Нашими собеседниками были директор по развитию благотворительного фонда «Адели» Алена Гмызина и куратор проекта «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина.
Мы говорили о том, как удалось организовать удаленную помощь детям и подросткам с ограниченными возможностями, какие реабилитационные мероприятия возможно проводить онлайн, и кто может получать такую поддержку.
Ведущая: Елизавета Волчегорская
Е. Волчегорская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». С вами Елизавета Волчегорская. У нас на связи директор по развитию благотворительного фонда «Аде́ли» (который почему-то все время хочется назвать «Адели́», но это «Аде́ли») Алена Гмызина.
А. Гмызина
— Елизавета, здравствуйте.
Е. Волчегорская
— И куратор проекта «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина.
Ю. Игошина
— Здравствуйте, Елизавета.
Е. Волчегорская
— Собственно, сегодня о дистанционной реабилитации и пойдет речь, потому что значение этого преувеличить очень сложно, да и описать, наверное. Потому что мы живем в ситуации, когда основные врачи, основные специалисты доступны в крупных городах, а проблемы и потребности есть везде по всей России. Давайте начнем все-таки с фонда, потому что, я думаю, не все слушали нашу предыдущую программу, когда мы о нем говорили.
А. Гмызина
— Спасибо большое, что снова нас пригласили и даете возможность рассказать вашим слушателям о наших делах, о наших полезных делах, которые мы стараемся делать для того, чтобы было больше здоровых людей, для того чтобы было больше возможностей развития у людей с ограниченными возможностями здоровья. Наверное, коротко представлюсь. Я представляю благотворительный фонд «Адели», мы занимаемся уже 11 лет помощью семьям, где есть дети с ДЦП — не только, но и. То есть у нас не только детский церебральный паралич, но и другие поражения центральной нервной системы. Мы активно включены в специфику данного заболевания и поэтому к нам многие дети возвращаются, потому что этого требует данное заболевание — несколько реабилитаций в год нужно проходить детям. Не у всех есть такая возможность — финансовая, временная — и поэтому мы все время думаем над тем, как сделать ее более доступной для всех. В первую очередь, наверное, мне хочется рассказать про то, чем в этом году мы начали заниматься. В прошлом году мы реализовали вместе с департаментом социальной защиты населения города Москвы грант, который назывался «Ранняя помощь». Это была программа для детей от 0 до 18. Мы активно помогали в течение целого года несмотря на пандемию, даже чуть-чуть с задержкой у нас получилось. У нас 247 детей и 265 родителей получили такую помощь. Очень довольны, очень хотели продолжения. Но в этом году продолжение у нас с другой целевой возрастной группой — это подростки и молодые инвалиды.
Е. Волчегорская
— То есть это возраст от...
А. Гмызина
— От 10 до 30 лет, такая у нас группа. И мы видим, что эта группа, вот именно этот возраст требует, потому что вообще подросток это сложно, а если подросток еще и с определенным диагнозом, это сложнее вдвойне. Мы видим, что он требует активной вовлеченности специалистов: меняется организм, меняется психика у ребенка, гормональная система запускается по-новому. В общем, много разных сложностей у родителей и у детей, и нам очень хочется в этот момент их поддержать. И мы очень рады, что у нас есть такая возможность. Уже с 11 января у нас запущено несколько курсов. Вот сейчас идет шестой курс. Это программа для москвичей — две недели реабилитации бесплатной, в которую входит лечебная физкультура, психологические занятия, занятия с педагогами, коррекционные — это логопеды, дефектологи, психологи, это консультации специалистов, педиатры и неврологи. И разные другие активности, которые мы проводим регулярно. То есть две недели проходит курс для каждого ребенка. А далее у нас есть активности, которые растянуты в течение года, то есть по несколько раз в месяц мы собираем детей на различные мероприятия досуговые, культурные, социокультурные, бытовая адаптация. Привлекаем разных специалистов и приглашаем детей со всей Москвы приезжать к нам в центр и участвовать в данных мероприятиях, они абсолютно открытые и бесплатные. И для многих детей это возможность пообщаться, провести досуг. Для родителей — какую-то сделать передышку, получить какие-то новые знания, информацию и так далее, расширить свой круг реального общения. Потому что мы видим, что у всех за последний год сформировался этот дефицит.
Е. Волчегорская
— Давайте подробнее поговорим о том, что не только для москвичей. Потому что Москва Москвой, но нас слушают люди во множестве других городов.
А. Гмызина
— Мы сейчас перейдем к нашей глобальной программе, которая не имеет границ для всех тех, кто говорит на русском языке. Наверное, я еще пару слов скажу о еще одной программе, реализацией которой мы тоже занимаемся — это помощь малоимущим семьям. В прошлый раз мы с вами говорили о том, что среди наших подопечных есть дети из социальных приютов, в том числе социальный приют при Богородицком Житенном женском монастыре. Мы активно помогаем ребятам с вещами, со всеми теми необходимостями, которые у них время от времени возникают. Вот сейчас, я могу сказать, если вдруг у вас будут желающие из слушателей, волонтеры, готовые пожертвовать в монастырь. Начинается посадочный сезон — можно привезти к нам в фонд садовый инвентарь, семена какие-то, саженцы. Два раза в месяц к нам приезжает машина из Селигера, из Житенного монастыря, мы каждые две недели отправляем им бытовую технику, кухонную. Их много — 70 детей, и столько же мам, плюс сестры, все живут натуральным хозяйством. Мы активно заказываем у них фермерскую продукцию, тем самым их тоже поддерживая. Поэтому если по этому поводу будут вопросы от желающих, мы абсолютно открыты, телефоны, контакты есть, мы все в доступе в интернете. Мы обязательно озвучим.
Е. Волчегорская
— Давайте сразу оговоримся, где можно найти контакты в интернете, как можно помочь. Потом все равно к этому вернемся, еще раз скажем. Но раз речь зашла.
А. Гмызина
— Можно всегда позвонить на телефон фонда и коллеги сориентируют.
Е. Волчегорская
— Фонд «Адели» ищется в любом поисковике простым запросом.
А. Гмызина
— Да. Наш телефон: +7-495-139-63-80. Можно написать напрямую мне на почту [email protected]. То есть все ваши возможности, пожелания мы всегда готовы передать и принять. В общем, обо всем договориться, если у вас есть желание поддержать монастырь. Конечно, у нас не один монастырь подопечный. Также у нас есть в Челябинской области приют «Твоя надежда», мы тоже с ним сотрудничаем, собирали средства на них. Сейчас отправляем им посылки. Мы сотрудничаем с партнерскими фондами — благотворительный фонд «Созидание», благотворительный фонд «Простые вещи», которые помогают нам с организацией этого сбора: новых вещей, игрушек всяких развивающих для малышей, пазлы... Такая вот история. Часто родители не могут себе позволить лишние траты, у нас всё это есть. Но мы сотрудничаем не с физическими лицами, а с приютами, которые негосударственные, которым наша помощь регулярно требуется. Поэтому если вдруг будут запросы, скажем так, от таких же заведений, мы готовы их рассматривать. А что касается федеральной программы помощи всем — и детям и взрослым с ограниченными возможностями здоровья — для этого у нас за период пандемии была разработана программа «Дистанционно контролируемая реабилитация». Сейчас Юлия более подробно расскажет, почему контролируемая, почему это важно. И что для нее нужно — только доступ в интернет и устройство, больше ничего для того, чтобы они могли получать эту помочь. Я с удовольствием передаю слово Юле.
Ю. Игошина
— Спасибо, Елизавета. Я в двух словах расскажу о том, что такое дистанционно контролируемая реабилитация. Это проект, который был разработан специалистами — врачами, логопедами, психологами центра реабилитации «Вместе с мамой». Год назад, когда мы все с вами столкнулись с пандемий коронавируса, мы поняли, что должны предложить нашим пациентам, родителям наших пациентов некий новый реабилитационный продукт, которым они смогут пользоваться вне зависимости от внешних обстоятельств. И это касается не только пандемии, карантина и каких-либо ограничений, связанных с заболеваниями, а этот проект актуален в масштабах всей страны и особенно для детей, проживающих в отдаленных регионах, которым по разным причинам сложно найти специалистов; для детей, которые находятся в ожидании открытия сборов на реабилитацию.
Сам курс представляет собой комплекс видеоуроков, работа по которому сопровождается онлайн-консультациями с нашими специалистами и определенным контролем с помощью технических средств. Почему видеоуроки, почему онлайн-консультация? Поскольку проект разрабатывался довольно длительный период, мы попробовали разные варианты работы — удаленной, дистанционной — и пришли к выводу, что формат видеокурсов, когда мы предлагаем пациенту такое выверенный, доведенный до идеала продукт, который способен удерживать внимание ребенка, мотивировать его на выполнение занятий и упражнений, который имеет вот такую очень продуманную концепцию, исключает ошибки во взаимодействии, возможные ошибки специалиста, который может использоваться в удобное для семьи время. Потому что в онлайн-занятиях тоже есть ряд своих особенностей, например, не все родители готовы демонстрировать какие-то личные обстоятельства, могут быть сложности выбрать удобное время и для ребенка и для инструктора. Формат видеоуроков все эти моменты снимает и предлагает более высокое качество самого реабилитационного продукта. Могу без ложной скромности сказать, что те видеоуроки, которые мы предлагаем, они не имеют аналогов сейчас.
Е. Волчегорская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». И у нас на связи благотворительный фонд «Адели»: Алена Гмызина и куратор проекта «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина. Мне просто всегда казалось, что видеоуроки в их оптимальной форме предполагают некую интерактивность, а не выверенный законченный продукт.
Ю. Игошина
— Выверенный и законченный продукт как раз включает и интерактивную составляющую, и мотивацию. То есть если простыми словами говорить, у нас дети, которые занимаются по этому курсу, как родители нам рассказывают, они ощущают присутствие инструктора в комнате — вот буквально они с ним разговаривают. Инструктор общается с ребенком так, как будто он с ним занимается вживую. Но при этом, поскольку это в записи, поскольку это неоднократно протестировано, мы все возможные ошибки, которые могут быть в онлайне. исключили. Время урока рассчитано так, чтобы оно не перегружало ребенка. В видеоуроках есть паузы, когда ребенок может немножко отдохнуть, переключить внимание, настроиться на следующее упражнение. Само оформление видеоуроков такое, что оно удерживает внимание ребенка и мотивирует его заниматься, выполнять действия самостоятельно — в формате игры, если мы говорим о детях младшего возраста, например. И что касается второй части, собственно контролируемая реабилитация. Можно сказать, что найти какие-то видеоуроки с упражнениями и занятиями довольно несложно в интернете. Но, во-первых, такого качества уроки вы не найдете. А во-вторых, заставить себя регулярно в определенном режиме, чтобы это было эффективно, работать, это очень сложно. Это нужно обладать какими-то навыками самоконтроля, которые не у всех есть. А здесь мы ведем пациента. Работа по курсу дистанционно контролируемой реабилитации начинается с онлайн-консультации с нашим специалистом, который выясняет особенности ребенка, диагноз...
Е. Волчегорская
— Давайте мы здесь еще раз проговорим, на кого рассчитан этот курс. А потом вернемся к тому, с чего начинается. Хорошо?
Ю. Игошина
— Курс рассчитан на довольно широкую аудиторию — это дети с различными заболеваниями психоневрологического статуса, заболеваниями опорно-двигательного аппарата, в основном, это ДЦП. Программа ранжирована по возрасту, сейчас от 2 до 18 лет у нас есть блоки. И набор видеоуроков, состав видеокурса подбирается индивидуально после консультации со специалистом. То есть мы можем предложить видеоуроки и для детей младшего возраста, и для детей старшего возраста, и для молодых инвалидов.
Е. Волчегорская
— То есть родители ребенка, подростка, молодого человека, который нуждается в реабилитации, в какой бы то ни было поддержке специалистов, чтобы получить дистанционную реабилитацию, совершают первый шаг — они связываются с вами. Как они это делают? Как они вас находят? Давайте прямо пошагово.
Ю. Игошина
— Если пошагово. Вся работа по дистанционно контролируемой реабилитации осуществляется через наш сайт, через личный кабинет на сайте www.s-mamoy.ru. Соответственно, для социальных групп, которые нуждаются в финансовой поддержке, они должны сначала обратиться в благотворительный фонд для того, чтобы фонд покрыл затраты на техническое сопровождение этого курса. Потому что сами программы бесплатные, но мы несем расходы на техническое сопровождение, потому что и видеохостинг, и каждый просмотр для нас платный. Для этого сначала родители обращаются в благотворительный фонд, получают одобрение заявки, и затем фонд передает их для работы нам. А дальше всё предельно просто — это регистрация на сайте www.s-mamoy.ru. Дальше мы видим регистрацию — связываемся с родителями и назначаем консультацию, выясняем особенности заболевания, состояния ребенка и назначаем индивидуальный курс. И дальше в личном кабинете родители вместе с детьми, вернее, дети, потому что мы все-таки настаиваем на том, что действия должны быть самостоятельными, занимаются через личный кабинет по этим видеокурсам. В свою очередь мы регулируем — мы не просто отгрузили вам пакет видеоуроков — ежедневно пользователь получает по одному уроку каждой дисциплины. Мы контролируем количество просмотров, даем пояснения какие-то. Родители снимают для нас видео этих занятий. Соответственно, мы смотрим, корректируем, даем рекомендации. Стандартный курс включает три онлайн-консультации со специалистом и при необходимости мы в таком рабочем режиме общаемся.
Е. Волчегорская
— Давайте еще одну вещь уточним. Это все-таки платный или бесплатный курс? Кто за что платит? Я так понимаю, основную финансовую нагрузку берет на себя фонд.
Ю. Игошина
— Смотрите, немножко по-другому. Мы сделали всё для того, чтобы программа была бесплатной и доступной. Сами программы бесплатны. Но есть небольшие затраты, которые мы несем. И если пациенты не нуждаются в финансовой поддержке, они могут обратиться к нам напрямую и сейчас мы об этом не говорим. Дети, которые хотят пройти курс бесплатно, они обращаются в благотворительный фонд и он покрывает эти небольшие, но все-таки расходы.
Е. Волчегорская
— А фонд, в который можно обратиться, это фонд «Адели»? Или необязательно? Как это устроено?
Ю. Игошина
— У нас есть несколько фондов-партнеров, но один из ведущих наших партнеров — это фонд «Адели». Можно обратиться туда.
А. Гмызина
— На сегодняшний момент можно сказать, что мы были партнерами и мы остаемся партнерами по реализации этой программы. Почему? Потому что мы как никто другой понимали ее необходимость. И, конечно, идеологически и финансово мы готовы поддерживать программу и дальше. И так как мы заинтересованы в максимальном количестве участников, мы готовы покрывать эти технические расходы через свой фонд. Но к счастью, у нас есть еще и партнеры, которые на сегодняшний момент, я надеюсь, не ограничатся одним или двумя-тремя, а многие фонды могут в эту программу включиться. На сегодняшний момент — это благотворительный фонд «Страна чудес», они тоже занимаются детьми с ДЦП и тоже видят в этом острую необходимость. К сожалению, у нас реабилитация даже в больших городах она просто встала. В прошлом году она встала совсем. И все дети, у которых были какие-то успехи, у них наблюдается, к сожалению, я говорила со специалистами, большой откат. И есть откат, который наверстываемый легко, а есть откат, который сложно наверстывать. В случае с ДЦП, понятно, что детям нужна физкультура, у них это связано с особенностями заболевания. И мы тоже им даем в рамках программы ту самую лечебную физкультуру, которую они могут делать дома. Это как пример. Юля может более подробно рассказать и про другие дисциплины.
Но я бы хотела сказать, что, во-первых, да, надо идти к нам, заполнять заявление. И мы готовы поддерживать финансово участие наших подопечных в этой программе. Второе. Мы понимаем, что сейчас у нас она, скажем так, еще не реализована на все сто, потому что мы видим потенциал — запустив программу, мы видим, что она актуальна не только для детей, но и для взрослых. То есть мы тестовые доступы даем нашим подопечным, например, из ПНИ № 20 в Москве, пожалуйста. Руководство интерната говорит, что это то, что нам нужно каждый день — у нас не хватает специалистов, чтобы всеми эти занятиями заниматься. У нас сейчас построено всё с фокусом на детей — определенная лексика у специалистов... Но мы понимаем, что на самом деле взрослые, у нас уже есть такой опыт... Юля, если тебе не сложно, расскажи, пожалуйста, у нас есть такой опыт, когда взрослые люди занимаются и у них большие успехи. И поэтому мы понимаем, что нам надо и дальше масштабировать, нам нужны финансовые партнеры, которые бы поддержали этот курс. И мы в конце скажем о том, как можно нас поддержать, этот проект.
Е. Волчегорская
— Обязательно.
А. Гмызина
— И мы понимаем, что, правда, это продукт, который востребован отнюдь не только детьми.
Е. Волчегорская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». Оставайтесь с нами. Мы вернемся буквально через несколько минут.
Е. Волчегорская
— «Светлый вечер» в эфире радио «Вера». С вами Елизавета Волчегорская. У нас на связи благотворительный фонд «Адели»: Алена Гмызина и куратор проекта фонда «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина. И вот мы обозначили проблему, с которой, наверное, следовало бы начать нашу программу, потому что она очень глобальная. Даже сложно представить, насколько: что все люди не только в нашей стране, а и в мире, получали реабилитацию, работали с преподавателями, ходили на занятия, для них это было жизненно важно — и внезапно, год назад они оказались этого лишены. И произошел колоссальнейший откат, потому что мы все знаем, что в занятиях важна регулярность и постоянство. И далеко не сразу, мне кажется, человечество поверило в то, что происходит, действительно происходит, далеко не сразу мы начали искать какие-то пути альтернативные, альтернативные пути выхода из этой ситуации в том числе в реабилитации. Вот год прошел. Наверное, ровно год.
А. Гмызина
— А специалисты, инфекционисты говорят, что пандемия — это два года как минимум.
Е. Волчегорская
— Это еще оптимистичный прогноз, по-моему.
А. Гмызина
— Ну да.
Е. Волчегорская
— Я слышала и другие оценки. Но это все уже частности, неважно. У нас есть реальность, в которой мы живем, она уже такова, что понятно, мы пересматриваем какие-то механизмы общественные, механизмы коммуникаций. И, возможно, даже если пандемия закончится, какие-то механизмы будут полезными, они останутся все равно с нами — та же удаленная дистанционная реабилитация, о которой вы говорите, она и без всякой пандемии вещь существенная и важная.
А. Гмызина
— Конечно, безусловно.
Ю. Игошина
— Вы совершенно верно говорите о том, что обучение, любые занятия должны быть регулярными. В случае с детьми с ДЦП реабилитация необходима не столько для того, чтобы дети развивались, получали новые навыки и догоняли сверстников — нужно понимать, что это базовое условие для того, чтобы ребенок вел некую комфортную жизнь в своих ресурсах. Потому что если этого нет, у ребенка нарастает спастика, страдает состояние ребенка. И если его не поддерживать, в этом состоянии качество жизни значительно ухудшается. Ребенок теряет навыки, которые он получил в предыдущих реабилитациях. Еще почему дистанционно контролируемая реабилитация, которую мы предлагаем, актуальна. Мы рассуждаем о ней вне контекста коронавируса, потому что она актуальна даже для тех детей, которые могут выезжать на очные курсы в межреабилитационный период. Потому что ребенок может выйти из центра с хорошими результатами, кто-то может встать на ноги, но если все это время до следующей реабилитации с ребенком не заниматься, навыки могут угасать. И, соответственно, второй раз мотивировать ребенка на те же самые занятия и упражнения будет гораздо сложнее. Поэтому, чтобы поддерживать движение вперед и сохранять, поддерживать комфортное состояние ребенка, необходимо с ним постоянно заниматься.
Дистанционная реабилитация как раз снимает этот вопрос. У нас для некоторых детей, как говорят нам родители, дистанционно контролируемая реабилитация, программа, по которой они уже начали работать — это для них окно в мир, потому что сейчас они не имеют другой возможности восстанавливать ребенка, например, после операции. У нас есть пациент из Владимирской области, это молодой человек, которому уже 29 лет и для него наша программа стала таким реальным шансом восстановиться после нескольких операций, и после коронавируса, который он недавно перенес. Они занимаются с большим воодушевлением, занимаются ежедневно, ежедневно нам видеоотчеты присылают и мы видим очень хорошую положительную динамику в состоянии Сережи. Если он пришел к нам на этот курс, у него была очень сильная спастика и в руках и в ногах, он был очень...
Е. Волчегорская
— Спастика — это что? Простите.
Ю. Игошина
— Спастика — это напряжение в мышцах неконтролируемое, которое свойственно ДЦП. И регулярные занятия, специфические занятия помогают это напряжение снимать, чтобы человек мог управлять своими руками.
Е. Волчегорская
— Понятно.
Ю. Игошина
— Вам совершено необязательно это знать, это даже хорошо — не знать таких терминов. Слава Богу. Но все дети с ДЦП, с другими неврологическими заболеваниями в той или иной степени этот синдром испытывают. Сережа, когда начал заниматься... Соответственно, если не заниматься, это напряжение, спастика нарастает. Когда Сережа начал заниматься по нашей программе, у него появились совершенно конкретные новые навыки. Я сейчас говорю какие-то вещи, которые кажутся для нас элементарными и простыми, но для ребенка с ДЦП помыть руки самостоятельно — это очень много. Взять ложку и самостоятельно поесть — это очень много.
Е. Волчегорская
— Я думаю, что каждый может себе это представить. Я думаю, что у каждого когда-нибудь сводило ногу или руку и можно себе представить, каково это — попытаться, когда тебе свело руку, этой рукой взять вилку. Правильное сравнение?
Ю. Игошина
— Примерно, да. И в результате курса, Сережа у нас занимается три недели примерно, он уже моет руки самостоятельно, он гораздо лучше и точнее выполняет упражнения, соответственно, ему легче в быту, он не испытывает боль. Спастика — это еще и боль. Он меньше испытывает дискомфорта и боли. На этом фоне у него улучшается психоэмоциональное состояние. Плюс программа дистанционной реабилитации включает не только занятия адаптивной физкультурой, занятия с логопедами, занятия логопедическим вокалом, логогимнастикой, но и такую немедикаментозную терапию, как колоколотерапия. Колоколотерапия, если простым языком, это музыка плоских колоколов. Воздействие вот этих аудио, видеозаписей, которые ему предлагают, воздействие этой музыки плоских колоколов основано на вибрационном воздействии на организм человека на клеточном уровне, то есть все органы человека способны поглощать, создавать определенные звуки.
Е. Волчегорская
— Подождите, немножко перебью. Вы сейчас такую интересную вещь говорите, что я не могу вас не перебить. Народное, то, что я считала поверьем, если стоять на колокольне под колоколом, рядом с колоколом полезно для здоровья, я это всегда причисляла к разряду не то что суеверий, но каких-то фантастических вещей. Оказывается, это правда так?
Ю. Игошина
— Так, но немного более научно. Действительно, с давних времен, когда в селе начиналась эпидемия, звонили в колокола, чтобы напасти отпугнуть. А сейчас мы имеем дело с научным фактом: плоские колокола излучают особые инфразвуки и ультразвуки, которые не слышимы человеческим ухом, но очень мощно воздействуют на окружающее пространство, которые убивают бактерии и вирусы. В нашей программе дистанционно контролируемой реабилитации и, в принципе, в реабилитационной программе центра мы используем колоколотерапию как элемент психологической коррекции. Почему я об этом сейчас заговорила в связи с Сережей, потому что мы получаем от Сережи и от его мамы обратную связь о том, что они ежедневно вечером прослушивают наши сеансы колоколотерапии в записи, плюс там есть определенный видеоряд, который можно смотреть, и чувствуют, как меняется их состояние — и физическое и эмоциональное. У них улучшился сон, они стали более спокойные, ведут более спокойный и осознанный образ жизни. Мы неоднократно проводили различные тестирования о том, как влияет колоколотерапия. У нас есть иностранные партнеры, которые используют эту методику в реабилитации после коронавируса. И очень эффективно. Хвалят. И сейчас этот инструмент будет доступен бесплатно в рамках программы дистанционно контролируемой реабилитации. Это влияет на всё состояние организма — нормализует давление, биоритмы человека и много-много всего, что можно на себе испытать, поработав по нашему курсу.
А. Гмызина
— Я могу только добавить по поводу того, что сказала Юля, что у нас дважды в месяц проводится открытое мероприятие по колоколотерапии в Москве. И всех желающих мы бесплатно приглашаем на это мероприятие. Просто надо предварительно обязательно зарегистрироваться по телефону фонда или по почте, которую я уже назвала: [email protected].
Е. Волчегорская
— У меня еще такой вопрос: на какое количество участников рассчитан ваш курс? Он же наверняка тоже не безграничный? Или безграничный?
Ю. Игошина
— Больше безграничный, чем ограниченный, потому что для работы по дистанционно контролируемой реабилитации мы создавали собственную информационную среду — систему, через которую пользователи будут с нами взаимодействовать. И никаких ограничений в этой системе нет — мы можем принимать большое количество участников одновременно. Поэтому пока мы ничем не ограничены, кроме собственных человеческих ресурсов.
Е. Волчегорская
— А сколько у вас сейчас участников?
Ю. Игошина
— Сейчас программа работает в тестовом режиме, мы всем предоставляем доступ всем бесплатно. Порядка 50 человек сейчас работает на курсе, участники. Но с учетом того, что мы только стали эту программу предлагать.
А. Гмызина
— Да, можно сказать, вы у нас первые, через кого мы распространяем эту информацию в СМИ.
Е. Волчегорская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». И у нас на связи благотворительный фонд «Адели»: Алена Гмызина и куратор проекта фонда «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина. Мы с вами очертили широкий круг проблем и достаточно широкий круг заболеваний. При этом, я так понимаю, что ваша программа дистанционной реабилитации она только запустилась, мы только начали о ней говорить, но уже до того как мы начали о ней говорить, в ней 50 участников, как вы сказали. Скажите, у вас есть представление о том, какова реальная потребность у людей в России в таких программах, в такой реабилитации? И вообще, сколько людей нуждается?
А. Гмызина
— Можем говорить точно, что это сотни тысяч из тех, кто готов реально заниматься. То есть же есть разные стадии заболевания. То есть те, кто интеллектуально сохранен, готов слышать и предпринимать определенные действия. Вот, смотрите, например, возьмем наш подопечный интернат, в нем 600 человек. Отсекаем 10-20 процентов тех, кто не в состоянии заниматься, то мы понимаем, что это порядка 500 человек, которые разного возраста, с разными сложностями, потому что это психоневрологический интернат. И они готовы заниматься индивидуально, в группе, то есть, допустим, когда им будут показывать это по телевизору в каком-то холле, где они будут что-то делать. И мы понимаем, что это Москва. И нам руководитель интерната говорит о том, что у меня еще есть как минимум два интерната, которым это тоже очень нужно. И понятно, что дальше мы пойдем по этому сарафанному радио и не только по московским интернатам. А если мы будем говорить обо всей России, то, вы понимаете, какое количество людей, у которых нет тех возможностей, которые есть в московских интернатах.
Е. Волчегорская
— Я не могу это понять, я не могу это представить, потому что ресурсы человеческой фантазии, во всяком случае, моей, очень сильно ограничены. И когда мы говорим о дистанционном обучении и реабилитации, автоматически географические препятствия мы отбрасываем. И тут уже сложно представить, потому что даже когда много раз в наших эфирах мы говорили о реабилитации такой, когда люди приезжают к врачам, живут в гостиницах и так далее, даже тут сложно посчитать потребности. А что уж говорить о дистанционной реабилитации. Не могу я представить. Собственно, к чему я клоню — только ли для людей с ДЦП есть такая возможность, развивается? Или, может быть, где-то другие фонды параллельно тоже осваивают подобного рода технологии, потому что это же тоже актуально.
А. Гмызина
— Насколько я в курсе (Юля, наверное, подтвердит, она изучала этот вопрос глубинно), насколько я знаю, разработки таких программ у тех фондов московских, например, о которых мы знаем, нет. В чем тут нюанс: мы, как фонд, можем выявить потребность, мы можем понять, что нашим подопечным необходима поддержка, мы можем вовлечь средства. Но, в принципе, такие задачи должны реализовывать практики, как у нас и происходит — у нас есть партнерский реабилитационный центр, в котором мы знаем качество их услуг, потому что наши дети возвращаются раз от раза и хотят, чтобы они проходили реабилитацию именно в этом центре. Для нас, наверное, это самое лучшее доказательство того, что это работает эффективно. И именно поэтому с этими специалистами этот продукт и разрабатывался. То есть мы сразу пошли к ним, как к экспертам, с этой идеей, когда она возникла.
Е. Волчегорская
— Это очень важно, потому что адаптация под удаленную форму, требует, конечно, специальных знаний. Я думаю, что все это уже поняли, все родители поняли, когда детей перевели на удаленное обучение, оказалось, что школьная программа как она есть, абсолютно не подходит для дистанционного обучения, даже если читать учебник вслух.
А. Гмызина
— Всё верно. Всегда было надомное обучение, было какое-то дистанционное обучение, то есть уже многие давно учатся заочно. При всем при этом мы оказались не готовы. А что касается реабилитации, здесь всё еще хуже.
Ю. Игошина
— На самом деле, попытки предложить дистанционную реабилитацию были разные. Некоторые центры во время пандемии предлагали онлайн-занятия. Были попытки на государственном уровне делать такие программы. Мы можем говорить о том, что пока ни одна из них не работает полноценно. И, наверное, пользователями в каком-то смысле не востребована по разным причинам. Поэтому мы не торопились выдать свою программу как можно быстрее, чтобы успеть в карантин. А мы работали над этим проектом долгое время, осознанно, неоднократно его тестрируя, неоднократно переписывая материалы, подбирая новые материалы для того, чтобы это был законченный полноценный и грамотный продукт, который будет работать на конкретный результат. И те дети, которые у нас сейчас занимаются, те дети, которые проходили программу в тестовом формате, они довольны. Довольны и самим процессом организации дистанционно контролируемой реабилитации и результатами с точки зрения состояния детей. А если есть результаты, значит, будет и спрос на эту программу.
Е. Волчегорская
— Давайте тогда еще раз в конце нашей программы поговорим о том, во-первых, как вас найти, как к вам попасть, как воспользоваться тем, что вам удалось сделать и что вы предлагаете. А во-вторых, о том, чем вам помочь и куда бы вы хотели развиваться и что для этого нужно.
А. Гмызина
— Наверное, тогда начну с того, как нам помочь, как можно поддержать проект. Мы понимаем, что большой блок для детей, который оказался актуальным и для молодых людей взрослых, он разработан. Скажем так, здесь нет такого предела совершенству в том смысле, что можно больше занятий, можно больше дисциплин. И мы понимаем, что у нас всё завязано именно на том, что если будет финансирование, то мы будем этот проект и дальше совершенствовать и развивать. Второй момент — это то, что должна быть какая-то определенная ориентированность на целевую взрослую группу, то есть нам нужно, как выяснилось, помогать и даже больше помогать взрослым, потому что с детьми занимаются активно и много, много реабилитационных программ, много возможностей есть для малышей. А вот с взрослой группой всё намного сложнее, потому что считается, что либо они уже чего-то достигли и им ничего дальше не нужно, либо зачем вообще на это время тратить. А это действительно, помимо всего прочего, еще один из способов социализации людей. Многие из них ограничены своими квартирами и единственное окно в мир через этот экран — они не просто смотрят какие-то программы, а именно помогают себе, поддерживают здоровье. Поэтому в данном случае нам очень важно финансирование и нам нужны партнеры и меценаты, которые готовы участвовать, увидеть значимость этого проекта и поддерживать нас.
Сделать это достаточно просто. У нас есть много способов, как это можно сделать на нашем сайте. Можно просто зайти на сайт www.adeli-club.com и любым удобным способом перевести средства, либо можно это сделать через СМС-сообщение. СМС-сообщение мы отправляем на номер 3443 со словом «детки». Это может сделать каждый человек, кто хочет нас поддержать: «детки» и сумма, которую он хочет пожертвовать — 200, 300, 500 рублей, у кого какие возможности. Считайте это важным, будем вам очень признательны, если вы таким образом нас поддержите. У нас есть отдельная страница по программе, можно наблюдать, сколько средств собрано и кого мы подключаем, все заявления, необходимые документы, всю отчетность мы стараемся актуально обновлять на нашем сайте.
Е. Волчегорская
— Алена, скажите, пожалуйста, еще раз короткий номер и слово.
А. Гмызина
— 3443 со словом «детки» и через пробел сумма пожертвования.
Е. Волчегорская
— И вторая часть вопроса: как принять участие тем, кто нуждается в дистанционной поддержке, в реабилитации?
А. Гмызина
— Принять участие можно, обратившись на наш сайт в раздел «Дистанционная реабилитация», у нас эта программа основная, она висит и на главной странице и в отдельном разделе. Нужно, кому это важно, заполнить заявление и дальше у нас есть процесс обработки этой заявки. То есть мы примем вашу заявку и переведем вас конкретно в реабилитационный центр, где вы сможете завести себе личный кабинет и получить услугу. Мы сегодня очень много времени говорили об очень важном деле, которое, может быть, если не затрагивает конкретно семьи наших слушателей, то, может быть, они просто знают, кому эту информацию важно и нужно передать. И мы надеемся, что проект, который мы задумали, и который сейчас реализуется в виде программы, будет очень востребованным и актуальным. И главное, полезным для всех тех, кому мы можем помочь, кого мы можем поддержать физически, морально. То есть для кого-то мы можем быть социумом, для кого-то мы можем быть физической поддержкой, для кого-то развивающим инструментом.
Е. Волчегорская
— Скажите, пожалуйста, еще раз, какой поисковый запрос нужно ввести, чтобы найти ваш фонд и вашу программу.
А. Гмызина
— Наш фонд — благотворительный фонд «Адели». Чтобы найти программу, можно написать: дистанционная реабилитация фонда «Адели». А на сайте есть тоже поиск. В принципе, всё у нас есть и на главной странице и в отдельном разделе программы.
Ю. Игошина
— Переоценить важность дистанционно контролируемой реабилитации сложно. Потому что по всей стране очень много детей, которые нуждаются в помощи. И получить эту помощь они могут пока, к сожалению, только в таком формате. И мы должны сделать всё, чтобы помощь нашла тех, кто в ней нуждается. Чтобы дети работали, становились более здоровыми, делали первые шаги, чтобы дети не чувствовали себя изолированными, отрезанными от цивилизации. Для этого мы все работаем, предлагаем проекты, которые будут помогать нашим детям.
А. Гмызина
— Елизавета, мне кажется, что я не очень внятно сегодня озвучила возможность для москвичей принять участие в нашей бесплатной программе помощи подросткам и молодым инвалидам. Мы ее не просто реализуем, мы приглашаем к участию тех, кто входит в эту возрастную группу — от 10 до 30 лет. У нас есть места для детей с ограниченными возможностями, которые имеют документ об инвалидности и у нас есть свободные места на курс даже в апреле. Поэтому всем, кому мы можем помочь с этой бесплатной программой реабилитации, мы готовы. Подробности также на нашем сайте и по телефону фонда.
Е. Волчегорская
— Я надеюсь, что вы в свою очередь тоже будете встречать надежных и нужных помощников. К сожалению, закончилось время нашей программы, но мы будем еще встречаться, тем более что вы только начали этот нужный проект. Я напоминаю нашим радиослушателям, что в эфире радио «Вера» был «Светлый вечер». Его для вас провела Елизавета Волчегорская. И с нами на связи были: директор по развитию благотворительного фонда «Адели» Алена Гмызина и куратор проекта фонда «Дистанционная реабилитация» Юлия Игошина. Всего доброго.
Ю. Игошина
— Спасибо большое.
А. Гмызина
— До новых встреч.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!
Тридцать сребреников Иуды
Земля Израиля таит в себе множество загадок. На протяжении веков здесь происходили события, описанные в Библии, и сама почва стала хранителем материальных свидетельств Священной истории. Впервые к этим тайнам люди прикоснулись во второй половине девятнадцатого столетия – именно тогда археологи потревожили недра Святой земли. Французский ученый Луис де Сольси, англичане Флиндерс Петри и американец Уильям Олбрайт были пионерами раскопок, которые положили начало особой науке – библейской археологии. Нескольких передач не хватит, чтобы просто перечислить открытия совершенные в этой области знаний.
Непременным трофеем всех археологических исследований оставались монеты – неизменное свидетельство любой эпохи. Древних денег в рамках библейской археологии было обнаружено невероятное количество! И хотя большая их часть не представляла собой особой научной ценности, однако, они стали особым маркером времени. Именно монеты часто давали ученым возможность уточнить датировку эксклюзивных артефактов, обнаруженных в том же культурном слое земли. Роль древних денег оказалась настолько значимой, что в созданном в 1948 году Управлении древностей Израиля был учрежден особый департамент нумизматики.
Особую роль древние монеты сыграли, как иллюстрация некоторых станиц Евангелия. Так, благодаря археологам-нумизматам стало известно, как выглядели те тридцать сребреников, которые Иуда получил от иудейских первосвященников за предательство Христа. О том, что поведали ученым древние монеты, рассказал начальник департамента нумизматики Израильского управления древностей, доктор исторических наук Дональд Ариэль.
Комментарий эксперта:
Во времена Иисуса Христа в Израиле использовалось сразу несколько видов валюты. В основном в обращении были греческие и римские деньги: динарии, драхмы, статиры и многие другие. Так какие же именно серебряные монеты вошли в историю человечества, как символ предательства? Евангельский текст не дает однозначного ответа на этот вопрос. Однако, в книге иудейского историка первого века Иосифа Флавия сказано, что каждый иудей был обязан платить так называемый храмовый налог. И вносить этот налог было настоятельно рекомендовано в шекелях, отчеканенных в финикийском городе Тир. Тирских шекелей сохранилось до наших дней немало. Они наличествуют как в запасниках Израильского управления древностей, так и в частных коллекциях. На лицевой стороне этих монет изображен финикийский языческий идол Мелькарт, на реверсе отчеканен орел и круговая надпись на греческом языке «Тир священный и неприкосновенный».
Тирские шекели благодаря своему особому статусу в храме неофициально считались в Израиле национальной валютой. Для того, чтобы иудеям было удобно платить храмовые подати, во дворе Иерусалимского храма стояли столы меновщиков, которые предлагали обменять любые имеющиеся у человека в наличии деньги на шекели, отпечатанные в Тире. Именно такие столы и опрокинул Христос, выгоняя из Божьего дома торговцев и менял – этот эпизод описывают все четыре евангелиста.
Но почему служителями Иерусалимского храма отдали предпочтение именно тирским шекелям – этим странным монетам с изображением языческого божка? Доктор Дональд Ариэль дает очень простое объяснение этому факту.
Комментарий эксперта:
Тирские шекели считались самой надежной валютой в Римской империи. Это было связано с тем, что из всех серебряных монет они имели наибольший вес – 14 граммов, в отличие, например, от римских динариев, которые весили всего три с половиной грамма. К тому же в тирских шекелях было самое высокое содержание драгоценного металла –94 процента. Надо полагать, именно эти достоинства монет заставили иудеев примириться даже с изображением на них языческих идолов.
Иуда не выдержал груза свой вины – предав Иисуса Христа за тридцать сребреников, он пошел и удавился. Полученные монеты он вернул первосвященникам, но те не приняли деньги в храмовую казну – слишком уж неоднозначной была сделка, в которой они были задействованы. Барыш Иуды пустили на покупку участка для погребения странников, и эта территория в Иерусалиме и сейчас носит название Акелдама, что означает «земля крови».
А сребреники – то есть, как выяснили ученые, тирские шекели, самые востребованные из всех разновидностей денег во времена Второго Иерусалимского храма, навсегда вошли в историю человечества, как символ цены предательства.
1 мая. О приготовлении Христа к погребению
В 26-й главе Евангелия от Матфея есть слова Христа о женщине, возлившей на Него миро: «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память её и о том, что она сделала».
О приготовлении Христа к погребению, — протоиерей Михаил Самохин.