«Журнал от 06.06.2025». Алексей Соколов, Арсений Федоров

Каждую пятницу ведущие, друзья и сотрудники радиостанции обсуждают темы, которые показались особенно интересными, важными или волнующими на прошедшей неделе.

В этот раз ведущие Константин Мацан и Наталия Лангаммер, а также Исполнительный директор журнала «Фома» Алексей Соколов и заместитель Главного редактора Радио ВЕРА Арсений Федоров вынесли на обсуждение темы:

— Призывание помощи святых в сложных обстоятельствах;

— Жизнь в вере и богообщение;

— Пожертвования и роль прихожан в содержании храмов;

— Влияние А.С. Пушкина на русскую культуру и язык.

Ведущий: Константин Мацан, Наталия Лангаммер

---

К. Мацан

— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире наш «Еженедельный журнал». Программа, в которой мы собираемся в студии, чтобы обсудить то, что лежит на сердце в последние дни, то, что мы обсуждаем, быть может, на планерках на Радио ВЕРА, то, что нам кажется интересно было бы вынести на суд, скажем так, общественности. Короче, поговорить о важном, полистать «Журнал» с разными темами. В студии моя дорогая коллега, ведущая Радио ВЕРА, Наталья Лангаммер.

Н. Лангаммер

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Добрый вечер. Я Константин Мацан. И гости или, как с некоторых пор мы иногда называем их, резиденты нашего «Журнала».

А. Соколов

— С прошлого выпуска.

К. Мацан

— С прошлого выпуска, в который, собственно, этот тренд задал уже подавший голос Алексей Соколов.

А. Соколов

— Вы выбрали лимит иностранных терминов на сегодняшнюю передачу, Константин.

К. Мацан

— Слово «лимит» и «термин», конечно, очень славянского происхождения. Алексей Соколов, исполнительный директор журнала «Фома». И Арсений Федоров сегодня с нами в студии, заместитель главного редактора Радио ВЕРА. Добрый вечер.

А. Федоров

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Не так давно у нас вот на месте, на котором Алексей Соколов сидит, была сотрудница журнала «Фома» Глафира Базурина, которая занимает должность...

А. Соколов

— Руководитель цифровых проектов.

К. Мацан

— Вот. Или digital-директор, иными словами.

А. Соколов

— Ну мы же хотели лимит.

К. Мацан

— Так нет, а мы искали тогда, как по-русски сказать руководитель цифровых проектов, digital-директор, и подумали, что это должно быть что-то такое, типа «глава сетевых дел».

Н. Лангаммер

— О, великий русский язык.

К. Мацан

— Сетевых дел мастер, скажем так.

А. Соколов

— Я рискну предположить, что руководитель — это все-таки достаточно укоренившееся русское слово.

К. Мацан

— Да, руководитель сетевых дел, чтобы не говорить директор цифровых проектов. Ну ладно, мы от лирики переходим к нашим темам, хотя я думаю, что про великий и могучий русский язык мы сегодня, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, еще поговорим. Но все-таки начнем с той темы, с которой пришел Арсений.

А. Федоров

— Давайте попробуем. Я, во-первых, хочу поздравить всех вас и слушателей с наступающим днем Святой Троицы — послезавтра, 8-го числа. Но с темой я сегодня пришел лично для меня наболевший. Мы часто на Радио ВЕРА много лет, вот когда приближается лето, такая пора школьных выпускных экзаменов, мы делали беседы в рамках разных наших циклов, как подготовить ребенка психологически к этому периоду сдачи экзаменов, как самим подготовиться, как не передавить, как помочь — ну и так далее, много всяких «как». И вот я сам неожиданно для себя, ну или ожиданно, оказался в таком положении. Потому что в этом году у меня старший сын сдает ЕГЭ, а средняя дочь сдает ОГЭ, и у меня такое выпало комбо — еще одно иностранное слово

Н. Лангаммер

— Еще ЕГЭ и ОГЭ — это тоже замечательные слова для тех, кто не в курсе.

А. Федоров

— Но это такое, привычка к аббревиатурам в нас вбита нашим советским детством.

К. Мацан

— ЕГЭ — это экзамен...

Н. Лангаммер

— Единый.

К. Мацан

— Мне кажется, все знают. А ОГЭ — то что девятом классе.

А. Федоров

— Да, это чуть-чуть проще и чуть-чуть раньше.

Н. Лангаммер

— Так что такое «О»?

К. Мацан

— Что-нибудь типа общеобязательное или «обще» что-то, в общем.

А. Федоров

— Да, вы знаете, вот я сейчас не готов ответить на это.

А. Соколов

— Основной государственный экзамен.

А. Федоров

— Вот, да. Потому что много аббревиатур, которые стали уже такими именами.

К. Мацан

— Вот родители, в которых нет лукавства.

А. Соколов

— Нет, у меня просто есть интернет, я подсмотрел.

А. Федоров

— И часто ты эти расшифровки даже уже не пытаешься расшифровать, потому что для тебя это и так понятно. Ну так вот, встретился я с этими страшными зверями — ЕГЭ и ОГЭ. Точнее, мои дети встретились, а я вместе с ними. И оказалось, что это действительно тревожно и переживательно. Когда и школа давит — давайте-давайте, нужны хорошие баллы, оценки, и сами дети настраиваются на то, что нужно-нужно, и родители в этом смысле накручиваются. И я хотел на эту проблему, так скажем, взглянуть вот с какой стороны. Мы опять же часто на радио говорим о том, что как-то, наверное, не очень хорошо обращаться к святым с какими-то своими конкретными там просьбами: вот помоги мне в этом, этот святой помоги в этом, этот святой, помоги в этом и так далее. Но когда ты чувствуешь, что вот прямо помощь очень нужна, и вот это внутреннее ощущение к кому-то за этой помощью обратиться, она проявляется очень ярко. Я хочу небольшую историю рассказать. У нас часто священники, приходящие на Радио ВЕРА, большинство из них, конечно, учились в семинарии в Троице-Сергиевой лавре. И они говорят, что такая шутка семинарская: преподобный Сергий больше всего любит троечников и двоечников, потому что они чаще ходят к нему молиться. И мы тут, вспоминая эту семинарскую шутку, я перед экзаменами детям говорю: давайте к Преподобному съездим, помолитесь. Они согласились, и мы поехали. И вы знаете, вот, с одной стороны, едешь, думаешь: ну как-то вот вроде почти весь год не ездили, а тут — раз, и вот это, как-то неловко, с просьбой. Надо как-то ездить и просто поприветствовать. Ну едем, приезжаем, постояли в очереди, подходим к раке мощей. А там, когда читают молитву преподобному Сергию, обычно останавливают очередь в этот момент. И мы как раз зашли на ступеньки туда, к раке, и за нами отсекли очередь. И вот нас трое — я, мой сын и моя дочь, мы стоим у раки. Перед ним, перед сыном, он впереди, еще прикладываются люди, они приложились, и ровно перед моим сыном выходит священник к раке, и мы втроем наверху остались. И он открывает мощи, потому что там пришла какая-то группа, которой это мощи — там священник, кто-то еще, обычно священникам открывают и паломническим группам, которые как-то организованно приехали, есть там такая практика. И они открывают, а мы наверху. И я говорю: а можно мы тоже, раз уж мы тут? И он нас благословил, и мы с детьми приложились к преподобному Сергию. Удивительно, что именно вот мы втроем. Ни тот, кто перед Тимофеем был, ни тот, кто за нами, вот мы втроем. И такое ощущение, что ты поговорил с Преподобным. Это удивительное ощущение. Я не знаю, имею я право такое говорить или нет, но ты прямо реально с ним поговорил, и он тебе ответил, что он тебя принял, что он тебя услышал. И прямо такое удивительное чудо, как благословение на предстоящие нам экзамены. И потом я для себя тоже думал. Вот мне кто-то скажет: а зачем ты молишься? Я вот сам со всем справляюсь. Какой-нибудь неверующий человек. И у меня вдруг возник образ такой — это все равно, что кто-то подойдет и скажет: а зачем ты со своими родителями общаешься? Я уже все сам могу, я сам всего достиг. Я со своими родителями не общаюсь, со своими близкими, братьями, сестрами, они мне не нужны, я сам все могу. И для меня вдруг вот это общение со святыми вот в этот трудный — ну так, в кавычках, скажу трудный, потому что, конечно, для многих бывает значительно труднее моменты, называть там экзамены чем-то таким трудным, но переживание за детей, оно все равно присутствует. И в этот момент вот это общение со святыми, оно тебя просто физически поддерживает — что ты не один в этом водовороте жизни, что они рядом с тобой. Я вот такую, так скажем, тему для обсуждения вбрасываю в очередной раз. Вот как для вас кажется, вот это общение со святыми и то, что мы на Радио ВЕРА об этом говорим? Насколько это может понять человек, который это не испытывал? И стоит ли, например, говорить, что вот тебе трудно — иди к такому-то святому. Вот там ты учишься — иди к преподобному Сергию, он поможет. Вот у тебя трудности с жильем — иди к святителю Спиридону Тримифунтскому, помолись. Почему так происходит? В очередной раз, в стотысячный мы поднимаем эту тему, но мне кажется, она каждый раз ощущается по-разному.

Н. Лангаммер

— Не знаю, мне кажется, еще, знаете, у нас в России святителя Николая знают раньше, чем Бога. Люди иногда ходят к Матронушке неверующие, да, в Матронушку верят. В святителя Николая верят, в Иоанна Крестителя — ну да, это доходит до суеверий, что мы арбузы не едим 11 сентября, понятно. Но мне кажется, у нас есть в культурном коде вот это вот общение со святыми как естественное.

А. Федоров

— Ну как вот ограничить тогда, чтобы это не было действительно суевериями?

Н. Лангаммер

— С суевериями, да, вот как?

К. Мацан

— Не знаю, у меня так много вот рождается разных соображений и воспоминаний по поводу того, что ты, Арсений, рассказал. Во-первых, вот когда ты сказал, что кто-то скажет, может быть, неверующий, зачем вот к Богу обращаться, я и сам все могу. Вот помнишь, Наташа, мы когда много-много лет назад снимали программу «Со-вы» на канале «Радость моя» — это, собственно, было, я прямо помню, в одной из программ. Помню эту девушку, которая вот, атеистка, пришла специально...

Н. Лангаммер

— Женя.

К. Мацан

— Нет, это была не Женя, это была Ксюша. Ксюша, чья аргументация была именно такова, что мне Бог не нужен, потому что я все смогу сама. И тогда уже мы отвечали на эту на самом деле такую самую часто встречающуюся для скептиков логику, что вообще-то вера в религии — это не про решение задач, это не про поиск ресурса для того, чтобы с чем-то справиться, это не главная, если угодно, функция. То есть и мы верующие не потому, что мы хотим с чем-то лучше справляться и привлекаем божественные ресурсы для выполнения своих задач, а кому-то, в общем-то, этого не надо, он сам справляется. А про что тогда, если не про достигаторство, даже каких-то таких хороших вещей? Про богообщение. Вот главное, что есть в вере и в религии — это богообщение, тот самый контакт, который ты описал. Поэтому, мне кажется, это очень классная история. А второе, о чем я подумал из многого, что я сам всегда и не раз как журналист задавал вопросы на эту тему с позиции такой, если угодно, несколько высоколобой, горделивой духовности. Ну конечно, обращаться к святым по каким-то, скажем так, бытовым вопросам, даже если мы говорим о экзамене, или знать, что к этому святому за этим, к этому святому за этим — это, конечно, такая наивная народная религиозность, — говорил я. Но, конечно, Господь и такую принимает религиозность, но мы-то, духовно прокачанные люди, понимаем, что все не ради этого, а ради там... И дальше такой некий текст. Но чем дальше я живу, тем дальше я думаю, что, конечно, наверное, жизнь в вере будет достаточно неполноценной, если все сводится к общению с святыми и с иконами по поводу утилитарных просьб. Если ты ходишь к святому только чтобы поставить свечку перед экзаменом — хотя, конечно, это все равно лучше, чем вовсе не ходить, хотя бы так. Но все-таки, наверное, есть какая-то более глубокая и разнообразная, красивая жизнь в вере, когда есть богообщение, и не только вот такое утилитарное к этому отношение. Но вот к чему я веду? К тому, что тоже можно в такую высоколобую духовность заиграться. А правда и истина в жизни, практика в том, что иногда, вот как мне представляется, молитва в такой очень простой ситуации, как чтобы ребенок сдал экзамен — это наша самая искренняя молитва. Она самая живая, она самая настоящая. Может быть, другой у нас такой даже и не будет никогда. Потому что будет святой молиться о том, чтобы со своими страстями побороться — слава Богу. Но мы как-то вот, может быть, у нас другого даже шанса помолиться искренне нет, кроме как обратиться к Богу с такой «утилитарной», в кавычках, просьбой. И это надо ценить. Знаете, есть такой афоризм чей-то, какого-то писателя, что надо делать добро из зла, потому что больше его делать не из чего. Сейчас опасную параллель, тут я не про зло, но вот если эту схему грамматическую взять, то, может быть, нужно иногда составлять свою высокую духовную жизнь из вот таких мелких просьб. Потому что может оказаться, что больше ее составить будет не из чего просто.

К. Мацан

— В эфире наш «Еженедельный журнал». В студии ведущие Радио ВЕРА — Наталья Лангаммер, я, Константин Мацан, и гости сегодняшнего «Журнала» — Арсений Федоров, заместитель главного редактора Радио ВЕРА, и Алексей Соколов, исполнительный директор журнала «Фома». И мы продолжаем вот так эмоционально обсуждать ту прекрасную тему, которую Арсений задал. Вот Наташа, что ты хотела сказать?

Н. Лангаммер

— Да, тема святых, я просто еще один разрез хочу как бы здесь такой отметить, что в протестантизме — у меня был период, когда люди такие, в эту сторону склонные были рядом, и вот это богообщение было первично, а про святых мы так немножечко как бы забывали. Но все-таки кто такие святые? Это люди, которые уже прошли маршрутом и достигли цели, которую мы перед собой ставим — спасение. Поэтому обращение к святым — это еще раз воспоминание о том, что все возможно, вообще к чему мы призваны, что путь этот есть, и как бы это очень важно не забывать, и опираться на их наследие. Не от ветра головы какие-то вещи для себя решать, а опираться на это потрясающее наследие православной веры, Православной Церкви, наследие святых и их опыта, как пройти путем спасения. Вот мне кажется, вот этот еще момент очень важный.

А. Федоров

— Я вот чуть-чуть добавлю, может быть, закончив эту тему. Я очень хорошо помню, как для меня в мою пору, когда я сдавал экзамены школьные, институтские, чем была вот эта молитва и обращение к святым. Я сейчас со многими разговариваю, и там говорят: вот, давайте вот такие-то травки, такие-то там успокоительные, чтобы выравнивать состояние. И я понимаю, что для меня вот эта молитва тогда, она в том числе была вот этим внутренним успокоением. Потому что я свою тяжесть какую-то передавал тем, кто может это нести вместе со мной, и доверял им, святым, к которым обращался, и в частности, Богу. Я говорил: «Господи, ну вот все, что я мог, я сделал, дальше надеюсь на Твою милость и помощь». И как-то меня это очень успокаивало, помогало. Поэтому в том числе вот это обращение к тем, кого ты не видишь, но чувствуешь, что они рядом и в твоей жизни активно участвуют, оно помогает и внутренний какой-то покой найти.

К. Мацан

— Знаешь, я подумал еще. Вот сейчас ты говорил, это действительно очень важная тема, что религия, вера — это про в первую очередь богообщение. Более того, кстати, эта тема такая важная в каком-то даже таком, если угодно, апологетическом смысле. Потому что вот были в истории периоды, когда религия была практически неотделима от науки, да, там какое-нибудь Средневековье. А вот потом там наука стала объяснять мир так, как религия его не объясняет, там правдиво, не знаю. Потом там какая-нибудь там наука о человеке что-нибудь там, не знаю, физиология, психология нам рассказали про какие-то процессы внутри нас, внутри себя, как наша психика устроена — это тоже все научные вещи. И кто-то скажет на это, что ну вот все, не остается как будто в нашем опыте места для религии. Мы уже не верим в то, что там Илья пророк на колеснице по небу едет, нам наука, сказала, что это все не так. Там мы знаем, что когда в тебе что-то происходит — там, не знаю, психика, не психика, там, гормоны, серотонин и так далее. А где вот, где собственно та область, за которую отвечала бы религия, которая ни к чему иному не сводима? А вот это богообщение. А вот за общение с Богом ничто не может отвечать, кроме веры. И это важно. Но почему я еще про это подумал сейчас? Потому что действительно, почему общение, почему так слово это важно? Потому что в ситуации той самой тревоги очень важно, чтобы был кто-то, с кем можно поделиться. Вот пообщаться и как бы разделить эти эмоции. Но практика жизни показывает, как мне представляется во всяком случае, что бывают моменты, когда никто, кроме Христа, тебя не поймет. Вот никакой человек рядом, даже самый близкий, самый любимый, тебя не поймет. Не потому, что этот человек черствый, а потому, что ты сам до конца не понимаешь себя — что ты чувствуешь, почему. А вот Христу не надо ничего объяснять, и святым не надо, они все знают и так. И вот поэтому есть моменты, когда вот, мне кажется, то, что ты говоришь, вот ты пришел без слов или с какими-то минимальными словами, внутренне произносимыми, поговорил со святым Сергием — вот оно общение, вот с тобой человек разделил твои эмоции, и стало легче. Потому что так всегда бывает легче, когда ты с кем-то поделишься.

А. Соколов

— Давайте тогда продолжим еще эту тему. Я хотел рассказать про такую страшную жизненную ситуацию, которая бывает у некоторых, когда ты приезжаешь, например, к родителям, разговариваешь с ними о каких-то простых вещах. Про это ты не хочешь говорить — они не поймут, про это ты не хочешь говорить — они забеспокоятся. И говоришь ты с ними о погоде там, не знаю, об огороде, о чем-то таком. А внутри у тебя совершенно другие мысли, волнения, и ты совершенно на другой волне. Может быть, у тебя там все даже хорошо, может быть, у тебя там все здорово, но это совершенно не имеет никакого общего с разговором. Вот когда у нас проблема такая, что дети поступают, сдают экзамены, а мы с Богом об этом не говорим — нет ли здесь такого же элемента? Почему ты не допускаешь Бога в свою жизнь, к своим бытовым вещам? Потому что ты персонаж вот той истории, которая запечатлена на иконе «Нечаянная радость»? Ты разбойник, который собрался молиться об успехе разбоя или какого-то иного греха? Почему ты не просишь: пошли, Господи, удачу в моем деле. Смотри, Господи, вот у моих детей вот так. Это же часть моей жизни, я ее проживаю.

А. Федоров

— Ну да. И я тоже, кстати, вот думал об этом, чего можно просить. Я помню, у меня, когда сын после девятого класса там искал, подбирал себе школу, сменил несколько, и в итоге поступил, как нам казалось, в хорошую — в принципе, так и оказалось в итоге, туда даже экзамены приходилось сдавать. И я помню, я тогда молился: Господи, вот помоги ему. Потому что я видел, как он туда хочет, и нам казалось, что это действительно ему поможет лучших результатов добиться, как-то развиваться хорошо. Но при этом добавлять к этой молитве слова: «но, в принципе, как вот, Господи, Ты же лучше знаешь, как лучше, пусть будет по воле Твоей», становилось значительно сложнее. Потому что сразу внутри предполагается, что, значит, может, и не надо? И может, и не поступит, может, и не попадет? И вот добавлять, оно достаточно сложно. И, может быть, иногда поэтому ты начинаешь: лучше я вообще не буду просить. Потому что, а того ли ты просишь, а готов ли ты принять, если будет как-то иначе? И вот научиться говорить еще в молитве: «Господи, я вот хотел бы вот так, но научи меня принять волю Твою, если будет как-то иначе», чем дальше, тем сложнее. Вот как-то в отношении себя вроде не так сложно. А когда ты в отношении детей, и кажется, что вот ну им же надо, чтобы было все хорошо, за них уже становится все сложнее и сложнее. Не знаю, вот это как-то лично мой такой опыт.

А. Соколов

— Это вопрос доверия к Богу на самом деле.

А. Федоров

— Да-да.

А. Соколов

— И я про себя сейчас говорю. Да, вот ты молишься и как-то боишься: а вдруг Он сейчас такое сделает... Как бы ты не думаешь о том, что что бы Бог ни сделал, все это обратится к лучшему.

А. Федоров

— Да, но пройти этот этап, в который тебе сразу представляется, что на тебя низвергнется, кажется, сложно.

Н. Лангаммер

— Слушайте, это очень страшно. И такая вот молитва, на которую не всегда решаешься: «Господи, все, что от Тебя — созижди, и все, что не от Тебя — разрушь». И так скажешь, и так: ай-ай-ай, что сейчас будет-то... Но у меня вот последние несколько раз, когда я говорила: «Господи, возьми мою жизнь в Свои руки», происходили такие замечательные события, что это тоже, может быть, не стоит уж прямо так уж... Он рад нам помочь, Господь.

К. Мацан

— Слушай, вот то, что ты сказал, меня наводит на очень такую какую-то для меня интересную мысль — я как-то об этом так остро не думал. Но ведь действительно есть — вот может быть, я сейчас дерзновенно или даже как-то там, не знаю, скажу, но есть разница все-таки. Ты просишь как бы про себя, за себя или за другого. И вот понятно, что про себя ну чуть-чуть легче сказать: «Господи, да будет воля Твоя. Вот как Ты скажешь, так и будет», потому что ты готов на себя эту ответственность взять — что бы ни произошло, я там буду терпеть, не знаю, я приму и так далее. А ребенка — ну хочет, чтобы он поступил. Ну вот ему-то хочется, чтобы все было, как у него хорошо. И, может быть, это вообще-то правильно вот как бы дерзновенно, не знаю, говорить Богу: «Господи, нет, ну вот пусть у него будет так, как он хочет. Вот пусть у него будет, хорошо чтобы ему было». Знаете, я вспоминаю такую, меня поразившую в свое время историю, как святой праведный Иоанн Кронштадтский вот стоял, по-моему, на коленях рядом с больной девочкой, уже там умирающей, и молился, как рассказывают, словами, что, Господи, я не встану, пока Ты ее не исцелишь. Понятно, что так, наверное, что-то в этом есть и патериковое в этой истории, и понятно, что так, наверное, дерзновенно может только святой говорить, но что-то в этом есть. Вот за себя просить смиренно: «Господи, — вот как говорит молитва святителя Филарета, — Ты любишь меня больше, нежели я умею любить себя». И это очень утешительно. Вот. Но за други своя что-то — я буду вот упрашивать так, упрашивать, пока не рухну. Хотя сказать это, конечно, сложнее, чем даже так сделать.

А. Федоров

— Но, кстати, нужно закончить историю мою с сыном и школой, чтобы она так не подвисла. Он поступил.

К. Мацан

— Слава Богу.

А. Федоров

— Он поступил тогда в ту школу, которую мы хотели, мы очень радовались. Но интересно, что попал он в эту школу, но таким путем очень странным. Нам пришлось из одной школы уйти, в другой попасть в какую-то проблему. И ты понимаешь, что не пройдя вот этот путь, в ту школу он бы не попал. Всегда радостно смотреть на хорошие результаты, через тернии к звездам, уже когда ты тернии прошел. Но, стоя перед терниями, говорить, что я сейчас туда пойду, всегда труднее.

К. Мацан

— В эфире наш «Еженедельный журнал». После небольшой паузы мы вернемся. Дорогие друзья, не переключайтесь.

К. Мацан

— В эфире наш «Еженедельный журнал», в студии ведущие Радио ВЕРА — моя коллега Наталья Лангаммер и я, Константин Мацан. Гости сегодняшнего журнала — Арсений Федоров, заместитель главного редактора Радио ВЕРА, и Алексей Соколов, исполнительный директор журнала «Фома». Наташа, с какой темой ты сегодня пришла?

Н. Лангаммер

— Я тоже про отношения человека и Бога. У меня, знаете, последний месяц я сталкиваюсь с ситуацией общения со священническими семьями, которые говорят, что у нас на Пасху было семь тысяч человек. Причастников семь тысяч человек на Пасху. А пожертвований оставили так, что священникам не хватает зарплату заплатить. Тема скользкая, тема такая сложная. Сразу у людей возникает: а почему мы должны Церкви платить? А я вот как раз хотела предложить обсудить, должны ли мы что-то Церкви или Церковь должна нам, когда мы приходим, требы выполнять все, там не ставить ценники, нигде там за деньги ничего не делать. Почему батюшка берет деньги и в карман кладет. Я помню свое искушение, когда это первый раз увидела. Я попросила молиться за папу, батюшка его крестил, потом папа через 40 дней умер, я пришла, значит, какую-то денежку дала, и он взял. И я тогда, неверующий человек, думаю: ну как же так? А с другой стороны, извините, а он должен что, вот воздухом питаться или как он? А он на машине дорогой ездит. Но как бы он должен что, по воздуху перемещаться? И вот просто пару слов сказать про то, что нет распределения, который тоже миф ходит сверху вниз, что какой-то есть единый бюджет, который распределяется между церквами. Что, наоборот, люди, которые эту церковь создали, двадцатка людей, инициаторов, они должны содержать свою церковь. Церковь — это мы. И у меня вот сегодня тема про наши отношения с Богом. Вот та самая пресловутая десятина, которую то ли отменил Христос, то ли не отменил в Новом Завете, ветхозаветное установление — отдавать десятую часть своего дохода Богу. Вот к этому сейчас очень по-разному относятся. Но я вижу, как бы вот эти семьи священников, у которых там нет на приходе дома причта. Вот недавно батюшка мне писал — показывала Арсению это сообщение, — что они какой-то домик разваленный хотят купить, старенький, совсем рухлядь, чтобы просто было, где какие-то административные там сидели у них службы, хоть что-то при выходе из храма было, где ногу поставить, где присесть поесть. Вот наше отношение к Церкви, наше желание или нежелание вкладываться, жертвовать Церкви. Не помогать только близким, фондам, страждущим, а Церкви. Вот как вы считаете, есть у нас такая культура вообще?

А. Федоров

— Я хочу подхватить быстро, потому что я вижу здесь два аспекта. Первый — это действительно то, что есть часть людей, для которых приход — это действительно такое место, за которое они чувствуют свою ответственность и они этим несут в такое дополнительное свое служение. Я помню, как мои родители в 90-е годы помогали в восстановлении храма, и это для них было существенно важно. Часть, действительно, отношений с Богом — это заботиться о том месте, куда они приходят Ему молиться. И это очень ярко проявлялось, вот как-то в 90-е особенно, сейчас тоже, конечно, есть. Это одна сторона. И, конечно, человек, который приходит регулярно в один и тот же храм, как-то, наверное, должен задумываться о том, как здесь горит свет, за него же надо платить.

Н. Лангаммер

— За него надо платить, да.

А. Федоров

— И второй аспект — это вот та десятина и жертва, которую ты упомянула. Я, кстати, в одном из подкастов журнала «Фома», в «Райсовете», видел разговор священников наших любимых — отца Павла Великанова, отца Стефана Домусчи и отца Дмитрия Барицкого, и владыки Феоктиста.

К. Мацан

— Наши отцы-евангелисты как раз, как мы их называем.

А. Федоров

— Да, они рассуждали о Аврааме, в чем была его святость, когда еще не было ни закона, ничего, в чем праведность Авраама — в том, что он доверился Богу. И в этом контексте они разговаривали о жертве. И отец Павел, как он любит, так с провокацией говорит: а зачем вообще эти жертвы? Почему нужно уничтожить что-то, чтобы Богу это отдать? Можно же кому-то пожертвовать, нищим, почему надо самое лучшее взять и уничтожить, что это такое? И тогда ему ответили, так мне показалось очень интересно, что в этом, в частности, была и праведность Авраама — доверять Богу настолько, что ты отдаешь Ему то, что могло бы быть твоим пропитанием, и говоришь: «Господи, я верю, что даже если я Тебе это отдам, Ты управишь со мной все хорошо». Так же, как и лепта вдовицы в Евангелии. Я никогда не мог понять, в чем смысл, зачем? Почему Бог сказал, что это хорошо — отдать все свое пропитание, в чем смысл? А вот именно в этом проявляется то доверие Богу, что я знаю, что если я Тебе это отдам, то все равно со мной все будет хорошо. Ты же со мной, я в Тебя верю. И вот это научиться этому... Я помню, что даже после просмотра этого подкаста я вдруг подумал: а вот я сейчас могу вот так взять и какую-то часть своей зарплаты, которую я знаю, куда я должен распределить, у меня там все четко — это на репетитора, это на зубного, это на то, это на то — все расписано. Вот взять что-то, например, репетитора, и отдать, понимая, что все равно Господь как-то управит и не оставит.

Н. Лангаммер

— И дальше как по тонкому льду, получается.

А. Федоров

— И я понял, что я не смогу. Вот я не смог это сделать тогда. Это нужно пройти какой-то путь. И, видимо, действительно это уже какой-то уровень праведности, когда ты можешь отказаться. Но опять же это мы возвращаемся к тому, что мне кажется, что, если бы я был один, отдать там свою зарплату и пожить на каком-то там быстрорастворимом продукте я бы смог. Но почему я должен у детей отобрать?

К. Мацан

— Знаешь, мне кажется, ты очень важную вещь затрагиваешь, я тоже в последнее время об этом думаю — по поводу того, что могу ли я сейчас сделать так же, как Авраам. А может быть не надо вот прямо сейчас конкретно тебе делать, как Авраам. Потому что в чем как бы назидательность этого примера, как мне кажется, что такое возможно в принципе. Но наличие возможности еще не означает немедленность ее исполнения. Потому что вот как любой такой большой принцип, у него всегда есть противоположный, не менее правильный принцип — это разумность.

Н. Лангаммер

— По силам.

К. Мацан

— Ну по силам, и как бы нет добродетели без рассуждения. И как, с одной стороны — вот лепта вдовицы, а с другой стороны — в том же Евангелии слова Христа, что какой военачальник прежде, чем идти куда-то войной, не посчитает свое войско, не меньше ли оно, чем у противника — то есть надо планировать и ко всему подходить здраво. Поэтому вот всегда такая вот, это то, что называется, диалектика есть.

А. Федоров

— Ну вот этим здравым отношением очень легко себя оправдать.

К. Мацан

— Да, конечно, конечно.

А. Федоров

— Я никому ничего не должен, потому что это мне нужно.

К. Мацан

— Потому что ни один принцип не будет полным без своей противоположности. Вот если я как бы все, я здраво все-все-все коплю такой, да, я такая Коробочка гоголевская, я все, значит, у меня все-все-все посчитано — это вот ты действительно на себя рассчитываешь и ни на что не готов ради Бога. Тогда то есть, если это превращается в крайность и в самодовлеющий принцип, он извращается, он перестает работать.

Н. Лангаммер

— А потом что такое хорошо и что такое плохо? В предыдущей теме сейчас мы обсуждаем, что вот молиться за детей, чтобы у них все было хорошо. Я вот недавно поняла, что все, что я считала для себя хорошо до недавнего времени, это не совсем хорошо было. То есть Господь управит, но будет ли это хорошо с нашей точки зрения? Я сейчас, может быть, банальные вещи говорю, которые для меня на каком-то новом уровне глубины открылись. Хорошо, я отдам деньги, которые на репетитора. Может быть, репетитора и не будет тогда. Ну вот такое может случиться. А очень много ситуаций, когда Господь возвращал прямо сторицей. Вот одну баночку меда пожертвовала на коврижку у меня знакомая, последнюю. Сибирь, дети могут заболеть. Вот она отдает этот мед в коврижку на престольный праздник. И потом ее батюшке владыка говорит: что подарить твоей матушке? Вот, бочонок! Пятилитровый, значит, красивый бочонок меда ей возвращается. И так и так бывает. Вот это действительно вопрос доверия — что Господь считает для нас хорошо.

А. Соколов

— Надо, наверное, вернуться к началу темы. Потому что мы начали немножко не про отношения с Богом, а про отношения человека с Церковью, как с вполне земным институтом — вот, обратите внимание, да? И как-то не допроговорили ее. Мне кажется, здесь тоже есть две проблемы. Во-первых, все-таки очень плохо большинство из нас понимает, даже людей церковных, приходящих в храм, что же там, внутри вот этого церковного механизма, как же так получается, что ты приходишь в воскресенье — а причастие есть, священник на месте, он не болен, не прогулял службу. Для нас это фантастика вообще, чтобы священник не вышел. Как же это все так работает? Мы этого не понимаем. Наверное, в это надо немножечко глубже местами погружаться. Или, если ты не готов к этому, относиться с доверием к тем людям, которые делают такое важное дело. А с другой стороны, мы знаем, что сейчас даже вот в разных странах мира разные отношения чисто экономически к Церкви. Мы знаем, что на Западе, например, до сих пор существуют страны, где сохраняется практика церковного налога. Вот ты говоришь, что ты католик, да? Вот часть твоих налогов идет католической церкви. У нас такой практики по понятным причинам историческим нет. И периодически же возникают вопросы там: а давайте сделаем так же. Или: а давайте пусть государство содержит Церковь там, да, какой-нибудь закон там примем, еще что-то. На самом деле, мне кажется, что вот та сложная очень структура существования наших приходов, отношения внутри них, когда эти общины существуют — каждая по-своему, в каждой свои законы, в одной написаны ценники на самом деле на свечках, в другой написано «рекомендованное пожертвование», в третьем еще что-то. Мне кажется, что давайте все унифицируем вот прямо, вот почему здесь вот так, а не по-другому — не совсем правильный подход. Сейчас церковный организм, он существует так, как нужно нашему обществу, так, как оно к нему готово. В том тоже какая-то мудрость священноначалия есть.

К. Мацан

— Кстати, да, я вот с тобой согласен. Я помню, мне в свое время очень запомнились слова одного священника московского, который говорит: но если мы Церковь, мы храм, конкретный приход, это община, где все вот все друзья, все свои, если мы семья в этом смысле, то, конечно, мы сразу убираем все ценники и оставляем, даже не указываем цен там ни на свечи, на записки, потому что ну как какие ценники в семье? Я, с одной стороны, подумал: как это хорошо звучит, как это опять же высоко звучит. Но потом стал просто об этом и размышлять и как-то чуть узнавать дальше. Ну это священник из московского храма, сильно в центре города. А в центре Москвы, мы знаем, есть приходы, в которых не так много прихожан. Просто потому, что храмов в центре много, да, и в центре не так много живет людей. Поэтому вот там, видимо, была — ну не видимо, я практически в этом уверен, достаточно небольшая община при храме, в принципе, не пополняющаяся особенно новыми какими-то пришедшими людьми. Не в силу какой-то плохой пастырской работы, замечательным был священник, а просто в силу географии. И географии в первую очередь. И при таком приходе, конечно, священник может себе, наверное, позволить убрать все ценники и как бы рассчитывать на то, что все финансовые вопросы решаются по договоренности, потому что все всех знают. А дальше я воображаю себе вот храм, в который я хожу — храм Александра Невского при МГИМО. Скажем так, в не спальном районе, не совсем уж спальном районе Москвы, но храм, где гигантское количество домов вокруг, где постоянно приходят новые люди, случайные захожане, где паства постоянно обновляется, потому что это, если угодно, не спальный район, и просто очень много людей. При таком количестве людей ты не выстроишь, как мне кажется, вот эти моменты только на доверии. Поэтому приходится там и ценники ставить и так далее. И в этом нет ничего плохого и страшного. Потому что главное не в этом, а главное в том, как совершается служение на приходе, какая атмосфера, и как пастырь общается с паствой. Не знаю, меня ни разу не смущали ценники вот в храме, куда я хожу.

А. Соколов

— Знаете, самое главное, это, конечно, бороться с какими-то мифами. Особенно внутри самих себя. Потому что есть действительно, самое поразительное, огромное количество людей, которые считают, что храмы на вот этих свечках зарабатывают. А я для них еще большим шоком сейчас скажу: нет, дорогие друзья, они не зарабатывают. Зато я знаю очень много храмов, которые фактически выживают за счет того, что при них, например, торгуют пирожками. Они наладили какую-то... Не в самом храме, а около. И можно, конечно, сказать: зачем вообще церковь этим занимается? Это не ее дело. Ну хорошо, опять же....

Н. Лангаммер

— И пирожки, и плюс мы еще собирали, действительно общиной скидывались на элементарно свет. Вот я про это хотела сказать.

А. Соколов

— Да, такое тоже очень часто бывает.

К. Мацан

— В эфире наш «Еженедельный журнал». В студии ведущие Радио ВЕРА — Наталья Лангаммер, я Константин Мацан. И гости сегодняшнего «Журнала» — Арсений Федоров, заместитель главного редактора Радио ВЕРА, и Алексей Соколов, исполнительный директор журнала «Фома». Ну что, Леша, поговорим о прекрасном.

А. Соколов

— Ах, Александр Сергеевич, милый, да.

К. Мацан

— Как говорится, быть можно дельным человеком и думать о церковных пожертвованиях. Что ты сегодня хотел нам рассказать, какую тему предлагаешь обсудить?

А. Соколов

— Ну я всех поздравляю с днем рождения нашего дорогого Александра Сергеевича Пушкина, который, конечно, «наше все», но мне кажется, что мы не всегда понимаем, что это значит. Во-первых, призываю всех отметить этот замечательный день тем, что взять и что-то перечитать из того, что вы читали в школе, и вам кажется, что вы помните.

К. Мацан

— Откупорить шампанского бутылку и перечесть «Женитьбу Фигаро». Или «Маленькие трагедии».

Н. Лангаммер

— «Капитанскую дочку».

А. Соколов

— Да. Или все что угодно. И просто-напросто по-новому взглянуть на тот текст, который, слава Богу, всех нас заставили выучить в детстве. В длительном детстве, вплоть до 11-го класса.

К. Мацан

— «У лукоморья дуб зеленый...»?

А. Соколов

— А вот слушай, вот ты никогда не задумывался, насколько это значимое стихотворение вообще?

К. Мацан

— Так.

А. Соколов

— Вот на его примере просто. Ведь фактически Александр Сергеевич Пушкин вот этим простым стихотворением про Лукоморье, которое нам кажется, просто оно такое же, как вот, не знаю, там картинки на стене, какие-то мультики там — про детство. Ну русские сказки, да? Но ведь он просто открыл русские сказки Петербургу того времени. То, где они существовали, то культурное пространство народное, и то культурное пространство, в котором жил Петербург, например, — это два совершенно разных пространства. И если бы Александр Сергеевич Пушкин не сделал это тогда, не было бы у нас, возможно, никаких русских сказок в нашем сознании сейчас. Мы бы читали сказки братьев Гримм, мы бы читали какие-то восточные сказки, своих бы у нас просто не было. Да, был такой момент времени, когда у человечества не было элементарных вещей — колеса, огня. Было время, когда у народов европейских не было своей народной традиции, ее открывали литераторы. А Александр Сергеевич Пушкин у нас работал за всех — он у нас и главный сказочник, он наш главный поэт, он наш созидатель языка. Сейчас бы такую работу, наверное, целое министерство бы не проделало, какую Александр Сергеевич проделал с нашей культурой тогда. Не было бы никакого лукоморья, не было бы никаких русских сказок у нас.

К. Мацан

— Аминь.

А. Соколов

— А что еще можно сказать.

Н. Лангаммер

— А можно сказать, что еще прекрасная проза. Почему-то мы считаем, что он только поэт. А русский язык великолепно раскрывается еще и в его произведениях прозаических. Перечитать и попробовать говорить этим языком. Вот я, кстати, в школе прочитав «Евгения Онегина» первый раз. Какой это класс — 7-й, наверное, 8-й, и я в порыве написала сочинение про Онегина и Татьяну в стихах, и мне казалось, что я сохраняю тот же стихотворный ритм, да, что вот это вот у меня все сложилось. Мне, правда, поставили три за ритм...

К. Мацан

— За грамотность.

Н. Лангаммер

— Да что-то такое в этой же сфере, за раскрытие темы. Но, правда, в стихотворной форме раскрыть тему у меня не очень, может быть, получилось.

А. Соколов

— Но я бы не стал так делать. Будучи педагогом — может быть, конечно, мне сейчас учителя запинают за это, но креативность (извините за англицизм) детей нужно поощрять.

Н. Лангаммер

— Да, у нас снова прекрасный русский язык. Спасибо, Алексей.

А. Соколов

— А мы протянули долго, видите, без заимствований сегодня.

Н. Лангаммер

— Да-да.

А. Соколов

— Ну давайте про Александра Сергеевича, да? Мы все его тексты и все, что он сделал — наша проблема, я еще раз повторяю, мы воспринимаем как должное. Вот хороший пример с лукоморьем. Поэтому мы на самом деле не понимаем, какое величайшее значение он все-таки имел для нашей культуры. Это не просто поэт, который написал вот эти вот стихотворения. У нас бы действительно не было бы литературы во многом, не было бы языка, по крайней мере в том виде, который есть, если бы не этот прекрасный человек, с чьим днем рождения мы сегодня всех поздравляем.

К. Мацан

— У нас, помню, на Радио ВЕРА был в гостях такой переводчик, американец, американский наш собрат, Джулиан Лоуэнфельд. Он очень любит русскую культуру и, в частности, Пушкина, и даже переводил Пушкина стихотворения на английский язык. И я его спрашивал, делился с ним, что у нас в школе неизбежно, когда Пушкина подробно преподают, его раскладывают на такие полочки — вот гражданская лирика Пушкина, любовная лирика Пушкина, там тема поэта и толпы в творчестве Пушкина и так далее. И в итоге у ребенка иногда не Пушкин Александр Сергеевич, а такой шкафчик с графами. И для научного изложения это неизбежно, но мы всегда говорим, что есть это какое-то ограниченное представление о поэте. Потому что в реальности стихи, да и проза воспринимаются как-то сердцем, интуитивно, в таком живом общении и перечитывании. Но когда я все это ему рассказывал, он рассмеялся и сказал, что а, у нас так же Шекспира преподают. И действительно, я иногда даже лекции для детей по русской культуре, особенно по XIX веку, начинаю со слов, что нам не повезло, потому что большое видится на расстоянии. И чтобы оценить величие русской литературы — и Пушкина, и Гоголя, и Достоевского, и Толстого, нужно иногда нам, русскоязычным людям, отодвинуться подальше. Потому что мы это воспринимаем — как ты, Леша, говоришь, как должное. Нас немножко в школе это уже поддостало местами. И я почему об этом сейчас говорю, потому что сейчас на уже таком новом этапе, во взрослом возрасте, просто к Пушкину возвращаешься и перечитываешь вещи, которые в школе были как-то зачитаны по необходимости. И ты вдруг смотришь и какие-то вещи для себя открываешь совершенно удивительные. Еще одно воспоминание такое для меня очень значимое про Пушкина. Я помню, в программе «Парсуна» как-то был гостем поэт Тимур Кибиров. И ведущий Владимир Легойда спросил его: ну вот кто ваш любимый поэт? Как бы это ни было странно, каким бы, казалось бы, таким банальным этот вопрос не звучал. И Кибиров говорит: я не буду оригинальным, Пушкин. Ну а почему Пушкин? А вот он нормален. Вот мне эта мысль очень понравилась: он нормальный. Вот он смолоду был молод, вовремя созрел, в юности чудил там, не знаю, дружил с декабристами, в зрелости был лоялен царю, монархии и как-то успокоился. Вот не было в нем какого-то такого поэтического заламывания рук, не знаю, трагической, вы знаете, такой романтической трагической судьбы, там какая-то поза, как у Байрона. Вот человек вот он как-то вот, такой, знаете, норма — как не то что какое-то среднее арифметическое, а вот все есть.

А. Федоров

— Ну прости, Костя, я вот никак не могу согласиться с фразой «не было у Пушкина романтическо-трагической судьбы».

К. Мацан

— Трагическая судьба — знаешь, я имею в виду, что... Нет, она была, безусловно, трагическая, его кончина. И знаешь, что я имею в виду, что вот, для поэтов, вообще для творческих людей очень свойственно и было, и остается вот из своих страданий делать какой-то такой культ и нести себя в какой-то позе...

Н. Лангаммер

— Жертвы.

К. Мацан

— И самолюбоваться собой и вот своей трагической судьбой. Вот мне кажется, мы в Пушкине это не читаем. Вот последнее, сейчас я слово передам. У Блока есть такое выражение — мы все живем с веселым именем Пушкина на устах. Вот мне кажется, это очень точное выражение. Какая-то есть вот легкость, веселость, но вот такая не поверхностная, а вот человек, который ну вот живет и живет.

Н. Лангаммер

— Знаете, я была очень удивлена еще, я помню, когда готовилась, наверное, к поступлению на журфак и услышала на одной из лекций, что Пушкин никогда не писал в состоянии влюбленности, то есть он сначала должен был отболеть — почему, может быть, и нет вот этой пронзительной боли, а потом уже писать. Для него это были два разных состояния.

К. Мацан

— Боль-то может есть, нет самолюбования, смакования своей депрессии, как мы бы сказали.

Н. Лангаммер

— Ну да. Но он не в моменте писал.

А. Соколов

— Он это переболел немножечко. Вот тот же самый байронический вот этот период, в котором прекрасный наш Михаил Юрьевич Лермонтов, мы будем откровенны, подзастрял. Это никак не умаляет его значения, просто возвышает Пушкина над остальными, очень хорошо это заметно. Он все двигался вперед. И будем надеяться, что его жизнь была не напрасна и для его личного духовного роста. Потому что, к сожалению, я понимаю, о чем говорит Кибиров. Очень часто нам достается наследие великое литературное, созданное человеком, который принес в жертву собственную жизнь и душу за это.

Н. Лангаммер

— А, кстати, вы знаете же про эту прекрасную переписку, которая меня тоже потрясла, с митрополитом Филаретом Пушкиным.

А. Соколов

— Да, конечно.

Н. Лангаммер

— И меня тогда удивило, когда я узнала. Кстати, только воцерковившись я об этом узнала, как Пушкин отреагировал на письмо, которое ему написал митрополит. Он же принял как бы с покаянием, да, это. Ну я напомню, его слова были:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

И ответил ему митрополит, что не напрасно, не случайно дана нам жизнь Богом. Я не помню стихотворную форму. И Пушкин, вот кто-то говорил, с покаянием, кто-то — с потрясением, отреагировал эти слова. И это был верующий человек, который тоже искал Бога. И здесь тоже нам урок от Пушкина — такого вот отношения к наставлению. Ну я для себя так это восприняла.

К. Мацан

— При этом меня поразил факт, когда я узнал, что в каком-то письме, таком уже достаточно взрослом, просто когда люди уже взрослые пишут письма друг другу, Пушкин признается кому-то из корреспондентов, что вот тут читал Евангелие, с интересом открывая для себя эту книгу, оказывается, там столько всего. Ну то есть как бы человек до какого-то достаточно сознательного возраста рос в русской культуре, говорил на русском языке, посещал церковь, но не встречался с Евангелием. Это тоже такой вот некий факт, просто вот он на своем месте стоит, что человек менялся и тоже своим путем шел. Не знаю, у меня вот есть одно — не то что одно любимое стихотворение, когда вот у Цветаевой есть такое — «Мой Пушкин», да, и понятно, что у каждого какой-то свой Пушкин. Но вот если мы говорим про тему как-то Пушкин и вера, да, то я вот очень-очень люблю стихотворение «Из Пиндемонти» — потому что это про внутреннюю свободу, которая, конечно, по сути своей есть свобода быть с Богом. Если над тобой Бог главный, то все остальные земные инстанции, они так или иначе имеют власть лишь ситуативную и относительную. И вот когда меня спрашивают, а что такое ваш Пушкин, я вот всегда читаю «Из Пиндемонти». И можно я его все-таки прочитаю под занавес нашей программы, потому что не могу себе в удовольствии отказать, чтобы в этот прекрасный день этого не сделать. И это уже поздний Пушкин — это 1936 год. Вот это важно.

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Все это, видите ль, слова, слова, слова

Иные, лучшие, мне дороги права;

Иная, лучшая, потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! вот права...

Спасибо, дорогие друзья, за этот «Журнал». Ровно через неделю мы продолжим листать наш «Еженедельный журнал». А сегодня в студии были ведущие Радио ВЕРА — моя дорогая коллега Наталья Лангаммер, я Константин Мацан, гости сегодняшнего «Журнала» — Алексей Соколов, исполнительный директор журнала «Фома», и Арсений Федоров, заместитель главного редактора Радио ВЕРА. До свидания, дорогие друзья. Спасибо, что были в этот час с нами. До новых встреч.

Н. Лангаммер

— Всего доброго.

А. Федоров

— До свидания.

А. Соколов

— До свидания. Наслаждайтесь летом.

К. Мацан

— С наступающим праздником Троицы.

---

Все выпуски программы Журнал

• «Журнал от 25.07.2025». Арсений Федоров, Ольга Зайцева
• «Журнал от 18.07.2025». Алексей Соколов, Алена Рыпова
• «Журнал от 11.07.2025». Алексей Соколов, Арсений Федоров