«Духовное наследие сирийских мистиков: о важности чтения Священного Писания». Максим Калинин

У нас в студии был филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и докторантуры, преподаватель Института классического Востока и античности Высшей Школы Экономики Максим Калинин.

Разговор шел о том, как сирийские монахи-аскеты 7-8 веков оценивали важность чтения Священного Писания, и как размышления над ветхозаветными и новозаветными текстами могут влиять на молитву. Максим объяснил, почему, по мнению сирийских монахов, без чтения Священного Писания трудно сосредоточиться на молитве и понять замысел Бога, Его волю. Наш гость также ответил, как Писание может помогать в борьбе человека со страстями. Максим поделился, что христианами первых веков Священное Писание рассматривалось как история человеческого взросления, которая продолжается до настоящего времени.

---

М. Борисова

– «Светлый вечер» на светлом радио. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И наш сегодняшний гость, который проведет этот час с нами, Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики.

М. Калинин

– Добрый вечер.

М. Борисова

– Максим, вот вы всю жизнь занимаетесь таким достаточно специальным направлением знаний – это творческое наследие монахов-аскетов, да еще таких отдаленных от нас по времени, живших в VII–VIII веках, а уж территориально как отдаленных – это древняя Сирия, Месопотамия, в общем, какие-то задворки Римской империи. Казалось бы, это, конечно, очень интересно, но какое это имеет отношение к нашей сегодняшней жизни, жизни мирян православных в XXI веке?

М. Калинин

– Ну я бы не сказал, что настолько территориально отдаленных. Я помню, когда ездил вместе с профессором Сергеем Лёзовым в Эрбиль на конференцию в 2012 году – это город на территории Иракского Курдистана, это Северный Ирак, и я как-то не осознавал, что с Москвой у Эрбиля один часовой пояс, но как-то я не осознавал, что мы это такой тоже вполне себе Восток. Но так-то да, конечно, территориально расстояние немалое. Однако, знаете, часто, читая Священное Писание, читая какие-то работы по истории, мы понимаем, что какие-то вещи в человеке не меняются, какие-то вещи в человеке остаются постоянными. И любят люди вспоминать часто, не знаю, как переводить какие-нибудь древнеегипетские тексты о том, какая плохая молодежь, чтобы показать, что все повторяется и отношения людей остаются спустя века более-менее теми же самыми. И в этом смысле опыт людей, которые детально изучали природу человека, детально изучали человеческое сознание, детально изучали человеческие страсти и возможности человеческой природы, когда она устремляется к Богу, опыт этих людей может быть востребован. Более того, насколько я понимаю, наука о сознании находится все равно сейчас в начальной стадии развития. Мне как филологу, который в первую очередь занимается интерпретацией текстов мистиков, потому что они писали достаточно трудным языком, и плюс тут накладываются еще культурные обстоятельства, и я свою задачу вижу не только в переводе этих текстов, но и в объяснении их смысла, в том, чтобы выделить важнейшие понятия для этих авторов. И вот я как филолог-интерпретатор задавал вопросы людям, которые занимаются изучением сознания, психологам, и я понял, что только-только в начале пути стоит эта наука, и я думал: а смотрите, какие у нас здесь описания человеческого сознания, может быть, и здесь что-то полезное исследователи смогут для себя найти. Ну вот, например, в 2019 году кафедра богословия Санкт-Петербургской духовной академии провела конференцию по научному и богословскому изучению сознания. Ну собственно, я к чему это говорю, что в описаниях этих мистиков, этих людей, которые описывали свой опыт созерцания Божественных тайн и описывали то, что они поняли о природе человека, много лет проводя в безмолвии – эти подробные описания, и они уникальные по своей подробности в восточно-христианском культурном пространстве, эти описания могут дать многое, независимо от века, потому что человеку свойственно желание узнать больше о себе самом, а возможность погружаться в глубины своего собственного моря со всей их красотой и со всем их ужасом далеко не у всех есть.

М. Борисова

– Мне кажется, что начать можно хотя бы с того, что наши нынешние священники очень часто говорят нам, что, когда у вас возникают вопросы, читайте Писание, открывайте Евангелие и ищите прежде всего ответа на свои вопросы там. И, собственно, ваши любимые авторы сирийские говорят о том же самом. Больше того, они говорят, что молитва без Писания, как тело без души. Вот почему так важно все время помнить о том, что основа основ все-таки это Евангелие, ну и Священное Писание Ветхого Завета, которое в Евангелии часто и много раз упоминается, там очень много отсылов и очень многие места из Евангелия, из Апостольских Посланий трудно понять, не чувствуя вот эту живую связь с ветхозаветным текстом. И почему так важна для нас вот эта мысль сирийских аскетов о том, что без Писания очень трудно молиться или вообще невозможно?

М. Калинин

– Я, пожалуй, бы начал с того, что для христианской традиции Библия – это ответ Бога человеку. То есть в молитве человек обращается к Богу, ну и вот мы на одной из наших прошлых встреч говорили о том, что Исаак Сирин различает молитвы, содержащие прошения, когда человек обращается к Богу, еще не задумываясь вполне о Его величии, испытывая какую-то свою потребность, может быть, даже имея наивное представление о Боге, и есть молитва, которая переходит в чувствование Божественного присутствия. Вот <термин на сирийском> по-сирийски – мы об этом вспоминали в связи с учением Исаака Сирина о разных этапах молитвы, но вот пока человек еще остается на уровне слов, на уровне просьб, когда он остается на уровне сложности, он пока он еще не имеет такого чувствования Божественного присутствия, ему в помощь есть Божественный голос, записанный людьми, которые Божественное присутствие чувствовали, такими же человеческими словами, простыми и сложными, в любом случае многообразными. И получается, что человек вначале имеет Священное Писание в качестве того текста, который нужно изучать, чтобы получить ответ на свои вопросы. Но и Исаак Сирин, и другие сирийские мистики – а напомню нашим слушателям, что речь идет в первую очередь об авторах VII–VIII веков, среди них самый известный это преподобный Исаак Сирин, и также это его старший современник Афнимаран, его земляк, тоже из Бет-Катрайи родом, Дадишо Катрайский, и Симеон Благодатный, и позднее Иосиф Хаззайя и Иоанн Дальятский – в первую очередь этот круг авторов приходит в голову, об этом круге авторов мы в первую очередь говорим. Так вот восточно-сирийские мистики VII–VIII веков не ограничиваются тем, о чем я сказал, что Писание – это записанный голос Бога. Они говорят, что Писание может стать еще инструментом, который способен человеков привести к этому самому чувствованию Божественного присутствия. Писание способно так совершенствовать молитву человека, что он обретет возвышенные представления о Боге, благоговение по отношению к Богу и в конце концов чувствование его Божественного присутствия. Вот от этой мысли сразу несколько направлений получается, я тогда постараюсь все эти направления охватить, да, вот каким образом Священное Писание для сирийских мистиков способно человека к этому состоянию привести. Начну сначала с более простого. Библейский текст вызывает у нас много вопросов, но уже этим библейский текст способен привлечь наше внимание. Я вот слышал, удивительно, от разных людей, незнакомых между собой, я слышал об их первых попытках читать Священное Писание еще в советское время, и вот буквально один и тот же рассказ я слышал: открыл я в одном месте, вижу – кто кого родил, открыл в другом месте – там тоже родословная. Действительно в Библии много родословных, в Книге Бытия много родословных в 3-й, 4-й Книге Царств подробно приведены родословные Израильских и Иудейских царей. В книгах Паралипоменон много родословных, Евангелие от Матфея начинается с родословной и так дальше. А если еще взять книгу Левит с описанием обрядов и книгу Числа с описанием того, где какие колена живут, и опять же там длинные тоже списки, это вызывает множество вопросов, и люди в итоге закрывали Библию. Бывает, открывали ее уже спустя достаточно большое количество лет и потом только обретали библейскую глубину. То есть вот, например, один из таких людей моя мама, которая, обретя для себя Библию заново, перечла ее несколько раз подряд, и Ветхий Завет, и Новый. Еще один человек совершенно в других условиях вырос и тоже вот спустя несколько лет после такого же опыта с родословными, он говорит: я теперь читаю Евангелие, понимаю вот, что это больше, чем раньше мне казалось. Причем сначала я понял пять процентов, потом, перечитывая, уже понимаю десять процентов, перечитываю, уже понимаю пятнадцать. То есть библейский текст, он вроде бы и прост, но поскольку он создавался в разных обстоятельствах, и потому что не всегда Библия дает прямой ответ на вопрос, а побуждает человека к работе, в силу этого библейский текст захватывает наше внимание. То есть эти люди, о которых я рассказывал, они, может быть, они ее и закрыли, но то, что они открыли их на родословных, они запомнили на всю жизнь. И потом, вернувшись к Библии, они только с большей горячностью стали читать текст, когда его поняли. И вот уже в силу этого, в силу того что мы верим, что Библия это ответ Бога на наши вопросы, но часто непонятно, как к ней подступиться – уже это для сирийских мистиков служило той зацепкой, которая помогает ум сосредоточить на молитве. И в этом отношении есть такое интересное правило, в уставе Авраама Кашкарского, Авраам Кашкарский – это один из реформаторов монашества Церкви Востока. В сирийской традиции было самобытное монашество, точнее даже не монашество, а самобытная форма аскетизма – вот «сыны Завета» и «дочери Завета» – городские общины, которые посвящали себя полному исполнению апостольских заповедей. А в VI веке Авраам Кашкарский учредил Великую Лавру на горе Изла в нагорье Тур-Абдин, и в 571 году был принят его устав, в июне 571 года, устав, который отражал традиции египетского монашества. И вот там есть такое интересное замечание: вот братия пребывает по кельям – то есть в отдельных постройках за пределами монастыря, кельях, не рядом расположенных, за пределами монастырских стен, пребывает, значит, в средоточенном делании, друг с другом не сообщается, и под воскресенье братия в монастырь собирается. И понятно, что тут есть соблазн – увидеть, поговорить, все же соскучились друг по другу. И устав Авраама Кашкарского предписывает такое правило: кто приходит в церковь раньше других, должен начать читать Священное Писание – то есть подразумевалось, что монахи умели читать, это было не тривиальное умение, не все знали классический сирийский язык, это был ученый язык. И он должен читать Писание, чтобы все собирались в храм, и ум их захватывался тем, что они слышат, и они не болтали между собой.

М. Борисова

– Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики, проводит с нами этот «Светлый вечер». Насколько я помню, если мне память не изменяет, то в киновии Пахомия Великого вообще в уставе было правило, что те, кто не умеют читать, заучивают Священное Писание со слуха, то есть все должны были знать тексты Священного Писания. Я не думаю, что это было такое бессмысленное упражнение, я думаю, что именно те же самые соображения привели к тому, что Пахомий Великий своим ученикам дал именно такое правило.

М. Калинин

– Да, и мы в разных монашеских традициях находим понятие, которое называют иногда Lectio Divina – получается, «духовное чтение», «Божественное чтение» –когда монах имеет возможность повторять тексты Священного Писания для того, чтобы занимать ими свой ум, для того чтобы свой ум на них сосредотачивать. И это как раз вот продолжение той темы, о которой я сказал: то есть вот, с одной стороны, Священное Писание, даже вызывая вопросы, уже сосредотачивает ум, и кроме того человек, когда он повторяет снова и снова библейские тексты и находит что-то близкое себе, когда что-то сразу захватило его, а в отношении чего-то он ощутил радость, что наконец-то понял этот текст, повторяя эти тексты, человек может сохранить свой ум от рассеяния. И вот мы в одной из прежних встреч говорили о понятии чистой молитвы у Исаака Сирина, то есть такой молитвы, которая, хотя еще и совершается человеком на уровне слов, потому что духовная молитва для Исаака Сирина уже выше уровня слов, хотя она и совершается на уровне слов, но она становится свободна от посторонних порывов, смущающих молитву и от нее отвлекающих. И как раз для Исаака Сирина чтение Священного Писания, повторение каких-то слов Писания, которые захватили тебя, это способ собрать ум, сосредоточить и очистить его от посторонних воспоминаний, то есть это как раз вот еще один момент, вытекающий из первого – создание такой ограды из текстов, которые повторяются время от времени. И интересно, что Исаак Сирин даже в том случае, когда человека обуревают страстные помыслы, например, когда его обуревает чувство вожделения (это актуально не только для монашествующих, это актуально для любого взрослого человека), Исаак Сирин советует вот даже не бороться с этим помыслом, не принимать его, конечно же, а он советует вот не просто ему противостоять, а обращать ум свой к стихам из Священного Писания. И если стих из Священного Писания вызывает у тебя радость, если он возжигает твое сердце воодушевлением и восторгом, то твое ощущение вожделения уходит туда. Вот сирийские мистики и исходили из того, из античного деления души на несколько частей, на три части. Вот есть вожделетельная часть, которая отвечает, с одной стороны, за вожделение плотское, а с другой стороны, за любую увлеченность человека – вот они исходили из такой антропологической схемы, и они считали, что, если вожделетельная часть начинает болезновать, ее можно направить, исправить стихами из Священного Писания. Ты испытал некое изумление перед стихом Писания, и уже твоя душа занялась, твоя сила вожделения естественного получила направление уже к Божественному, а не к тому, что ведет тебя к духовной погибели. В этом смысле есть очень красивый фрагмент у Иосифа Хаззайи (мы публиковали его на православном портале «Иисус») – о двух видах вожделений, можно найти его вот под этим названием. И там Иосиф Хаззайя говорит, что вожделение – плохое ли, хорошее ли – ненасытимо, что человек, не знаю, если у него есть вожделение к деньгам, он не насытится, чем бы он ни обладал, даже если бы он обладал всеми мирами существующими, только смерть пресечет его вожделение. Точно также и вожделения духовные: сколько бы миров он ни познавал через духовное созерцание, это вожделение не насытится, и насытится оно только, если с той стороны смерть, то с этой стороны – видение Иисуса Христа Господа нашего, вот видение света Христова, который оказывается вершиной созерцания для сирийских мистиков. И вот Исаак Сирин уверен в том, что если человек испытывает вожделение греховное, то Священное Писание, его повторение и размышление о том стихе, который тебе близок, способен его сердце направить. Вот такое интересное есть наставление у преподобного Исаака Сирина. Более того, вот он говорит еще о том, что когда человек просто борется со страстями, он остается на уровне борьбы. А когда он думает о Божественном величии, о Божественной красоте, о Божественном замысле, он становится выше уровня борьбы. То есть он не просто копается в себе и страдает от того, что все время внутри него противоречия, а он поднимается выше, изумляясь Богом. Это может быть даже не всецелое изумление на вершине духовного опыта, а частичное изумление, которое охватывает человека, когда он думает о Священном Писании. И вот по мнению преподобного Исаака, Писание, оно как раз красноречиво описывает Божественное величие и Божественные действия в этом мире. И вот тут я бы хотел к следующему аспекту перейти – к представлению о Божественной педагогике в восточно-сирийской традиции. Священное Писание – это ведь история мира, от его творения до его конца. В восточно-сирийской традиции не было книги Апокалипсис в библейском каноне, однако все равно в Евангелии говорят неоднократно о конце света, и апостол Павел говорит, и, соответственно, те библейские книги, которые были в распоряжении восточно-сирийских авторов, тоже охватывают всю историю мироздания от начала и до конца. И вот глазами восточно-сирийского богослова Священное Писание – это последовательно, тщательно продуманная Божественная педагогика. Так что, глядя даже на какие-то неприглядные вещи, описанные в Библии – чьи-то грехи, чьи-то ошибки – восточно-сирийский автор видел в первую очередь путь человечества, которое учится в Божественной школе. И вот в этом смысле идея школы мне очень нравится. Наверное, вот для русскоязычных слушателей слово «школа» – ну есть, конечно, понятие «школа молитвы», или говорят «моя школа» в смысле там или там «старая школа», имея в виду что школа – это некая традиция обучения, но вообще, в широком смысле слова, «школа» – у нас возникает ассоциации с тем, куда детей нужно побуждать ходить, заставлять, где есть много, не знаю, школьники для нас не образец каких-то вот таких белых, пушистых, порядочных людей, а со школой у нас связывается очень много человеческой грязи, которую, значит, юноши и девушки часто выносят или вносят туда. Там или говорят, вот, ребенок пошел в школу и там испортился от одноклассников, или вот там жалуется десятилетняя девочка, что уже ее одноклассницы говорят на запретные темы. То есть школа – это человеческий плавильный котел, где есть много приглядного и неприглядного. Однако мы все понимаем, что школа это в первую очередь место, где люди выходят во взрослую жизнь. Мы этот школьный опыт оцениваем как нечто ценное, для нас воспоминания о школе это в первую очередь воспоминания о нашем росте, о том, как мы, даже через ошибки, что-то понимали. И вот для восточно-сирийских авторов Священное Писание, даже когда оно наполнено описаниями каких-то вот кровожадных вещей или каких-то беззаконий, которыми особенно полон Ветхий Завет, Священное Писание это в первую очередь история человеческого взросления, которое продолжается до сих пор. И человек, читавший Священное Писание, через эту призму оценивал свои ошибки и свое собственное взросление, и в конце концов свой рост на пути к Богу. Об этом в следующем блоке хотел бы подробнее поговорить.

М. Борисова

– Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

М. Борисова

– «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики. И мы говорим о том, что мы можем полезного для себя почерпнуть в творческом наследии сирийских аскетов VII–VIII веков.

М. Калинин

– Да, вот мы остановились на представлении о мире как школе в восточно-сирийской традиции, и вот я хотел продолжить это сравнение. Педагог часто может использовать какой-то прием для того, чтобы объяснить что-то лучше своим ученикам, и сами ученики могут до конца этого не понимать. Ученик не понимает, что педагог находит к нему подход, он может оценить это уже потом, когда вырастет и вспомнит. И вот для традиции толкования Писания восточно-сирийской, и она во многом была наследницей антиохийской традиции толкования Писания. А задача толкователя как раз в том, чтобы глубже понять Божественный замысел, стоявший за историей творения. Вот часто можно слышать, и кому-то из радиослушателей, возможно, встречалось это утверждение, кто интересовался историей Церкви, что есть александрийская школа толкования Библии, есть антиохийская. Александрийская искала духовный смыл и толковала Библию аллегорически, а антиохийская толковала буквальный смысл и подход ее был в первую очередь филологический. И в самом деле, вот антиохийская традиция и восточно-сирийская традиция исходила из того, что Писание нужно понимать буквально, не отвергать историчность того, что там написано, но это не означало, что она ограничивалась этим буквальным смыслом. Точнее буквальный смысл оставался, но вот как я сказал, если Писание это история Божественной педагогики, то толкователь стремился глубже и глубже понять замысел педагога, то есть Бога, а замысел этот неисчерпаем. И именно этим приглашает своих учеников и заниматься Исаак Сирин: отталкиваясь от текста Писания, принимая его буквально, все глубже, и глубже, и глубже погружаться в Божественную мысль. И Исаак Сирин был убежден, что при молитвенном чтении Священного Писания постепенно это проникновение в Божественную мысль открывается. Есть один мой любимый пример того, как сирийцы читали Священное Писание между строк, я где-то о нем рассказывал, и, возможно, кто-то из слушателей и слышал, а кто-то впервые услышит. Я хотел бы повторить, это вот такой классический момент, который проходит через сирийские толкования на книгу Бытия. Кстати, Юлия Владимировна Фурман написала об этом замечательную диссертацию, доступную онлайн, вот по «Истории временного мира» Йохананна бар Пенкайе. Там речь идет о том, что Бог, казалось бы, нелогично описывается в Книге Бытия творение мира, что вот сначала Бог сотворил небо и землю, земля была безвидна и пуста, тьма над бездною – не говорится о творении, то есть не говорится о том, как Бог сотворил бездну, как Бог сотворил воду и не говорится о том, что Бог что-то говорит при творении. А потом, в третьем стихе Книги Бытия, говорится: да будет свет и стал свет. Почему сначала говорится о творении в безмолвии, как бы Бог творит мир и не говорится, что он что-то произносит, а потом вдруг Бог начинает творить словом? А Феодор Мопсуестийский дал такой ответ на этот вопрос: Бог начал творить голосом, когда появилось кого учить, а это были ангелы. Пока не были сотворены ангелы, Бог не нуждался в помощи слова. Точнее Бог творит мир, Отец через Сына, через Божественный Логос, но Бог не нуждался в том, чтобы звучал какой-то голос. А когда появляются ангелы, Бог ради научения ангелов каким-то таинственным образом произносит нечто, то есть являет им знание о Себе. И ангелы видят свет, изумляются его красоте и начинают понимать, что у них самих есть Творец. То что ангелы сначала в мир вводятся, как дети в пеленках, не понимающие, кто они и откуда, а потом перед ними разворачивается картина мира, свет воссиявает, отделяется от тьмы, земля обустраивается, светила появляются и они изумляются тому, что происходит и начинают обретать знание о Боге. А потом Бог творит человека, дает ему заповедь, дает ему закон и тоже его учит. А вершина знания о Боге для ангелов и для людей оказывается Боговоплощение. То есть ангелы и люди сидят за одной партой в этой школе, просто вот одни старшие товарищи, другие младшие товарищи. То есть вот к чему я привел пример из Феодора – он понимает текст буквально: сотворил Бог небо и землю – все стихии, все Бог создал, и вот теперь Бог говорит голосом. И даже голос Бога понимает буквально он и последующие авторы – не в том смысле, что Бог материальный или нуждается в голосе, а в том, что это было некое Богоявление, которое ангелы воспринимали, которые они слышали. То есть все эти авторы – и Феодор, и преподобный Исаак –принимают буквально, но они читают между строк. Они начинают разгадывать Божественный замысел, который между этими строками зашит, что вот, видимо, значит Бог ангелов учил, хотя об ангелах там не сказано. Вот сначала Бог учил ангелов, а потом Бог учил людей, и начинают они постигать Божественный замысел. И преподобный Исаак Сирин, соответственно, призывал своих читателей тоже размышлять о Писании и просить у Бога открыть ему более глубокий смысл, который за Писанием стоит. А сам преподобный Исаак Сирин – это самый яркий проповедник и певец Божественной любви, ничем не обусловленной, ничем не ограниченной, постоянной и предвечной. Как говорит Исаак Сирин, хотя было, когда мира не было, но не было, чтобы у Бога не было любви к миру, потому что Бог мир замыслил предвечно. И, соответственно, преподобный Исаак Сирин приглашает своих читателей занять свое сердце и свой разум тем, чтобы в Священном Писании открывать эту Божественную любовь. Даже иногда, когда Бог кажется строгим Судией, понять, что на самом деле Бог любит всех Своих детей и вот прозреть эту Божественную любовь через слово Священного Писания. И вот по мысли Исаака Сирина молитва помогает человеку прозреть этот замысел, стоящий за Писанием. И наоборот, когда человек углубляется в Священное Писание, его ум собирается, очищается его разум, и тогда он приближается к состоянию чистой молитвы. Так что одно дополняет другое, пока подвижник не поднимается на такую ступень, когда его молитва и размышление о Писании становится одним целым.

М. Борисова

– Но в то же время тот же Исаак Сирин говорил о том, что бессмысленно просто читать Писание. Что если при этом не размышлять, то вот его слова: «Если человек многозначащие стихи читает, не углубляясь в них, то и сердце его остается бедным, и угасает в нем святая сила. И во всем, что встретится тебе в Писании, доискивайся цели слова, чтобы проникнуть тебе в глубину мысли». То есть не только некое толкование, но еще как бы то, что трудно выразить словами. Но как выразить словами глубину мысли, как мы можем проникнуть в глубину мысли авторов Священного Писания?

М. Калинин

– Да, разумеется, то есть это не рациональное объяснение, а вот как мы уже говорили не раз, предел молитвы – это чувствование. Не в смысле ощущение разгорячения, а в смысле подлинность переживания присутствия. И в Писании, соответственно, тоже задача обрести это переживание любви. То есть здесь на самом деле и разум задействован, но он не распыляется, как это происходит, когда тексты заучиваешь просто для тренировки ума. А он, наоборот, собирается и в конце концов поднимается выше уровня слов, когда человек уже начинает какие-то уровни понимать сверхрационально, когда какие-то приводят его в изумление, какие-то вещи вызывают у него удивление. То есть действительно речь идет не только о рациональном осмыслении. Разум здесь собирается в попытке, ну вот как я сказал, в попытке прозреть этот замысел, у Исаака Сирина есть термин <термин на сирийском> – «воззрение», когда в конце концов человек этот Божественный замысел постигает, прозревает, помимо чисто рационального осмысления, то есть здесь задействованы разные стороны человека, в этом опыте. И вот в цитате, которую вы привели, здесь очень хорошее слово «цель». Сирийское слово <термин на сирийском>  означающее «цель», несколько значений имеет важных для нашего разговора. Это, с одной стороны, знамя – то есть то, что ты видишь издалека, и ты понимаешь в какую сторону тебе идти. Да, соответственно, цель – как направление, куда ты движешься. С другой стороны, намерение и смысл. И вот намерение и направление – здесь два важных понятия. Потому что вот мы не раз говорили о преображении повседневности, о том, чтобы повседневную жизнь посвящать Богу, но не сказали как раз, что здесь сирийские мистики используют понятие <термин на сирийском> – цели, намерения – то есть важное, ради чего ты делаешь нечто. Преподобный Исаак Сирин говорит, что если ты берешь на себя тяжелые телесные подвиги, но ты не понимаешь, какой цели ты должен достигнуть в духовной жизни, то это будет напрасно. И точно также и в повседневной жизни, когда ты делаешь это с каким-то намерением, ради Бога, тогда ты сообщаешь нужный вектор твоему делу, тогда оно становится уже делом ради Бога, и ты тем самым Богу посвящаешь свою жизнь. И в случае с библейским текстом, в случае со Священным Писанием, ты, с одной стороны, понимаешь, вот ты видишь ткань истории, видишь многообразные человеческие добродетели и страсти, и вместе с тем ты постигаешь Божественную цель, и одновременно сам учишься к этой цели двигаться. И вот как я сказал, предел для Исаака Сирина это Божественная любовь, а Божественная любовь постигается не рационально, а как раз таки Божественная любовь постигается в духовном опыте. Божественная любовь постигается для Исаака Сирина из опыта покаяния, когда ты сокрушаешься сердцем за свои проступки и чувствуешь от Бога, что Бог возвращает тебе помилование, что на сердце твоем становится легче. И именно изнутри опыта покаяния ты начинаешь понимать, что каждый человек этот опыт может получить и ты каждому человеку желаешь прощения от Бога. И в этом опыте ты постигаешь Божественную любовь. То есть о любви нельзя говорить теоретически, рационально, Исаак Сирин отвергает такую возможность. А о Божественном всепрощении можно думать только изнутри покаяния. И если Божественная любовь это главная цель, стоящая за библейскими словами, то только в покаянной молитве, читая Писание, ты и можешь эту цель в себе ощутить.

М. Борисова

– Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер». И продолжая разговор об отношении сирийских мистиков VII–VIII века к изучению, чтению и пониманию Священного Писания, вот все-таки что наиболее близко нам сегодня, мирянам XXI века, с вашей точки зрения, как специалиста по их наследию?

М. Калинин

– Я думаю, что сказанное сирийскими мистиками о Божественной любви – это неоскудевающая тема. И в наших обстоятельствах, бывает, мы не чувствуем эту любовь, или сомневаемся в этой любви, или начинаем испытывать страх наказания. И когда ты читаешь мистиков, их переживание этого опыта – а все равно, когда человек пишет искренне, ты чувствуешь, что это написано искренне. У Иоанна Дальятского, восточно-сирийского мистика VIII века, есть рассуждение о том, что когда человек пишет из своего духовного опыта, Дух услаждает его слово, и его слово приятно читать, и хочется читать. И я приглашаю слушателей обратиться к текстам сирийских мистиков – преподобного Исаака, Иосифа Хаззайи, Симеона Тайбуте – вот эти тексты постепенно появляются доступными онлайн. Вот, например, на странице Григория Михайловича Кесселя, выдающегося сиролога, на сайте Academia.edu можно его переводы найти, вот я выкладываю переводы. Я предлагаю просто прочитать эти тексты и почувствовать, я думаю, что многие из вас почувствуют эту искренность, с которой они говорят о Божественной любви. Им начинаешь верить, даже если сам испытываешь какую-то холодность в себе. Их свидетельство о любви, о том как они пережили Божественную любовь предвечную, и о том, как в себе они ощутили любовь к каждому человеку, когда ты никого не разделяешь, не выделяешь, ни лучшего, ни худшего, а каждого хочешь обнять, как об этом пишет Иосиф Хаззайя в отрывке о пяти знамениях действия Святого Духа, это свидетельство остается значимым и для монашествующих, и для мирян во все времена.

М. Борисова

– А почему сирийских мистиков часто как-то в разговорах, в объяснениях соединяют с именем преподобного Силуана Афонского, что их роднит?

М. Калинин

– А преподобный Силуан – это удивительный случай такой ситуации, когда люди совершенно в разных условиях, в разное время возросшие обнаруживают глубочайшее сходство. Вот то что из книги схиархимандрита Софрония Сахарова мы узнаем о преподобном Силуане, во многих отношениях напоминает опыт и Исаака Сирина, и Иоанна Дальятского. Причем если преподобный Исаак, вот его первый том творений, переведенный на греческий, был знаком, например, старцу Софронию, и опять же на горе Афон есть традиция чтения, переписывания преподобного Исаака Сирина, и старец Силуан мог воспринять какие-то вещи, то Иоанн Дальятский был неизвестен практически к тому времени, его сирийские тексты не были изданы. Кстати, молитва: «Владыка Христе Боже, Иже страстьми Своими страсти мои исцеливый...», которыми заканчивается Покаянный канон к Иисусу Христу, эта молитва восходит к Иоанну Дальятскому. Если вы откроете 68-е слово в русском переводе Исаака Сирина, вы найдете там похожую молитву, но это 68-е слово, оно изначально представляет собой текст Иоанна Дальятского. Вот как раз таки немногие тексты, которые попали в корпус Исаака Сирина и в греческой традиции были известны. Но в целом наследие сирийских мистиков практически не было известно к этому времени, и какие-то глубочайшие точки соприкосновения между старцем Силуаном и Иосифом Хаззайей, или между словами преподобного Серафима Саровского и вот опять же наставлениями Иосифа Хаззайи или Иоанна Дальятского, или, как я уже говорил, между преподобным Максимом и преподобным Исааком Сириным, современниками, которые не могли пересекаться – когда ты их находишь, ты понимаешь, что есть истина, которая постигается людьми опытно, и люди достигают ее в разных культурных контекстах. Если вот сейчас к теме еще Священного Писания возвращаться, я хотел бы в оставшееся время еще о такой интересной форме взаимодействия с Писанием в восточно-сирийской традиции рассказать. Вот то что я говорил о помощи Священного Писания в молитве, Исаак Сирин выразил в таких словах: «Есть слово, облеченное веществом, но не отпечатывающееся в материи, не погруженное в материю. А есть слово, необлеченное веществом, но погруженное в него. А есть слово и не облеченное, и не погруженное, потому что оно простое. И когда простое слово поднимается в молитве, оно охватывает облеченное слово и поднимается к Тому, Кто не имеет предела и Сам все охватывает и ограничивает». Вот вы можете услышать и сказать: что это? Разве это тот преподобный Исаак, которого мы знаем из «Слов подвижнических»? А это его «Главы о ведении» – текст, который еще полностью на русский язык не переведен, и который остается в рукописи доступен исследователям, потому что сирийский текст его еще не издан. И многие восточно-сирийские авторы писали главы о ведении, подражая здесь Евагрию Понтийскому. И сам Евагрий Понтийский в IV веке, в послании к своему другу Анатолию говорил, что он в главах о ведении хочет выразить духовные тайны закрытым языком, сокровенным языком. И вот видите, Исаак Сирин, оказывается, писал загадки. И загадки даже не для того, чтобы отсеять читателя, скорее наоборот, чтобы читателя увлечь. Потому что подвижник, который находится в келье, который может и уныние испытывать, он нуждается в том, чтобы свой ум занять. И вот преподобный Исаак писал такие загадки, как еще один способ сосредоточить человеку свой ум, чтобы настроить его на молитву, чтобы он не рассеивался. И теперь давайте эту загадку разберем. Долго я с ней мучился, обсуждал ее на семинаре по сирийским мистикам, и в конце концов, как представляется, прояснился ее смысл. Вот облеченность в материю – здесь понятно, когда у нас слово произносимое или записываемое, оно облекается в материю. И вот он говорит, что есть слово, которое облечено в материю – то есть имеет вид текста или произносимый вид, но при этом в материю не погружено. У Алексея Макарова есть анализ этого понятия погружения и понятия печати у Исаака Сирина. В общем, речь идет о том, что слово стоит выше материального мира, этому материальному миру непричастно, оно содержит нечто, поднимающееся над нашей повседневностью, и это как раз есть Священное Писание – оно облечено в материю, но оно не погружено в материю, потому что Божественный замысел, отраженный в Писании, он предвечный, потому что Сам Бог в материю не погружен. То есть Он дал Свое откровение в Писании, но чем глубже мы погружаемся в Библию, тем дальше мы уходим за пределы нашей повседневности – это и есть библейское слово: облечено в материю, но не погружено в нее. А наши с вами помыслы, которые постоянно в нас крутятся, они-то как раз в материю не облечены, потому что они мысли, но они в материю, в бытовую рутину, повседневность погружены всецело. И вот преподобный Исаак говорит о том, как в чистой молитве достигать такого состояния, когда наши помыслы становятся свободными от повседневности, от тревог, от страстей, от воспоминаний, когда наши помыслы становятся простыми и выше материи. И вот как раз те самые три слова, о которых преподобный Исаак говорит, да: облеченное слово, но не погруженное в вещество – то есть Священное Писание, необлеченное, но погруженное в вещество – наши повседневные помыслы. И есть простые помыслы, которые в чистой молитве приходят в движение. И вот как как раз он говорит, когда простые помыслы, простое слово, не облеченное, не погруженное, поднимается в молитве, оно охватывает слово Священного Писания, потому что именно Библия становится той помощницей, которая помогает человеку прийти в изумление и достичь уже вершин молитвы, когда человек начинает ощущать Божественную бесконечность. И вот когда человек достигает уже вершин и чувствует присутствие Самого Бога, тогда уже в чтении Писания он не нуждается, потому что в это время он уже чувствует присутствие Самого Бога. И преподобный Исаак очень глубоко описывает это переживание Божественной бесконечности. Вот тогда уже Священное Писание охватывается этим опытом. Получается очень красивый смысл, который вытекает из учения преподобного Исаака. Но он его выразил очень хитро в категориях «облеченного» слова и «погруженного», чтобы человек, с одной стороны, мог сосредоточиться на этой загадке, а с другой стороны, оценивать свои мысли – погружены они в материю или не погружены, и обращался к Священному Писанию как к тому, что помогает подняться ему до изумления Богом. И вот такой жанр загадок не единственный в восточно-сирийской традиции. Есть малоизвестный старший современник Исаака Сирина – Афнимаран. Ну вот сейчас мы с моим коллегой, Александром Преображенским, немало материалов про Афнимарна подготовили, и уже вы поиском можете найти про этого мистика информацию, есть видеозаписи наших семинаров, где мы разбираем его тексты, и есть статьи, посвященные ему. Но на удивление, пока мы этим не занялись, ни одной специальной статьи ни на одном языке мира не было посвящено этому мистику, он упоминался где-то вскользь, вот он оказался забыт практически. И в сирийской традиции и научная традиция только-только вот сейчас начинает к нему обращаться. На удивление, пока мы не занялись, не стали писать про этого автора, он не привлекал, не было ни одной статьи на каком бы то ни было языке, которая была бы ему посвящена. При том что, судя по имеющимся источникам для своего времени, это был очень авторитетный человек. И опять же его переписывали в разных традициях, мы нашли свидетельства того, что монашествующие люди читали Афнимарана от Египта до Северного Ирака, но потом он пришел в забвение и в сирийской традиции, и внимание научного сообщества только-только к этому автору начинает обращаться. И вот он интересен тем, что он писал загадки, похожие на загадки преподобного Исаака Сирина, но очень насыщенные библейскими образами. То есть монах, который читал, должен был не только некий вывод о духовной жизни сделать, но он еще и должен был узнать тексты Священного Писания и обрести какое-то глубокое их понимание. То есть опять же вот был такой способ интересный в восточно-сирийской традиции – чтобы занять ум библейским текстом, составлять загадки, в которых человек мог опознать какие-то библейские образы. Некоторые загадки совсем непростые. Например, вода непригодная для питья и струны непригодные для пира взрастили древо, восходящее до небес. В общем, к счастью, сохранилось толкование, что речь идет, оказывается, о том, как женщина омыла слезами ноги Христа и отерла их волосами. Воть эта вода непригодная для питья и струны непригодные для пира, и они даровали, значит, этой женщины дар небесного света – дар света Христова. Или, например, человек, которого было легко ввести в заблуждение от его рождения, вместо двух обрел четыре – это говорится про слепца, который с рождения не видел, который зависел от других людей, и когда Христос дал ему два глаза, Он ему еще открыл сердечные очи. То есть, с одной стороны, человек должен был поразмыслить – и в этой мысли он и от уныния избавлялся, и на Писании сосредоточивал внимание, а вместе с тем должен был и обрести некое мистическое знание – думая об отверзении сердечных очей, человек, читатель вспоминал наставления отцов об отверзении сердца и о видении света Христова. Или, например, назорей нечистой костью и нечистых побросал в кучи – вот про Самсона, который нечистой с ритуальной точки зрения челюстью осла победил филистимлян. И тут человек должен был вспомнить и Священное Писание и одновременно задуматься о том, что и в духовной жизни человек через одну страсть побеждает другую страсть. Допустим, из боязни там, из тщеславия побеждает свои блудные помыслы или, наоборот, испытывая блудные помыслы, думает: чего же я думаю о себе так высоко? И побеждает тем самым свое тщеславие. И вот сохранилась 91 загадка Афнимарана на такую тему, где, значит, учение о Божественном откровении раскрывается, где каким-то намеком говорится о Вознесении Христа, или какие-то евангельские чудеса вспоминаются, или говорится о тридцати связках лет, которые подвижника ввели в первое наследство – и речь идет о Енохе. Или, например, одиннадцать не усомнились, а один усомнился и в усомнении был на пользу прочим – про уверение Фомы. То есть какие-то загадки легко считываются, а какие-то загадки требуют действительно такого постоянного усильного размышления.

М. Борисова

– Вы знаете, Максим, вот мне, как человеку невежественному в этой во всей истории, кажется близким современному человеку вот эта игровая форма. То есть когда мы говорим о высоких материях, нам кажется, что это все вот очень такое строгое, вот без всякого юмора, а тут вот просто игра, это как вот викторина. И это не просто игровая форма, а то что необходимо для того, чтобы восходить на какие-то высокие степени духовного развития. И я думаю, что нам, может быть, тоже не хватает вот этого ощущения естественности – не легкости, а естественности вхождения в какие-то тексты Священного Писания.

М. Калинин

– Да, согласен полностью с этим комментарием. В самом деле ведь получается, что это и игра, это такой кроссворд или викторина, как вы сказали. И при этом, когда разбираешь эти тексты, то понимаешь, что они связывают очень многие пласты учения между собой и выводят на глубины. То есть, получается, что глубокие серьезные подвижники умели и в игровой форме доносить что-то, и умели быть естественными и для того, чтобы благую весть уметь в XXI веке рассказать таким языком, чтобы показать ее значимость неоскудевающую. Ну вообще я думаю, что достаточно вашего, Марина, комментария, да, про игровую форму и естественность. Вот всем нам этого очень хочется пожелать.

М. Борисова

– Спасибо огромное за беседу. Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики, был сегодня гостем программы «Светлый вечер». В студии была Марина Борисова. До свидания, до новых встреч.

М. Калинин

– Большое спасибо. До новых встреч.