«1-е воскресенье по Пятидесятнице. День Всех святых». Прот. Федор Бородин

В нашей студии был настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.

Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения и Апостольского (Евр.11:33-12:2) и Евангельского (Мф.10:32-33, 37-38 ,19:27-30) чтений в 1-е воскресенье по Пятидесятнице, о дне Всех святых, а также о днях памяти перенесения мощей блгв. царевича Димитрия из Углича в Москву, святителя Никифора, патриарха Константинопольского, преподобного Мефодия, игумена Пешношского.

---

М. Борисова

— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин.

Протоиерей Федор

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели.

М. Борисова

— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в первое воскресенье после Пятидесятницы, воскресенье Всех Святых, и на наступающей неделе. Ну само название «воскресенье» как бы все объясняет, но именно как бы. Потому что если посмотреть на Апостольские Послания, в частности, Послание апостола Павла к Евреям, отрывок из которого прозвучит завтра за Божественной литургией, или на отрывки из Евангелия от Матфея, два отрывка — из 10-й главы, стихи 32-33 и 37-38, и из 19-й главы — стихи с 27-го по 30-й. Если все это просмотреть и прочитать, попытаться осознать, то получится очень странный вывод, что понимание апостольское и евангельское, кто такие святые, сильно отличается от нашего собственного понимания. Так кто же такие все святые? Если верить апостолу Павлу, то все мы.

Протоиерей Федор

— Да, библейское, традиционное для времени апостола Павла понимание святости — это значит те, кто выделен Богу, те, кто принадлежат Богу. Это не те, результатом жизни которых стало вхождение в Царство Божие, как мы сейчас понимаем слово «святой», а те, кто эту жизнь посвятил Богу и поэтому стал принадлежать Ему. Очень интересно, что в русском языке осталась память в том числе и об этом понимании вот в слове «святотатство». Понимаете, если человек украдет мыльницу с мылом где-нибудь в магазине или в чьем-нибудь доме — это будет воровство, а если он украдет в храме — это будет святотатство, то есть это татьба святого. То есть то, что принадлежит Богу, то, что принесли в храм, ты украл и взял себе — это святотатство. И как раз возникает именно из такого понимания. Поэтому, когда апостол Павел, например, говорит о том, что он собирает пожертвования для святых в Иерусалиме, допустим, в богатом Коринфе, то речь идет о том, что христиане Иерусалима бедствовали, потому что были стеснены и гонимы, и иногда им нужно было просто помочь с пропитанием — и это будет как раз то первое понимание святости. Но сейчас оно, конечно, стало значительно шире, и уже прошло столько поколений христиан, которые прошли дорогу и пути Господни и пришли к результатам, о которых Церковь свидетельствует и называет этот результат святостью.

М. Борисова

— Но ведь следуя тексту Евангелия от Матфея в 19-й главе — то, что будет звучать завтра во время литургии, получается, что Спаситель-то ставил очень жесткую рамку, в отличие от апостола Павла. «Тогда Петр, отвечая, сказал Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам? Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, — в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых. И всякий, кто оставит до́мы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или зе́мли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми». То есть здесь как раз очень жесткие критерии, кто может относиться к категории святых.

Протоиерей Федор

— Вы знаете, надо внимательно читать эти слова в контексте всего Евангелия. «Кто любит отца или мать более нежели Меня, не достоин Меня. Кто любит сына или дочь, — говорит Христос перед этим, — более нежели Меня, не достоин Меня». Речь идет здесь, в этих словах, не о том, что надо оставить, а речь идет о правильной иерархии. Понятное дело, если я люблю кого-то больше Бога, то иерархия моя сломанная, она неправильная, и она мучает меня, и мучает всех окружающих. Например, если мать любит своего сына больше Христа, соответственно, не понимает, что такое настоящая любовь, она будет ревновать его, возможно, к невестке и разрушит его семью. И это будет как раз та любовь, которая греховна, которая неправильна, которая преступна. Дальше Христос обращается непосредственно к апостолам. И вот когда Он обращается к апостолам, для того чтобы понять смысл этого обращения — это же ответ именно Петру на его вопрос, нам надо вернуться к знаменитому рассказу, который есть у трех всех авторов синоптических Евангелий — о богатом юноше, который подошел и спросил: что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Христос ему говорит: соблюдай заповеди. Взглянув, полюбил его, потому что это был хороший человек, который действительно их соблюдал от юности. И если мы не знаем его судьбы, но если это продолжилось, то этот человек вошел в Царство Небесное. А вот если хочешь быть совершен — и это уже такая, говоря современным языком, вариативность, тогда продай имение, раздай нищим — то есть у тебя не должно быть уже вообще ничего, оставь все и следуй за Мной. Это разные степени святости, которые предлагает Христос, которые нужны для разного служения. Для служения апостольского нужно оставить все, не опираться ни на что. Вспомните, что, когда Христос посылал апостолов на проповедь во время Своего земного служения, Он запретил им там брать вторую пару обуви, иметь деньги в поясе — то есть они должны были идти и надеяться, и возлагать свое упование только на Бога. Это условие апостольского служения. И да, эти люди, каждый из которых всего себя посвятил Христу, они будут судить мир — то есть мир будет судиться по тому, как устроена душа этих людей, наполненная прежде всего только любовью ко Христу и Христовым. И мы будем себя с ними сравнивать, и в этом будет суд, он будет вот так над нами производиться. «Сотворите в них суд написан, слава сия будет всем преподобным Его», — как пророк Давид знал об этом, как в Псалтири это сказано. Поэтому не значит, что женатому человеку надо оставить жену и детей. Это не для него сказано. До того, как он создал семью, он мог, например, стать монахом и пойти вот этим вторым путем, более славным, но требующим и большего отречения. Меня особенно поражают слова, которые заканчивают, почти заканчивают апостольское чтение. Павел говорит о великих святых, кто-то из которых был чудесно освобожден и награжден вплоть до воскресения мертвых, а кто-то был, наоборот, убит, изгнан и обесславлен. Но все эти святые, свидетельствованные в вере — то есть о вере, великой вере которых мы знали, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства. Удивительно. Вот Илия пророк. Зачем мы ему нужны, чтобы достигнуть совершенства? Сразу возникает вопрос. Или Моисей. Кто мы такие, чтобы ему что-то дать? Дело в том, что это святые, святые Церкви, тогда ветхозаветной, но которая является основанием и подготовкой к новозаветной Церкви. И вот святые совершенства достигают в Небесной Церкви, имеющей, если хотите, свой земной филиал — это мы все, да, свое земное воплощение, когда мы вместе, как Церковь вокруг Христа. И в этом смысле своего совершенства и окончания своего подвига, и его осмысления и Илия пророк, и Моисей достигли сейчас, когда Христос создал Церковь, и она пришла на землю, тело Христово. Это такое удивительное откровение апостола Павла.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. 16 июня на этой неделе Церковь будет праздновать перенесение мощей святого царевича Дмитрия из Углича в Москву. Мы часто по разным поводам в этой студии говорим о том, насколько важно для нас знать собственную историю и уметь видеть те связи, которые между вековой, двухвековой, трехвековой давностью событиями и нашим сегодняшним днем становятся очевидны, когда ты прикасаешься к истории тех или иных святых. И вот история жизни, смерти и посмертного прославления мальчика, который, как говорится, ни сном ни духом был не причастен к той судьбе, которая была ему уготована и которая осуществилась, но он был просто ребенок. Но вот это был уже там можно сбиться со счета, который брак Ивана Грозного...

Протоиерей Федор

— Седьмой.

М. Борисова

— Седьмой, с Марией Нагой. И ребенок от этого брака попал просто, как говорят, под жернов.

Протоиерей Федор

— Жерновая история, да.

М. Борисова

— И всем было все равно, что чувствует этот мальчик, вообще к чему он, кто он такой как личность. Их всем семейством сослали в Углич, чтобы они не мозолили глаза правящему клану Годуновых. И, собственно говоря, до того момента, когда этот ребенок стал мешать, все про него вообще забыли, ну только финансировали его там содержание и все. А потом он каким-то удивительным образом погиб. И никто до сих пор со стопроцентной гарантией не доказал ни одной из трех существующих версий его гибели — то ли его убили, то ли он погиб в результате несчастного случая, то ли он не погиб, а его каким-то образом спасли. И вот, пожалуйста, мы получаем всю историю с Лжедмитриями, которые размножались способом почкования во время Смуты — один умирал, тут же где-то объявлялся второй, потом третий. Но из политических соображений было решено перезахоронить царевича Димитрия в московской усыпальнице великих князей в Архангельском соборе, и это было сделано. Потом он был признан на соборе святым, страстотерпцем. Вообще чин страстотерпцев, он достаточно загадочный, и вокруг него до сих пор идут всевозможные дискуссии, потому что понять смысл страстотерпничества трудно.

Протоиерей Федор

— Достаточно понятно нам мученичество, когда человеку говорят: ты отрекись от Христа или мы тебя убьем. И тысячи, десятки тысяч мучеников хорошо нам известные почитаются Церковью, и иногда это просто имена, иногда это просто цифры. А вот страстотерпчество — это когда человек умирает, его убивают по своим каким-то политическим или другим мотивам негодяи, но для того, чтобы им противостоять, он должен нарушить закон любви Христовой. И когда он это отказывается делать, то фактически он умирает за исполнение Евангелия, которое для него важнее его жизни. В этом и есть главный подвиг страстотерпцев. Таковы Борис и Глеб. Таков, например, прославленный в этом чине лейб-медик государя последнего, Евгений Сергеевич Боткин, который так и говорил, что это мой христианский долг. Несмотря на то, что ему же временное правительство отменило жалование, и ему конвоиры, руководители конвоя говорили о том, что, скорее всего, это кончится гибелью. Он сказал: это мой христианский долг. И вот человек умирает, исполняя христианский долг, убивают его как свидетеля гибели Царской семьи, который потом об этом может рассказать. Для палачей это убийство не за Христа, а для него это убийство за Христа и исполнение Его Евангелия. Таков чин страстотерпцев.

М. Борисова

— Но, когда мы говорим о царевиче Димитрии, согласитесь, эта логика не работает. Равно как можно усложнить задачу и вспомнить в те же времена Смуты, в начале XVII века, когда, казалось бы, силы добра победили, маленький ребенок Марины Мнишек был просто повешен по приговору суда. Для современного человека очень трудно понять какие-то вещи. Вообще, наверное, и невозможно. Тем более, что засвидетельствовать святость царевича Димитрия из свидетелей, живших с ним в одно время, никто не может. Ну как можно относиться к свидетельству его матери, которая несколько раз разных людей признавала своим сыном. И единственное, что может свидетельствовать о его святости, это те чудеса, которые стали происходить по молитвам у его мощей.

Протоиерей Федор

— И которые были обильны, да. Но все-таки я не могу с вами совсем согласиться. Дело в том, что святость и детство, по слову Христа, они очень близки друг к другу. Господь нам сказал, всем: если не будете как один из них, из детей, не войдете в Царство Божие. Ребенок целен, ребенок не двоедушен, и в этом есть то, тот оригинал, тот образец, к которому каждый христианин должен стремиться. Поэтому обратите внимание, например, в очень печальном, который мы все очень боимся всегда совершать, священники, чине отпевания младенца, нет молитвы о прощении грехов. Это скорбь с остающимися родственниками, но это торжество о праведнике, который таковым взят Господом в Царство Небесное. Поэтому говорить о том, что умерший ребенок свят, если это крещеный член Церкви, то, наверное, мы можем. Даже так. Но в случае с царевичем Димитрием Господь подтвердил его святость действительно великим количеством чудес, которые происходили в Кремле от его раки и в других местах по молитвам ему.

М. Борисова

— И все-таки вы можете объяснить вот параллельную судьбу вот этих двух мальчиков?

Протоиерей Федор

— Я могу только сказать несколько слов о логике тех, кто выносил приговор сыну Марии Мнишек. Вот делали они это потому, что ее сын мог быть претендентом на престол и знаменем и символом новой смуты, которая могла возникнуть, соответственно, лет через 15, и под которую могли быть собраны огромные силы со стороны Речи Посполитой, и снова все могло начаться. Конечно, для христианского сердца, христианской совести это не оправдание греха убийства, а в том числе и прежде всего убийства ребенка. Конечно, это так. Это, наверное, тяжелое решение, ноша, с которым те бояре, которые этот суд составляли, жили потом всю свою жизнь. И, конечно, каждый из них за это ответил перед Господом. Но они приняли такое решение. Как принимать решение руководителю на уровне страны, нам с вами не понять. Как принимать решение военачальнику? Например, я читал размышления о некоторых решениях Георгия Жукова, когда войска были уже в Германии и надо было выбрать направление удара, и должен был быть отвлекающий маневр или надо было кому-то проходить через многочисленные минные поля. И вот он должен был выбрать тех, те подразделения, от которых скорее всего ничего не останется, и эти люди, которые им были определены для того, чтобы, скорее всего, закончить свою земную жизнь здесь. Для того чтобы, с другой стороны, другие части, обманув противника, могли захватить там новые плацдармы, территории, города и таким образом, рано или поздно выйти на Берлин. Каково было решать ему, только Господь знает меру этой ответственности. И я, конечно, здесь больше рассуждать просто не возьмусь.

М. Борисова

— Я думаю, почему, несмотря на то что царевич Димитрий был соборно признан святым, почему так долго и мучительно пытались люди и через сто, и через двести лет разобраться в его смерти, в его судьбе, почему он так задевает? Потому что ребенок?

Протоиерей Федор

— Наверное, стоит вспомнить текст Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов» и знаменитые слова: «жалок тот, в ком совесть нечиста». Как раз версию убийства по заданию Бориса Годунова Пушкин и развивает в своем великом произведении. Но вот эта совесть, которая мучает за это преступление перед безвинным дитятей, понимаете, она, конечно, это кровавая рана, которая всегда остается у любого, кто рассматривает этот период, и кто пытается погрузиться в эту проблему, так это или не так. Тем более что череда бедствий, обрушившихся на Русь — и нашествие Казы-Гирея, и пожар московский, и несколько лет неурожая и тяжелейшего голода, и нашествие Речи Посполитой, и то, о чем мы обычно не говорим — не только Казы-Гирей, тысячи людей были угнаны в рабство крымчаками, потому что центральная власть была парализована очень долго, и они просто угоняли село за селом, город за городом. И вот мы упоминали Углич — а ведь в 1609 году польскими войсками он был фактически вырезан до последнего человека. Вот это все происходило. И, конечно, для сознания верующего христианина поиск причин своих бедствий в своих грехах, он естественен. И национальное самосознание ищет причины бедствия национального масштаба в себе, в своих неправдах, в нарушениях, в данном случае, в убийстве ребенка, причем возможного наследника. Конечно, это там сын от седьмого брака, мы знаем, что в редчайших случаях там признавалось третье венчание, седьмое — это вообще ни о чем совершенно. Но тем не менее мы же видим, сколько людей за ним пошло, и поляки его использовали как знамя для того, чтобы захватить страну. Вот это такая угроза была, и для людей надо было понять и разобраться. Потому что дальше, если это так, то должно было быть покаянное делание. И русский народ очень хорошо понимал, что это такое — общее покаяние.

М. Борисова

— В эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

М. Борисова

— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. 15 июня мы будем вспоминать вместе со всей Церковью святителя Никифора Исповедника. Это святитель, который выступал на VII Вселенском соборе в защиту икон и за эту свою защиту чего только не вынес, вплоть до низвержения из сана, возвращения. Вообще, очень характерная для эпохи Вселенских соборов судьба. Потому то что VII Вселенский собор принял постановление, которое запрещало гонение на иконы, иконоборчество, в принципе, не прекратило иконоборчество, не прекратило преследование иконопочитателей. И еще снова и снова, в зависимости от того, кто садился на престол, возвращались времена гонений. Пускай они меняли форму, но они присутствовали, и люди, вовлеченные во все это, им приходилось очень многим жертвовать в своей жизни, чтобы отстоять свою позицию. Вот меня всегда интересовало, почему? Ведь, казалось бы, для того собор и собирали, чтобы прийти к общему мнению. И на соборе не случайные люди собирались, а всеми уважаемые авторитеты в области богословия, люди, которых многих при жизни считали святыми, принимали какое-то решение. Долго спорили, находили решение, которое устраивало всех. И как только собор заканчивался, начиналось все снова.

Протоиерей Федор

— Решение, которое устраивало всех, найти было нельзя, потому что для этого все должны были отказаться от своего неправильного зломыслия, вот таким соборным языком если выражаться. Вот беда была в том, что в своих политических целях различные церковные течения использовали именно политики, именно претенденты на трон. Допустим, борьба с монастырями и с монашествующими — почему так много пострадало в эпоху иконоборчества именно монашествующих? Потому что они рассматривались и виделись как неуправляемая огромная авторитетная сила в Византии. И, конечно, император использовал иконоборцев для того, чтобы те с ними боролись. И Никифор попадал под вот этот молот.

М. Борисова

— Да не только он, и у него вся семья пострадала.

Протоиерей Федор

— Да, и огромное количество святых. Там Федор Начертанный, например. И этих людей, их очень много, действительно так. Можно провести параллель — это «обновленческая» так называемая церковь, которой ОГПУ всячески помогала, предоставляла храмы, здания, разрешала собираться, издавать литературу. И «тихоновская» Церковь, как они ее называли — то есть та, которая была верна Святейшему Патриарху Тихону. Вот государство использовало, оставаясь атеистическим и антихристианским, оно использовало некое объединение — со своей идеологией и со своим зломыслием людей, одетых в церковные ризы, для того чтобы достичь своих целей — полного уничтожения Церкви Христовой на территории Советского Союза. Так же происходило, к сожалению, и здесь. И патриарх Никифор — это удивительный образец человека, который все это понимает, который имеет высочайший уровень образования, дара слова и других даров, и понимая, что его скорее всего ждет гибель, ссылка, может быть, даже пытки, он тем не менее свое служение архиерея исполняет бесстрашно и свидетельствует об истине, знание о которой он разделяет.

М. Борисова

— Ну он вообще был нетипичный такой архиерей тех времен. Он и при дворе не ужился. Побыл-побыл в хороших благоприятных условиях, когда регентшей была императрица Ирина, и в результате сбежал. Сбежал из дворца, сбежал от почестей, сбежал от всего, к чему люди стремятся всю свою сознательную жизнь. Поселился на берегу Босфора, занялся наукой, построил церковь, основал монастырь и вообще не имел в виду ничего, что связано...

Протоиерей Федор

— С положением, с роскошью. Да, потому что это был настоящий монах, настоящий христианин прежде всего, для которого вот то дело, которое он может делать во Христе, он и делает.

М. Борисова

— Но насколько тяжело, когда ты попадаешь, волей Божией, в такую эпоху, когда качели все время колеблются. Ведь нужно быть стопроцентно уверенным в своей правоте и неправоте тех, кто с тобой спорит. А каким образом можно быть стопроцентно уверенным, когда речь идет о таких краеугольных богословских вопросах? А вдруг твоя интуиция богослова тебя подвела, а вдруг ты ошибаешься? Ведь спор с иконоборцами тем и отличается от борьбы с другими ересями, что, казалось бы, все исходят из одного и того же. Это то же самое или очень похоже на позиции при расколе русской Церкви в XVII веке. Казалось бы, по принципиальным догматическим вопросам нет никаких расхождений. Расхождения чисто обрядовые.

Протоиерей Федор

— Нет, конечно, это не так. Ну что вы, иконоборчество значительно страшнее и глубже. У нас это действительно раскол, это не ересь. Хотя любой раскол так или иначе это ересь, если хотите, грех против экклезиологии, да, как бы богословия Церкви. Если второстепенные вопросы могут разделить меня в Евхаристии с моим братом и сестрой, то это уже фактически тяжкий грех как ересь, против именно единства Церкви. С иконоборчеством совсем не так. Иконоборчество ставит под сомнение так или иначе полноту Боговоплощения во Христе. Понимаете, ведь именно Боговоплощение является главным аргументом нас, иконопочитателей. Поэтому в каком-то смысле разговор о том, что вот семь Вселенских соборов — это полнота, так и есть. Это последняя ересь, которая несет в себе дух всех предыдущих. Поэтому, конечно, с ней согласиться, ее принять мы не можем. Хотя мы можем молиться без иконы. Бывает, человек приехал куда-то — там нет икон, что, он не может прочитать вечернее правило? Может. Что, мы не можем, как соловецкие узники-епископы, служить литургию на пне в лесу, где нет ни иконостаса, ничего? Из веточек сделать крест — и это будет храм Божий. Но икона как путь богословия, как путь явления Богочеловека воплотившегося — это нечто значительно более глубокое, чем просто обряд или украшение храма. Поэтому и Иоанн Дамаскин, пострадавший за это, и патриарх Никифор, они не могли с этим согласиться, что это просто — ну это у вас принято так, у нас так. Нет, это значительно глубже. Меня во всем этом как человека, когда-то писавшего иконы, который участвовал в росписи храмов, огорчает то, что иконоборцы уничтожили колоссальное количество памятников, живописи, фресок, мозаик раннего христианского периода. Их осталось совсем немного, их осталось очень мало. Это там синайские иконы, знаменитая коллекция, а было ведь в сотни раз больше, понимаете. Вот это, конечно, горечь. Потому что как, допустим, тексты великих каппадокийских богословов — Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, вот они образец для всех последующих лет, так и иконы того времени — это удивительное сокровище. Но поскольку иконоборцы захватывали власть в качестве императоров, то противостоять им в сохранении икон люди не могли. А вот в сохранении богословия противостояли до крови и до смерти.

М. Борисова

— Но ведь после VII собора, хотя продолжались вот эти вот качели, и к власти периодически продолжали приходить люди, придерживающиеся иконоборческих позиций, несмотря на это, все-таки такого безапелляционного отрицание права иконы на существование уже не было?

Протоиерей Федор

— Да, иконы вернули в храмы. Правда, они обычно крепились где-то очень высоко и декларировались только как некоторые иллюстрации для невежд. Но мы-то, уже опираясь на двухтысячелетний опыт Христовой Церкви, понимаем, как много может Господь дать человеку через икону. Я, например, могу проиллюстрировать это следующим эпизодом из своей жизни, когда я, будучи семинаристом, после первого класса, вместе со своим, тогда далеким от Церкви другом, совершенно коммунистического воспитания, оказался в Ферапонтово. Там стояли леса, и мы смогли походить по знаменитому Рождественскому собору, украшенному фресками Дионисия. И человек вышел оттуда, задумавшись о вере. Не будучи образованным эстетически, в общем-то, никак, не разбирающимся ни в искусстве, ни в чем. Человек вышел тихий, наполненный, и с этого начался, как с перелома, начался его путь в Церковь, в которой он до сих пор пребывает. То есть икона — это действительно окно в вечность, через которое Господь может — через эту красоту, через этот опыт, может коснуться сердца человека. Поэтому за икону мы воюем. Не как за какую-то отвлеченную формальность, а за проявление благодатной жизни во Христе, которое нам дано.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, протоиерей Федор Бородин, настоятель храма святых бессеребренников Космы и Дамиана на Маросейке. На этой неделе 17 июня мы будем вспоминать преподобного Мефодия Пешношского. И мне кажется, что все ученики преподобного Сергия, когда мы их вспоминаем поименно и друг за другом, все равно приводят нас к постоянному воспоминанию об их учителе, это какое-то неразрывное братство. И, может быть, то, что исторических источников сохранилось немного, потому что слишком нежный материал, на котором писались летописи, и слишком много было пожаров на Руси и нашествий, так что ничего удивительного, что о многих учениках преподобного Сергия сохранились не древние жития первые, а уже восстановленные по преданиям, по памяти жития, написанные в веке XVIII. Поэтому мы о биографии его учеников знаем очень мало. Зато мы очень хорошо знаем, что они прожили жизнь, стараясь максимально повторить путь своего учителя. Вот что это за феномен в нашей церковной истории? И не только церковной, я думаю, что это просто такой вот очень важный, стержневой какой-то был период, который определил жизнь православной России на очень долгие годы, может быть, века.

Протоиерей Федор

— А что, как вы считаете, можно записать о человеке, который более 30 лет прожил на одном месте, молясь. Можно только записать, как он туда пришел и когда.

М. Борисова

— А у нас есть пример — книга «Несвятые святые».

Протоиерей Федор

— Да, есть пример такой, прекрасный совершенно, но это все-таки XXI век, когда есть и фотографии, и документы. А какие документы могут сохраниться о монахе, который получил устное разрешение, например, князя, поселиться на его территории и все. А дальше все сокровенно. Мы можем со слов учеников написать, что он был строгим постником, как он относился к богослужению, что он построил такой-то храм. А вот его внутренняя жизнь которая и является самым главным в его святости, как ее описать? Вот если вы, например, посмотрите «Добротолюбие», все пять томов, там будет очень мало молитв. Там будет много об аскезе, о том, как надо молиться, а самих молитв или каких-то наставлений о молитве будет неожиданно мало. И, кстати, не так много, например, авторов, которые свои молитвы нам оставили. Там из всего огромного сонма это Григорий Богослов, Ефрем и Исаак Сирин, Симеон Новый Богослов с его гимнами, ближе — Силуан Афонский. А так их совсем немного. Иоанн Златоуст. И то это помимо них дошедшая практика, которая сохранила их тексты. Так вот что с этим делать? К этому можно только прикоснуться, если христианин начинает идти путем молитвенного труда и молитвенного делания. И поскольку этот труд был люб огромному числу наших благочестивых предков, поэтому им и открывались вот эти святые наставники в молитве. Ведь если вы приезжаете в Лавру и просите в молитве преподобного Сергия вам помочь, и вы, например, просите не чтобы у вас зубы прошли, или там вам повысили оклад на работе, а просите научить вас молитве, неужели он откажет? Это же ведь главное сокровище. Он и хочет вам зубы помочь сделать, и на работе хочет помочь, но главное его сокровище — это небесная радость, которую он получал в молитве, он хочет этим прежде всего поделиться. И эти святые включаются в наставничество, и они меняют человека, который к ним обращается. Они, насколько он может вместить, делятся с нами этим опытом. И поэтому они так почитаются. А что о нем еще сказать? Что можно рассказать о Сергее Радонежском, ну и вот о Мефодии Пешношском? Вообще почти ничего человеку, который никогда не пробовал горячо молиться. Да ничего рассказать нельзя. Ну вот келья, а чего он здесь жил? Мало ел. А почему бы спокойно, нормально не поесть? Понимаете, вот как этим поделиться? Об этом не расскажешь, это сокровенно, это такой опыт, который постигается только ну хоть небольшим, но подражанием этому пути.

М. Борисова

— А как объяснить то, что стремление к этой безмолвной молитве практически одновременно возникает в разных странах, на разных континентах при отсутствии интернета и мобильной связи, потому что современники преподобного Сергия точно так же занимались умной молитвой совсем в других местах.

Протоиерей Федор

— Это такая тайна полнокровной, полноценной жизни Церкви, в которой дышит Святой Дух. И когда-то есть времена исповедничества и мученичества, когда-то есть времена миссионерства активного, а когда-то есть времена, когда Господь призывает к вот этому обожению, как самому главному. И достаточно появиться одному или нескольким людям, которые своим примером покажут, что это достижимо, возможно. В этом как раз, может быть, самый главный для нас подвиг преподобного Сергия. Это человек, который на всю страну явил, каким может быть человек. Вот я помню мало очень слов архимандрита Кирилла (Павлова), с которым мне посчастливилось быть знакомым, исповедоваться у него, иногда просить каких-то наставлений. Главное мое воспоминание — это как было рядом с ним. Вот здесь мое сердце обмануть невозможно. Это было время, когда ты просто, тебе открывались такие окошечки в рай, и ты понимал, что источником этого состояния является Господь, Который «яко свят еси, Боже наш, и во святых почиваеши», Который почивает на этом человеке, вот Его Святой Дух. А Сергий Радонежский, он как солнце сиял этим присутствием Божиим. Человек приходил и говорил: и я хочу так же, я хочу остаться здесь. А потом его наследники, его дети, его внуки, духовные его собеседники, они разошлись по лицу всей земли с этим опытом и явили его уже всей стране.

М. Борисова

— Но как удивительны на самом деле все эти пути, которые не видны вблизи совсем. Я думаю, что сейчас мы живем в той же самой ситуации — то есть то, что происходит сейчас в области духовной жизни, для нас совершенно неочевидно, и непонятно, почему, и что, и как это все объяснить. Вот как объяснить, что люди в течение длительного времени строили монастыри, устраивали монастыри в окрестностях городов или в самих городах, а тут вдруг почему-то потянулись в леса? Но если вспомнить, что Батый прошелся, как трактор или как танк, по всей территории русских княжеств, и от городов-то как раз мало что осталось, и монастыри-то все были разорены. И в результате получилось так, что вот это новое движение монашества, оно как бы не могло не состояться, потому что совершенно кардинально изменились все условия.

Протоиерей Федор

— Дело не только в этом. Конечно, действительно, можно понять, что, например, Юрий Звенигородский, испрашивая ученика аввы Сергия, Савву, себе в свое княжество в качестве духовника, делает монастырь рядом со своим, в досягаемости от своего терема — это понятно. А что дальше происходит? А дальше люди, узнавшие о том, что рядом есть такой дивный святой как Савва Звенигородский, начинают постоянно к нему ходить. И, конечно, это вступает в противоречие с поиском того одиночества в молитве, которое по определению ищет монах, да, монах происходит от слова «один» — «монос» греческого. И это повторяется всегда. Ну обратите внимание на наши городские монастыри. Вот мои соученики и одноклассники, мои знакомые, друзья, несколько человек ушли в Данилов монастырь. Сейчас из них там остался только один. Ну кто-то уже умер, кого-то забрал Господь, но все постепенно не выдержали, перебрались в скиты, в далекие монастыри. Почему? Потому что Данилов монастырь живет жизнью огромного городского прихода, где тысячи людей требуют наставления, внимания. И это пастырская работа, понимаете, они ее несут как послушание, но им иногда от этого надо отдыхать или они в какой-то момент просто устают. И для того, чтобы вот не разрушиться, они уходят к тому образу, который они выбрали, когда принимали постриг. В любом, кстати, монастыре городском есть скит, куда на полгода, на два месяца, на три месяца, на пять лет игумен посылает человека, который весь истратился на людей, для того чтобы он восстановился. Поэтому я думаю, что путь в леса, в пустыню. Пустыня — я напомню, имеется в виду не песок и барханы, а пустыня там, где пусто от людей, где никто не живет. Поэтому леса Маковца, горы Маковец — это тоже пустыня для наших предков. Вот это поиск как раз наполниться в молчании. Давайте простой пример возьмем. Вы причащаетесь в воскресный день. Вы причастились, вы наполнены этой радостью. К вам подходит сестра во Христе из этого прихода — сначала одна, потом вторая, и начинает вам рассказывать о проблемах с своей дочкой, и вы, утешая ее, ведя благочестивый разговор, вы чувствуете, как вы теряете, как из вас как будто ветром выдувает вот эту благодать, и вам хочется тишины и молчания. И неслучайно во многих монастырских уставах человек после причастия мог говорить только «да» или «нет», послушник или монах, а лучше бы вообще молчал. А им с этими дарами великими Святого Духа, как им хотелось тишины.

М. Борисова

— Ну уж преподобный Мефодий Пешношский выбрал такое местечко, где его даже поляки не достали.

Протоиерей Федор

— Болото.

М. Борисова

— Да. Как знал, что пригодится в качестве защитной меры.

Протоиерей Федор

— Да. Даже Христос уходил молиться на ночь в одиночестве. И, кстати, нам тоже это нужно всем. Нам, как два легких, нужна общая молитва в храме, участие в таинствах и молитва дома одному. Обязательно нужно для какого-то внутреннего настоящего здорового баланса духовного, если хотите.

М. Борисова

— Или не дома.

Протоиерей Федор

— Или не дома, да.

Протоиерей Федор

— Потому что дома иногда как раз одному-то остаться и невозможно, потому что отовсюду какие-то родственники близкие.

Протоиерей Федор

— Да. И Мефодий Пешношский, и другие святые, они, конечно, в главном подражали своему авве, преподобному Сергию, но и в второстепенном. Ведь преподобный Сергий постоянно трудился руками. Он, мы знаем, например, строил кельи, сени своим ученикам. И не они ему строили, а он им строил. И Мефодий Пешношский. Он так и называется — Пешношский, потому что он переносил бревна, это тяжело, через речку, шел пешком, то есть без подводы, без там быка или лошади это делал.

М. Борисова

— А вы можете себе представить это?

Протоиерей Федор

— Крепкий был человек. Не только духом, но и телом, да. Это сейчас современному человеку это тяжело. Представляете, бревна, из которых сложен храм, их тащить там через болотистую местность, через эту речку, которая до сих пор поэтому Пешноша и называется. Но вот такой был человек. Они физически трудились очень много, удивительные люди. И помните случай, когда к преподобному Сергию ехал какой-то, если не ошибаюсь купец, и, увидев его трудящимся в огороде, не признал в нем знаменитого игумена, настолько он был в трудах и настолько он был в залатанной одежде, совершенно не игуменской, что он сказал: пойди, позови своего авву. И для него смирение, с которым Сергий трудился и пошел переодеться, чтобы прийти и поговорить с ним, стала просто дорогой в этот монастырь. Он остался там и стал послушником.

М. Борисова

— Ну надо сказать, что это иногда встречается и практически в наше время. По крайней мере, я читала воспоминания о владыке Зиновии — о схимитрополите Серафиме (Мажуге), который служил в Александро-Невском храме в Тбилиси. И вот его тоже не узнали, потому что он настолько затрапезный вид имел, сидел на лавочке и перебирал четки, что решили, что это вот как раз тут последний служащий, которому можно дать поручение.

Протоиерей Федор

— Да. Это смиренные труженики и молитвенники. И этот труд они ценили. Потому что, как сказал Максим Исповедник, если при молитве тело не трудилось, молитва не состоялась. Они все это знали, что телесный труд нужен.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была программа «Седмица». В студии были Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. Слушайте нас каждую субботу. До свидания. До новых встреч.

Протоиерей Федор

— Всех поздравляем с наступающим днем Всех Святых — то есть каждого с днем Ангела. Храни Господь.

---

Все выпуски программы Седмица

• «11-е воскресенье по Пятидесятнице». Священник Николай Конюхов
• «10-е воскресенье по Пятидесятнице». Священник Николай Конюхов
• «9-е воскресенье по Пятидесятнице». Прот. Федор Бородин