«Добро и милосердие». Светлый вечер с прот. Федором Бородиным (10.10.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья, в студии моя коллега Марина Борисова...

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. И сегодня в этом часе в студии светлого радио протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке. Добрый вечер, Отец Федор.

Протоиерей Федор

— Добрый вечер. Здравствуйте.

К. Мацан

— Отец Федор, мы в наших беседах со священнослужителями порой стараемся затронуть такие достаточно традиционные и очень подробно освещенные во множестве проповедей темы, но посмотреть на них несколько под другим углом. И сегодня хотелось бы поговорить о том, что сопровождает жизнь любого православного христианина, а теперь уже, слава Богу, и не только христианина — поговорить о милосердии, о добре, о милосердии, о том, что в это понятие вкладывают разные люди и всегда ли это чисто позитивно. Вот многие поколения советских людей выросли под двумя лозунгами: «милосердие —поповское слово» и «добро должно быть с кулаками». И, в общем, это достаточно отражало представления ну можно сказать общества о добре и зле. И после того, как изменились времена, изменились нравы и лозунги поменялись на «спешите делать добро» и «спешите быть милосердными» в голове появилась некоторая сумятица. Потому что если добро и милосердие подразумеваются в данном случае как общечеловеческие понятия, никто не поясняет, что вкладывается в эти слова. Если условно можно так их обозначить, как общечеловеческие понятия, общечеловеческие категории, то для христианина они имеют какую-то свою особую окраску, свое особое значение или это вот такое усредненное гуманитарное представление о добре? И вообще оно существует, оно вообще возможно?

Протоиерей Федор

— Мне кажется, что в человека Богом вложено понятие о добре как неотъемлемая часть того, что в библейском богословии называется образ Божий. Бог благ, а человек отражает в этом мире, каков Бог, отражает прежде всего свойствами, качествами, устроениями своей души, своего сердца. Но конечно, эти понятия, они очень сильно размываются грехом, вот скажем так. Мы когда читаем Послание к Римлянам апостола Павла, мы там видим очень интересные слова. Он говорит о том, что на скрижалях сердца человека, говоря о язычниках, Бог написал Свой закон. И действительно, какие-то вещи для всех являются одинаковыми. Вот вы знаете, сейчас, если я не ошибаюсь, в Индонезии было землетрясение. И есть такая совершенно удивительная новость: в район землетрясения попал аэропорт, и один диспетчер, когда все тряслось, и надо было спасать свою жизнь, он остался для того, чтобы посадить самолет. Вот у него был такой выбор: спасти свою жизнь, убежать или рискнуть ей для того, чтобы эти люди выжили. Вот он остался и погиб. Мы не знаем, какой он был веры, был ли он религиозным человеком, но я думаю, что у большинства людей этот поступок вызывает восхищение. И вот именно эта реакция на этот поступок, она говорит о том, что есть какие-то общие, базовые, как мы считаем, христиане, вложенные в нас Богом, параметры правды Божией, которые неистребимы до конца в человеке. Вот именно потому, что пожертвовать собой, то что Христос говорит: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя», — фактически человек это сделал. Причем в самолете летели не «други», а незнакомые ему люди. Но он это совершил, и конечно, мы все понимаем, что вот это есть высшая правда для него — и мы все с этим согласны, — когда один человек другому человеку помогает. Вот вы знаете, мне отец, покойный уже, он в течение многих лет собирал истории о Великой Отечественной войне от очевидцев, и одну из них я запомнил очень четко. Молодой, сбежавший в 18 лет или ему еще даже не было 18 лет, попавший на фронт парнишка с трехлинейкой, то есть с винтовкой, с надетым на нее штыком, прыгает во вражеский окоп немецкий, и винтовка попадает поперек в переломе окопа. Попадает вот поперек этого окопа. Перед ним, в шести или в семи метрах стоит немец с автоматом, нацелен он на него, и этот парень понимает, что сейчас он погибнет. И вдруг этот немец автоматом же показывает ему: беги. Не говоря ни слова. Вот не убивает его, хотя его бы никто не осудил, никто бы, да, не сказал, что он неправ или не наказал бы — это сумятица боя там. Но для него вот жизнь молодого человека, он не захотел ее отнимать. И вот этот рассказчик, папа как рассказывал, говорит, он до сих пор — вот там прошло там 30 лет к тому моменту, — он вспоминает это со слезами на глазах, что чужой человек поступил по правде. Поэтому мы все-таки, мы, христиане, верим, что вот эта правда, этот нравственный закон, о котором говорил Эммануил Кант, что он вложен в человека, что он неотъемлем, но мы понимаем, что он сильно искажен. Искажен, потому что грех действует в человеке, грех действует в каждом из нас. Но стремление к нему и какая-то тоска по нему, скажем так, она все-таки есть в человеке в любом.

К. Мацан

— Ну вот недавно интернет, всех нас сотрясла история про алтарника московского храма Георгия Великанова, который спас бездомного на рельсах — закрыл его собой и сам погиб. И для многих, в том числе и светских людей, и нецерковных, это стало таким ну вот тем, о чем вы говорите — восхищением и преклонением пред подвигом. Но в то же время были и другие комментарии о том, что хороший человек погиб, а ради кого? Ну ради какого-то бездомного, который в общем-то, наверное, в каком-то смысле, с точки зрения этих людей, не представляет из себя той ценности, ради которого нужно было отдавать жизнь. Вот это, получается, не во всех людях такое восхищение подвиг вызывает? Что-то испорчено? Вот вы сказали: мы, христиане, так понимаем. А не христиане по-другому понимают?

Протоиерей Федор

— Не христиане понимают по-другому. Но я думаю, что если бы любого из таких комментаторов спросить: когда вы упадете на рельсы, с вами как поступить? Как Великанов или не надо к вам прыгать? Все-таки мы все хотим, чтобы с нами поступали так, понимаете, и именно поэтому мы им восхищаемся. Вы знаете, иногда смерть человека акцентирует и демонстрирует всем вокруг его жизнь, которую так бы и не заметили. Вот как с этим Георгием Великановым произошло. Мы с ним мельком были знакомы, он один раз был крестным в нашем храме, крестил малыша. И мне знакомы достаточно много людей, которые его близко знали, они всего его очень любили. Но это был узкий круг людей. Понимаете, так Господь, вот через этот подвиг Он показал, что настоящая жизнь возможна, что этот подвиг возможен, что это не когда-то где-то в прошлом. И я думаю, что вот и внимание к роду его деятельности, а он занимался непосредственно милосердием, самым тяжелым милосердием — с бомжами, это очень тяжело. Вот мы, например, при нашем храме не выдержали это. Не только потому что это там запах, возможно заразиться, а потому что часто очень эти люди ведут себя неадекватно. Ну вот у нас, например, сотрудницы храма просто потребовали и попросили у меня прекратить эту деятельность, когда один из вот этих людей стал бегать по храму с ножом, понимаете, угрожать им. А он этого не боялся. Это было не раз в месяц там, не раз в неделю, это был весь образ его жизни. И конечно, вот когда вдруг мы обнаруживаем, что рядом с нами жил такой человек, мы этого не знали, но мы теперь знаем, что так бывает, что этому можно посвятить свою жизнь. И вы знаете, что еще очень важно, что когда мы сталкиваемся с такими людьми, мы понимаем, что это счастливые люди. Это удивительно совершенно. Я помню, поймал себя на открытии таком. Однажды я разговаривал с женщиной, которая за гроши, потому что иначе это жалованье назвать нельзя, работала в Доме малютки — это место, куда попадали больные дети, причем тяжелобольные дети, отказники. И вот она была одна на палату, где было около двадцати детей. Ну вот я знаю, что такое маленький ребенок, да, у меня восемь детей: маленький ребенок, который недавно родился, требует ежесекундного внимания, постоянно. А там двадцать детей или там восемнадцать, если там две, допустим, ну пустые кроватки, которые требуют, чтобы их там, они хотят ласки, они хотят тепла, они хотят на руки, им больно, их надо переодеть, их надо покормить. И вот изматывающая работа, где вообще присесть нельзя, с чужими детьми, от которых отказались родители. Там присутствовать страшно, понимаете, так душа болит. Никакой своей жизни, копейки на выходе, понимаете, — и это самые счастливые глаза. Вот меня вот этот контраст поразил. И я вспомнил тогда, точнее понял слова Христа, которые в Евангелие не вошли, которые оставил нам апостол Павел — это знаменитая беседа в Милете, когда он призывает к себе, уже идя на смерть, призывает к себе священников Ефесских, и там есть такие слова: блаженнее отдавать, чем брать. Блаженнее — счастливее, только в более полном смысле. Вот люди, которые служат вот этой правде, вот этому милосердию, вот они обретают счастье, понимаете. И вот я и стал вспоминать этого Гошу Великанова, как я его видел во время крестин — действительно, это очень светлый человек. Счастливый взгляд совершенно. Нету этой несытой тоскующей души в глазах, понимаете. Да, Господь забрал человека. Ну мы все обеднели. Наверное, он подошел очень близко к Царству Божию, если Господь решил, что его пора забирать.

М. Борисова

— Но все-таки то, о чем вы с Костей говорите, это подвиг, это исключение, это удивительный пример позитивный. Но быть милосердными же призваны мы все, если мы члены Церкви Христовой. Но в реальности, ведь даже если взять евангельский пример, ведь лежал же 38 лет расслабленный рядом с Овчей купелью, и не нашелся ни один человек, который просидел бы это время с ним вместе, в ожидании, когда возмутится вода, чтобы помочь ему в эту купель спуститься, чтобы исцелиться. Но мы сплошь и рядом слышим и видим исповеди волонтеров, которые жалуются на то, что они перегорают, выгорают. Вот слово «выгорание» достаточно популярно сейчас как раз именно в разговорах о добрых людях, которые хотят помогать другим. Что происходит с человеком? Что там, должны какие-то предохранители душевные стоять, что должно быть внутри, чтобы вот эта вот батарейка не перегорала?

Протоиерей Федор

— Очень трудный вопрос. Дело в том, что в Церкви вообще нет ни одного служения без харизмы. То есть мы несем наше служение, находясь в Церкви, и рассчитываем не на свои силы, не на правильные какие-то психические технологии для того, чтобы сберечь себя, а рассчитываем на помощь Божию. Этой помощи Божией очень сильно мешает моя гордыня, понимаете, которой во мне и в любом человеке много. Поэтому долго нести этот подвиг можно только при двух обстоятельствах. Первое — если я очень много работаю над собой, да, и ищу смирения, и делаю эту работу со смирением. И второе — если все время прошу у Бога помощи. Знаете, вот благодать Божия, да, — для некоторых это пустые слова, ну вот назовите это сила Божия, вот которая помогает нам. Вот, например, помогает священникам. Знаете, иногда исповедь, которую приходится принимать священнику, она превышает, ну скажем так, его душевную емкость. То есть иногда это ты сталкиваешься с таким горем, с таким страданием многолетним, с такой неправдой, с такой искаженностью человека, что это просто невозможно поставить на поток, понимаете. Вот я когда учился в семинарии, с нами в спальне жил такой Василий из Западной Украины — человек фантастической физической силы, совершенно невероятной. Он был старше нас, и его рукоположили, и он очень много работал, очень много ел. Богатырь такой. И он пришел с исповеди своей первой и прямо в подряснике рухнул на кровать. Мы ему говорим: отец Василй, ужин. Говорит: не пойду. Ну, думаем, заболел. Что такое? Говорит: никогда в жизни так не уставал. Это при том, что он там на так называемых шабашках работал, мы видели как работал: мы там ломом выдирали втроем доску, он ее отрывал рукой, понимаете, вот при восстановлении семинарского корпуса. Это я привожу пример священника не потому, что он какой-то отдельный, а потому что любое служение в Церкви — где искать вот эту опору, понимаете? Ее надо искать в благодати. То есть человек для того, чтобы не перегореть, он должен вести очень напряженную молитвенно-духовную жизнь. И вот мы вспоминаем слова хиротонии: Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая. То есть ты немощен — благодать тебя уврачевала. Ты оскудел... Вот «оскудел» — очень слово близкое к «перегорел», почти. Ты оскудел — тебя восполнили. И вот этот механизм такого церковного служения любого, вот он работает именно так. Но просто мы все люди слабые, и другие служения церковные, в отличие от служения, священного служения, они, на мой взгляд, могут быть ограничены во времени. Еще и потому, что любое церковное служение это жертва. Понятное дело, что вот этот же Гоша Великанов мог с его усердием, его мозгами достаточно плодотворно, в смысле там заработка, работать где-то еще. Его честность, безусловно, помогла бы ему быть на хорошем счету у начальства где угодно. Он этого не стал делать, он мог себе это позволить. А есть люди, которые эту жертву приносят там раз в месяц, раз в неделю, два года из жизни, пять лет из жизни, понимаете. Вот, допустим, молодой человек пришел работать в храм. Потом он женился, и я ему сам говорю, что ты знаешь, ну вот сейчас у тебя есть жена, она ждет ребенка или она родила ребенка, и я не могу, будет с моей стороны нечестно держать тебя работать в храме. Это потому что ты должен обеспечивать это, иначе у тебя это войдет в конфликт, и это может стать между тобой и Богом, между тобой и Церковью. А я не имею на это права как настоятель. Поэтому я думаю, что ничего страшного в это нет, если человек какое-то время поработал. Самое главное, что если мы, христиане, если мы воцерковились, давно уже все это вот, так сказать, наша личная эпоха неофитства прошла, то у нас обязательно должно быть какое-то служение. Небольшое. Вот могу рассказать, что у нас в приходе это помощь многодетным семьям или просто пожилым людям. Кто-то помогает деньгами. А кто-то не может помочь деньгами — он приезжает там раз в неделю в многодетную семью: варит борщ, убирает кухню, маму отправляет там гулять, допустим, с детьми. Кто-то помогает — там отвозит больного ребенка из многодетной семьи в бассейн и обратно раз в неделю. И люди обретают через это очень много, понимаете. В этом есть не удовлетворение, а какое-то, вот какая-то христианская правда: я что-то делаю безвозмездно, ради Господа. Вот это именно блаженнее отдавать, чем брать. В этом есть достижение блаженства маленькое. Я могу столько. Я не могу уйти с работы и как Гоша Великанов работать, потому что у меня там четверо детей, например. Но я могу раз в месяц делать то-то, и я делаю это. Поэтому мне кажется, что вот как сейчас вы правильно очень сказали, что милосердие вошло в наш лексикон и все, что с этим связано. Оно должно войти не просто как какие-то построенные структуры, оно должно войти на уровне приходских общин и стать постоянным деланием каждого христианина. Если он только сам не так живет, что является объектом милосердия, если это там не пожилой человек. Но каждый что-то понемножку должен делать. И в этом есть такая составная взрослого христианства обязательная — чуть-чуть, немножко. Прийти, в храме что-то помочь там, в соседний подъезд бабуле лекарство купить. Вы знаете, вот у нас просто одна женщина стала ходить помогать в многодетную семью. У нее больной лежачий муж дома, ну который пока многого ухода не требует, и больной сын. И такая достаточно, она вышла на пенсию — некоторая такая унылая дорога в одиночество, видно было, что ей было тяжело. И вот я ее сосватал я в эту семью, где четверо детей, ждут пятого — и она прямо на крыльях летает. Я просто увидел: она пришла в храм однажды, приехала эта же семья, и дети из этой семьи бросились ее обнимать, понимаете, там тетя такая, целовать и обнимать. И как же она была счастливая, понимаете: внуков своих нет, и вдруг вот эта любовь возвращается. Поэтому мне кажется, что вот должно это быть у каждого из нас, хоть какое-то делание.

К. Мацан

— Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вот те примеры, которые вы сейчас приводили, касаются, скажем так, выхода за пределы, ну если угодно, своей семьи. Вот именно идти к кому-то чужому: там в другую семью, к какому-то одинокому старику, в какой-то там хоспис, не знаю, и так далее. А вот значит ли это, что если, условно говоря, у меня двое детей и жена, и я вот в другие семьи, что называется, не хожу — значит ли это, что я в принципе остаюсь вне дел милосердия?

М. Борисова

— Я бы даже немножечко обострила Костин вопрос. Если вот в вашем последнем примере у человека дома больные близкие, которые требуют ухода и внимания, человеку нужно пойти в чужую семью и помочь там. А вот почему помочь в чужой семье, чужим людям, на приходе, незнакомым людям легче или, я не знаю, радостнее, чем нести крест многолетней помощи своим близким, которые могут годами вот быть прикованы болезнью к постели и которые действительно требуют постоянного участия?

Протоиерей Федор

— Очень хороший вопрос действительно, и он обнажает то, насколько глубоко в нас вошел грех. И в данном случае грех гордыни. Потому что любое дело доброе, которое я решил, и я выбрал адресата, и я делаю, щекочет мое тщеславие, понимаете, приносит мне удовлетворение. А там, где я должен и меня никто не похвалит — там этого нет, и поэтому это значительно тяжелее. Вот простой пример. Мужчина пришел с работы усталый, жена говорит: три месяца уже ты не можешь повесить карниз, вот упала штора. Он говорит: я не могу, я устал. И вот он потом садится, после ужина, за компьютер и до двух часов ночи что-то делает. Когда она спрашивает: ну почему, что ты делаешь? Он говорит, я кому-то что-то верстаю — вот я помню такую историю, — я помогаю там. Там ему скажут спасибо, а здесь он должен, понимаете. Поэтому я и говорю, что милосердие на самом деле это такая лестница погружения в себя. Вот ты с фонариком или с факелом погружаешься в себя, и очень много тебе это открывает. Но я бы не хотел это противопоставлять. Мы специально мы об этом говорили сегодня, что если мы сами не являемся объектом, да, для приложения милосердия или мы не имеем этой обязанности... Вот вы, Костя, упомянули о двух детях. У меня восемь детей, поэтому я считаю, что два ребенка — это курорт.

К. Мацан

— Я не спорю. Но вопрос был у меня не об этом.

М. Борисова

— Но действительно вы правы. Вы знаете, до какого-то момента, честно скажу, что я действительно считал, что жена должна вот это, вот это, вот это, понимаете, и это ее работа делать вот это. Ну я был молодой, а молодым людям свойственно как-то жить со схемами в голове. В какой-то момент я понял, что это не так, что все, что я могу успеть — я должен успеть, понимаете. И прежде всего моя супруга и мои дети это и есть объект служения. Я вообще понял, что с утра, когда ты проснулся, если ты хочешь этот день провести во славу Божию, да, как апостол говорит, все, что ни делаете, делайте во имя Христово, должен посмотреть и вот как я сегодня могу послужить прежде всего вот этим людям, которых мне доверил Бог. Вот у Павла апостола есть слова, что если кто о своих ближних, наипаче о домашних не заботится, отрекся от веры и хуже язычника. Понимаете, то есть если я не забочусь, то получается, там ну я, священник, поехал в храм служить, а дома у меня осталась там в токсикозе жена. Получается, что я от веры отрекся по его словам. Не просто ошибся. И вообще отношение, вот это отношение к близким, где ты должен — это на самом деле самый главный экзамен, что ты можешь, понимаете. И вот дети. Дети как научаются милосердию? Вот они видит, что папа говорит там: милая, иди, ляг, я помою посуду, — вот с этого начинается обучение милосердию. Когда они понимают, что папа пришел усталый с работы, но маме плохо, да, поэтому мам, ты иди, иди там, полежи просто, и там я сделаю что-то. Я помню, мама мне рассказывала, моя мама, из их молодости с папой такую историю. Когда мы вот были маленькие дети, у нас, мы жили в центре Москвы, на Пушкинской площади, и вот этот наш дом, наша квартира была таким ну как бы салоном и местом разговоров для очень большого количества творческой интеллигенции. Папа в этом во всем прекрасно разбирался. Хотя и был инженером, но по своей ориентации внутренней был таким культурологом, поэтом, литературоведом. И вот очень много известных сейчас людей, они посещали наш дом, а все это сопровождалось готовкой, потому что всех надо было там кормить, хотя бы чаем поить. И вот мама рассказывает, что один раз было очень много гостей, она очень устала. Папа отправила ее спать и сказал: я сам вымою посуду. Взял большую стопку тарелок, отнес в раковину, пустил воду, тщательно вымыл каждую тарелку изнутри и поставил рядом с раковиной снова в стопку. Не понимая, что надо вымыть и снаружи тоже. И поэтому они все стали, кроме верхней, снова стали грязными. И уехал с утра на работу. Но мама говорит, что я была настолько счастлива от самого этого поступка, несмотря на то, что мне пришлось перемывать все. Понимаете, милосердие, вот это милующее сердце, которое милует ближнего, оно же как бы вселяет в человека знание о том, что он нужен, о том, что он любим, понимаете, вот это прежде всего, что очень важно. Почему так важно, допустим, бездомным людям вот это? Ну плохое слово — «бомж», да, вот этим несчастным бездомным людям. Почему? Вдруг они — из тех, кто никому не нужен и не важен, они чувствуют, что нет, это не так, кому-то они еще в этом мире нужны. Понимаете, это может для них, для внутреннего человека служить той опорой, на которой вот все остальное будет построено.

К. Мацан

— А ваша мама потом папе сказала, что, дорогой, ты плохо моешь посуду?

Протоиерей Федор

— Думаю, что нет. Она не говорила.

К. Мацан

— А это тоже милосердие? Вот не сказать, промолчать, вот как бы не обличить.

Протоиерей Федор

— Конечно. Конечно, что вы! Это вообще культура обличения, она связана с милосердием. Потому что вот, например, есть такая замечательная книга, вопросы и ответы Варсонофия и Иоанна — вот одна из таких фундаментальных аскетических православных книг. И там преподобный Варсонофий Великий, он, отвечая на вопрос одного из игуменов, они приходили к нему за советом — это духовники монастырей, среди которых вырос авва Дорофей, чтобы вы знали, ему говорят: ты должен обличать каждого человека, смотря, сколько он может выдержать, как и что он может выдержать, понимаете. Потому что если сказать человеку всю правду, как ты считаешь, не смягчив сердце, не помолившись о нем, то это может его просто убить. Знаете, святые отцы говорят, что Бог не открывает нам всех наших грехов, чтобы мы не впали в отчаяние и не наложили на себя руки. Даже когда мы исповедуемся, ищем правды о себе, Он открывает нам ее постепенно. И другому человеку тоже — как, понимаете, как ему сказать? Надо щадить, щадить немощь человека.

К. Мацан

— Я напомню, сегодня в «Светлом вечере» протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке. В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова, я Константин Мацан. И сегодня в этом часе в студии светлого радио с нами и с вами протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке.

М. Борисова

— Отец Федор, вот есть достаточно распространенная ситуация жизненная. Скажем, на нашем пути встречается человек, исковерканный судьбой, что-то вот очень сильно перекорежено в его жизни, мы исполнены к нему сочувствия и хотим помочь. У нас есть вообще-то такой евангельский ориентир — добрый самаритянин, который в ситуации, когда нужно было помочь, он что сделал — он оказал первую помощь в меру своих способностей и умений, он направил, ну как сейчас можно сказать, в стационар и оплатил лечение. И дальше пошел заниматься своими делами. Что делаем мы зачастую? Мы бросаемся в жизнь чужого, незнакомого нам человека, знакомого очень поверхностно, и пытаемся деятельно изменить линию его судьбы. Влезь вообще вот с головой в его жизнь, в которой мы ничего не понимаем, потому что ну вот такой у нас порыв. В результате, чем это зачастую оборачивается? Это оборачивается каким-то тяжелейшим межличностным кризисом, ужасными последствиями для того, кому мы хотим помочь, потому что ему после того, как у нас ничего не выходит, становится еще хуже. И плюс нас начинает бесконечно грызть совесть за то, что мы вот сделали человеку столько зла, хотя хотели сделать добро. Вот как не попадать в этот капкан?

Протоиерей Федор

— Ну вы знаете, я считаю, что я знаю, как правильно кому поступать, только потому, что я горд. И раздражаюсь я, когда меня не слушаются, потому что я горд. И прекращаю я помогать и отказываюсь помогать дальше, когда меня не благодарят или благодарят не так, как я ожидаю. Вот в нашей помощи ближним очень много нашего греха. Мы ведь и в храм когда приходим, мы тоже считаем, что мы сейчас... Помните, как у Пастернака: «Я все готов разнесть в щепу и всех поставить на колени» — гениальные строчки о неофитстве, понимаете, «всех поставить на колени». А все люди разные, у всех людей разные взаимоотношения с Богом, и это надо научиться принимать. И действительно поэтому надо научиться спрашивать у человека, до какой степени простирается его ожидание помощи, и научиться с этим смиряться. Кто-то ведь, понимаете, кто-то из людей бездомных не хочет возвращаться в дом, кому-то быть на улице больше нравится. Потом мы должны понимать, что у нас достаточно ограничены ресурсы, и мы, допустим, не можем пусть к себе в дом человека или попытаться — мы его порекомендуем, куда-то устроим, а там будет кошмар, куда он придет. Вот все это надо взвешивать, здесь должна быть какая-то мудрость. И делать в ту меру, которая тебе дана, сколько ты можешь.

М. Борисова

— А как узнать? Человеку всегда кажется, что он может гораздо больше, чем может на самом деле.

Протоиерей Федор

— Вы знаете, вообще у нас очень много неправильного, греховного по отношению к другому человеку. И самый верный способ попытаться с этим справиться — это начать за него молиться. Вот за любого человека, да, который тебя раздражает, который тебя обидел (как Христос сказал: «Молитесь за обижающих вас»), которому ты хочешь помочь. Ты начинаешь за него молиться, за этого человека — и в ваши отношения, и в твое отношение к нему входит благодать Божия.

М. Борисова

— Вы знаете, это никто не будет спорить с этими словами. Но в реальной жизни ведь как оборачивается. Одна моя подруга, страдавшая от того, что муж был подвержен русскому пороку пьянства запойного, она усиленно молилась, чтобы как-то вот Господь управил, чтобы все-таки что-то с ним случилось. Случилось — он полез карниз вешать, у него сломалась табуретка под ним, он упал и сломал шейку бедра. После чего он год пролежал в тяжелейшей депрессии, но на всю оставшуюся жизнь был напуган тем, что если он выпьет, в состоянии опьянении может окончательно стать инвалидом, и он действительно больше не пил. Но счастливой их семейная жизнь от этого не стала, потому как исцелившись от недуга пьянства, он стал достаточно тяжел в быту. И закончилось это все плачевно — люди, прожив 25 лет, с двумя детьми, они развелись. Я это я к тому, что да, молиться, но мы вторгаемся в какую-то такую область, в которой мы ничего не понимаем. Мы представляем себе несколько сказочный такой вот сюжет.

Протоиерей Федор

— Я немножко не об этом. Я о вразумлении. Когда вы начинаете молиться о человеке, Господь вам открывает, что надо по отношению к нему делать, что не надо, понимаете. Это немножко о другом. Вообще когда мы не понимаем, как действовать с человеком. Я вам приведу такой экзотический пример очень. Вот я когда учился в семинарии, то мои друзья, семинаристы — это, допустим, там 89-й год или 90-й, — которым там еще два года до окончания семинарии, потом они хотят идти и в академию — ну они все молодые люди. И вот семинаристу понравилась девушка. А он понимает, что сейчас он не может создать семью — у него нет средств, чтобы снимать квартиру в городе, пока рано. Вот он идет и подает в Лавре за нее сорокоуст, с молитвой: «Господи, благослови эту девушку. Пусть меня это оставит», понимаете. Вот и оставляет. Понимаете, и он спокойно дальше учится. То есть молитва за человека, она просвещает молящегося. Понимаете, просвещает молящегося, что и как, в том числе и как помочь. Потому что действительно вы правы, и вот я-то как священник тоже сталкиваюсь очень часто с тем, что вот мне кажется, я сейчас объясню все человеку, как правильно — и там и семья расцветет, и все будут счастливы. Нет, не получается так, понимаете. Потом здесь до какой-то меры ты можешь помочь. И тогда мы выходим на необходимость малого милосердия, понимаете, маленького. Не решить за всех все проблемы, не всех обеспечить, всех вылечить, всем раздать квартиры, понимаете. А просто выслушать. Просто отогреть. Просто помочь сейчас. Вот то, сколько я могу сейчас.

М. Борисова

— Но вечный вопрос. Ты призван возлюбить ближнего своего. Кто твой ближний? Кто тот человек, которому действительно нужно помогать? Ведь вот бесконечные дискуссии по поводу нищих: подавать — не подавать, кому подавать, сколько подавать, в какой ситуации подавать. На протяжении веков и Церковь и светская власть боролись с нищенством, как с социальным пороком. Ничего из этого не получилось ни у кого — ни у грозных царей, ни у патриархов, ни у Синода — ни у кого. Профессиональные нищие как были, так и есть. В ситуации 90-х годов, когда все очень тяжело зарабатывали деньги для своих собственных близких, как-то этот вопрос с собственной совестью было легче решить. Потому что когда в очередной раз я поняла, что у меня не хватает в кошельке денег, чтобы от дома дойти до работы, потому что нищие были просто на каждом шагу, я подумала, что у меня же есть пожилые больные родители. И моя главная задача как христианки помогать им, я не в состоянии прокормить всех нищих Москвы. И для меня в тот момент, как мне казалось, это было правильное решение. Но ситуации же меняются, и этот вопрос снова встает. То есть кто тот человек, которому нужно помогать? Есть ли какая-то граница, которая помогает отделить тех, кому помогать, от тех, кому помогать не стоит?

Протоиерей Федор

— Ну вот упоминавшаяся вами сегодня притча о милосердном самарянине, да, она удивительна тем, что Христу задают вопрос: кто мой ближний? — да, как бы очерти круг. А Он выворачивает этот вопрос наизнанку. Он говорит: ты сам решаешь, кто для тебя ближний. Потому что для самарянина иудей не был ближним никак и никогда. Поэтому действительно мы сами говорим и решаем, что вот этому человеку мы можем помочь. А то что касается меры, есть очень хороший святоотеческий совет: надо избрать себе одного какого-то человека, которому вы помогаете ежемесячно. Вот, допустим, есть у человека оклад, сердце его просит, чтобы было какое-то милосердие и жаждет, и он говорит: вот есть вдова на приходе, вот есть бабуля, у которой вся пенсия уходит на коммуналку и на лекарства — вот я буду ей там в месяц давать три тысячи или пять. И она будет ждать, надеяться на эти деньги и рассчитывать на них — вот это будет милосердие. Причем, как только я ей скажу, что я буду помогать ежемесячно, как раз вот это тщеславие мое будет сразу уязвлено, когда там через три-четыре раза она будет звонить уже и ждать: что же ты, сыночек, не принес? Понимаете, и я буду одновременно излечиваться и от своих недугов. А так, конечно, никогда, понимаете, мы вообще не решим все вопросы в этом мире, потому что он изранен, исковеркан грехом, и нам всегда будет по какому-то поводу больно. Потому что действительно, когда мы видим человека бездомного зимой на улице, понимаете, ну наша душа не может с этим смириться. И мы, конечно, мы там осуждаем, часто говорим, что он сам виноват. Вот однажды, вот в те самые 90-е, о которых вы говорите, вы шли по улице, там сидели люди. А в храм приходили десятки людей просить денег. Причем очень часто требовали. И я там для себя принял какое-то: если пахнет спиртным — я не даю, но какую-то там денежку давал все время. А потом, в один мороз такой московский, тяжелый, я подумал: вот если бы я сейчас был без документов, в плохой одежде, без всяких перспектив там, на Курском вокзале, и была возможность выпить там в минус 25 — что бы я сделал? Понимаете. И за это осуждать нельзя тоже, понимаете. В конце концов Христос сказал: «Просящему у тебя дай». Если он употребит это как-то не так или это его профессия, он за то перед Богом ответит. А ты вот должен помогать, если ты христианин.

К. Мацан

— Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». А вот смотрите, у меня есть один знакомый, и меня однажды поразила его реакция. Когда он начал постепенно воцерковляться, слышать проповеди в храме, посещая регулярно богослужения, он сказал такую вещь: я постоянно слышу призывы с амвона к добрым делам — к тому, чтобы там не обижаться на жену, не обижать жену, быть честным, там покрывать все вот своим каким-то прощением, идти помогать тем, кому хуже. И у него была такая реакция, ну в чем-то странная: ну я все это могу и у светских гуманистов об этом прочитать и у Толстого об этом могу прочитать. И ну там, может быть, это какой-то момент очень персональный. Вот я хочу услышать там про веру, про спасение там, про Бога — как мне Его понимать, что мне о Нем нужно знать и так далее. А я слышу моральную проповедь. Вот он так обострил этот вопрос. Вот а вы чувствуете какую-то, не знаю, схожую проблему или тенденцию, что вправду мы, говоря о том, что такое Церковь, зачем мы в нее приходим и как мы в ней живем, испытываем некоторый крен в сторону такой именно моральной проповеди, морального призыва: будьте хорошими. А какие-то, может быть, более специфически глубинные религиозные вещи христианские остаются чуть как-то на втором плане. Или так нельзя разделять?

Протоиерей Федор

— Ну здесь несколько вопросов. И такой вот церковный, как он называется, горизонтализм, когда действительно акценты в жизни христианской общины смещаются в основном на дела милосердия, и люди постепенно вообще прекращают говорить об источнике этого милосердия, он известен — это то, с чем сталкиваются очень многие общины христиан на Западе. И постепенно он тоже проникает к нам в своем каком-то таком отрицательном, может быть, значении. Потому что легче оплатить чье-то лечение, чем глубоко и по-настоящему молиться, преодолевать свои грехи — это действительно так. Есть еще такой момент, что об этом легче говорить с амвона. Понимаете, вот я как священник хочу вам сказать: вот я служу 25 лет скоро в одном и том же храме — слава Богу. Вот я все, что я знал, я сказал уже не один раз, десятки раз, понимаете. И, во-первых, проповедь чисто богословская очень тяжело воспринимаемся со слов. Тексты святых отцов, высокого богословия, даже когда у тебя перед глазами сам текст, требуют очень большого усилия. Сказать проповедь о христианском поведении, о милосердии значительно проще и легче, очень многие притчи об этом, поэтому часто священник так и говорят. С другой стороны, наша вера во Христа, она должна выражаться в наших делах. «Покажи мне веру от дел твоих», — апостол говорит. Поэтому это нормально, что священники об этом напоминают. И вот это все складывается вместе, и получается, что действительно легче произнести и, может быть, и нужно часто произносить такую проповедь. Но никогда не нужно забывать, что мы призываемся к милосердию как проявлению любви, потому что Бог есть любовь. Ну как об этом много говорить? Это знаете, вот есть такой знаменитый рассказ европейский вот средневековый о том, как в один из городов приезжает известный на всю страну проповедник, аббат. И епископ сзывает, значит, всех желающих его послушать. Но поскольку они не помещаются в соборе, все выходят на площади, ему воздвигают некоторую кафедру, он приходит и говорит: «Так возлюбил Бог мир, — цитирует евангелиста Иоанна, — что отдал Сына Своего Единородного, да всякий верующий в Него не спасется, но имеет жизнь вечную». Люди слушают. Дальше он молчит. Проходит пять минут, он опять говорит эти слова. Люди молчат. Через десять минут он еще раз говорит эти слова. Часть с площади уходит, говорит: ничего нового, мы все это слышали. И когда остается там, после четвертого или пятого раза, совсем небольшая часть, он начинает с ними говорить. То есть это люди, с которыми можно говорить, понимаете. Как говорить об этом? Как сказать? Священнику очень тяжело. Я помню, когда я учился в семинарии, вышел проповедовать уже сейчас покойный, замечательный священник, который преподавал догматическое богословие и достаточно долго пересказывал один из уроков по догматике. И все было правильно — были цитаты, были глубокие мысли. Мы стояли, переглядывались, потому что мы понимали, что это просто урок. И это было правильно, но как-то холодно, понимаете. Проповедовать о глубоком очень тяжело. Скорее в своем, приобретаемом за годы некотором мастерстве проповеди, скажем так, которое у всех разное, священник приходит к выводу, что хорошая проповедь должна совмещать все. То есть он должен сначала сказать что-то самое глубокое, пока люди еще способны запомнить. А потом это иллюстрировать, понимаете, как это преломляется в нашей личной жизни, в нашей повседневной жизни, понимаете. Вот как преломляется, например, любовь, которая не является человекоугодием, да, — просто вы не дарите своему ребенку смартфон или у вас не работает вай-фай дома постоянно. Потому что ребенку хорошо, ему кажется, что папа его любит и мама, если вай-фай работает постоянно и у него есть доступ к компьютеру — но это не любовь, понимаете, вы калечите своего ребенка. Вот если говорить о человекоугодии (или еще более есть такое грубое слово святоотеческое — «ласкательство» оно называется) и любви, то в преломлении к конкретной моей жизни, к этой теме вот это будет выглядеть так. Поэтому проповедь должна включать в себя все, понимаете, вот это очень сложно. Тем более что в основном слушают проповеди в воскресные дни, и прихожане, которые десять лет ходят в храм, они услышали уже все возможные варианты толкования притчей, понимаете. А священнику кажется, что ну неправильно говорить уже то, что он говорил. Потом священник живет свой внутренней, какой-то интеллектуальной жизнью, в том числе и духовной, и какие-то вещи он переживает сейчас, о которых он не думал пять лет назад. Поэтому на самом деле сложно. Это нам в 90-е годы казалось, что вот мы вот сейчас скажем — и все переменится, это только надо громко-громко сказать, всех там отчитать, поразить и прочее, понимаете. Нет, это тоже не так. Что должен человек из холодного мира придя раз в неделю в храм, он должен на самом деле просто почувствовать любовь и искренность, в том числе и священника. Это очень важно.

М. Борисова

— Но в то же время как раз среди православных достаточно распространено такое суждение: ты страдаешь — это твой крест, тебе его Господь послал. Не по силам креста не посылают. Это значит что? Значит, страдающий человек — это вот его путь спасения, если я в это вторгнусь, я ему помешаю спастись. Вот какая-то логика приблизительно такая.

Протоиерей Федор

— Вы имеете в виду, что дела милосердия, которые я сотворю, могут препятствовать ему несению креста, да?

М. Борисова

— Да, да.

Протоиерей Федор

— Ну мне кажется, что это совсем такой формальный подход, и в нем, конечно, нет любви совсем. Потому что на самом деле любовь хочет облегчить другому человеку его бытие, его жизнь. Безусловно. И вы знаете, еще что хорошо? Вот сейчас что хорошо, что вот вы в начале передачи рассказали, что действительно вот: «милосердие — поповское слово» — в советское время был такой лозунг, а сейчас милосердие входит в нашу жизнь и вошло уже. Не только церковное. А очень много, и помимо церковных очень много фондов, очень много людей, которые почувствовали вкус милосердия, и которые вот не задумываются об этом обо всем, они просто идут и помогают. Я вот расскажу вам прекрасную совершенно историю. Мне ее рассказал священник, который служит в храме на Барвихе — такой элитарный достаточно район. И вот, лет десять назад это было, он говорит, приезжает после службы кортеж машин, выходит такая холеная дама и: можно ли мне со священником поговорить? Можно. И начинает сама говорить о том, что вот жизнь скучна, и она очень утомилась от этой жизни, что там дети выросли, они учатся в Лондоне ну и прочее, что, в общем-то, понятно, что человек, любое желание которого исполняется и который ничего не делает. Молиться? Пыталась — не работает. Каяться? Ну каялась — не работает. Там это — нет. И вот священник говорит, что мне это надоело в какой-то момент, и я ей говорю: а вы знаете что, вы сядьте на свой лимузин и поезжайте в Тульскую область, найдите там какой-нибудь детский дом и посмотрите, как там живут люди, дети, что там происходит. Она фыркнула, развернулась и ушла: я за духовным советом, а вы мне что-то такое. Приезжает месяца через три. И, говорит, взгляд другой совершенно, глаза светятся. Говорит, батюшка, я на вас тогда очень обиделась и рассердилась. а потом подумала: ну что мне мешает, все равно мне делать нечего — села и поехала. Нашла дом, говорит, пришла в ужас от того, что там происходит. Говорит: вот теперь мы, значит, с подругами трясем своих мужей. У нас несколько домов, мы постоянно едем: там игрушки, еда, поездки, оборудование там преподавание, мероприятия, премии работникам и прочее. То есть она вот взялась за это дело. Говорит, совершенно другой человек, преобразившийся. И это действительно, это работает, очень много таких людей. Очень много людей почувствовали, что это приносит им счастье, что не получать, а отдавать, служить приносит им счастье. И потому что это действительно так, понимаете. И в основе этого слова Христа, да: «Сын Человеческий пришел, не чтобы Ему служили, но чтобы послужить». И чтобы подтвердить это, Он умыл ноги ученикам. Действительно счастье для человека — дарить. И огромное количество людей, которые это поняли и почувствовали. Потому что в Советском Союзе за всех калек, инвалидов и отказников как бы отвечало государство. Отвечало иногда очень плохо и очень, так сказать, скажем, преступно экономно. И сейчас государство тоже не может их всех обеспечить. И мы должны делать сами, понимаете, мы должны делать это сами. Мы должны взять этих людей на попечение. Мы — я бы даже не сказал, люди Церкви, а просто мы — работоспособные люди. Вот это нормально. И в советское время инвалида сдавали в дом инвалидов, да, и их как бы не было в общественном пространстве, их не было видно. И люди жили с иллюзией, что их нет. А это же неправда, вот они есть, и они есть зачем-то, понимаете, есть почему-то — Господь так промыслил. Потому что когда рядом с тобой есть человек страдающий, и ты ему служишь — это совершенно другой смысл придает твоей жизни, совершенно другие у тебя возможности. Я вот, знаете, недавно так получилось, что долго беседовал, принимал исповедь у одной женщины. Простая женщина, воцерковляющаяся, которая каялась в некотором раздражении — ну все мы раздражаемся, и каковы обстоятельства этого раздражения? Сначала она ухаживала за своей больной матерью много лет, которая была в старческой деменции и тяжело очень болела. Потом, когда она ее похоронила, она стала ухаживать за своей свекровью, которая была еще тяжелее и была с тяжелым психическим расстройством. При этом, крупная, грузная женщина, ну простите за подробности, которая отказывалась одевать памперсы. И все это вот этой вот исповедующейся пришлось выдержать в течение многих и многих лет. И утешения гордыни и тщеславия в том, что я к кому-то иду и за кого-то что-то делаю, не было никакого. А была работа, бессонные ночи, потому что все приходилось делать ночью, а днем надо было работать. И вот человек, который совершил вот эти два подвига, понимаете, он приносит покаяние в том, что иногда раздражался — ну это же удивительно совершенно. Причем это там первая или вторая исповедь человека за жизнь. То есть какого уровня, ну я не знаю, не уровня, а какова чистота души этого человека — я просто был в восхищении, понимаете. Вот таких людей, которые понимают, что милосердие это то, что надо, их много. И мы просто их не знаем, потому что они, как Господь говорит, делают это втайне. И не хвастаются, и не думают, что они что-то такое великое делают.

К. Мацан

— Спасибо огромное за эту беседу. Я вот подумал, как бы ее надо завершить как-то красиво, подумал, что просто напомним, что на радио «Вера» существует программа «Дело дня», в которой ежедневно мы рассказываем о просьбах о помощи со стороны фондов благотворительных — это просьбы проверенные и насущные, вправду. Вот я думаю, что если у кого-то по итогам нашего разговора возникла такая потребность в добром деле поучаствовать, то вот сайт radiovera.ru, программа «Дело дня» — там много информации о том, кому нужна помощь.

Протоиерей Федор

— Я хотел бы сказать, что рядом с нами очень много людей, о которых мы даже не подозреваем, сколько милосердных дел они совершают. Вот вы помните, в Ярославле погибла хоккейная команда несколько лет назад? И оказалось, что капитан это команды почти все деньги тратил на помощь. И последний какой-то очень большой транш на оплату операции тяжко больному ребенку он отправил из терминала аэропорта. Об этом не знал никто, и даже там ни жена, ни родители, и это бы не выяснилось, если бы они все не стали звонить потом и свидетельствовать об этом. Поэтому нам иногда кажется, что никто никому не помогает — нет, это не так, кругом очень много таких людей. И я думаю, что мы все можем войти в клуб этих людей. Просто если вы прихожане какого-то храма, подойдите к настоятелю после службы и скажите: я могу раз в месяц кому-то приходить помогать, дайте мне такую семью. Или раз в неделю, или там два раза в месяц. Покажите мне, дайте мне адреса, я буду ходить. Я не могу деньгами, но я могу прийти и просто помочь. Покажите мне таких людей. И настоятель перед вами веером откроет просто, понимаете, там с десяток адресатов, которые в вас нуждаются. И вы просто почувствуете удивительную радость после этого.

К. Мацан

— Вот на словах про радость программу надо нам все-таки завершать. Спасибо огромное. Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, сегодня провел с нами этот «Светлый вечер». Спасибо огромное за эту беседу. В студии была моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. До свидания.

М. Борисова

— До свидания.

Протоиерей Федор

— До свидания.