«Духовное наследие сирийских мистиков: о свободе и о состоянии богооставленности». Максим Калинин

У нас в студии был филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и докторантуры, преподаватель Института классического Востока и античности Высшей Школы Экономики Максим Калинин.

Мы говорили о духовном наследии сирийских монахов-аскетов. Темами беседы были: преодоление состояния богооставленности, важность постоянства в духовных упражнениях, а также свобода и воля человека.

---

М. Борисова

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И сегодня этот час с нами проведёт Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики.

М. Калинин

— Добрый вечер.

М. Борисова

— Я знаю, что многие наши радиослушатели Максима знают как моего соведущего в некоторых выпусках программы «Седмица». Максим удивительный кладезь знаний, для нас для многих закрытых, поскольку он занимается удивительной темой для мирянина начала ХХI века — он изучает наследие сирийских мистиков. Вопрос, конечно, интересный: зачем современному мирскому человеку такие очень специальные тексты, касающиеся, казалось бы, не мирского, а монашеского пути?

М. Калинин

— Я, наверное, несколько слов скажу о том, кто такие сирийские мистики, о каких людях, о каком времени мы говорим. Речь идёт о сирийском христианстве. Сирийский язык — это один из арамейских языков, он близок к языку Иисуса Христа, насколько мы о языке Спасителя можем судить. И сами сирийские христиане осознавали, что они говорят на языке, близком к языку Христа. Соответственно, слово «сирийский» к территории современной Сирии имеет, конечно, отношение, но это не тот язык, на котором говорят в современной Сирии, как может сложиться впечатление. На этом языке говорили в северной части современной Сирии и на территории Месопотамии, то есть юго-востоке современной Турции и на территории современного Ирака, и также на территории современных западных областей Ирана. То есть тот регион, который, казалось бы, с понятием «сирийский» не соотносится. Но именно на этой территории сирийский язык, один из восточно-арамейских языков, был главным языком христианской книжности.

Те люди, о которых мы говорим, это монашествующие, которые оставили детальные описания своего опыта Богообщения. И они писали о своём переживании Божественной любви, они писали о своём переживании любви, которая воспламеняется в их сердце ко всем людям. И эти описания для Восточного христианства уникальны. Поэтому, даже забегая вперёд в ответе на ваш, Марина, вопрос, почему мирянам имеет смысл с этими текстами знакомиться, скажу, что само их описание любви, переживание опыта любви, нам не всегда доступного, оно уже само по себе вдохновляет и окрыляет, независимо от того, в какой мере ты можешь понести в себе такое переживание. Но если продолжать говорить дальше о людях и временах, то в первую очередь это VII-й VIII-й века. И это такие люди, как преподобный Исаак Сирин, и это как раз тот сирийский мистик, который всем известен, это самый известный из этих авторов, и для позднейших сирийских мистиков он, конечно, был учителем. Но помимо преподобного Исаака, это ещё такие имена, как Симеон Благодатный, автор удивительного сочинения под названием «Книга благодати», это Дадишо Катарский, земляк преподобного Исаака Сирина, потому что Исаак Сирин был родом из Бет-Катрайе. Эта область охватывала территории современного Катара и прибрежную часть современной Саудовской Аравии. Это Афнимаран, автор удивительных загадок для монашествующих на библейские темы. Это всё авторы VII века, и в VIII веке два очень ярких автора — это Иосиф Хаззайя (слово «хаззайя» означает «прозорливец», «провидец») и Иоанн Дальятский.
То есть вот мы очертили круг людей, очертили территорию, сказали в целом в общих словах. И теперь я бы уже хотел перейти непосредственно к вашему вопросу, Марина, почему эти люди, которые были монахами, и не просто монахами, а они подробно писали о жизни в безмолвии, то есть они были исихастами, они практиковали молчание в большей или меньшей степени. И мы знаем, что были разные степени молчания, которые возлагались на монашествующих. Была практика жить в кельях отдельно от монастыря от воскресенья до воскресенья, так что братия в воскресный день собиралась и тогда получала возможность друг друга видеть. Была практика возлагать подвиг молчания, пребывания в келье в затворе, на несколько недель. Например один из трактатов Дадишо Катарского получил распространение как раз под таким названием: «О безмолвии седмиц» — о безмолвии в течение семинедельного периода. Была практика возлагать на большее время на себя безмолвие, но опять же, находясь в келье в отдельном строении, в известной доступности от монастыря. И наконец была практика анахоретства — практика ухода в труднодоступные места. Для наших авторов это горный колорит в первую очередь. Большая часть текстов сирийской мистической традиции создавалась в горах той территории, которую сейчас называют Курдистаном. Скажем, Иоанн Дальятский много лет провёл в горах. И известно, что его родной брат, который тоже стал иноком, но был иноком общежительного монастыря, очень переживал за Иоанна, как он переносил суровые зимы, когда вообще было невозможно добраться до него, даже весточку нельзя было передать или получить, как он жил в окружении опасных зверей и насекомых. То есть были разные формы молчания, но в любом случае сирийские мистики писали об опыте жизни в безмолвии и для тех, кто жизнь в безмолвии практиковал. Они упоминают в своих произведениях и монахов общежительных монастырей, но безмолвие («шилья» по-сирийски) это, в первую очередь, их делание.

И кода мы, миряне, читаем эти тексты — я когда-то стал их читать в рамках своей филологической работы и я влюбился в красоту этих текстов,красоту, подробность глубину их рассказа об опыте переживания Божественной любви и об опыте переживания своей любви к Богу и ко всем людям, как я уже сказал. Я поразился их красотой и стал стремиться так или иначе доносить рассказ об этих текстах как можно большему числу людей. На «Арзамасе» вышел наш курс и наш подкаст на эту тему. И я по-прежнему убеждён в том, что мирянам эти тексты могут многое дать. Я бы сравнил здесь обращение с этими текстами с нашим пользованием компьютером и с нашим пользованием, может быть, не аналитикой по экономическим вопросам, хотя, может быть, это сравнение тоже было бы уместным. Но возьмём, допустим, компьютер. Компьютер — необходимый для меня инструмент. Я многие вещи в своей жизни не могу сейчас делать без помощи информационных технологий. При этом я не понимаю, как эти технологии устроены.
Я чувствую эту дистанцию, но, в общем-то, многие авторы, многие философы в частности писали о том, что эта дистанция всё больше нарастает. В традиционном обществе человек с детства понимает, как устроены все те инструменты, которые его окружают. Он понимает, как устроен плуг. Может быть, он не может его сделать своими руками, но он понимает, как он устроен. А сейчас ребёнок может пользоваться смартфоном — такая для многих наших радиослушателей печальная, наверное, мысль, но он не понимает, как работает интернет, как устроены эти механизмы. Если оставить в стороне тему ребёнка, то взрослый человек пользуется компьютером — он тоже зачастую не понимает, как он устроен. И я испытываю почтение, даже благоговение по отношению к тем людям, которые понимают, как это устроено, и могут это сделать своими руками. Вот мой тесть своими руками собрал компьютер, когда моей будущей жене было ещё шесть лет. Вот он ещё тогда сделал его просто из деталей. У меня вызывает благоговение, как человек может это держать в своей голове. Но я не понимаю, как устроен компьютер, однако он мне нужен. Вот эти подвижники, которые десятилетиями жили в условиях сугубой сосредоточенности, которые совершали то, что Исаак Сирин называет чистой молитвой и духовной молитвой — я думаю, что об этих понятиях мы тоже поговорим. Когда они наблюдали за своей душой — а Дадишо Катарский в своём трактате о безмолвии в течение семи недель называет восемь видов делания, которое монах совершает в безмолвии, и среди них называет познание себя, говоря, что именно в безмолвии ты получаешь особенную возможность познать, как ты устроен, познать своё устроение. И вот они в этих условиях сугубых, лабораторных, если можно говорить здесь о лаборатории духовной жизни, они столько узнали о человеке, что я с благодарностью готов черпать из этого источника знаний. Я понимаю, что я сам столько не знаю. Я сам не имею такого опыта, я сам не смогу понести такой опыт многолетнего безмолвия и наблюдения за собой, претерпевания искушений и, наоборот, благодатных состояний. Я понести это не могу, но подобно тому, как компьютер нужен мне, хотя я и не знаю, как он устроен, так и знания, добытые этими людьми, нужны мне, хотя я не понимаю, каким путём они шествовали.

Или как преподобный Исаак Сирин ещё часто образ моря любит использовать. Может быть, это связано с его детством на побережье, но, с другой стороны, Иосиф Хаззая моря не видел, но он тоже образ моря любит и говорит даже про дельфинов в мысленном море — в море нашего сердца. Так вот, преподобный Исаак говорит: «Что ты в этом море найдёшь, когда вступишь в него? Не знаешь. Там будет и то, что приведёт тебя в восторг, и будут опасности. Но из этого моря ты принесёшь какие-то дары». Вот тоже такое сравнение можно использовать, которое сами мистики любили: купец, который привозит товары, и ты эти товары с благодарностью приобретаешь, хотя сам ты не понёс этих тягот и опасностей. Вот эти люди, которые написали, оставили нам сокровища своих описаний, дали нам нечто, что для нас будет полезно, хотя мы сами в это море страшное не отправимся.

М. Борисова

— Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер». И мы говорим о том наследии, которое оставили нам, современным христианам, загадочные сирийские древние мистики. Кстати, о мистиках. В нашем современном, достаточно смазанном представлении где-то это перекликается с такой магией, что ли, с такими, далеко отстоящими от христианской традиции, понятиями. Мне кажется, что хорошо бы для начала разобраться, кто такие мистики в принципе.

М. Калинин

— Да, такая проблема существует. Действительно слово «мистика» вызывает коннотации негативные. И действительно значительное количество вхождений в интернет-поиске будет мало что общего иметь с христианством. Однако, само слово «мистика» образовано от греческого слова, означающего «тайна». И это понятие нам уже гораздо более близко. Неоднократно говорится в Новом Завете о великой тайне нашего спасения, неоднократно говорится о духовных тайнах, и в конце концов все мы знаем понятие «таинство». И я бы слово «мистика», которое христианского происхождения, не давал на откуп тем течениям современной культуры, которые от христианства далеки и которые с понятием «мистика» стремятся связать не то чтобы даже магию, а какую-то бесовщину, не знаю — фильмографию, которая посвящена столкновению людей с нечистой силой и так дальше. То есть иногда предлагают вместо «мистика» в христианском контексте использовать понятие «духовное делание». И действительно это понятие хорошее, но оно, пожалуй, уже, потому что сосредотачивает внимание уже собственно на практической составляющей делания. А наследие этих авторов, которые занимались духовным деланием, включает в себя и поэтические тексты — их как раз-таки рассказ о тех духовных тайнах, которые им открылись, богословие. Очень часто вспоминают слова автора IV века Евагрия Понтийского в его «Главах о молитве»: «Если ты чисто молишься, то ты богослов, если ты богослов, то ты чисто молишься». И мистики в этом смысле были богословами, которые рассказывали о Божественных тайнах. И здесь понятие «духовное делание» не вполне охватит весь этот круг тем. Поэтому я предложил бы слову «мистика» даже не то чтобы сообщить христианское содержание, а вернуть ему то христианское содержание, которое оно изначально имело и которого оно заслуживает: мистика как рассказ о духовных тайнах, мистика как опытное богословие.

М. Борисова

— Вот это самое опытное богословие, если вспомнить некоторые формулировки того же Исаака Сирина... начнём с того, что достаточно редко в святоотеческой литературе встречаются такие понятия, как изумление, понятие восторга. Мы привыкли к тому, что святые отцы достаточно сдержанны в описаниях своих состояний. А здесь нас буквально призывают пройти три этапа: покаяние, очищение и совершенство в любви и восторге. Вот это слишком поэтическое для традиционного нашего представления о святоотеческой литературе восприятие того, что должно происходить в нашей душе, немножко настораживает. Кажется, что это всё-таки больше литература.

М. Калинин

— Меня всегда восхищали послания апостола Павла, в частности два его Послания к Коринфянам. Точнее, наверное, даже не всегда: я помню тот период в своей жизни, когда у меня было отношение к Священному Писанию, что в каждом слове я должен найти некое возвышенное изложение какой-то возвышенной тайны. И тут ты читаешь апостола Павла, который с коринфянами выясняет и подробности их нравственной жизни, не всегда идеальной, и чисто бытовые вопросы, потому что апостол Павел занимался сбором пожертвований на иерусалимскую общину. Апостол Павел выступил как великолепный организатор, который с разных областей империи собрал значительные пожертвования. То есть он занимался, я всё время путаю эти понятия, то ли краудфандингом, то ли фандрайзингом. И в этих же текстах апостол Павел говорит о своём опыте слышания неизреченных глаголов, когда он был восхищен до третьего неба, не зная, в теле или не в теле. И из других мест, например из Книги Деяний святых апостолов, мы знаем, что Христос неоднократно являлся апостолу Павлу, не только на пути в Дамаск, когда гонитель Савл стал апостолом Христовым, но и в других ситуациях тоже Христос являлся апостолу Павлу. И тот же апостол Павел, обращаясь к тем же коринфянам, пишет удивительный гимн любви — это жемчужина новозаветной поэзии. То есть он не противопоставляет разговор о практических вопросах, поэзию и рассказ о своей мистической встрече с Богом. Для него это не только литература, для него это жизнь. Он всю свою жизнь посвящает Богу, всю без остатка, поэтому у него стирается граница между вот этими практическими вопросами и высокой поэзией, высоким богословием, потому что всё ради Бога. И это тоже мистический подход — обрести Бога в своей жизни.
Вот ты смотришь и, казалось бы, твоя жизнь серая, непритязательная — рутина идёт изо дня в день. А ты видишь во всём иное предназначение. Это у Исаака Сирина есть такой термин «иное назначение», которым он описывает первый этап созерцания, как раз-таки созерцание творений. Когда ты свою жизнь посвящаешь Богу, даже твои рутинные дела обретают смысл богослужения, может быть ещё и не богословия, но уже богослужения, когда ты видишь Бога перед собой в каждом твоём деле, в каждом твоём намерении. И как раз об этом состоянии очень много пишет преподобный Исаак Сирин. Его очень занимает вопрос того, как святить Бога в своём сердце. Вот мы каждый день читаем молитву «Отче наш»: «Да святится имя Твоё». А в каком смысле оно «святится», то есть освящается? Каким образом оно может освящаться, ведь Его имя и так свято? И вот преподобный Исаак Сирин часто обращается к этому образу и даёт ответ на этот вопрос. Он возрождает библейское представление о святости, и ветхозаветное, и новозаветное. Это понимание исходит из того, что свято то, что отделено для Бога. И получается, что кто-то не становится святым через какое-то своё усилие внутреннее. А вот для Нового Завета... наверное, наши радиослушатели, читая Новый Завет или слыша библейские беседы на радио «Вера», обращали внимание на то, что христиане часто называются «святыми». При этом мы знаем из тех же посланий апостола Павла, что далеко не все ранние христиане были святыми, в смысле вели безупречную жизнь. Святые — это те, кто отделили себя для Бога. То есть святость это не вершинная точка, а это стартовая точка: ты святой, потому что ты посвятил себя Богу, и святость тебя к чему-то обязывает. Ты живёшь такую жизнь, чтобы соответствовать своему призванию святого, то есть отделённого на это служение. Вот это представление мы находим и Ветхом Завете, где вообще очень строго соблюдаются границы того, что отделено для Бога и того, что не отделено.
И очень часто мы видим случаи, скажем, в Книге Иисуса Навина описан случай, когда израильтянин Ахан забрал себе из заклятого, из того, что было посвящено для Бога. И от этого весь народ потерпел неудачу военную. Потому что весь народ — это храм Божий. Когда кто-то нарушил границы священного и несвященного, весь храм как бы оскверняется, перестаёт быть посвящённым Богу, и из-за этого получается последующее последствие. И в Новом Завете христиане — это святые, они отделены для Бога и всех народов. И это состояние святости накладывает на них определённые обязательства. И преподобный Исаак возрождает это библейское понимание святости, для него святить имя Бога означает имя Бога в своём сердце отделить от всего постороннего. То есть думать о Боге, и в этой мысли о Боге отделять все посторонние, внешние, суетные помыслы. То есть ты действительно святишь имя Божие, в смысле не примешиваешь к нему ничего остального. И так твоё сердце становится храмом Божьим. Опять же, преподобный Исаак Сирин говорит о той ситуации, когда монах находится в состоянии безмолвия и все внешние памятования отсекает от себя. Но если брать мирянскую жизнь, то мы видим ту ситуацию, которая у апостола Павла описана, который был в гуще как раз мирской жизни, в силу своего апостольского служения. Та ситуация, когда человек всё делает ради Бога и в этом смысле всё время о Боге думает, не оставляя своих земных дел, и в этом смысле всё время имя Божие святит. И когда вся твоя жизнь наполняется глубоким содержанием, когда это не просто повседневная рутина, а уже и богослужение, ты не можешь не радоваться и не испытывать некоего изумления. Это не состояние разгорячения, когда ты создаёшь себе какие-то образы в молитве, а это именно повседневное твоё служение во всех твоих делах, которым придаётся глубина. Поэтому апостол Павел и сказал: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь», — обращаясь именно к мирянам и имея в виду именно это посвящение Богу своей повседневности.

М. Борисова

— Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.

М. Борисова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики. Говорим мы о наследии сирийских мистиков и насколько оно полезно для нас, современных православных мирян. Есть одна тема у Исаака Сирина, которая особенно актуальна, мне кажется, именно у современных православных мирян. У него даже одно из подвижнических слов называется «Словом об изменении света и тьмы, какое бывает в душе во всякое время». Вот это наше вечное колебание от восторгов к отчаянию и к состоянию депрессии, уныния или, выражаясь таким высоким стилем, богооставленности — это та реальность, в которой мы существуем изо дня в день. И очень редко встречаешь отголоски своих переживаний у высоких подвижников прошлого. Почему эта проблема для Исаака Сирина такая важная?

М. Калинин

— Да, действительно, преподобный Исаак много говорит об изумлении. В прошлой секции я сказал, почему в принципе изумление может стать частью жизни, а не только свойством поэтического текста. Хотя, наверное, я бы не стал даже жизнь и поэзию противопоставлять. Я бы тут добавил ещё, что у преподобного Исаака Сирина есть детально изложенное изучение о размышлении и о созерцании. И у него есть понятие «размышление». Это не наше размышление-обдумывание, а это предельное сосредоточение, когда снова и снова у подвижника вращается его мысленный взор в разных образах Священного Писания. И в конце концов подвижник становится выше уровня воспоминаний и уровня слов. И то Божественное промышление, которое в Писании ему открывается, приводит его в изумление. Это и удивление и восторг одновременно. Почему я сейчас об этом сказал так детально, чтобы опять же показать, что изумление преподобного Исаака Сирина это не то же самое состояние, которое святитель Игнатий (Брянчанинов) и другие отцы-подвижники называли прелестью, то есть прельщением. Как раз-таки у сирийских мистиков тоже есть детальное учение о прельщении, о ложных духовных состояниях, о том, как свой первоначальный энтузиазм не перепутать с духовным изумлением. И я специально подчеркнул, что преподобный Исаак описывает состояние, превышающее уровень слов и образов, с которым он связывает изумление, чтобы показать, что это вовсе не то разгорячение в молитве, не те фантазии в молитве, от которых так тщательно предостерегал своих читателей святитель Игнатий (Брянчанинов).
И преподобный Исаак описывает два уровня радости, я бы сказал, или два уровня, простите меня за несколько такое, ставшее секулярным, обозначение, духовного подъёма, который человек испытывает: радость, с одной стороны, и изумление с другой. Вот радость испытывает человек, когда он начинает, будь это новоначальный монах, который начинает преуспевать в подвигах, будь то неофит-мирянин, которому всё кажется радостным, понятным, родным, и он не понимает, почему кто-то тяготится богослужениями — да, наоборот, я больше готов вычитывать правил или на большем количестве богослужений стоять. А потом, когда уже проходит какое-то время, этот энтузиазм несколько ослабляет, и человек может взять на себя больше, чем он изначально планировал. Скажем у Иосифа Хаззайя есть сочинение о трёх степенях иноческой жизни. Он вспоминает там пример подвижника, святого Иоанна Колова, который ушёл вообще в безлюдную пустыню, даже не в келью за пределы монастыря, от того, что он почувствовал в себе, что он всё понесёт. А потом его силы иссякли и он вернулся. А его ещё не хотел пускать наставник, говорил: «Ты же бесплотный...» — я не помню точно, как он сказал, но он пошутил над ним, что ты же вроде как бесплотный, ты же ушёл в пустыню, тебе пустыня не страшна, что же ты возвращаешься ночью, ты, оказывается, чувствуешь усталость, холод, голод? То есть у преподобного Исаака и у Иосифа Хаззайи рассуждения о том, как первоначальная радость неофитства может быть принята за изумление. Поэтому преподобный Исаак Сирин разграничивает отдельно состояние радости, и он говорит, что важно, чтобы эта радость тебя не захлестнула и чтобы ты не взял на себя больше, чем ты мог взять. И он предупреждает: «Помни также, что радость в начальном этапе делания легко сменяется огорчением. И будь тоже к этому готов».
Или Иосиф Хаззайя говорит, что пусть у монаха наставник проследит: если у него избыток радости, пусть немножко его сдерживает, если у него появляется уныние и огорчение, пусть его, наоборот, приободрит, и ни в коем случае пусть он не примет это за духовное состояние, более высокое — то, которое он переживает. А когда изумление человек испытывает, вот как преподобный Исаак Сирин его излагает, у него уже это не состояние энтузиазма, не состояние радости, а это состояние, которое выше эмоций и, как я сказал, выше образов и форм. И это состояние, от которого человек восходит дальше к тому состоянию, когда ум поглощён становится Богом, как об этом глубоко и очень таинственно говорит преподобный Исаак. Но и это состояние, и есть у преподобного Исаака Сирина рассказы о своём опыте, как он подобное состояние изумления пережил после чтения Священного Писания и размышления над ним. Вот в конце 2019 года вышло переиздание творений преподобного Исаака в Троице-Сергиевой лавре. И там есть перевод 71-го слова преподобного Исаака, его нет в греческом переводе нет в дореволюционном издании. Я его перевёл с сирийского в дополнение к лаврскому изданию. И там в 71-м трактате, который тоже онлайн доступен, есть его рассуждения о неком подвижнике (скорее всего он о себе говорит), как в его сердце билась неизреченная сладость, когда он проснулся среди ночи, а уснул он в размышлении о Священном Писании. Но и после вот этой сладости, превышающей уровень эмоций, превышающий уровень образов и слов, всё равно подвижник сталкивается с противоположным состоянием помрачения. И преподобный Исаак снова и снова к этой теме возвращается. Недавно я кусочек ещё неопубликованной, неизданной рукописи тоже перевёл для портала «Иисус» из его «Глав о ведении», где размышляет преподобный Исаак о свете и тьме, которые сменяют друг друга в человеке. И вот то, о чём вы сказали — он снова и снова к этой теме возвращается.
И что важно: преподобный Исаак говорит, что не всегда в состоянии помрачения человек должен себя винить. Он говорит, что в нынешнем нашем состоянии, в нынешнем веке естественно, что свет сменяется тьмой, точно так же, как солнце всходит и заходит. Речь идёт не о тьме греха, а о состоянии усталости, покинутости, богооставленности, может быть даже о состоянии уныния, может быть даже о состоянии, когда действительно приходят неподобающие помыслы к человеку и ему хочется оставить своё духовное делание. Преподобный Исаак говорит: «Не бойся — это то, что должно произойти. Это море в котором бывает спокойствие и ты смотришь и поражаешься красоте того, что ты видишь в морских водах: красоте моря красоте рыб, которых ты видишь, красоте бликов. А бывает, что наступает шторм. Вот как у природы нет плохой погоды, так в этом смысле и у Бога нет плохой погоды. Твоя душа — это море в руках Божьих, и в нём бывает спокойствие и в нём бывает шторм. Поэтому будь готов к этому состоянию истощения, не вини себя, не всегда здесь твоя вина, не всегда твоя совесть будет тебя обличать в этом состоянии. Бывает, что оно приходит неожиданно. И вообще преподобный Исаак и другие сирийские мистики исходили из представления о двух веках. Это библейское представление, но в восточно-сирийской традиции ему придавалось особенно пристальное внимание, по сравнению с византийской, о том, что нынешний век — это состояние переменчивости, когда люди, даже ангелы, пребывают в состоянии не полной стабильности, в состоянии изменения.
Например, сирийские мистики часто говорят о том, что ангелы огорчаются. Они говорят, что ангелы — это служебные духи, которые помогают людям, и что человек, несмотря на свою слабость, на самом-то деле самое удивительное творение Божие, в том плане, что он соединяет духовное и телесное. Именно поэтому Бог именно через человека явил Себя, а не через ангела, но при этом колебания людей сильнее, потому что они телесные. Люди совершают часто поступки, которые ангелов приводят в смятение. И у восточносирийских авторов можно найти трогательные размышления о том, что ангелы огорчаются, думают, что их служение напрасно, потому что люди не оправдывают их ожиданий. И, скажем, Иосиф Хаззайя рассказывает, как Бог через разные случаи в Священной истории, скажем через вознесение Еноха на небо, показывал ангелам, что не напрасен их труд. И разные сирийские мистики, и Афнимаран, и Исаак Сирин, высказывают эту мысль о том, что пока люди не достигнут преображения в будущем веке, ангелы пребывают в состоянии тревоги за людей.

А у людей в свою очередь есть ещё больший разброс их состояний, переживаний, поэтому смена просветлённости помрачённостью укладывалась в их богословское видение мира. А уже в будущем веке после второго пришествия Христа, по убеждению восточно-сирийских авторов, наступает второй этап домостроительства, когда люди и ангелы будут пребывать в постоянстве и неизменности. И они говорят, что как мы в земной жизни часто способны оценить что-то, лишившись этого, тогда мы действительно понимаем, насколько велик тот дар, который мы имеем. Точно так же и в будущем веке люди смогут оценить счастье неизменяемости после переменчивости нашей земной жизни. Поэтому преподобный Исаак говорит, что, да, наступает состояние помрачённости, что бывает так, что ты в своей келье находишься и ничего тебя не радует. И он говорит, обращаясь к монаху: «Только не покидай свою келью». Очень напоминает знаменитые слова Бродского «не выходи из комнаты».

М. Борисова

— Но там есть ещё такой совет, который мне очень нравится, потому что порой именно такого совета не хватает нам в нашей сегодняшней жизни, попытках выстроить её в соответствии с евангельскими представлениями. У Исаака Сирина есть такой совет, который, правда, адресован монахам, но мне кажется, очень подходит нам: в периоды такой богооставленности он советует молиться и читать Священное Писание, а если на это не хватает сил, то укрыться мантией с головой и спать до тех пор, пока не пройдёт час омрачения.

М. Калинин

— Да, это великолепный совет, очень показывает опять же внимание этого автора к человеку в его целостности — телесной и духовной. Но причем опять: у сирийских мистиков мы не найдём стремления тело своё умертвить в буквальном смысле слова. Ну, к преподобного Исаака есть письмо, обращённое к одному общежительному монаху, где он советует уйти в пустыню и не бояться ничего, и ставит в пример разных древних подвижников. Я подозреваю, что этот текст был написан преподобным Исааком в относительно молодом возрасте, потому что там ещё нет его любимых тем, связанных с созерцанием, размышлением и изумлением. А так-то тексты сирийских мистиков пронизаны идеей сердечного труда, внутреннего делания, и они выдерживали баланс между телесным и духовным. Опять же сирийская традиция сосредотачивала внимание на целостности человека — телесной и духовной. Восточносирийские авторы были даже убеждены в том, что душа без тела в полной мере не в состоянии молиться, совершать какие бы то ни было дела, что душа без тела оказывается как бы в спящем состоянии. Это мнение, которого мы не находим во всяком случае в поздней византийской традиции, там с Григорием Нисским, правда, есть особая ситуация. Но это мнение мы видим в Ветхом Завете и видим его у восточно-сирийских авторов — представление о целостности человека. И в том числе в этом совете преподобного Исаака, который я тоже очень люблю, где тоже эта целостность находит своё выражение в самом деле.
И ещё совет, который мне очень нравится, который мне доводилось говорить на «Арзамасе», например. Иосиф Хаззайя говорит о том, что если тебе не хватает сил что-то совершить, помни о том, что Бог — это кредитор. И они очень любили такие экономические образы, потому что и в Евангелии тоже часто говорится про таланты, про жемчужины, про купцов, потому что эти образы очень понятные — и во времена Христа они были понятные, и нам они понятные. Иосиф Хаззайя говорит, что Бог — это кредитор, ты должен выплачивать кредит Ему регулярно. Вот приходит тебе уведомление, что пришло время платить твою ипотеку. Но он говорит, что Бог это такой кредитор, которому всё равно, заплатишь ты Ему талант или обол, то есть кучу золота или копеечку — Ему нужна твоя регулярность. Поэтому если у тебя нет сил, ты в унынии — обращается Иосиф Хаззайя к своему читателю, ученику-монаху, — выдержи регулярность хотя бы в поклонах, в коротких молитвах, насколько для тебя это возможно. И в этом смысле он вспоминает слова псалма «хвалите Господа все народы, хвалите Его вечно». Видимо, он имеет в виду самый короткий псалом, который расположен перед самым длинным псалмом. У нас 118-й псалом самый длинный, а перед ним очень короткий псалом: «Хвалите Господа, вси языцы, похвалите Его, вси людие: яко утвердися милость Его на нас, и истина Господня пребывает вовек». И он говорит, что прочти хотя бы его. И там он очень мудро говорит о том, что когда делаешь что-то в малом, но делаешь это регулярно, тогда укрепляется твоя яростная часть души.
Опять же, сирийские мистики основывались на античном делении души: на разумную часть, вожделевательную и яростную. И они говорят о том, что яростная часть отвечает и за уныние, и за рвение, и за постоянство, поэтому если хромает у тебя одно, то ты подправь свою яростную часть каким-то другим упражнением. У тебя уныние, не можешь ты совершить пространную молитву, ты выдержи постоянство хотя бы в малом. То есть они были очень внимательны к периодам омрачения. И сам Иосиф Хаззайя приводит рассказ в своём «Послании о трёх степенях монашеской жизни» о монахе, который вдруг ощутил, что ничего он не может делать.

М. Борисова

— Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер».

М. Калинин

— Итак, мы закончили на рассказе о монахе, впавшем в уныние, из «Послания о трёх степенях» Иосифа Хаззайя. И говорит Иосиф, впрочем, может быть, он и о себе говорит, если уж апостол Павел сказал: «Знаю человека во Христе», — он имел в виду, видимо, себя. Когда мы у мистиков находим рассуждения в стиле «знаю я одного брата», может быть и о себе они говорили на самом деле. И он говорит, что этот монах жил в келье отдельно от монастыря, и он просто мог лежать. Вот он лежал на земле и ничего больше делать не мог. И он говорит, что никакие мысли к нему не приходили, кроме низменных и недостойных. То есть он лежит, у него поток мыслей крутится, он собрать их воедино не может. Соответственно, он понимает, что когда мысли вращаются в произвольном порядке, они расхищают его душевные сокровища. И он чувствует, что ничего сделать не может. И он решил, что всё, не может он уже нести это делание. Хотел он собрать всю свою келейную утварь и из кельи уходить. И тут к нему пришёл некий помысел, как будто извне, и он услышал слова: «Хвалите Господа, все народы, хвалите Его вечно». И он стал читать этот короткий псалом, и когда его прочёл, почувствовал, что сил у него становится больше. И он начал повторять эти слова псалма. Вообще, тема повторения близких по духу стихов из Священного Писания — это тоже очень важная тема у восточно-сирийских мистиков, и я думаю, что мы ещё к этой теме придём. Он стал повторять и почувствовал, что к нему силы вернулись. Мне кажется, что это даже по-бытовому очень понятный пример, когда много дел и ты чувствуешь себя разбитым от того, что ты всем должен и не знаешь, с чего начать. Дедлайн уже прошёл для каждого, каждому ты уже что-то просрочил. Но потом ты делаешь какое-то одно дело, которое тебя тяготило, ты его сделал и чувствуешь некий прилив, то есть это по-человечески очень понятный пример. И мне кажется, вот это состояние, когда ты думаешь: «Ну зачем мне это всё? Всё, я всё это оставлю», — тоже по-человечески очень понятно. Но этот монах хотел оставить келью свою, и как раз по этой причине Исаак Сирин часто говорит: «Только келью не оставляй». То есть ты можешь накрыться с головой и заснуть, но ты не оставляй того дела, которое ты взял для себя.

Применительно к мирянской жизни или к общежительной монашеской жизни, я думаю, тоже из этого наставления преподобного Исаака можно вынести что-то, то есть он хочет сказать: не оставляй свой путь. То есть когда он говорит, что ты можешь уснуть, но не оставляй тот путь, на который ты встал. Или как Иосиф Хаззайя говорит: прочти короткую молитву, но не оставляй постоянства, не забрасывай совсем духовную жизнь, не забрасывай совсем Священное Писание и совершение молитвенного правила. И вот он говорит о том, что снова этот монах ощутил в себе силы и не оставил своё келейное правило. Митрополит Иларион как-то рассказывало о том, как к нему обратилась женщина, которая не в состоянии читать молитвы. Выяснилось, что она взяла на себя очень много правил и акафистов, канонов. И он точно также посоветовал ей читать короткие молитвы. Кстати, митрополит Иларион написал и замечательную книгу по Исааку Сирину «Духовный мир преподобного Исаака Сирина», она доступна онлайн. И вот по миру сирийских мистиков я очень советую эту книгу. И в этом смысле совет, данный им, тоже созвучен наставлению преподобного Исаака Сирина. Так что, мне кажется, многим из радиослушателей это состояние какой-то опустошённости понятно, знакомо. И вот тот факт, что преподобный Исаак Сирин говорит, что это нормально, прими этот опыт горького точно так же, как и опыт сладкого, опыт помрачения точно так же, как и опыт радости, мне кажется, что это наставление очень красивое.
Опять же, возвращаясь к тому, с чего мы начали, это наставление показывает бо’льшую глубину человеческой жизни, когда ты её посвящаешь Богу. Когда ты рутину свою посвящаешь Богу и когда ты своё какое-то помрачение, даже своё уныние посвящаешь Богу, в смысле смотришь на это, помня о Боге, о том, что так устроено, что солнце всходит и заходит, ты и в этом обретаешь глубину.. и опять же мы и в Библии находим примеры того, что пророк Илия испытывал уныние. Такой грозный пророк Илия, такой самый мощный ветхозаветный герой, о котором вообще описано, что он целый день сначала состязался со жрецами языческого бога Ваала, потом сам молился Богу, чтобы огонь снизошёл на жертвенник. Потом, как говорит нам суровое ветхозаветное повествование, он казнил своими руками жрецов Ваала, а потом ещё бежал перед колесницей царя Ахава. И это говорит о том, что на нём была рука Господня, потому что это сверхчеловеческие усилия. И этот грозный пророк Илия в какой-то момент сказал Богу, что устал, что не чувствует он, что благочестие в Израиле восторжествует, что все кланяются языческим богам. И тогда Бог его утешил и сказал, что есть ещё множество людей, которые колени перед идолами не преклонили. И Бог грозному Илии явился не в страшной буре, раздирающей скалы. В общем, идя сюда, в студию, я вспоминал ещё о том, что Бог Илии явился не в страшной буре, а в тонком голосе, Бог утешил Илию. То есть даже великий Илия впал в уныние и усталость.

И наконец гефсиманское моление и богооставленность, как говорит нам об этом Евангелие, применительно даже к Самому Христу. То есть, глядя на эти примеры, мы понимаем, что даже на своё состояние опустошённости и боли мы можем тоже смотреть, думая о Боге, тем самым посвящая свою жизнь Богу и сообщая ей глубину. Вот это то, о чём восточно-сирийская традиция духовного делания постоянно нам говорит.

М. Борисова

— И есть ещё одна тема, мне хотелось бы хотя бы вкратце напомнить о ней нашим радиослушателям или рассказать тем кто не знает, что у преподобного Исаака Сирина есть много размышлений о свободе. Он говорит о том, что свобода это и источник и некоторое распутье между добром и злом. У нас свобода — это такая сквозная тема во многих размышлениях, рассуждениях и дискуссиях. Вообще, такая, не хочется не православное слово, но прям просится сказать, что это мантра такая современного человека. Свобода — это как некое заклинание. А сирийские мистики видят в свободе распутье, то есть она может быть и источником зла, и без неё не может прийти человеку добро, но не иначе чем через подвиг. Вот, мне кажется, хотя бы в двух словах надо об этой теме бы упомянуть.

М. Калинин

— Да, действительно, чем больше я изучал наследие Исаака Сирина, тем больше я видел, что одна из центральных тем у него это тема воли. Понятие «воля» подразумевает и выбор, и есть сирийское специальное понятие «гвиса», которое обозначает именно выбор решения. Это желание «свьяна» от сирийского глагола «цва», хотеть что-то, желать, но одновременно это и внутреннее усилие, вот подвиг преодоления себя, как вы сказали. Подвиг в широком смысле слова, не только применительно к аскетическому подвигу, а когда человек совершает выбор, даже если внутри него что-то этому противится. И постоянно эта тема воли у него звучит. То есть, с одной стороны, преподобный Исаак очень внимателен к теме слабости человека, что человек не может быть совершенным на все 100%, то есть это постоянно проговаривается в восточно-сирийской традиции, что стопроцентное совершенство недостижимо в нынешнем веке. И даже у преподобного Исаака есть трактат в его так называемом третьем томе, я недавно его перевёл на русский язык, там есть трактат, где он рассуждает о благодати и законе, о которых говорит апостол Павел. И говорит, что если человек стремится праведным от дел, он всё равно не сможет во всём быть идеальным. А дальше если он и будет, как ему кажется, идеальным, он в этом случае будет радоваться только за себя и будет ревниво смотреть на других. Когда человек понимает свою неидеальность, но в то же время горячо обращается к Богу с покаянием, видя свои проступки, обращается к Богу и чувствует, что на сердце становится легче, чувствует, что получает прощение. Он в этом опыте начинает и с другими людьми чувствовать сродство и другим людям желать такого же опыта прощения. И что такое это покаянное обращение к Богу? Это движение воли.
То есть даже ты сознаёшь свою слабость, ты не идеален по своим делам, но ты волевым усилием двигаешься в ту сторону, которая соответствует Божественным заповедям. Ты совершаешь это движение в правильную сторону. И в этом смысле твоя воля это и твой выбор, но в то же время и твоё минимальное усилие. У всех людей разные возможности, у всех людей разное состояние воли. Я, когда болел ковидом, если позволите, я это скажу, я чувствовал, что у меня воля сильно атрофируется, не хватает силы воли на многие дела, на которые обычно хватало. Но тем не менее есть минимальный болевой порог, с которым ты можешь сделать волевое усилие, хоть какое-нибудь маленькое, в сторону Бога. И преподобный Исаак Сирин, и Иосиф Хаззайя говорят, что минимальное усилие — каждый по своей совести понимает, что для него трудно, а что нет. Но то, что преодолевает твой покой, это минимальное усилие засчитывается Богом и принимается. То есть, с одной стороны, тема слабости, с другой стороны тема свободы важная. Как бы ты ни был обуреваем, в каком бы состоянии ты ни находился, ты можешь сделать изнутри себя это горячее движение к Богу, хоть какое-нибудь. Вот преподобный Исаак очень много об этом пишет — о том, как важно такое движение совершить.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и преподаватель Института классического Востока и античности Высшей школы экономики, был сегодня гостем программы «Светлый вечер». В студии была Марина Борисова. До свидания, до новых встреч.