«Прославление Царской семьи». Светлый вечер с Евгением Никифоровым (17.07.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова —

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я — Константин Мацан. Мы вспоминаем одну из трагичнейших, наверное, дат русской истории: гибель царской семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге в Ипатьевском доме, где сейчас на этом месте стоит храм Спаса на Крови. Была расстреляна семья последнего российского императора, и мы вспоминаем столетие этих чудовищных событий. И в связи с этим говорим о царской семье, о подвиге, об отношении людей и общества к ним и ко всему этому периоду, и о тех, наверное, евангельских перспективах, которые эта тема открывает и теми вопросами евангельскими и христианскими, которые эта тема перед нами ставит. И у нас сегодня в гостях наш коллега по радио-цеху — директор радио «Радонеж» Евгений Никифоров. Здравствуйте, Евгений Константинович.

Е. Никифоров

— Добрый «Светлый вечер».

К. Мацан

— И позвали мы вас как человека, во-первых, что называется, давно в теме. А во-вторых и очевидца событий прославления царской семьи, когда она была прославлена у нас в августе 2000 года, и в каком-то смысле, наверное, участника от лица общества тех событий. Вот вокруг этого нам сегодня с вами хотелось бы поговорить.

Е. Никифоров

— С удовольствием, потому что радио «Радонеж» существует уже почти 30 лет, это исторический уже такой период очень большой. И не то чтобы только радио, вообще для нашей Церкви это громадный период, когда шла борьба за прославление императора. Причём она была очень честная, со стороны не каких-то злодеев, которые противились, а людей, интеллектуально честных, высокодуховных, но которые считали, что нет — это делать нельзя, потому что потому, и много приводилось тому аргументов. Но на самом деле когда канонизационная комиссия в конечном счёте это всё рассмотрела, а рассматривала она чрезвычайно детально. Нужно сказать, что владыка Ювеналий — я просто преклоняюсь перед ним, как он детально, ответственно к этому всему относился, да и вся комиссия канонизационная — это удивительные люди. Они всё же приняли однозначное решение: прославлять, и вот как страстотерпцев именно, и не как иначе. Совершенно правильное, и не то что компромиссное это было решение, а это было правильное решение — так в Церкви прославляют вот таких мучеников. Я был у самых истоков. Почему? Потому что ещё до всяких свобод — мы были религиозными диссидентами, читали самиздат религиозный, и конечно же имя императора всегда присутствовало, в обществе просто присутствовало. Потому что все прекрасно понимали, что это было, вот как сказал владыка Тихон, митрополит ныне...

К. Мацан

— Митрополит Псковский Тихон (Шевкунов).

Е. Никифоров

— Да. Как сказал владыка Тихон, что это было ритуальное убийство, в том смысле, что оно было сакральным. Это было принципиальным, это было сакральным, это не была просто какая-то месть или злоба и так далее. Нет, это было усекновение главы народа, потому что царь, как впрочем и президент, это главы народа — тот, кто начальствует в народе, как говорит Писание. Поэтому все прекрасно понимали и тогда, сто лет назад, когда это произошло, и это был шок, все были потрясены, включая большевиков, которые сами не представляли, что это возможно сделать, и вместе с тем они это сделали; и, естественно, церковный народ, и весь русский народ — это было громадное сотрясение. Это был в этом отношении террористический акт, не знавший себе равных, акт устрашения всего народа, когда была усечена глава глава нашей Церкви и нашего народа. Потому что, как вы знаете, император по законам Российской империи был и главой Церкви. Поэтому все сознавали этот мистический ужас, который стоит за этим явлением, и многие годы всё это присутствовало. Конечно, там была и теория заговора, как вы понимаете, там была масса конспирологических теорий, и вот нужны были вот эти многие-многие годы, десятилетия для того, чтобы во всём разобраться. В чём замечательна наша Церковь? Что мы не спешим, мы не торопимся, мы предпринимаем очень выверенные шаги, потому что потом Церковь будет молиться им как святым — это понятно. И здесь нужно было и очень важно было быть очень осторожными, что, собственно, и произошло. Вот с тех пор почитание императора, посмотрите, оно же не угасает. Есть несколько групп людей, по-разному относящихся. Есть политизированные христиане, для которых монархизм — это политическая идея, и там им, естественно, нужен образ врага — для каждого политика нужен враг, которого он обличает, о котором он говорит, что он негодяй, а вот мы-то — мы сделаем другое. Поэтому здесь как бы история с жидомасонским заговором так называемом и подобные вещи. Вот такая политизированная вещь сошла практически на нет, вот сейчас этого (слово мне это не нравится иностранное — дискурс) в православном дискурсе нет сейчас.

К. Мацан

— Нет политического монархизма вы имеете в виду?

Е. Никифоров

— Нет-нет. Нет вот этого политического отношения к смерти государя и монархизма в этом смысле. А монархизм политически, безусловно, есть. Это нормально, потому что это одна из форм организации общества и правления, может быть, лучшая, совершенная даже, но я вот не представляю, как бы она могла сейчас осуществиться. А есть другая вещь: почитание императора как страстотерпца. И вот это движение всё ширится, ширится и ширится. Вы смотрите, какие крестные ходы, какие молитвенные стояния, как всё это искренне, сколько храмов открывается в епархиях, о которых мы даже иногда и не знаем, что они существуют. И вот в самых отдалённых местах нашей Родины открываются храмы, посвящённые царственным страстотерпцам. Вот буквально вчера у меня на эфире был епископ Биробиджанский из Еврейской автономной области. Она махонькая, по размерам громадная, как всё в Сибири, а вообще махонькая — там 260 тысяч человек. И вот этот чудесный архиепископ Ефрем рассказывал, как они живут. И там тоже есть храм, посвящённый царственным страстотерпцам. Причём, знаете, как любопытно? — это возникло совершенно естественным образом. Вот тут опять мистическая волна накатила на меня, я подумал, что, нет, это нельзя оставить без осмысления, потому что это очень интересно: как жизнь святых людей влияет на целые поколения. Мы же ценим не только там, где ступила ножка Божией Матери — там в Почаеве такое местечко — или места, где ступала нога Спасителя, мы ценим те места, которые вообще связаны со святыми. Эти места как бы сами освящаются и освящают нашу жизнь. И вот здесь получилось так: цесаревич, будущий наследник, Николай Второй, ехал в Японию. Как вы знаете, это такая громадная поездка, где он знакомился со своей империей. И вот по вновь построенной, совершеннейшей, как «Сапсан» в то время, такое совершеннейшее средство передвижения тогда — железная дорога, по ней он ехал в Японию. И остановился на какой-то станции, даже не в нынешнем Биробиджане, а где-то рядом, честно говоря, я забыл, как она называется; вышел там, поприветствовал народ и зашёл в храм, в котором помолился, может быть, какой-то молебен ему благодарственный там пропели — я уж не знаю, что было. Но в результате храм был снесён до основания, но остались ступеньки, по которым он ступал. Сейчас храм полностью восстановлен, эти ступеньки, естественно, как говорит владыка Ефрем, так были подогнаны, что незаметно даже, где старые, где новые, то есть так аккуратненько отнеслись к этому строители. И в результате возник этот чудесный храм, где сейчас люди... Там, кстати, не так мало верующих людей, при этой малолюдности этого сибирского края, молится святому Николаю Второму. Вот как-то бывает так, что ступила нога святого человека, и она освящает весь этот город, люди начинают изучать его житие, молиться ему, устраивать свою жизнь. Что такое житие-то? Житие это не просто забавные приключения какие-то, это не роман какой-то, Церковь пишет житие как икону, как поучение, как правило жизни, с которым мы должны сверять свою собственную жизнь. И здесь вот император является таким удивительным и замечательным поводом для того, чтобы изучать его жизнь не как правителя величайшей империи на свете — это не очень интересно церковным людям, а именно как главы совершенно удивительной, просто идеальной какой-то русской семьи. И вот это изучение его жизни, дневников, жития, всё, что связано с ним, как он удивительно благородно проявлял себя в самых, казалось бы, гадких ситуациях. Не то чтобы он попадал в гадкие ситуации, но просто, как он сказал, «кругом измена, предательство и обман». Вот что творилось: кругом была измена, предательство и обман — ну что может быть гаже?

К. Мацан

— Вот вы сказали, что ваш интерес и интерес общественности и вашего круга к фигуре последнего императора и к его семье сформировался раньше, чем наконец-то произошла официальная церковная канонизация в Русской Православной Церкви. Мы помним, что в Зарубежной Церкви в 1981 году уже канонизировали царскую семью. А что вы почувствовали, когда всё-таки эта канонизация состоялась? Лично для вас, вы помните эти дни?

Е. Никифоров

— Да, конечно, естественно. Как говорили в ЦК КПСС, чувство глубокого удовлетворения, большой радости, потому что свершилась справедливость, то есть свершилось то, что мы все и хотели и предполагали. То есть было сказано «аминь» том, что мы сами чувствовали. Это, конечно, громадное удовлетворение, я помню, что у меня не было иконки самочинной какой-то, но у меня была старинная открыточка, которая сейчас не переиздаётся — это портрет императора кисти Кустодиева. Причём он там так хорош — ещё молодой совершенно, в красном мундирчике, на фон блистательного Кремля. Причём это было сделано изыскано совершенно по графике — это великий художник, конечно же. И вот это ощущение громадной радости. Вот сейчас смотришь — она продолжает стоять у меня на столе, эта маленькая дореволюционная открытка, и ощущение молитвенной радости возникает, потому что оттуда тот свет, сейчас уже чувствуешь, понимаешь, что это горний свет, это уже горний свет — это реальность, которую художник прозрел. Причём его же ругали жутко, ну знаете, какая была атмосфера среди интеллигенции, среди, так сказать, образованного общества: царица немка, шпионка, царь тоже никудышный, все никудышный, а вот мы сейчас всем скажем — ну сказали в своё время, мы получили то, что они сказали. А вот здесь вот он совершил подвиг, потому что как художник — почему это удача большая, живописная, творческая? — потому что это очень точно было. Это было проникновение в суть этого человека. Как и в портрете Серова, кстати, который тоже мне очень нравится. Он, правда, этот портрет, написан в стиле Серебряного века, в такой непринуждённо-домашней манере — как рядовой полковник. Но, Боже, что же это за глаза, что же это за взгляд, что это за глубочайшая интеллигентность. Вот глядючи на это, как на любую икону, как на любое высокое достижение искусства, наша же задача какая? — вчувствоваться в эту икону и сообразовать свой внутренний мир с тем, что ты увидел, и настроиться. Потому что икона учит, икона не для того, чтобы лобызать, понимаете, это не амулет, как сейчас многие: куда прикладывать какую икону? — к сердцу, к почкам или к чему ещё, до глупости доходит какой-то совершеннейшей. Это не амулет, икона — это образ, которому мы должны, все христиане, и, соответственно, все люди, которые жаждут высокой какой-то жизни, должны сообразовывать свою собственную жизнь — как мы-то выглядим. Гляньте на себя в зеркало, ребята! Ну хоть как-то вот выражение лица соответствует тому, что вы видели? Этому неизъяснимому, высшему благородству, которое было в лике императора.

К. Мацан

— Евгений Никифоров — директор радио «Радонеж» сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— А вот вы говорили о чувстве глубокого удовлетворения в момент прославления царственных страстотерпцев. Я помню ещё во времена, когда «Радонеж» был духовно-просветительским кооперативом, была такая выставка «Царский архив», по-моему, чуть ли не первая в Советском Союзе, потому что это был ещё 1989 год, это ещё было далеко до всех дальнейших потрясений. И вот что чувствовали вы тогда, поскольку для людей, которые приходили туда — а туда, как ни странно, хотя это был какой-то краеведческий музей Москвы, Бог знает где, и в общем люди узнали о существовании этого музея только из-за того, что там эту выставку открыли, но туда приходили буквально какими-то делегациями, то есть интерес был совершенно ни с чем не сравнимый, — вот тогда не было чувства глубокого удовлетворения, что люди, которых выучили в институте, в школе и в детском саду, что последний император был таким Николаем «Кровавым», Бог знает что ещё, вдруг приходят, видят эти лица и впадают в ступор, потому что никогда не видели фотографий царской семьи?

Е. Никифоров

— Ну вы абсолютно правы. Это производило, как бы сейчас сказали, убийственное впечатление.

К. Мацан

— Разрыв шаблона.

Е. Никифоров

— После всех карикатур, и письменных, и устных, когда люди фотографии, а фотография, как и выдающийся портрет, не врёт. Задача художника — очень точно поймать суть явления, суть человека. Да, в Москве она прошла достаточно камерно. Но как она прошла в Санкт-Петербурге — о, ребята, вы знаете, это памятно многим петербуржцем до сих пор. Потому что она была в Этнографическом музее, а он расположен в Русском музее. То есть если помните этот великолепный дворец Русского музея, вот правый флигель громадный принадлежит Этнографическому музею, который не был разрушен во время войны, поэтому там наверху... вот для сравнения вспомните атриум Пушкинского музея, но это раз в пять больше — великолепные мраморные колонны, то есть безумно красиво, действительно царственно красиво всё. Лучшими же архитекторами всё строилось. А весь потолок стеклянный и весь в царских орлах. «Мамочки родные, как же это уместно сделать здесь!» — подумал я. И мы там сделали эту выставку. Она заключалась в чём? Это были фотографии большие такие — поди их ещё сделать, это же была большая-большая проблема, это же не то, что сейчас — технологии не было вообще. Только здесь комбинат Вучетича в Москве был, который мог такие большие... на заграничные выставки они работали и делали такие большущие фотографии — полтора на два. Вот они сделали такие фотографии, а мы ещё сделали к ним подписи: свидетельства архивные — не наши комментарии, архивные. И открывалась эта выставка знаменитой фотографией императора, на тёмном фоне, на чёрном фоне, и всей императорской семьи. И подпись была какая? Я вам сейчас прочту: «Настанет год, России чёрный год, когда царей корона упадёт; забудет чернь к ним прежнюю любовь; и пища многих будет смерть и кровь; когда детей, когда невинных жён низвергнутый не защитит закон; когда чума от смрадных, мёртвых тел начнёт бродить среди печальных сел, чтобы платком из хижин вызывать, и станет глад сей бедный край терзать...» — и так далее. Все: «А кто это? Боже мой, кто?» — то есть сразу стало понятно, о чём вообще речь, что это. А это... я думаю, что наши слушатели сейчас не знают, кто это написал. Это предсказание Лермонтова, его стихотворение! Вот он как великий поэт, возвращаясь к пророческому дару искусства, вот Лермонтов как величайший наш поэт пророчески описал это. И когда видели этих чудесных девочек, этого мальчика, светлого отрока, эту императорскую семью на этом чёрном фоне — «Настанет год, России чёрный год, когда царей корона упадёт». Всё это производило впечатление на людей сумасшедшее, то есть выставку тогда, по тем меркам, посещало до двух тысяч человек в день — масштаб был грандиозный совершенно.

К. Мацан

— Какой это год?

Е. Никифоров

— Вот вы назвали. Я уже не помню.

М. Борисова

— В 89-м в Москве была, наверное, в 90-м.

Е. Никифоров

— Да, по-моему. 89-й же год, наверное, эта выставка. Трудно мне уже сейчас...

К. Мацан

— А был только пиетет, только восхищение, или была и критика, сопротивление, неприятие самой этой темы, может быть?

Е. Никифоров

— Вы понимаете, это настолько мощная эмоционально была выставка, настолько самоочевидная, что даже те, кто там что-то хотел бы, может быть, он просто оставил это обсудить со своей совестью у себя дома. Высказываний никаких не было, наоборот, была большущая благодарность за то, что мы это показали, вынесли. И люди увидели, что за красота был этот царственный дом.

М. Борисова

— Ну и не только, там ведь, насколько я понимаю, в начале 90-х «Радонеж» и крестные ходы собирал по памятным датам: и в день рождения государя, и в день расстрела. И в общем, народу-то приходило достаточное количество.

Е. Никифоров

— Да не достаточное, а просто все приходило, потому что мы же были монополистами, так сказать. И все слушали, как «Голос Америки» в эпоху глушения, нашу радиостанцию — примерно так. И все активные люди собирались, конечно. Отсюда возникла наша паломническая служба, которая сейчас крупнейшая паломническая служба. И многие отправляются по специальному императорскому, новому сейчас, маршруту — такой императорский маршрут, который охватывает вообще чуть ли не всю Европу. Очень интересная тема, но это отдельно можно поговорить.

К. Мацан

— Вот вы как раз упомянули в самом начале программы, что Церковь сделала всё правильно, когда прославляла семью последнего императора как страстотерпцев, не как мучеников. Есть разные чины святости, можем просто слушателям напомнить, что страстотерпцы — это те, кто приняли смерть по-христиански, те, кого не обязательно убивали или казнили именно за веру, как первых мучеников или как новомучеников тех же времён, что и царская семья, но те, кто приняли смерть без озлобления. И вот именно так, в таком чине была канонизирована царская семья. И вы сказали, что это было правильно, именно так, важно. А почему именно это важно, почему вы так на это обращаете внимание?

Е. Никифоров

— Ну это урок нам всем, повторяю, что жизнь святых людей — это нам урок. Мы эти уроки должны усваивать. Это не урок для государей, скажем, для Путина или для Медведева, или там уж не знаю, кто себя относит к православной цивилизации. Это урок для нас всех. А там урок к тому, как ведёт себя семья, как она дружит, как она была сплочена, как она была сплочена молитвенно — это крайне важно. Как эти девочки приняли смерть, как принимал смерть этот чудесный мальчик, цесаревич Алексей. Вот есть книжечка такая, называется «Светлый отрок», может быть, читали. Она просто захватывающая, без слёз читать невозможно, конечно. Вот всем мамам, папам, которые хотят, чтобы их дети выросли просто благородными, воспитанными, честными, отважными детьми, вот дайте почитать эту книжку, найдите, может быть, в интернете есть. В магазинах — не знаю, давно не видел тиражей. Сейчас, знаете, тиражи какие-то совершенно махонькие, какую-то глупость большей частью издают — брошюрки такие «Как выйти замуж» у нас по храмам. Уже прошла вот эта волна, когда издавалась великая христианская литература. Обязательно прочтите, потому что на этом же воспитываются люди, это всё равно остаётся где-то в глубине души. Страсти, естественно, влияют на детей, на нас они влияют, на взрослых людей, нам сложно удержаться, сложно воздержаться — масса всего происходит. Но идеал-то остаётся, к Которому мы вопиём, говорим: «Господи, прости меня, грешного!» Как говорит один святой, плюнь, встань и иди дальше, то есть вот как нужно к грехам относиться. Но идти куда? Идти к вот этим высотам и стараться жизнь свою дальше выстраивать всё-таки вот так: очищаться, каяться и идти дальше — вот это самое важное. А царская семья, ещё раз повторяю, это же образец того, как нужно строить свою семью, как нужно друг дружку терпеть. Но императрица-то была не самая такая уж, знаете, незлобивая... не то что незлобивая, не самая спокойная женщина. Даже по портретам вы увидите вот это... как говорят, уж сравнение не очень хорошее, но всё-таки: чем породистее, тем они нервнее. Чем породистее люди, тоже там как-то повышается такая чувствительность больше. Но вместе с тем почему мы это любим? Потому что там в самом лике такая тонкая благородность черт, которую вообще редко увидеть можно в обычной жизни. Сейчас, не знаю, фотомодели все не те. Я, вообще-то, за фотомодели, потому что это всё-таки самые красивые девочки той страны, этой и так далее. Хочется красоту видеть, а это дар, красота — это дар определённый. Так вот, фотомодели, как императрица-то, и нет, и вот таких, невероятной красоты женщин, где благородство характера сразу видно. Да, она, может быть, была немножечко нервная и досаждала в этом смысле государю, как всякого мужчину досаждает жена — это понятное дело, тем более родившая столько людей, переживающая за них и за бедного, больного сына чрезвычайно переживавшая. И естественно, она просто, как горлица, над этим замечательным гнездом была. Старалась их и воспитать... А какое воспитание? Посмотрите: они же не воспитывали барчуков. Вот как можно было бы представить, как у нас в сказках о царе Салтане — Александр Сергеевич согрешил там — или какие-то другие сказки народные. Значит, царь — какой-то дурачок, Иван там тоже дурачок, правда, оказывается, но вместе с тем оказывается, что царевичи какие-то непутёвые: лежат на печи, ничего не делают, ничего не умеют, только «дай», «принеси» и так далее. Там же воспитание было рабочее — то, что Макаренко потом пытался внедрять. То есть это было рабочее воспитание, воспитание трудом: все они трудились обязательно.

К. Мацан

— Вообще, какая-то потрясающая близость, судя по их письмам и дневникам, между членами семьи. Причём дочка пишет письмо папе с какими-то очень серьёзными, едва ли не богословскими темами, а подпись — я сейчас не точно цитирую, но какое-то очень смешное слово, типа «твой пшибзик» — вот что-то такое. То есть сначала папе много-много серьёзного сказала, потом так: вообще-то, я — дочка твоя, очень тебя люблю. Евгений Никифоров, директор радио «Радонеж», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Мы говорим о царской семье, в связи с воспоминанием одной из самых трагичных дат нашей истории — столетие событий расстрела царской семьи мы вспоминаем в эти дни. В студии моя коллега Марина Борисова, я — Константин Мацан. Мы прервёмся и вернёмся к вам после маленькой паузы.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Марина Борисова, я — Константин Мацан. И сегодня у нас в гостях с нами и с вами в студии светлого радио наш коллега по радио-цеху, директор радио «Радонеж» Евгений Константинович Никифоров.

М. Борисова

— Евгений Константинович, вот всё, что вы говорите, вызывает ощущение на эмоциональном уровне безусловности, то есть тут как бы и не поспоришь. Но откуда же тогда наряду с колоссальным количеством людей, которые были счастливы прославлению императорской семьи в лике святых и ходят на крестные ходы, возносят молитвы, строят храмы в их честь, наряду с этим всё это время существует достаточно массовая такая группа людей, которая в принципе против канонизации и отношению к этой семье именно как к святым. Причём, что достаточно странно, такие люди есть и в ограде Русской Православной Церкви, то есть это не то что люди внешние, которые в принципе не приемлют эту идею святости. Вот как, казалось бы, безусловные вещи вызывают такую неоднозначную реакцию?

Е. Никифоров

— Вот мне вспомнился такой образ, совершенно не из этой истории. Помните кинофильм «Алые паруса», последние кадры, когда Грей на лодке, алые паруса, он кричит: «Ассоль!» — и она бежит: «Я здесь!» И этот жалкий лавочник, вредный, противный, жадный, подлый в конечном счёте: «Нет, нет, пигалица, куда? Не пущу!» А всё равно он берёт её, сажает на лодку и свадьба состоялась — какая причём чудесная. Ну вот что? Это злоба человеческая. А злоба в чём? Это греховность. Видите ли как, чистота же обличает наш собственный грех — вот в чём дело, на белом-то всё видно, любое пятнышко. А совесть — это такая штука, которой не соврёшь, вот внутренней не соврёшь. И люди начинают соразмерять: да ну, они такие, сякие. То есть не хотят они чувствовать этот голос совести, голос обличения. Вот психологически я так это оцениваю, это внешне, потому что грех как был, так и есть в обществе — куда денешься? Ну не любят они святых, вот просто не хотят даже знать, что святость есть в мире. Они не только императора, они Христа не любят — что уж тут говорить-то. И тут тоже насочиняют, что думаешь: ну как уста ваши открываются говорить такое, зачем вам лично обливать грязью то, что для многих является святыней? Даже из уважения к окружающим людям, которые рядом с вами. Ну вот такой момент. Что касается внутри Церкви — ну люди же разные в Церкви. Все мы вышли из народа, дети семьи трудовой, поэтому мы не отличаемся ничем от общества. Естественно, всё равно церковные люди, конечно, это счастье жить среди церковных людей и в Церкви вообще. Я вот, как человек уже многоопытный, могу сказать, что иногда думаешь: Боже, какое счастье, что есть Церковь, куда приходишь, и там светлые лица, светлые души, там удивительное добро — ну такое, не напоказ, не сюсюкающее какое-то, знаете, нарочитое напоказ, но по-настоящему. Мы же там не очень общаемся, в церкви, к сожалению, наша церковь ограничена, что я считаю неправильным. Вот в Зарубежной Церкви или в Греческой, там всегда после службы какая-то трапеза скромная. Людям же что? Не поесть же в церкви, но какой-то чаёк — в Греции они винцо наливают — фрукты, виноград... И люди сидят — и просто радость взаимного общения. Я к чему? Я уже отвечу до конца на ваш, Марина, вопрос. Люди в Церкви разные, я не знаю их мотивы, мне трудно это сказать. Ну чем-то не нравится. Может быть, потому, что они всё-таки считают, что было тайно как бы, лукаво канонизировано правление императора. Действительно, правление, может быть, не идеальное было, хотя опытные историки и экономисты говорят, что и правление-то было не такое уж плохое на самом деле, успехи у империи были грандиозные. Но некоторые считают, что нет: он довёл до революции, он виноват — должен был секиру взять и, как император Александр Третий, всем бошки поотрывать и так далее. Но в том-то и очарование, в том-то и привлекательность образа государя, что никому он никаких бошек не отрывал.

К. Мацан

— Вот вы упоминаете, мне кажется, очень важную проблему сейчас. Есть люди, по крайне мере мне кажется, что они есть, которые, не будучи злонамеренными и не будучи именно против царской семьи, самой этой темы, сохраняют, может быть, небольшую какую-то долю скепсиса в отношении царской семьи. Какого рода? Что настолько велик, плотен слой информации о Николае Втором и его семье, исторической, социальной, политической, слухов, штампов и так далее, что за всем этим надо с трудом разглядеть святого. Приходится как-то чуть-чуть себя заставить это сделать. И остаётся, что называется, некоторый осадок, что, ну, конечно, Церковь канонизировала. И такой человек, в такой логике размышляющий, верующий, он с пиететом, с уважением относится к этому решению Церкви, он принимает это решение Церкви. Но вот какой-то внутренний барьер, может быть, сохраняется, что вот мы слышали, что в 1981 году Зарубежная Церковь канонизировала, а Русской Православной Церкви, чтобы воссоединиться с Зарубежной, нужно было их тоже канонизировать, потому что это некий такой в том числе и политический акт доброй воли какой-то для сближение с Зарубежной Церковью. И некоторые общественные настроения в то время как-то поворачивались к воспоминанию дореволюционного прошлого. Всё это может быть так — это одна правда. А вторая правда, про которую вы сказали, что это святой человек, и Церковь его канонизировала, ответственно, не спеша, как святого страстотерпца. И вот эти две правды, эти два потока надо как-то в себе, может быть, поженить. Или не надо? Вот вы видите этот зазор? У вас он был, есть, как вы его преодолеваете? И что вы скажете тому человеку, который не по злой воле, но, может быть, вот так вот чувствует?

Е. Никифоров

— Я думаю, это многие православные люди знают — этот соблазн некоторый. По поводу императора у меня нет сомнений, потому что я изучал это всё, многое же по незнанию. А есть вещи, которым как бы не совсем доверяешь, думаешь: да нет... и у меня есть сомнения. Поэтому, как в молитве говорится: Господи, помоги моему неверию. Ну есть такое, что сделаешь — мы так устроены. Скепсис — это нормальное чувство, просто нужно его не пестовать, а стараться как-то понять причину недоверия, в чём она, разобраться в самом себе — почитать что-нибудь, узнать что-нибудь побольше. Я знаю некоторых даже замечательных, православных, патриотичных писателей, которые позволяли себе писать, мне кажется, сейчас уже совсем недопустимые вещи. Если б они были бы живы, то, думаю, они бы не написали бы такое или раскаялись бы как-нибудь. Но вот так произошло — написали. Ну что, бывает всякое.

К. Мацан

— Как-то не торопиться с выводами и со скепсисом отнестись и к своему скепсису.

Е. Никифоров

— Безусловно. А то, что касается образа императора, вы правы: вылито столько ушат грязи, да не ушат, а просто...

К. Мацан

— Цистерн.

Е. Никифоров

— То есть эта пропаганда... Дело в том, что у государственной прессы, она здесь ошиблась, вообще, государственная власть того времени большую ошибку совершила, что не выстроила систему информации своей. То есть было очень немного изданий, которые публиковали достоверную информацию. И в результате этого так называемая демократическая пресса, которую эта же власть и воспитывала... тогда из того, что было, пытались создавать какие-то демократические институты понемножечку, но не смогли, но не получилось. Вообще, это для историка вопрос и очень большой. Я-то считаю, что ошибка произошла гораздо раньше, может быть, даже не при Петре, который сломал Русскую Церковь, лишив Русскую Церковь Патриарха, сделав её просто институтом, одним из государственных учреждений, а это подорвало силы Церкви очень серьёзно — возможность проповеди и так далее. Нужно же было нести эту проповедь, чтобы её прочесть, нужно было написать, нести благочинному. Благочинный нёс цензору, чтобы там чего, не дай Бог, не было. Что это за проповедь в таком случае? Выхолощенная. И то, что появлялись, несмотря ни на что, Иоанн Кронштадтский и прочие великие духовники... А духовничество откуда возникло? Оттого, что официальная Церковь с амвона не могла проповедовать так, как надо — Христа не могла! Формальные вещи проповедовались. У Бунина же это хорошо написано — когда Бунин спрашивает мерзавца-красноармейца, говорит: «Ну что же ты, подлец, делаешь-то? — В „Покаянных днях“, помните, там очень яркие образы. — Что же ты делаешь-то? Ты же христианин!» — «Какой я христианин? Нам же давали только книгу целовать», — вот, вот всё Христианство: книгу целовать. То есть Евангелие поцелуй, Крест поцелуй, ну и иди, и не греши дальше — всё. Поэтому вина на Церкви большая, она не могла выполнить свой долг — была связана государством. То есть очень-очень много причин исторических. Здесь кого винить? Это взорвался гигантский вулкан, не нарыв, а вулкан, который зрел, зрел, зрел, а потом этот Везувий как грохнул. Если вы видели Везувий, там же от него четверть осталась всего лишь, это же была гигантская гора, представляете, взорвалась такая мощь. Вот наша революция — вот вулкан и взорвался, что же делать. А вообще, а принимать христианину как это нужно, если уж говорить, — просто нужно понять, что есть такое понятие, как «Промысл Божий». Вот так вот развивается жизнь, Господь вот так ведёт человека ко спасению через мучения, через испытания, дав ему полную свободу воли и дав ему великих проповедников, но вместе с тем направляя его вот так вот: мягкой силой. Вот что получилось, то получилось.

К. Мацан

— Евгений Никифоров, директор радио «Радонеж», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

М. Борисова

— Евгений Константинович, вам не кажется, что такое детективное настроение, которое у широкой публики возникает всякий раз, когда в информационном поле появляется тема экспертизы екатеринбургских останков, как раз большую часть людей ввергает вот в эти сомнения, потому что, может быть, в их непосредственный круг интересов не входит глубокое изучение истории. И у них внутренних каких-то противоречий, конфликтов нет, они с удовольствием бы относились к императору и его семье как к святым. Но каждый раз начинается столько много спекуляций, что человеку несведующему в какой-то момент начинает казаться, что что-то тут не чисто. Почти 30 лет уже идёт эта история, и нету ей ни конца и ни края, и всякий раз это возбуждает какой-то нездоровый интерес.

Е. Никифоров

— Ну у кого нездоровый интерес? — вот вопрос. Ещё раз вернёмся к этой теме прославления государя: Церковь действует медленно, с тем, чтобы не ошибиться. Поэтому я доверяю не журналистам, которые себя делают именно на сенсациях, на каких-то вбросах информационных. Вообще, сейчас доверять прессе, кроме «Радонежа» и радио «Вера», нельзя.

К. Мацан

— Спасибо!

Е. Никифоров

— Потому что мы просто, в силу своей христианской совести, не врём, мы стараемся, по крайней мере, если мы заблуждаемся, то искренне заблуждаемся. Поэтому здесь дело веры: кому вы верите — вы верите журналисту Пупкину, который опубликовал в блоге или где-то ещё какую-то свою статейку, то ли вы доверяете Церкви. Вот я церковный человек, я Церкви доверяю, потому что это моё, я член этой организации, я член Церкви. И поэтому вот как скажет владыка Тихон, который этим занимается, это мой близкий человек, которому я абсолютно доверяю. Действительно, вы верно говорите, Марина: разобраться самому сейчас, после всего, что было — я уже теряюсь. Хотя я был один из тех, кто инициировал первые слушания по этому вопросу в Госдуме в каком-то там году ещё до прославления царской семьи. Мы сопредседательствовали вместе с Рогозиным тогда в Думе и обсуждали эту генетическую процедуру и так далее. Там же возникла одна проблема в те времена: тема недоверия — всё. Вот Церковь сказала: «Ребят, у нас есть 10 вопросов. Не то чтобы мы вам совсем не доверяем, но ответьте нам на эти вопросы!» Естественно, митрополит Ювеналий не генетик, протоиерей Владислав Цыпин не генетик. Ну да, историческая экспертиза для нас доступна как-то, а генетическая — совсем мы как-то в этом... Мы доверяем, но, ребята, господа возлюбленные, ответьте нам на 10 вопросов — не ответили. Причём: почему? — а по кочану. То есть до сих пор... вот я с Аксючицем недавно говорил, он настаивает: «Да нет мы на все ответили!» Я говорю: «Виктор, дорогой, да не ответили!» Ну уже потому, что это его, собственно, личная история, личное достижение — ну не признаётся человек. Не знаю, как ему доказать, что он не ответил на то, на что Церковь просила. Ответите на эти 10 вопросов — признаем, не ответите — простите. С какого мы вам будем доверять-то, кто вы такие, если вы даже в малом не верны? То есть в малом вы не можете ответить нам на эти, в общем-то, простые на самом деле вопросы. Сейчас генетическая наука усовершенствована за эти годы, многое можно сказать с большей откровенностью. Короче говоря, то, что Церковь скажет, потому что сейчас-то другая комиссия... Да, кстати, тогда же даже отказывались включить представителя Церкви в эту комиссию. Ну почему? Если это открытое обсуждение, если, вообще, сама процедура как-то открыта. Ну что батюшка там походил бы между этими костями — что, что произошло бы здесь? Нет, не пускали. Почему? Ну там есть разные причины, как мне кажется. В частности, хотелось Ельцину побыстрее просто чисто политически закончить процесс, объявить, захоронить, всё, и поставить себе галочку в послужном президентском списке: вот я как Президент... Там уже посмертные такие — у таких великих людей есть немощь такая думать о том, что о них скажут после смерти. Это действительно так. Я, видя таких великих, у них такое есть, они думают: «А что обо мне скажут?» Может быть, и это было. Мотивы, я повторяю, для нас сокрыты, мы не знаем, почему это произошло. Но Церковь тогда не допустили, соответственно, Церковь проявила недоверие, она как бы сказала: «Ребята, докажите — пожалуйста», — но впустить, чтобы посмотрели, проверили, и тогда с удовольствием. А сейчас другая комиссия, другие люди, Церковь допущена, сейчас все процедуры совершенно открыты, прозрачны. Соответственно, этим процедурам я лично буду доверять. Вот что скажет Патриарх, то оно и будет. Простите меня, у меня простой здесь ответ, потому что Патриарх — это голос Церкви. Он не будет говорить скороспелые вещи, потому что для него, кстати, тоже, как для великого человека, то, с чем он уйдёт в вечность — дай ему Бог всякого здоровья, конечно, и многие лета жизни, — но он думает про это, естественно. И совершенно ему не хочется остаться в памяти как Патриарх, который прославил фальшивые останки.

К. Мацан

— Смотрите, к вопросу о прославлении самой царской семьи в 2000-м году — то, о чём мы говорили. Есть разница, вы об этом сказали, или, может быть, она незначительна, между личным почитанием — вот ещё до прославления был интерес у вас и вашего круга и пиетет, и внимание к подвигу семьи последнего императора, и потом наступает церковная канонизация. А что в личном плане для вас в этот момент меняется?

Е. Никифоров

— Кроме вот этой радости о том, что справедливость восторжествовала, наверное... даже не могу сказать.

К. Мацан

— Теперь можно писать икону, можно церковно всем вместе молиться, можно храмы в их честь освящать. И вот внешний, может быть, человек, который на Церковь со стороны смотрит и слушает нас, скажет: «Но это же всё внешние вещи. Если вы в сердце почитаете, то какая вам разница: можете вы икону написать или нет?»

Е. Никифоров

— Нет, ну знаете ли как, это, как эти разговоры, что «у меня Бог в душе». Я всегда так думаю: «Вот как ты думаешь, вот куда может вселиться Бог, в какую душу?» Вот в душу святого человека я уверен, что Бог может вселиться. Но вот ты считаешь, что свята, или свят, да? А вот даже я, глядючи, могу — не на вас, а на гипотетического собеседника — сказать, что... Ну если мы всмотримся в свою душу — ну помойка, полная страстей, грехов, ошибок жизненных и так далее. И что, Бог вселится в вашу душу? Это несерьёзная отговорка людей, которые хотят уйти от разговора — вот у меня Бог в душе. Вот у вас просто лень большущая, интеллектуальная и духовная, достучаться до правды, не хотите всё это понять. В принципе, не хотите — ну и не хотите, невольник — не богомольник, как известно. Что ж, никто это сделать за вас не сможет, вас отмолить никто не сможет. Вот помочь вам молитвой — да, конечно, но не больше.

К. Мацан

— То есть это всё-таки важно для вас как для верующего, церковного человека, что есть, возникшая уже много лет как после канонизации, возможность соборной молитвы, молитвы в храме, освящения храмов в честь этих святых, появления иконы их и освящение этой иконы? Это что-то, ну не к вере прибавляет, а к какой-то жизни в вере, к опыту веры, опыту почитания.

Е. Никифоров

— Ну вы это сказали, вот вашими словами — да, совершенно так. Но должен сказать, что у каждого же разный характер, мы все люди разные, и по-разному приходят к вере: у одних судьба не сложилась, трагедия произошла, ещё что-то. Вот просто от любви к Богу мало кто приходит в Церковь, но есть такие люди, я их знаю. Вот так они с детства Бога полюбили, что просто, как Лизонька Калитина у Тургенева в «Дворянском гнезде», помните? — вот этот образ девочки, изумительной русской девочки, которая вот так с детства полюбила Бога, соответственно, закончила свою жизнь, опять-таки промыслительно, некоторые скажут, что она из-за трагедии ушла в монастырь. Никакая не трагедия, а мы все понимаем, что так Господь устроил, что она с неизбежностью оказалась там, где ей и нужно быть: нужно быть ей невестой Христовой, она ей и стала — монахиней. Вот у меня другое отношение, я вот человек такой, может быть, чувственный, прямо скажем, страстный, поэтому для меня эстетическая сторона дела чрезвычайно важна. Для меня просто это всё очень красиво, мне нравится императорская семья, мне нравятся императорские дворцы, мне нравится благородство офицеров, мне нравится благородство дворянства, вообще кодекс чести дворянской, мне нравится аристократизм в жизни, в поведении — во всём проявлении того, что можно назвать аристократизмом. Аристократизм же рождается вот так вот. Откуда? Из монархии, не откуда-то. В буржуазном обществе ну какой может быть аристократизм? Деньгами ты это всё не купишь, это всё достигается поколениями воспитания, возрастания. Вот это очень красивая вещь — монархия, которая для меня очень люба. А здесь ещё добавляется красота духовного подвига этой семьи, красота этих отношений удивительных, красота этого слога — как вы эти письма процитировали, Костя. Изумительно, да? Красота даже слога, отношений папы с мамой, с императором. Вот серьёзнейший вопрос девочка пишет отцу, она же обращается к нему всё же не «ваше величество», что сразу обрывает эти отношения близости между людьми. Нет, она подписывает «твоя Машенька», или как она подписала, не помню, как вы сказали?

К. Мацан

— Какое-то смешное слово, типа «твой пшибзик», что-то вот в этом роде.

Е. Никифоров

— «Твоя душка» и так далее — как мы называем своих детей, и как дети, естественно, с радостью принимают эти названия: «твой зайчик» какой-нибудь. Вот эти вещи, вот эта возвышенная красота духа меня привлекает и в этой семье, и в Церкви, которая и во внешних формах проявляет, естественно, вот эту красоту. Вот сейчас я подхожу к Андреевскому монастырю, где мы с вами расположены, а тут он отремонтирован наконец-то полностью: храмы сияют, стены побелены наконец-то за 30 лет впервые. Во двор входишь — брусчаточка, два храма, один другого краше, всё красотой напоено. Ещё ко всему прочему эти цветники, кусты и так далее на берегу Москва-реки всё вместе. Ну как не скажешь: «Слава тебе, Господи, слава Тебе!»

М. Борисова

— Но тут ещё вот помимо удивительного обаяния личных качеств членов семьи императора, мне кажется, тут есть ещё один нюанс, который периодически ускользает. Уж очень вкусно поговорить о том, какие они были замечательные люди, какие у них были прекрасные отношения. Мне кажется, тут очень важный момент в том, что все они, не только император сам, но все дети относились к своему высочайшему в империи положению как к некоему кресту, как к некоему служению. И если это можно понять во взрослых людях, в императоре и в императрице, то это всегда совершенно поражает в детях, потому что они относились к этому так же. В особенности это проявилось во время Первой мировой войны, когда они все служили в госпиталях, в общем-то, выполняли работу медсестёр — в то время чудовищную. То есть сейчас представить себе невозможно девочку-подростка — ампутация каких-то рук и ног без наркоза — это всё чудовищно.

Е. Никифоров

— Гнойные раны, перевязки.

М. Борисова

— И вот отношение власть имущих и вообще имущих людей к тому, что Бог им дал возможность или чем-то владеть, или иметь возможность управлять другими людьми. Вот мне кажется, что этот урок, пожалуй, более востребован, чем на личном семейном уровне. Нет?

Е. Никифоров

— Безусловно, да. Как всегда, мы учимся из житий святых, и из житий царственных страстотерпцев мы учимся и этому тоже, этой простоте. Потом, видите ли как, это же императрица настояла, это же не было пиар-акцией какой-то, это было естественное их решение семейное, что они будут вот так вот. Потому что они с детства всегда работали. Они же за собой ухаживали, там не было этих фрейлин, которые у Людовика Четырнадцатого, там постельничной, конюшенной, подносящей платочек, выносящей платочек и так далее. Этого же не было, это их приучали к простоте жизни — за собой ухаживать. Они всё умели: они умели стирать, они умели вышивать, они умели шить, пришивать пуговички — всё это они умели. Их учили, им показывали, что из этого состоит жизнь ваших подданных, дорогие мои, и вы должны понять, как они работают, как они живут в конечном счёте. Император с наследником рубили дрова. Это трогательнейший момент, совершенно душераздирающий: когда мальчик уже понял в этом Ипатьевском доме... ему говорят: «Ты должен обязательно выучить этот урок!» — он говорит: «Я не буду!» — причём так, знаете, решительно сказал. «Почему?» — «А зачем? Нас всё равно расстреляют», — понимаете, какие слова сказаны? И не стал. Но вместе с тем он продолжал собирать кораблики, он хотел стать капитаном, как капитан Грей — вот так же, действительно. И он собирал эти кораблики — сам выпиливал, сам лобзиком там что-то мастерил и так далее. Ко всему этому его государь как отец и приучал, и поощрял и так далее. Вот труд делает из самого никчемного человека, я не хочу сказать про обезьяну, делает человека — человека с большой буквы.

К. Мацан

— Мы благодарны вам за эту беседу. И пускай этот разговор, пускай краткий, это воспоминание о царской семье, о всех событиях, связанны с ней, послужит нам уроком — это слово сегодня много раз прозвучало. Пусть сподвигнет нас помнить об этой семье и об их подвиге не только в год юбилея и в дни... юбилей — не то слово — вот в годовщину тех страшных событий, в дни, в которые мы вспоминаем эти события, но, благо, поскольку они канонизированы, они святые, мы их почитаем как святых, память о них, в том числе молитвенная, может и, наверное, должна твориться ежедневно. Я благодарен Евгению Никифорову, директору радио «Радонеж», за эту беседу, который сегодня провёл с нами «Светлый вечер». В студии была моя коллега Марина Борисова, я — Константин Мацан. До свидания!

М. Борисова

— До свидания.

Е. Никифоров

— Спасибо вам за чудесные вопросы.