«Женщины за жизнь». Наталья Москвитина

У нас в гостях была президент благотворительного фонда «Женщины за жизнь», многодетная мама Наталья Москвитина.

Наша гостья рассказала о том, как неожиданно для себя пришла в сферу борьбы с абортами и как на это повлияла личная история семейной драмы и борьбы за жизни своих детей.

Ведущий программы: пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский

---

В. Рулинский

— Здравствуйте, друзья! Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности, и у меня в гостях сегодня Наталья Москвитина — президент благотворительного фонда «Женщины за жизнь». У Наташи еще много должностей, но, наверное, на этой пока остановимся, да, Наташа?

Н. Москвитина

— Здравствуйте, дорогие! Здравствуй, Василий! Да как скажете, конечно.

В. Рулинский

— Еще Наташа — член Совета при Правительстве России по вопросам попечительства в социальной сфере, я даже помню это длинное название. У Наташи еще множество разных должностей, но мне кажется, что сейчас еще очень важный повод появился для сегодняшней встречи: у Наташи вышла замечательная книга «Папина дочка», которую я с удовольствием недавно прочитал, и я думаю, что многие уже, наверное, слышали о выходе этой замечательной книги. В ней, мне кажется, Наташа настолько откровенно рассказывает про свою жизнь и про свои метания, волнения, различные испытания, которые были в жизни, что иногда даже как-то становится прямо немножко страшно за такую откровенность. Книга автобиографическая, она наполнена таким глубоким осмыслением происходящего, и первый вопрос, который я хотел бы задать: а вообще, как ты решилась на эту книгу? Потому что я вот, например, живу и про книгу никогда не задумывался, а вот у тебя прямо появилось такое желание, почему оно возникло?

Н. Москвитина

— Нет-нет, это точно не мое желание, у меня бы никогда в жизни не появилось желание книгу писать, просто это стечение ряда обстоятельств, в первую очередь, издатель и генеральный директор издательства «Никея» Николай Бреев еще в 2019 году предложил написать книгу, и я вот буквально пять лет складывала там разные рассказы, истории про своих детей, про подопечных, в папку на компьютере, которая называлась «Книга «Никея». Но эта история была такая очень длинная, и казалось, она без конца и края, и вот не было какой-то структуры, и в итоге даже эти все разрозненные куски как-то были издательством собраны, и казалось, она идет уже к какому-то финалу, но в этот момент я заболеваю сильно ковидом, три дня просто лежала в постели, это было, наверное, год назад, и лёжа под одеялом, я беру туда компьютер и начинаю писать — ну, просто какая-то мысль пришла за ней еще, еще, и в итоге я так три дня и прописала, и организовался совершенно другой текст, и я не понимаю, что с ним делать, потому что он абсолютно по структуре другой, там, например, совсем нет про моих детей, вместо этого там появился кусок про моих родителей. И надо сказать, что, когда книга начинала писаться, я многих вещей даже просто не знала, и тут вдруг как-то из-под сознания все это вот вышло, объединилось...

В. Рулинский

— Не знала о своей жизни?

Н. Москвитина

— Я не знала про папу своего родного, я его искала в тот момент, когда Николай предложил написать книгу, и около трех лет назад или двух на меня вышел мой брат по отцу, которого я не знала.

В. Рулинский

— Да, это удивительная история, конечно.

Н. Москвитина

— Это правда, все было такое откровение, и по пути написания книги я как-то вообще сама про себя узнавала, и этот отрывок стал новой книгой, а из старой рукописи только несколько кусочков вошли в конец книги, поэтому это было как родовые муки какие-то, это вот если Господь захочет, то Он это сделает, когда ты пытаешься сделать сама, то это как-то криво, косо, не клеится, не получается.

В. Рулинский

— Я тебя поздравляю с этим большим успехом, потому что получилось, точно получилось, и я большим удовольствием эту книгу прочитал, и сейчас я вижу, как много городов, куда ты приезжаешь, где с большой любовью отзываются о книге, как много людей приходит на эти презентации, слава Богу, и это еще и свидетельство о той деятельности, которую ты делаешь, мне кажется, что это абсолютно Божье дело, то, что ты его начала, это тоже такая логичная история. Я помню, кстати, в этой студии тоже ты рассказывала, как тебя саму врачи уговаривали сделать аборт, хотя дети абсолютно были здоровы, все было хорошо, никаких не было причин к тому, и понятно, логично многим кажется: ну, раз такая история, раз уговаривали сделать аборт — ты захотела помогать тем, кто в такой же ситуации находится, а оказывается, по книге теперь это я знаю, что это совсем непростая история была.

Н. Москвитина

— Нет, это вообще было не очевидно, я бы так сказала, и то, что происходило одно за одним, для меня не клеилось в какой-то сюжет, я совершенно не видела себя со стороны, и мне казалось, что просто что ж такое, еще и из семьи медиков, и тут тебя все время направляют на эти аборты, когда же это закончится? А потом как будто бы вот я и встала на свое место, но даже уже фонд начав, или, может, не фонд, тогда только общественное движение, я только тогда оглянулся, посмотрела, что есть предпосылки, а сейчас уже восемь лет прошло, я понимаю, что это просто должно было произойти.

В. Рулинский

— Да, я вот вспоминаю интересный такой момент в твоей книге, ты там молилась у мощей святого Филарета Московского в храме Христа Спасителя, и мне запомнилось очень, что, определяя свое служение, ты просила направить в то направление, которое тебе нужно, и при этом просила, что: «Святитель Филарет, только не в антиабортную деятельность», да?

Н. Москвитина

— Это правда.

В. Рулинский

— Ты пишешь: «Я пробовала себя там, но это не моё». Вот этот аспект ты в книге как-то не раскрываешь, ты пишешь, что там расчлененка, что там что-то ужасное, страшное, но все-таки ты пробовала там, и это не твое, но ты не рассказываешь, что́ ты пробовала, почему это не твое, почему ты тогда думала так?

Н. Москвитина

— Я сейчас попробую выгрузить, что в моей голове на тот момент было основополагающим. Во-первых, я воспринимала любую личность, которая занимается антиабортом, как личность сильную, которая уверена в том, что она делает, обладающую множеством аргументов, подкованную всякими научными знаниями, и это постоянно какая-то борьба, протест, система, чтобы остановить эту абортивную машину, какие-то митинги, постоянно показывать бедным, несчастным женщинам, что из себя представляет в реальности аборт. И я подумала, что во мне нет такой силы, ну и, в общем-то, я сейчас хочу подтвердить, что во мне этого нет, но так сложилось, и когда я услышала от друзей предложение не просто разово раздавать листовки, я в свое время собирала подписи за запрет абортов, я помню, четыреста их собрала, привозили мощи чьи-то в храм Христа Спасительного, не помню уже...

В. Рулинский

— Спиридона Тримифунтского, да?

Н. Москвитина

— Спиридона, может быть, не помню, и очередь была какая-то очень-очень громадная, и холода стояли невероятные, помню, ноги отморозила, но подписи собрала. И я подумала, что я могу только вот по чуть-чуть подключаться и что-то делать, на какую-то глобальную деятельность я не способна, и по-прежнему так и считаю. Но когда друзья сказали: «А почему бы тебе туда не пойти?» — услышав это, я как раз таки поняла, что это не мое желание, это вот откуда-то сверху.

В. Рулинский

— Воля Божья?

Н. Москвитина

— Ну, вроде того, оно, может, громко звучит, но я подумала, что тут я не имею права отказываться, я попробую, а дальше как будет. Ну вот попробовала, так попробовала.

В. Рулинский

— Ну, а вот ты пишешь о том, что пробовала себя в этом, но это не твое, то есть были какие-то неудачные опыты?

Н. Москвитина

— Нет, не неудачные. Это вот, например, сбор подписей — мне показалось, что я вышла за границы своих возможностей.

В. Рулинский

— В смысле, тяжело?

Н. Москвитина

— Это очень тяжело. И женщина, которая приходит и рассказывает свои истории, или вот тут ты отговариваешь и не получается, и она к тебе возвращается, и уже с этим горем с тобой, и я понимала, что не смогу на постоянной основе этим заниматься. Это что-то факультативное, тут коляску надо найти, там кроватку, тут какие-то суммы набрать, и было же колоссальное количество ошибок вначале. Я помню историю, которая в очередной раз доказала, что я не тот человек, который может встать на эту тему, тогда не фонд был, первые полгода это было общественное движение, и женщина обратилась с просьбой помочь ей материально, потому что она тянула, как я сейчас помню, родителей своих, отец ребёнка бросил, она в положении. Она в длительной командировке была в городе Сочи, у неё там была съёмная квартира, а родители жили в Москве и ей надо было этих родителей тянуть, она сама по себе, без отца ребёнка, в Москве жилплощадь осталась. И она просила: чтобы его родить, поставить на ноги, мне нужны деньги. И это 2016 год, как сейчас помню, мы собираем на карточку 100 тысяч рублей, это реально на тот момент прямо хорошие деньги, и при этом мы ещё даже не фонд, мы вообще просто сообщество таких одиночек, нам это всё непросто далось. И, представляете, она отказывается их брать. И не то, что отказывается, а фактически там: «Заберите свои деньги! Вы что, считаете, на эти деньги можно поднять ребёнка? У меня зарплата в месяц больше». я помню, что это просто как ушат холодной воды и понимаю, что, в общем, в благотворительности неоднородна, и ты можешь испортить человека, помогая ему, и как-то надо по-другому, а как — непонятно. Ну и так вот эти вот истории-провалы были примерно в таком же соотношении, как и победы. Вот первые года полтора я была просто окопана всякими книжками про благотворительность, я пыталась найти какие-то модели, как это делать, я любого директора другого фонда расспрашивала постоянно и понимала, что нет, как-то это не так, то есть нет никакой формулы, как это сделать, и каждый фонд существует по-своему. Конечно, я сразу увидела и те фонды, которые реально в полях работают, и стала отсекать те, которые только на бумаге существуют, это всё сразу очень видно. И выживают только те, кто набивает свои шишки, открыто это признают, что-то меняют постоянно, и в итоге всё равно это некая динамика роста, это продвижение вперёд не ради буквы, а ради конкретной помощи.

В. Рулинский

— Это программа «Делатели на Радио ВЕРА, мы говорим сегодня с Натальей Москвитиной, президентом благотворительного фонда «Женщины за жизнь», и если у вас есть желание поддержать работу фонда, это можно сделать на сайте womenprolife.ru или можно просто вбить в поисковике «Женщины за жизнь». Наташа, вот ты сейчас сказала о том, что ты не совсем была готова, чувствовала такую свою, может быть, ещё незрелость какую-то в благотворительности, и при этом в самой книге ты описываешь, и я знаю по твоей деятельности, поскольку давно тебя знаю, те случаи, когда тебе приходится чуть ли не круглосуточно быть на связи с теми женщинами, которые находятся в этом, как говорят медики, состоянии репродуктивного выбора, а на самом деле просто в состоянии, когда они думают, убить или не убить своего ребёнка во чреве. Я помню даже такой случай, ты описываешь в книге, что ты перед самолётом пишешь смс-ку, что «я буду два часа ещё не на связи, и обязательно спишемся после этого», потому что ты чувствуешь, что эти два часа могут быть решающими. То есть, с одной стороны, ты приходишь к пониманию, что ты не готова, а с другой стороны, ты всю свою жизнь такую благотворительную этим и занимаешься.

Н. Москвитина

— Но только я не хочу быть лучше, чем я есть, я открыто признаю, что у меня не всегда хватает возможности или не всегда есть силы, это вот прямо точно, я не какой-то там человек-спасатель, у которого всегда есть в кармане нужная фраза, нужные ресурсы или что-то ещё, я никогда не знаю, что человеку потребуется. Но в целом, конечно, я хотя бы просто стараюсь включаться. И вот из этой студии как-то года четыре назад, наверное, я так вот после интервью вышла, была зима и у меня было проколото колесо, оно так спускалось просто, а за день до этого на нашу «горячую линию» позвонил мужчина и сказал, что его жена собирается сделать аборт, она вот по такому-то адресу будет и, возможно, пойдёт со своей дочкой и с мамой, вот так вот. И вот идёт этот часовой эфир, мы пишемся, я выхожу в коридор, меня останавливает Кира Лаврентьева и говорит, что там что-то, в общем, поговорить хотелось. Я говорю: «Прости, пожалуйста, там вот на другом конце Москвы совершенно сейчас женщина заходит в абортарий и мне надо бежать, а у меня ещё колесо спускается». Естественно, Кира не смогла это бросить просто так, и она подрядила тут команду, и кто-то пошёл мне подкачивать это колесо, его не заклеишь же тут на улице. но мы потеряли вот эти десять минут. Возможно, эти десять минут спасли мою жизнь, непонятно, но я туда не успела. То есть я, конечно, приехала, там был такой длинный-длинный дом, и когда я вышла из машины, я, во-первых, увидела храм Рождества Христова, и я сразу помолилась, подумала, какое совпадение символичное. Я дом сначала с одной стороны обошла, там этой клиники нет, ещё несколько минут потеряла. Потом с другой стороны дом, нашла клинику, зашла, пока эти бахилы. Потом, я знала фамилию, имя и отчество этой женщины, я в регистратуре спросила, чем, естественно, повергла всех в шок, это же и медицинская тайна, и так далее, и вообще какая-то сумасшедшая влетает. Но я всё, что могла, вот сделала, я осталась до последнего. Мне сказали, что она уже в кабинете, я попросила мне её позвать, сказала, что я очень близкий родственник, и это очень важное дело, мне, пожалуйста, как-то вот с ней переговорить. В итоге уже переполох был во всей клинике, из кабинета вышла врач, спустив эту маску так вот с лица, и что-то так на меня гавкнула, что «я что, должна её с кресла снять?» Ну, в общем, это как бы такое поражение...

В. Рулинский

— Не удалось спасти, да?

Н. Москвитина

— Да, она уже была на гинекологическом кресле, но мне надо было точно удостовериться, что я сделала всё, что смогла, и я уже там провела больше получаса, она ещё оттуда не вышла. Ну, а что мне, собственно, ей сказать, когда она уже оттуда выйдет? И уже надевая пальто, я увидела такую пожилую женщину с маленькой девочкой. Я подумала: а вдруг это другая женщина в другом кабинете это та самая её мама? Они там, по-моему, одевались, я спросила: «А ваша мама, случайно, не Лена?» Ну, может быть, я имя сейчас уже говорю другое, и даже хорошо. И эта женщина на меня посмотрела: «Нет, у нас мама Оля», вот так вот было. Я подумала: ну, больше сделать я не знаю, что. То есть это была потеря, это серьёзное такое эмоциональное включение, и я чётко отдавала отчёт, что, скорее всего, это моё колесо, это вот тут эта заминка, но, с другой стороны, Бог и намерение целует, наверное, как-то вот делай, что можешь сделать, но делай до конца, делай искренне, а дальше мы не знаем, как это всё. Может быть, Господь вмешается там в следующий раз у этой женщины, и как-то вот будет... В общем, мы все, каждый по отдельности, отвечаем за ситуацию в стране, я так считаю. Если хотя бы какое-то движение, какой-то помысел, чтобы это остановить, а не равнодушие, тогда вот происходит всё, что происходит, и законы принимаются, программы начинают работать, и вообще, проблему видно.

В. Рулинский

— Да, это, конечно, мне кажется, для нас для всех такой призыв к действию, потому что иногда бывают действительно важны каждые минуты, причём это может быть даже не выражено в каких-то значимых, больших действиях, может быть, просто в словах, в убеждённых словах о том, что, например, этого делать не нужно. И я вот хотел ещё немножко всё-таки вернуться к тем временам, когда ты ещё не была руководителем фонда и его ещё не создала. У тебя была история, про которую я не знал, так получилось, и для меня было таким откровением то, что ты описываешь поездку в Косово, причём поездку туда на фоне происходящих сложных политических событий, это было, насколько я помню, время, когда решался вопрос о независимости Косово, ты решилась туда поехать, хрупкая девушка, как-то совершенно невероятным образом собирала иконы для монастырей косовских. А насколько вообще эта поездка тебя определила в дальнейшем, можешь про это поделиться?

Н. Москвитина

— Да, это, конечно, событие какое-то такое центральнообразующее. Тогда, конечно, мне это не было понятно и когда спрашивают: «а почему, а как, а зачем?», у меня нет ответов на это, потому что просто вот у тебя сердце загорается, и ты готов что-то сделать. Мне тогда задавали вопросы, что в России много мест, где надо помогать, и ещё есть Приднестровье, и, в общем, почему Косово, и зачем ты едешь куда-то? У меня прямо вот реально ответа не было, но меня это вот не смущало. Как будто бы я была на своём месте, с теми мыслями, которые придают мне силу, уверенность в том, что это надо делать. И появлялись люди, я только как пешка какая-то была, потому что в основном всё это происходило через колоссальное количество людей, и деньги собрались, и в первый день объявления сбора икон пришла первая икона, а за четырнадцать дней одиннадцать икон, появилась совершенно удивительная Наталья Батраева, у которой был такой опыт. И всё, что происходило на территории Сербии и непосредственно Косово, это всё происходило по воле Бога, потому что всё решалось, как будто бы какие-то совпадения, совпадения, совпадения. Если бы мы, вот такие две сумасшедшие, которые непонятно зачем туда едут, двигались бы сами, то мы бы уперлись уже там сразу в какую-то проблему нерешаемую, потому что это очень серьёзная поездка в дни народного референдума, когда боялись провокаций, терактов, и тут какие-то две русские едут, и от вопроса «кто вы?», мы как бы вот и терялись, потому что мы обычные русские женщины. На тот момент у меня был младший ребёнок, ему год был, мне было двадцать пять лет, и на все вопросы я отвечала: «я многодетная мать». И зачем мне туда надо, что меня потрясло, что меня включило — это понимание того, что на баррикады вышли учителя и врачи, они вышли, рискуя своей жизнью, они там и днём, и ночью, они за свой родной край борются и они православные. И вся Сербия, она как бы из Косово породилась, в общем, это такой исконно край сербский. И поэтому мне показалось, что вот эта вот искренняя такая вера простых людей, она нас объединяет как два народа русских, мы единый народ, я так в моём понимании вижу. И как раз-таки там, когда мы уже приехали, во-первых, для меня тема абортов там по-другому открылась, я именно в Косово услышала слова Патриарха Сербского Павла о том, что «пока албанская женщина восемь детей рожает, а сербская женщина делает восемь абортов, то земля принадлежит албанцам по праву». И вот это такой необычный подход, кажется, что вот эти не правы, а эти правы. И он говорит: «так нет, эти же рожают, и поэтому они наследуют землю». И меня это просто поразило, и оказалось, что и наш русский народ этим же страдает, и как будто бы мы в преддверии таких же событий стоим. И там мы сказали, что у вас скоро Украина, а это был 2010 год, и Украина действительно началась через четыре года, но тогда нам с Натальей эти слова были до конца непонятными. Ну, мы там, наверное, головой кивали, как-то анализировали, но тогда это всё только витало в воздухе.

В. Рулинский

— А это кто сказал, монахи какие-то, да?

Н. Москвитина

— Да, мы всё время жили в монастырях, и всё это обсуждалось, потому что монастыри там такие очень закрытые территории, они за колючей проволокой, и чтобы туда зайти, надо отдать свой паспорт в обмен на натовское удостоверение. В общем, всё очень напряжено, очень много политики и бедные монахи, и монахини тем более, которые могли только раз в неделю получать какие-то продукты, и вот должны были неделю прожить на то, что у них есть, иначе там, можно с голоду умереть, и им было страшно выходить, их могли убить, их могли изнасиловать. И мы вот как-то оказались в этом процессе, как и зачем, и что, у меня по-прежнему нет ответа, но вроде как будто бы я была там на своём месте, и всё получилось, и всё склеилось.

В. Рулинский

— Да, это удивительно, конечно. Я помню, там ещё история же была такая, что перед самым вылетом как раз, когда вылетели, уже выяснилось, что там какая-то невероятная непогода, там какой-то невероятный снег, сугробы, вас как-то отговаривали?

Н. Москвитина

— Там люди погибли в горах, и у них такого снега не было тридцать лет, и у них нет снегоуборочной техники. И нам звонили с посольства России, говорили, что сдавайте билеты, а у нас как бы вылет завтра, и мы так вот как-то по-детски, что ли, рассмеялись и подумали, что нас не остановить этим. И мы после этого пошли в спортивный магазин и купили термобельё...

В. Рулинский

— Запаслись.

Н. Москвитина

— Да, и причём мы там запарились, мы-то привыкли к другим морозам.

В. Рулинский

— Ты пишешь в книге о том, что в Косово пыталась понять, хочешь ли ты быть пассионарием в своей вере ежедневно или только по выходным. Для многих людей, мне кажется, это тоже такой вызов, потому что совмещать жизнь церковную не всегда всем удаётся, если мы видим, как происходит, может быть, на работе, в других ситуациях, это вообще для многих вызов, в какой степени ты можешь быть христианином? Ты можешь ли быть на сто процентов христианином, выходя за пределы храма? И где тот предел, где ты должен остановиться? То есть, например, не каждому же человеку нужно принимать монашество, и в какой степени ты должен посвятить свою жизнь Богу? Где найти вот эту грань, где место своё найти, где определить, что это вот тот предел, где — да, это твоё место, а не больше? У тебя тоже какая-то такая была история, связанная с Косово и с каким-то самоопределением?

Н. Москвитина

— Моя история была такая: я хотела послужить Богу, но я не понимала, через что это делать. Когда ты ходишь каждое воскресенье на литургию, у тебя есть какая-то своя детская вера, которая росла вместе с тобой, но как будто бы она уже перестала работать и надо что-то с этим делать. И это вообще такое откровенное признание самой себе, что надо, видимо, идти учиться и вообще понять, во что ты веришь, потому что не хватает уже этих знаний, и с людьми, которые тоже, возможно, в поиске, ты не можешь им как-то объективно объяснить, что значит твоя вера. Но непонятно было, через что это делать, поэтому я поехала, проверяла сама себя, отвечала на внутренние вопросы, мы общались там с послушниками, они задавали вопросы, опять-таки, тоже про путь, они в преддверии монашества стояли, а мы что? У Натальи не было детей, насколько я знаю, и сейчас нет, а у меня тогда трое детей было, и ты вроде как становишься на какие-то рельсы в этой жизни, с каждым годом ты становишься более опытным, зрелым, а кто ты, как единица Божья? Дозрела ты или ещё в этом процессе, или вообще не начинала зреть, или вообще в землю ещё не упала? В общем, какие-то такие моменты, и я поняла, что надо просить Господа подсказать просто следующий шаг, не что-то глобальное, где ты во всей этой вселенной христианской, а просто: Господи, скажи, что мне следующее сделать? И потом вот этот каждый шажочек вместе с Ним делать, у него спрашивать и чувствовать. И так, пожалуй, и есть до сегодняшнего дня. Я не знаю, что будет дальше, я пытаюсь не держаться за тот же фонд или за какие-то эти регалии, это всё, мне кажется, вообще ничего не стоит, просто живёшь, делаешь, что ты можешь. Я думаю, что единственное, что изменилось за эти восемь лет, это то, что я вроде бы как немножко узнала какие-то инструменты, как можно другим помогать и, наверное, моё сердце просто стало больше, я больше полюбила людей, мне они стали понятнее. И оказалось, что в каждом человеке можно найти себя, это, конечно, мне очень полезно и это очень смиряет твою гордыню, убирает тщеславие все вот эти вот падения, которые есть, то есть, с одной стороны, тут вроде спасённые, и с другой стороны, неспасённые, победы и поражения и в законодательной деятельности, ещё в другой. Но когда-то наступит час икс, когда ты встанешь перед Христом, и вот до этого момента точно надо что-то делать, нельзя сидеть сложа руки, надо постоянно двигаться, двигаться, двигаться, чтобы превратиться в саму себя, которую Бог хотел бы увидеть изначально.

В. Рулинский

— Да, это очень важно. Но вот говоря об этих падениях, испытаниях, ты откровенно в книге пишешь о том, что у тебя был период такой утраты веры, это, на самом деле, тоже очень дорогого стоящее признание, потому что не каждый человек, ходящий в храм, может об этом так открыто говорить. У тебя, я так понимаю, это было связано с семейной твоей историей, да?

Н. Москвитина

— Да, это один из самых моих тяжёлых моментов, и когда я два года не ходила в храм, я как будто бы... Ну, то есть, все мы думаем, что мы вот такие активные христиане, а в какой-то момент оказалось, что я много о себе надумала, и я, в общем, ничего не стою как христианка, потому что я предъявила свою обиду Богу и сказала: кому это нужно, эти юбки, это всё, не крашусь там, какие-то такие, знаете, очень примитивные вещи, я сама не думала, что я из них состою, что я такая вот очень мелкая, и оказывается, это мой какой-то договор был с Богом: «я вот это и это вот делаю, а взамен Ты мне должен вот это», и мне это вообще было не видно. И вдруг, когда я узнала, что в моей семье происходит... Ну, я не хочу это проговаривать, потому что я всё равно являюсь бывшей женой своего мужа, мне не хочется наговаривать на человека. В общем, у нас была серьёзная семейная драма, и когда всё стало разваливаться, то я отошла от храма на два года, мой супруг не ходил в храм, и я подумала тогда, чтобы сохранить брак, я поняла, что должна быть как он, а всё, что в этом мороке якобы, в котором я жила, это всё ничего не стоит. И я как бы стала пересобираться, я стала тогда смотреть по обстановке, что надо сделать-то, чтобы не разрушилось то, что я годами складывала, рожала детей, кому это нужно, если мужу моему не нужно? И я тогда предала Христа. Я перестала вообще ходить в храм, и у меня два года был такой серьёзный диалог со Христом вне церкви. И мне было что сказать, и я ожидала чего-то в ответ, и в итоге я настолько вот уже в какую-то тьму зашла, и я в книге это пишу, что я была как будто бы в шаге от наркотиков, от блуда, ну каких-то вот самых низменных частот, низких вещей. Хотя я это не пробовала, но моя душа уже как будто бы жила в этом годами, это настолько было отвратительно! Это было, вот как будто бы ещё чуть-чуть, и какая-то бездна, может быть, я так напрямую не думала, но моя душа была где-то в шаге от какого-то самоубийства или чего-то, то есть это прямо в шаге от катастрофы. И потом начался процесс, наоборот, моего восстановления.

В. Рулинский

— Об этом мы поговорим после короткой паузы. Сегодня мы общаемся с Натальей Москвитиной, президентом благотворительного фонда «Женщины за жизнь» и автором замечательной книги «Папина дочка», которая вышла недавно, её можно приобрести, прочитать. И если у вас есть желание поддержать работу фонда, это можно сделать на сайте womenprolife.ru или ввести в поисковике «Женщины за жизнь». Это «Делатели» на Радио ВЕРА, я Василий Рулинский, вернёмся после короткой паузы.

В. Рулинский

— Друзья, это «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности, и у нас в гостях сегодня Наталья Москвитина, президент благотворительного фонда «Женщины за жизнь». Наташа недавно выпустила замечательную книгу в издательстве «Никея» «Папина дочка», и мы говорим об очень важном этапе жизни, когда ты всё-таки обрела опору, для меня это тоже было удивительно, когда от такой утраты веры ты поняла, что у тебя есть молитва — для меня это что-то взаимоисключающее, когда ты утратил веру, но молитва где-то присутствовала, расскажи про это, пожалуйста, как это происходит?

Н. Москвитина

— Оказалось, что я всё равно каждый божий день возвращаюсь ко Христу и где-то обвиняю Его, где-то спрашиваю, где-то пытаюсь разложить себя на какие-то составляющие и соизмерять эти составляющие с Творцом, достойна ли я, недостойна, а как нужно, если это не работает? В общем, какая-то пересборка началась, переосмысление каких-то вещей, и в конце концов я поняла, что я не могу без Него. В книжке я про это не пишу, но сейчас момент такой вспомнился: у меня был такой поход в храм, я решила пойти всё-таки на исповедь и мне было физически просто адски тяжело, я пришла на службу и встала максимально близко к алтарю. Помню, как-то слышала слова моего духовника отца Игоря Фомина, что у алтаря стоят максимально грешники, а дальше стоят те, кто наоборот, и вот это точно было про меня, я максимально близко встала к алтарю и мне было физически тяжело стоять, у меня никогда такого в жизни не было, я села на корточки, но дала слово, что я не уйду с этой службы, я исповедуюсь и на следующий день причащусь, и я это сделала. А потом снова пошло восстановление меня, как Папиной дочки, пусть это будет так, как раз после этого было Косово, как раз после этого было желание пойти отучиться на миссионерских курсах, потому что я поняла, что я должна увереннее стоять на ногах в своей вере, чтобы вера была взрослая, и это был момент, когда моя детская вера сломалась, я упёрлась в первые испытания, искушения, я их не сдала, но и не сдалась.

В. Рулинский

— Да, это очень важно, что не сдалась. Как-то митрополит Антоний Сурожский, мне вспоминается в одной из последних бесед рассказывает о том, что само вопрошание в чём-то, постоянный такой поиск и постоянное обновление своей веры — это не что-то плохое, это вообще даже не то что долг, но к этому человек призван — постоянно расти в вере, и то, что происходят какие-то моменты, когда твоё представление о Боге меняется, оно становится просто другим, и это, мне кажется, тоже какой-то этап важный, хотя, конечно, митрополит Антоний не рассказывает, что это значит, что там два года не надо причащаться и не надо вести церковную жизнь, это про что-то другое, но в пределе, конечно, это какие-то вопросы, которые просто пересобирают представление собственное человека о Боге, не в принципе нашу веру как таковую, а именно собственный взгляд на это, потому что понятно, что до предела, до того, как мы призваны вообще Богом к единству с Ним, мы всё равно никогда не дойдём, это всё равно какое-то беспредельное такое, мы просто по мере сил растём, какие-то этапы проходим. И одним из таких этапов у тебя был твой развод, про который ты пишешь в книге, ну что здесь греха таить, действительно, для человека, который особенно в благотворительной сфере, в семейной тематике, развод, ты об этом тоже откровенно пишешь, это что-то такое, совершенно разрушающее стереотипное представление о том, а как, собственно, православная добрая, хорошая женщина может организовывать благотворительную деятельность? Развод с этим не сочетается. И ты на это пошла, и более того, в книге ты пишешь, что это была какая-то попытка обрести себя настоящую.

Н. Москвитина

— Ну да, это, наверное, перестать быть какой-то хорошей, но не настоящей личностью, и каждый проходит через свои испытания, я вот так вот через них прошла, может быть, это неправильно, но, с другой стороны, не хотелось и лгать, не хотелось, когда всё, что происходило в семье, сломало уже эти отношения, и это приносило вред многим, я не думала, что это закончится разводом, я думала, что развод будет как красная карточка, и после этого всё будет нормально.

В. Рулинский

— Восстановится даже после развода, да?

Н. Москвитина

— Я вообще использовала развод как просто инструмент для того, чтобы пересобрать и сделать лучше, думала, что всё будет точно в порядке, это просто как напугать, а потом вот раз, и всё будет здорово. И я разводилась с благословением, там было пять благословений, я была уверена, что вот год, там епископ сказал, что вот жди год, и я этот год прямо искренне ждала, и параллельно у меня начался фонд, который просто забирал меня саму и по-другому дал возможность посмотреть на людей, на себя, и потом оказалось, что вот я, собственно, одна с четырьмя детьми. Но, оглядываясь назад, я бы сказала, что это никому не повредило, видимо, просто потому, что было благословение, была молитва и до сих пор есть, тех людей, которые благословляли на это. Похоже, что из всей этой заварухи мы вышли, даже укрепившись все. Я вообще не могу сказать ни слова плохого про моего бывшего мужа, и я, когда представляюсь в каком-то узком кругу, говорю, что «да, я жена, но просто бывшая жена», этот статус уже никуда не деть. Да, я состою из своих ошибок тоже, и дети продолжают очень активное общение со своим отцом, и это очень важно, из этого состоит и моя книжка, когда я, например, была отрезана от своего биологического папы, мой отчим заменил мне папу на все сто процентов, но тем не менее, я, как личность, мой генетический код состоит из другого человека, и мне хотелось вообще просто найти его, взглянуть ему в глаза. И это, конечно, неправильно, когда дети не знают своего отца, потому что понять себя, понять, на какие поступки ты способен, понять свои какие-то привычки, какие-то традиции можно только видя своих родственников, настоящих родственников, и это нельзя отрезать от человека.

В. Рулинский

— Ты пишешь в книжке, такой интересный у тебя образ, что «тихо проползти через быт и попасть в Царство Небесное через кастрюли к святости — это было нечестно». Можешь пояснить, что здесь имеется в виду, то есть быт, семья, такой уютный дом — это для тебя было нечестно или для всех это нечестно?

Н. Москвитина

— Нет, возможно, для кого-то это вполне себе путь, и он приведёт к святости, я думаю, что такие люди есть, это фантастические женщины, которые как-то на сто процентов включаются в своё материнство, они в этом живут и чувствуют себя полноценно, у меня это не получалось так, как получается у некоторых с великолепным талантом. И на многих вещах я спотыкалась, и у меня не случалось, например, играться с детьми, вот так вот сидеть с ними на полу и собирать «лего» или в куклы, я думаю: господи, какая скукотища, как другие это делают? Но энергии же много, её надо было как-то реализовывать, и я опять-таки себя узнала, только начав фонд, но при этом у меня уже детей-то четверо было, и оказалось, что этим можно всем управлять, жонглировать, и никто при этом не страдает, и вымучивать из себя двадцать четыре на семь маму и только маму... Ну, есть же люди, есть, в конце концов, монахи просто, и они так же чисты перед Христом, их же не гнетёт, что у них нет детей. То есть жизнь, она намного масштабнее, в ней много есть разных путей, дорог, и возможно, они не на всю жизнь, они до какого-то момента, потом тупик, потом надо что-то думать, и хотелось это в себе увидеть, открыть, и вот делать всё вот по правилам, которые понятны, вот эти кастрюли, по воскресеньям я в храме, потом вот эта готовка у меня — у меня это очень хорошо работало до моих тридцати лет, и я всем управляла, и не было няни, и я, навесив на себя детей, гуляла с ними и готовила, я очень много готовила, я очень люблю готовить, а потом как будто это закончилось. Я, конечно, и сейчас готовлю, хотя у меня на это в десятки раз меньше времени, но я не чувствую, что я какая-то несчастная. Получилось, что я росла, росла, росла до этого, выросла, потом ещё что-то открылось, и что будет потом — неизвестно, ты меняешься всю свою жизнь, вот мне в этом августе сорок, и какая я буду с сорока до пятидесяти, мне пока неведомо, я просто хочу быть максимально откровенной перед Христом, и пусть Он меня ставит куда надо, фонд ли это, не фонд ли это, просто надо Ему доверять и видеть то, что Он предлагает, брать это, пробовать, и даже если не получится, то всё равно ты попробовала.

В. Рулинский

— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА, мы говорим сегодня с Натальей Москвитиной, президентом благотворительного фонда «Женщины за жизнь», если у вас есть желание поддержать работу фонда, а это очень важно, можно это сделать на сайте фонда womenprolife.ru, либо ввести в поисковике «Женщины за жизнь». Наташа, ты в книжке «Папина дочка» пишешь, я прямо процитирую: «Я не умею плавать и ездить на велосипеде, боюсь публичных выступлений и абортов». Ты пишешь, что ты трусиха, но при этом производишь совершенно другое впечатление, это какая-то попытка самозащиты, ты как бы от обратного, что ли?

Н. Москвитина

— Ну так вот устроена моя личность, я иду именно туда, где страшно, я не знаю, то есть у меня тогда выключаются все тормоза, я вижу, что там страшно, и мне туда надо обязательно попасть, это не какая-то там техника, сейчас вот психологи говорят, что надо зайти в центр страха, но мне это очень забавно, потому что я так устроена, не знаю, почему так, это с самого детства. Но есть вещи, в которые я до сих пор не зашла: я так и не научилась плавать, велосипед меня меньше беспокоит, но плавать я хотела бы научиться.

В. Рулинский

— Ну, если тебя это успокоит, я тоже не умею плавать. (смеются)

Н. Москвитина

— Вот видишь! В общем, надо самого себя еще узнать, непонятно, сколько мы жить будем, но на каждом отрезке мы такие разные, надо пробовать себя, потому что вот ты думаешь, что ты хороший, а оказывается, ты плохой вот в этом, не надо из себя ничего лепить, нужно смотреть, как ты раскрываешься в разных ситуациях. И в этом плане для меня фонд — это открытие самой себя, в первую очередь, потому что, общаясь с колоссальным количеством людей очень разных, с разными проблемами, ты в каждом человеке отражаешься, и ты смотришь, на кого ты рефлексируешь, что тебя раздражает в конкретном человеке, значит, это есть и у тебя, это все такой налет часов, это как у пилотов, им надо сделать этот налет часов, тогда они настоящие пилоты. И я общалась с людьми, кто-то мне не нравился, а кто-то нравился, и я думаю: надо же какой-то вывод делать, одно и то же повторяется. Оказалось, что дело не в людях вовсе — дело во мне. Во мне этот грех сидит, который я осуждаю в этом человеке, он есть, просто я думаю, что его нет, а он есть, он просто в спящем состоянии, а какой-то коллапс произойдёт, и я этим грехом и упаду. У меня просто не было возможности, я к этому греху не прикасалась, но Бог мой поводок держит, а этого человека поводок отпустил, и я вижу, и вот мне так неприятно, как можно было так согрешить? Оказывается, и я бы так согрешила, просто Господь меня придерживает. И вот это всё тебе через людей приоткрывает, мы сами себя не знаем, вот это вот самое важное. Чем дольше ты живёшь, до гробовой доски, ты не знаешь, чем ты согрешишь, и где ты, наоборот, проявишь какой-то героизм. Вот надо зайти в ситуацию, я так бы ещё сформулировала, наверное, это для меня открытие: надо как можно больше общаться с людьми. Не надо от людей закрываться, даже если это для тебя сложность. И вот сейчас много говорят о том, что там экстраверты, интроверты — наверное, да, как-то глобально, но в целом впустить в жизнь максимальное количество людей, сколько бы ты смог или смогла, потому что ты тогда начнёшь как-то на них реагировать и в каждом человеке узнавать что-то новое про себя, без коммуникации это невозможно. Чем больше мы коммуницируем, чем больше мы себя раскрываем — где-то себя осаждаем, понимаем, что ты тут вообще не лучший товарищ, ты тут плох, но мы себя узнаём, — тем мы ближе становимся к Богу, через другого человека ближе к Богу.

В. Рулинский

— Да, это очень хорошая такая максима — к каждому человеку относиться максимально внимательно и через других людей, действительно, Господь может и свою волю выразить, и я так понимаю, что у тебя как раз во многом через преодоление происходит это общение каждый день, и в этом смысле, конечно, то, что делает фонд, то, что делают твои сотрудники, ты сама — это, конечно, дорогого стоит, такое большое количество женщин смогли родить детей и не сделать аборт, то есть не убить своих младенцев. Каждая жизнь человеческая, она бесценна, а здесь получается такое огромное множество. При этом у вас в работе фонда принято не пугать страшилками, как ты пишешь тоже в книге своей замечательной «Папина дочка», но у тебя произошла ситуация, когда тебе потребовалось, или ты сама потом осознала, что это произошло, описываешь этот случай, когда ты сама начала пугать, страшить женщину, и это помогло. Вот получается, что это тоже не абсолютно, иногда бывает нужно припугнуть?

Н. Москвитина

— Да, и это опять-таки про разных людей и про то, что мы даём себе какой-то зарок, и потом мы же делаем по-другому. Нет вообще шаблонов никаких, и в общем и целом, конечно, людям нужна просто любовь, их надо приголубить, им надо найти какие-то самые простые слова, нужно просто посидеть рядом, но есть другие люди, и они воспринимают только такой жёсткий язык, что-то вот такое провокационное, столкновение лоб в лоб, и этого отрицать нельзя, вообще все люди очень разные, но другое дело, что и эти люди, они тоже нуждаются в любви, может быть, твой инструмент — это какие-то жёсткие слова, но ты не должен этого человека ненавидеть, ты должен использовать инструменты, как кому-то нужен хирургический скальпель, а кому-то нужна рука протянутая, а кому-то твоё время, что ты поехала на другой конец Москвы или вообще в другой город, а вот кому-то действительно нужно взять и рубануть, потому что все с этим человеком сюсюкаются, потому что он жёсткий, все его боятся, и все только по голове его гладят, а ты берёшь и говоришь: «Слушай, а ты вообще знаешь, как бывает, когда на большом сроке у твоего ребёнка кости ломают?» и это трезвит очень сильно. У нас было несколько спасений на большом сроке, когда женщины шли на аборт, который уже не аборт, а искусственные роды...

В. Рулинский

— Ты описываешь страшнейшие вещи, там, получается, ребёнка рожают живым и кладут возле окна, чтобы он там умирал на морозе. Это же просто не вмещается даже...

Н. Москвитина

— Да, там по-разному, и это наш мир жестокий, и люди, которые в это входят — это такие же люди, как мы, и осуждать их, почему они к этому пришли, я говорю, никогда не знаешь, чем сам закончишь. Вот, кстати, вспомнила сейчас историю, Вика Макарская рассказывала, у неё есть такой чат, где общаются женщины про веру, про семейные отношения, и одна женщина всё время писала, что вот больше всего она не выносит аборты, она не понимает, как женщины делают аборты, и когда женщина выпивает алкоголь. И все знали её, что вот она с этой позицией, у неё там много аргументов, и в конце концов, это Вика сама рассказывает, она пришла на «Спас» к нам, и говорит: «Вот несколько дней назад, представляете, эта женщина пишет прямо исповедь и говорит, что никогда никого ни в чём не осуждайте, никогда не знаешь, чем согрешишь сам». В общем, она, будучи беременной, много выпила и сделала аборт, и она пишет о том, что вот это произошло со мной несколько дней назад. И это вот в точной мере про нас, и можно там «проповедовать», говорить какие-то правильные вещи, а потом самой вот прямо упасть, не ожидая от себя вообще этого. Никогда не знаешь, чем согрешишь, поэтому служишь на своём месте, смиряешься и понимаешь, что у тебя получается вполсилы, что-то получается, что-то не получается, но, Господи, спаси и сохрани, чтобы как-то мой поводок не спускался. И вот это служение — это, наверное, и есть возможность хоть как-то отдать Господу Богу, что Он держит этот наш поводок.

В. Рулинский

— Да, это, мне кажется, хороший такой смысл, который ты сейчас придала. По-монашески так немножко даже чувствуется глубокая духовная проработка вопроса и про бревно в глазу, и про многие другие вещи, которые, в общем-то, для многих людей даже и так ясны и понятны, когда мы ходим в храм, действительно, мы стараемся никого не осуждать, мы знаем эти все заповеди, но когда это происходит прямо в жизни, когда ты сам с этим сталкиваешься, это какое-то обретает более зримое очертание.

Н. Москвитина

— Мы все очень правильные, но всё время сплетничаем, например. Но мы это не называем в православной среде «сплетни», но кости мы всё равно перемываем. О чём говорить-то? И всё равно одно и то же. И вот надо себя зафиксировать, что это вот прямо сплетня и в этом надо идти исповедоваться. И ещё все мы страдаем, и я — то же самое: а что говорить-то на исповеди? Вот ты ходишь уже там, я с самого раннего детства, вот я только что вернулась из Волгограда, была с мамой и задала вопрос, с какого времени я сама стала ходить в Свято-Духов монастырь? Она говорит: с девяти-десяти лет. И вот я всё время там что-то пытаюсь писать на этой бумажке, и я вижу, что девяносто процентов это вообще профанация. И ты говоришь: ну вот я не знаю, что там писать, у меня же всё в порядке — а это же неправда, я просто не вижу себя объективно. Поэтому как можно другого осуждать?

В. Рулинский

— Ну да, здесь монашеская такая традиция даже учит, что если ты начинаешь видеть больше своих грехов, то, значит совесть очищается, ты приближаешься к Богу, ты больше чувствуешь вот эту свою нечистоту, когда ты идёшь ближе к свету, и в этом смысле, конечно, учитывая аскетику православную, догматику глубокую, у нас всех есть большой-большой впереди путь.

Н. Москвитина

— Ну это вообще тайна какая-то, чтобы приблизиться ко Христу, это же святость, и нет рецепта святости.

В. Рулинский

— В том-то и дело, и нет предела, то есть ты никогда не можешь сказать: ну всё, я достиг.

Н. Москвитина

— Да, готов, забирай меня, Господи. До последнего ты всё равно эти Авгиевы конюшни расчищаешь, расчищаешь, и сильнее этот свет зажигается, но никто не знает, срок же не пришёл, пока тут, значит, экзамен сдаём.

В. Рулинский

— Сдаём, да. И вот, продолжая про этот экзамен, я хотел бы процитировать отрывок из твоей книжки, уже в заключительной части книги ты пишешь про аборты в стране, достаточно жёсткие слова у тебя там: «Все эти экивоки в сторону: «это же свобода выбора, а как же подпольные аборты?», всё это лингвистический мусор, скрывающий наше гнилое трусливое нутро. Но, как сказал Никита Михалков, «не страшно быть повешенным за правду, страшно быть повешенным за предательство». Что сделать, чтобы у нас в стране абортов стало меньше, Наташ?

Н. Москвитина

— Не знаю. Мне только хочется, чтобы больше людей осознали хотя бы, открыто говоря, чтобы эти смыслы жили в обществе, потому что пока это всё заметается под ковёр, никаких изменений быть не может и каждый косвенно или напрямую причастен к этому. Очень много молчания и равнодушия даже в церковной среде, вроде все всё понимают, но такая тема, она всех достала: «ой, ну, опять эти аборты, ну понятно, да, аборты делать нельзя», и в то же время эта же среда тоже их делает. И я говорила это как раз вот на Синодальном форуме, мне пришлось это сказать, потому что это всех нас обличает в том, что мы не только сами к этому причастны, но мы ещё и покрываем эти процессы, и поэтому ничего не меняется. И хотя бы какое-то маленькое желание, хотя бы вот намерение: Господи, покажи, как, что я могу сделать? Особенно если были аборты, вот хочется обратиться к тем, кто действительно это делал, должна душа как-то тревожиться этим, несмотря на исповедь и так далее. Я колоссально количество раз говорила с людьми, которые в этой травме живут, она какая-то незалечиваемая травма, ну хоть что-то сделать, хоть как-то не побояться сказать на работе, в абсолютно не церковной среде, попробовать разговорить. Я вот летела сейчас с Волгограда, и произошла фантастическая вещь: рядом со мной летел мужчина, очень выпивший. Его прямо полиция заводила на борт, потому что пьяных нельзя сажать в самолёт, но полиция с ним договорилась, что он не будет дебоширить. Я услышала, что он выпил, потому что его сотрудник родил ребёнка. И этот мужчина, представляете, прямо вот за мной сел, и он головой всё время бился в моё сиденье, его прям вот так вот всё тело падало на моё сиденье, в мою спину. В итоге я сиденье разложила, и он ко мне обратился, говорит: «Где эта кнопка, которая раскладывает сиденье?» Я говорю: «Вот». А он говорит: «А у меня нет». И мы, в общем, зацепились. Я говорю: «У вас у кого-то там ребёнок родился?» И вот так вот, слово за слово, слушает весь самолёт, и у нас начинается диалог, который нарочно не придумаешь, это как вот кусок фильма. Мы настолько с ним заговорились, то есть он был за аборты и кардинально за аборты, а я, соответственно, должна была весь этот полёт отстаивать противоположную точку зрения. Там было всё, там и аборты после изнасилования, там и дети с патологиями, и дауны, аутисты, и всe, и надо было держать ответ. И мне пришлось там на весь самолёт говорить, что это фашизм. А он говорил, что «нет, ничего подобного, вы когда-нибудь жили с особенным ребёнком?» И мы договорились до того, но он, конечно, был сильно выпивший, что я говорю: «Ну а как? А если человек попадает в аварию и лишается каких-то коммуникативных функций, он лежачий инвалид, его что, убивать надо?» Он говорит: «Конечно, убивать». Я говорю: «Хорошо, а если это ваша жена, надо убивать?» — «Надо убивать». И, в общем, я думаю, что сейчас уже буду вредить этому человеку, тому, что он сейчас наговорит, но слушали же все, и это была как такая миссия уже, надо было всё равно зафиналить, что аборты ни в коем случае. Но я потом, когда вышла, и там одна была женщина, мы треугольником таким сидели, она всё это слышала, и она читала Псалтирь в то время, пока мы разговаривали. И когда мы пошли на выход, она дождалась, говорит: «Ну, а я вот молилась», представляете? То есть вообще никогда не знаешь, как ты можешь послужить Богу и как ты можешь повлиять на другого человека, главное — не быть равнодушным, не думать, что это сделают за тебя, Бог ждёт этих слов, этого поступка именно от тебя.

В. Рулинский

— Да, это очень важная концовка. Мне кажется, что это для многих из нас может послужить и таким важным сигналом к действию. Я думаю, что для всех наших радиослушателей сегодняшний эфир послужит и сигналом к действию, чтобы купить книжку «Папина дочка», прочитать её. Наташа, спасибо большое, что ты сегодня была с нами. Сегодня в программе «Делатели» была Наталья Москвитина, президент благотворительного фонда «Женщины за жизнь», и если у вас есть желание поддержать работу этого фонда, это можно сделать на сайте womenprolife.ru, либо ввести в поисковике «Женщины за жизнь». И дай Бог, чтобы деятельность твоя, Наташа, продолжалась и укреплялась вера, и росла любовь, спасибо большое. Это «Делатели» на Радио ВЕРА, с вами был Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. До новых встреч.

Н. Москвитина

— Спасибо большое.

---

Все выпуски программы Делатели

• «Тюремное служение». Священник Кирилл Марковский, Юлия Денисова
• «Еда для нуждающихся». Юлиа Назарова, Анна Алиева-Хрусталева
• «Реабилитация и поддержка зависимых». Алексей Лазарев, Константин Мельников