О том, что больше человека

Поделиться

Как легко перепутать покаяние с самобичеванием… Как легко решить, что каяться — это бить себя в грудь и повторять: «Я плохой, я хуже всех»… И как легко решить, что ради этого в молитвах из молитвослова так много покаянных мотивов.

Вот например — из молитвы святого Василия Великого, которую читают, готовясь к Причастию: «Приими убо и мене, Господи, якоже блудницу, яко разбойника, яко мытаря и яко блудного».

Наверное, у каждого бывают моменты, когда готов эти слова из самой глубины сердце обратить к себе: и признать себя и блудником, и разбойником, и обманщиком и далее по списку. И всё это — искренне. Но ведь так остро человек чувствует не всегда. И странно было бы ждать от себя, что чувство это будет само приходить, словно по расписанию, ровно в тот момент, когда начинаешь молиться.

Но что же тогда делать? Надо ли во время молитвы упорно убеждать себя в том, какой ты плохой и грешный, если вот прямо сейчас твое покаянное чувство, конечно, есть — но не той силы…

От одного священника я слышал, что все эти слова о блудниках и разбойниках даны в молитвах, чтобы показать, что Божья любовь покрывает и превосходит даже это — даже самые страшные ошибки человека. И никакое падение не может быть больше Божьего прощения. И речь не о том, будто можно, грубо говоря, грешить и не переживать. Речь о том, что Бог — принципиально больше человека. И ничто человеческое, в том числе и грехи, не может Бога в чем бы то ни было ограничить. В том числе, ограничить возможность любить и прощать.

В этом священническом мнении, помимо трезвого взгляда на покаянные мотивы, есть, как мне кажется, еще один важный аспект. То, что митрополит Антоний Сурожский однажды называл «устремленностью к Богу». И говорил, что в этом — сущность нашей молитвы. Обращу внимание: устремленность именно к Богу, а не к себе самому. Парадоксально, но даже благочестивое самоунижение и признание того, насколько ты грешен и плох, может оказаться формой эгоцентризма. Формой повышенного внимания к себе самому как к человеку. Формой зацикленности на человеческом в ущерб видению божественного. В конце концов, если в центре жизни видишь себя, а не Бога, то какая разница, видишь ли ты себя грешного или праведного. Ведь все равно — себя…

И в этом смысле сравнить себя с блудником и разбойником — это, как мне кажется, попытка увидеть за этими образами не только собственную очевидную греховность, но еще — тут же, неотделимо — всеохватность божественной любви. Иными словами, сконцентрироваться не на себе. А на Боге.