считал, что православное христианство — это единственная истинная религия, единственная спасительная религия, что вне православия невозможно спасение. Это была его принципиальная позиция. А следовательно, не православных католиков нужно просвещать и обращать в православие. Вы очень точно заметили, что многие его работы — это записанные лекции. Эти лекции, как, например, курс его, посвященный мистическому богословию и догматическому богословию, он читал для католиков изначально. Это был курс, начитанный для очень образованных католиков, это были ученики знаменитого философа католического неотомиста Этьена Жильсона, то есть это были люди, понимающие, о чем идет речь. Он пытался им аккуратно, последовательно, но неуклонно все-таки раскрыть православную истину, показав, чем православие отличается от католицизма. По этому поводу нельзя было не вспомнить о важнейшей теме. Это тема догматического различия православной и католической триадологии, связанная с тем, что еще в средние века католическая Церковь приняла, как мы знаем догмат о филиокве. Филиокве по-латински буквально значит «и от Сына», о том, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына, что стало одной из важнейших причин раскола христианства Запада и Востока. С точки зрения Владимира Лосского это было главной причиной именно мировоззренческой. Действительно, до эпохи падения Византии, до того момента, пока не собрался Ферраро-Флорентийский Собор, это было единственное догматическое отличие. Тема эта очень важная, Владимир Лосский считал, что эта теория или позиция филиокве унижает достоинство Святого Духа, вносит в Божественную Троицу субординацию. И, в конечном счете, если мы спросим, а чем же тогда обеспечено единство Божественной Троицы, тогда получается, что единство обеспечено исключительно единством сущности, единством природы. Тогда все три Лица Божественной Троицы вырастают у Нее, как три маски, обращенные вовне. А на самом деле это некое безличное Божественное начало. То самое безличное Божественное начало, которое потом искали многие мистики, заметим, именно западные. Потому что на православной почве этих поисков не было. Это безличное Божественное начало связано с тем, что Троица понимается, опять же повторяю, как единство сущности, единство природы, у которого Три Лица оказываются чем-то вторичным. Владимир Лосский считал, что в целом в христианской традиции не достаточное внимание уделяется Святому Духу, и само название Святой Дух часто людей смущает, потому что кажется, что есть Бог Отец, есть Бог Сын, а есть еще некий Дух, Который как бы между ними. И тут можно задать вопрос: хорошо, а что, Сам Бог не является Духом? Бог Отец — Он же Дух. И Сын Божий, Логос — это тоже Дух. Получается, то, что Святой Дух — это Дух, это вообще не главное его свойство. А главное, что мы про Него знаем, что Он Бог, и Он Бог как Личность. Потому что Божественная Троица — это три Личности. Это три свободные, разумные Личности. Бог Отец знает, что Он не Бог Сын, не Бог Святой Дух. Бог Святой Дух знает, что Он не Отец и не Сын. И Сын знает, что Он не Отец и не Дух. Здесь можно прямо говорить в точных философских терминах о трех самосознаниях, это закономерно. Но, к сожалению, с точки зрения Владимира Лосского, Святому Духу немного уделялось внимание в истории Церкви просто потому, что Его воспринимали, как что-то незаметное, что-то вторичное по отношению к Отцу и Сыну. А причина этого невнимания, с точки зрения Лосского, коренилась именно в западном влиянии, в католическом протестантском влиянии, где Святой Дух не имеет такого большого значения. Я могу привести простой пример, когда, например, мы говорим про то, что наша задача — стяжать Святой Дух. Стяжание Святого Духа, об этом говорит святой Серафим Саровский, об этом говорит вся православная аскетическая традиция. Но что значит стяжание Святого Духа? Святой Дух — это Личность. Можем сказать, что мы стяжаем именно Святого Духа, а не, скажем, Бога Отца и Бога Сына? А дело в том, что Святой Дух выполняет в Троице очень важное назначение, Он подает нам ту нетварную Божественную благодать, те нетварные Божественные энергии, которые являются общими для всей Троицы, для Отца, Сына и Святого Духа. Поэтому это назначение Святого Духа важнейшее, но при этом оно нивелируется за счет того, что кажется, что это какая-то вспомогательная функция. Уверяю вас, это сказывается на многих вещах. Я знал глубоко воцерковленных людей, которые спрашивали меня: а что, Дух — это Личность? Нам это не понятно, почему Личность. Тогда почему понятно, что Сын Личность? Потому что Он изображается как Лицо. Бог Отец изображается как Лицо, когда мы говорим об образе Ветхого днями из Ветхого Завета. Но ведь вспомним, что Андрей Рублев изобразил Божественную Троицу в виде трех ангелов. Там мы видим три лица, это же не просто условное обозначение, это именно лики. Я, кстати говоря, даже могу вам предложить такой практикум или такой эксперимент церковный нашим слушателям. Когда вы молитесь утром или вечером или просто молитесь разными молитвами, и перед вами стоит иконостас домашний или в церкви, всегда смотрите, кому вы молитесь. Мы всегда молимся не абстрактному какому-то Божественному началу, а конкретной личности. Даже в Троице мы молимся всегда конкретной Личности, либо Богу Отцу, либо Сыну, либо Святому Духу. Понимаете, да? Сразу все встает на свои места, сразу ты понимаешь, что ты оказываешься в очень конкретной реальности общения с конкретными личностями. Владимир Лосский очень много сделал для реабилитации достоинства Святого Духа в современном богословии, мы можем прямо об этом говорить. Да, эта тема может показаться отвлеченной, непонятной, но для верующих людей она должна быть очень важной. Поэтому он особо праздновал день Святого Духа. Для него это было очень важной темой, тоже прошедшей красной нитью через все его богословие. И оно, конечно, напрямую связано с темой личности, потому что Дух это Личность.

Константин Мацан:

— Я что-то такое помню, что связывал Владимир Николаевич Лосский тему о Святом Духе, об этом догмате об исхождении Святого Духа либо как в православии от Отца через Сына, либо как в католицизме и от Сына тоже, с экклезиологией, с представлением о Церкви.

Аркадий Малер:

— Да, у него это было не просто о Церкви, но у него это было связано с представлением о чуть не каждом церковном таинстве. Потому что он считал, что у Бога Сына, Логоса, есть особое назначение, это назначение собирать христиан во Единое Тело Христово, во единую Церковь. Извините за технический термин, это функция, объединяющая единство. А у Святого Духа назначение именно индивидуализирующее. Святой Дух обращается к каждому лично. Это его позиция, она оригинальная, за это некоторые его критиковали, но у него по этому поводу даже были существенные аргументы. Вот смотрите. Когда Святой Дух нисходит на апостолов в Пятидесятницу, Он же не сходит каким-то единым световым потоком, Он нисходит к каждому лично в виде огненного языка. Каждому лично. Мало ли кто еще рядом был. Там могли быть случайные люди, какие-то другие ученики Христа, какие-то слуги, например. Эти конкретные люди получили этот конкретный дар, дар в Пятидесятнице. И поэтому, с точки зрения Владимира Лосского присутствие Святого Духа в Церкви имеет значение обращения к каждому лично из нас, это индивидуализирующее или персонализирующее начало. Это его точка зрения, она не получила широкой поддержки, но в ней есть много правды.

Константин Мацан:

— Еще одна категория или выражение, связанное с наследием Владимира Николаевича Лосского — это неопатристический синтез.

Аркадий Малер:

— О чем я, собственно, говорил.

Константин Мацан:

— Давайте тоже об этом скажем. Почему? Потому что, во-первых, можно объяснить, что это такое. Сразу, конечно, вспоминается анекдот, когда приходит девушка на исповедь и кается священнику, говорит: каюсь в том, что не понимаю концепцию неопатристического синтеза. И он отвечает ей: замуж, дура, срочно замуж.

Аркадий Малер:

— Там много вариантов, на что этот может быть ответ.

Константин Мацан:

— Но, тем не менее, неопатристический синтез, то есть некое представление о том, что богословствовать нужно с опорой на святых отцов или через святых отцов. Во-первых, так ли это, что это значит? Во-вторых, а что, до Владимира Николаевича Лосского и других представителей неопатристического синтеза про отцов не помнили?

Аркадий Малер:

— Нужно вспомнить, что неопатристический синтез это понятие, которое ввел его друг, соратник протоиерей Георгий Флоровский. Это его особая богословская программа, которую он излагает в конце своей знаменитой книги «Пути русского богословия» и потом в качестве отдельного доклада прочел его на Оксфордском патриологическом конгрессе. Неопатристический синтез — это, действительно, богословская программа, альтернативная той русской религиозной философии, которая начиналась в России с Владимира Соловьева и продолжалась до середины 20-го века в лице всех этих философов, которых лично знал и Лосский и Флоровский. У этой программы есть несколько пунктов, и главный из них — это идея, которую сам Флоровский формулирует как «вперед к отцам». То есть не назад к отцам, а вперед к отцам. Идея абсолютно оправданная с православной точки зрения, потому что, напомню, что у нас есть два источника нашей веры основных. Это Священное Писание, то есть Библия, и Священное Предание, то есть вся совокупность текстов отцов Церкви. Когда мы пытаемся о чем бы то ни было размышлять, о чем бы то ни было богословствуем, мы должны узнать, как на это отвечают отцы Церкви. Мы открываем Библию, и мы открываем отцов Церкви. Да, это серьезная, сложная, продолжительная интеллектуальная работа, но здесь я должен заметить, что вообще христианство — это глубоко интеллектуальная религия, в противовес тому, что о христианстве говорили романтики. Владимир Лосский обратил внимание на то, что многие ошибки у русских религиозных философов в их построениях были связаны с тем, что они вообще не ориентировались на отцов Церкви.

Константин Мацан:

— Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А какие ошибки, например? Как ориентироваться на отцов, что это значит?

Аркадий Малер:

— Ну, вот яркий пример, софиология, учение Владимира Соловьева, отца Сергия Булгакова, отца Павла Флоренского. Это разные версии софиологии, но это представление о том, что то ли в Самом Боге, то ли вне Бога есть некая отдельное начало мистическое, которое посредует между Богом и миром и которое воплощается в неком женском начале под названием София, Премудрость Божия. С точки зрения православного богословия, София, Премудрость Божия — это только и только Второе Лицо Божественной Троицы, то есть это Иисус Христос, Сын Логос, Сын Слово. Но, к сожалению, еще в первые века христианства такое понимание Софии было искажено под влиянием разных представлений, в частности такого учения как гностицизм. И посредством немецкой мистики романтической 19-го века это учение проникло, в том числе, и в русскую философию через Владимира Соловьева, в частности и даже в особенности. Этого могло бы не быть, если бы Владимир Соловьев ориентировался в своих построениях не на гностиков и не на немецких философов идеалистов, а на отцов Церкви. Если бы для него было четкое различие, что есть отцы Церкви, которые получали свое знание не просто из каких-то школ, университетов или академий, а они находились в состоянии прямого богообщения. Они писали не от себя, они писали от сообщения со Святым Духом. Это абсолютно банальная общеправославная мысль: мы должны ориентироваться на Священное Писание и Священное Предание. Но в случае неопатристического синтеза идея еще состояла в том, что так же, как отцы Церкви 4-5-го и других веков восприняли греческий, латинский философский язык и с его помощью построили свои догматы христианские — так оно и было, все христианские догматы изложены на языке античной интеллектуальной культуры — то так же и сейчас в 20-м веке нужно обратиться к современной интеллектуальной культуре, к современной философии и посмотреть, а вдруг там есть какие-то понятия, какие-то представления, образы, сюжеты, которые могут помочь нам уточнить нашу православную мысль. То есть не только пользоваться категориями античной философии, но и современной. Это очень смелое решение, здесь есть масса проблем. С перенесением категорий из какого-то философского контекста в православное богословие у нас всегда есть риск перенести соответствующее содержание, соответствующие смыслы, но, как задача, она была вполне оправдана. Был вопрос, опять же, во что она воплотилась. Сам Флоровский и Лосский, между прочим, этим путем не пошли, они не стаи использовать язык современной философии и к этому языку относились очень осторожно. Лосский каждый раз оговаривает, что сейчас я произношу термин экзистенция, но я не имею в виду под экзистенцией то, что имел кто-то другой, Сартр или Хайдеггер. А уже в последствие были философы, например, в России, наш знаменитый философ, публицист, переводчик Сергей Сергеевич Хоружий, в греческой философии это покойный митрополит Иоанн Зизиулас или Христос Яннарас недавно скончавшийся, которые пошли этим путем. Они начали использовать язык феноменологии, экзистенциализма Хайдеггера для изложения, как они считали, православной философии. Я считаю, что задача эта оправдана, но в реализации она требует очень серьезной редактуры, очень серьезного внимания, насколько это правильно. В этом была идея основная неопатристического синтеза. Да, вместе со Флоровским и Лосским появилась целая плеяда православных богословов русского зарубежья, которые продолжили это дело, которые развивали неопатристический синтез. Это, конечно, в первую очередь такие фигуры, как архимандрит Киприан Керн, Иоанн Мейендорф, Александр Шмеман — имена, которые сейчас остаточно хорошо известны. Опять же, это все отдельно взятые личности, не надо всех сводить под одну гребенку, не надо думать, что они были во всем солидарны. Но это была попытка вернуться к тому чистому православному христианству, которое не было замутнено немецкой мистикой 19-го века.

Константин Мацан:

— Поговорили мы очень подробно о наследии Владимира Николаевича Лосского. А что мы знаем о его жизни, о том, каким он был человеком? Я знаю не много об этом, только отдельные штрихи к портрету, которые создают, в хорошем смысле слова, трогательный образ. Я где-то слышал или читал, что была такая практика, может быть я ошибаюсь, может быть, это какая-то байка или легенда, что в момент, когда Владимир Николаевич работал над своей новой статьей или работой, ему нужно было уединиться куда-то. Он чуть ли не на две недели уходил в отдельную квартиру и никто не имел права его беспокоить. И чуть ли ни жена и дети приносили ему еду, оставляли под дверью, потому что он не хотел ни с кем общаться, отрываясь от своей работы. Зато потом, когда это время заканчивалось, работа заканчивалась, он много времени проводил с семьей, любил детей, принимал гостей. Что вы еще можете рассказать?

Аркадий Малер:

— Могу рассказать, что Владимир Николаевич был совершенно нормальным современным русским человеком, без каких бы то ни было девиаций и, между прочим, без какого-то особого пафоса в отношении к жизни, он не был требователен к окружающим людям. К сожалению, с моей точки зрения, он не был достаточно активным в социальном отношении, потому что то, что он делал, было очень важно для Церкви, но он был очень осторожным, он был очень стеснительным, не был конфликтным. Он формулировал конфликтные идеи, инициировал конфликт, но сам не был человеком конфликтным, он этими конфликтами не наслаждался. Он страдал от того, что его не понимают и его позицию не принимают. Он был прекрасным семьянином, у него было четыре ребенка, и он любил проводить время с семьей. Он сам себя не мыслил ни учителем, ни каким-то наставником, ни гуру, ни политиком церковным, каким-то реформатором. Что сказалось на его наследии. Может быть, если бы он был другим человеком, например, как его отец, который его пережил, то, наверное, больше бы текстов осталось, больше журналов, альманахов, газет, клубов. Нет, этого ничего не было. У него были очень важные идеи, и он был инициатором, например, проекта «Православные миссии во Франции в Париже», создания приходов православных, которые бы при этом служили на латинском языке, то есть, сохраняя латинский обряд, латинскую традицию. Это был очень интересный эксперимент. Или, например, он был инициатором учебного заведения в альтернативу Сан-Сержу, его Сен-Дени, институт святого Дионисия, где он был деканом некоторое время. И это тоже был очень важный проект. Но поскольку он не был прирожденным ни вождем, ни гуру, ни учителем, ни менеджером в современном смысле слова, он эти проекты запускал, но не мог постоянно ими руководить. Он очень переживал за то, что его не понимают, что его не принимают. Его переживания были оправданы. В этом смысле это человек не очень типичный, в том числе, для русской мысли 20-го века, потому что все русские религиозные философы, большинство из них, были люди-борцы, они боролись за свое дело, они знали, на что идут, они понимали, что инициируют конфликтные отношения с окружающими. Лосский таким не был и, к сожалению, действительно, рано скончался. Он родился в 1903 году, а скончался в 1958-м. Обращаю внимание, что его отец Николай Онуфриевич Лосский, бесконечно более плодовитый, автор гигантского собрания сочинений. Он скончался в 65-м году, пережил своего сына, это редкий случай, это тоже трагедия. Кстати говоря, очень его уважал, несмотря на то, что сын фактически обвинял отца в ереси, отец написал учебник по истории русской философии, где, кроме того, что про себя написал главу в третьем лице, последняя глава посвящена сыну «Философия Владимира Лосского». Большое ему спасибо, благодаря этому мы понимаем, что отец думал про сына и как они вообще воспринимали свою мысль.

Константин Мацан:

— Вот еще один штрих к портрету, наверное, немаловажный, это то, что во Франции в то время было три православных юрисдикции. Это была Московская Церковь, Церковь Московского патриархата. Это была Русская православная зарубежная Церковь. И это был, так называемый Западноевропейский экзархат русских церквей, но под омофором патриарха Константинопольского, к этой юрисдикции принадлежал Свято-Сергиевский институт, отец Сергий Булгаков, отец Василий Зеньковский. Та самая Парижская школа богословия, во многом. Для Владимира Николаевича, насколько я понимаю, никогда не стоял вопрос о переходе в другую юрисдикцию. Как он это объяснял и с чем это связывал? Он всегда был членом приходов Московского патриархата, оставался верным Матери Церкви.

Аркадий Малер:

— Да. Это очень важно. Когда образовалось это разделение и когда митрополит Евлогий (Георгиевский), будучи экзархом Московского патриархата, самовольно ушел под Константинопольский патриархат, что было недопустимо совершенно, с ним ушла львиная доля русских религиозных мыслителей, деятелей той эпохи. И их можно психологически понять, потому что они считали вместе с митрополитом Евлогием, что Московский патриархат излишне лояльно относится к советской безбожной власти. А зачем нам тогда быть под этой властью? Мы сейчас перейдем в космополитический Константинопольский патриархат. Очень немногие тогда остались в Московском патриархате. Что удивительно, Владимир Николаевич Лосский, который, конечно, никаких симпатий к советской власти, как вы понимаете, не испытывал, принципиально остался в Московском патриархате по одной простой причине. Потому что не было никаких догматических и канонических оснований из нее выходить. Владимир Лосский до конца был верен церковному каноническому устройству, он просто не видел этих оснований. Почему он должен уходить из своей Церкви, только лишь потому, что она оказалась заложницей какого-то политического режима? Это абсурдная ситуация. И за это ему, между прочим, большая благодарность, и это для нас всех очень важный пример.

Константин Мацан:

— Я помню, что митрополит Антоний Сурожский, который тоже в юности, будучи жителем Парижа, знаком был с Владимиром Николаевичем Лосским и как-то, видимо, как тоже член Фотиевского братства, принадлежал к этим всем движениям, насколько я знаю, если не путаю. У него есть чеканная формулировка, когда его тоже спрашивали, почему вы всегда были и остаетесь именно в юрисдикции Московского патриархата, он отвечал, что меня так научили с самого начала, что из Церкви можно уйти, только если она впала в ересь.

Аркадий Малер:

— Правильно.

Константин Мацан:

— А в ересь Московская Церковь никогда не впадала, поэтому нет оснований ее покидать. Я думаю, что может быть позиция, в том числе, усвоенная и от Владимира Николаевича.

Аркадий Малер:

— Правильно, да. Именно так. Эта позиция вообще общеправославная, это и есть православная догматическая каноническая позиция. Выйти из поместной Церкви можно только в том случае, если она перестала быть Церковью. А она перестала быть Церковью, если она на соборном уровне, на уровне архиерейского собора принимает ересь. Если этого не произошло, никаких оснований здесь нет вообще. Причем, интересно, что те, кто ушли в Константинопольский патриархат, вроде бы ушли в некую свободомыслящую либеральную Церковь, но Церковь вообще глубоко политизированную, где, например, ярко присутствовал примат греческого начала, прямо скажем, был очень силен элемент греческого национализма. И что интересно, что сам митрополит Евлогий (Георгиевский) после Второй мировой войны, после победы 1945-го года вернулся в Московский патриархат. То есть вопрос, вообще зачем он все это устроил, сам-то вернулся?

Константин Мацан:

— Ну, и можно напомнить нашим слушателям, что в 2019-м году эта структура, которая тогда перешла под Константинополь, вернулась в лоно Матери Церкви, с 19-го года это уже единая Церковь. У нас в интервью на Радио ВЕРА, мы через интернет записывали интервью с архиепископом Иоанном (Реннето), ныне возглавляющим архиепископию приходов Русской традиции. Который обращал внимание, что когда этот переход в конце 30-х годов митрополитом Евлогием совершался, то он уже тогда мыслился и самим митрополитом как временный до того, когда настанет возможность вернуться обратно. И вот она настала.

Аркадий Малер:

— Так же как Русская Православная Церковь Зарубежом. Все три Церкви воссоединились под началом Московского патриархата, это великое счастье. И мы свидетели этого счастья, мы все в этом участвовали.

Константин Мацан:

— Слава Богу. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Вспомнили мы Владимира Николаевича Лосского и большое количество тем общезначимых, общебогословских и человеческих, к обсуждению которых его наследие побуждает. Спасибо огромное. Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член библейско-богословской комиссии и Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». У микрофона в студии был Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.

Аркадий Малер:

— Спасибо.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Благодарность Богу». Священник Антоний Лакирев
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Журнал от 20.12.2024». Ольга Зайцева, Андрей Тарасов

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов