У нас в гостях был клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священник Иаков Белый-Кругляков.
Мы говорили о смыслах и значении таинства Венчания, что происходит во время этого таинства и как влияет на дальнейшую жизнь семьи.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев
— Суббота, 30 апреля. Москва, Андреевский монастырь...
А. Митрофанова
— Христос воскресе!
А. Ананьев
— Христос воскресе, друзья! Воистину воскресе! А сегодня очередной раз программа «Семейный час» посвящена празднику. Здесь Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. Добрый вечер, отец Иаков.
Иерей Иаков
— Христос воскресе, дорогие друзья!
А. Митрофанова
— Воистину воскресе!
А. Ананьев
— Почему это я начал с указания даты — 30 апреля. Дело в том, что завтра 1 мая, а Красная горка вот в этом 2022 году отмечается именно 1 мая, в первое воскресенье после Пасхи. Вот название этого праздника у многих на слуху, особенно у работников всяких загсов, для которых это горячий день. Ведь многие молодожены выбирают именно этот день, Красную горку, для заключения брака. Причем они могут не знать, почему там, с какой стати именно Красная горка. Ну вот вроде Красная горка — надо чтобы это, если уж не получилось там, я не знаю, 02.02.2022, то вот Красная горка — отличный день. Конечно же, на Красную горку происходит много венчаний. Думаю, что и у вас в храме, отец Иаков.
Иерей Иаков
— Ну вот да, несколько знаю, что запланировано на это время, на неделе.
А. Ананьев
— Слушайте, одновременно может быть венчание у нескольких пар? Прямо одновременно.
Иерей Иаков
— Я не сталкивался с таким моментом, но мне кажется, теоретически может быть. Теоретически — да, но вот на практике ни разу не встречал такого.
А. Митрофанова
— Мне кажется, раньше это было особенно распространено, когда шли венчаться.
Иерей Иаков
— Да, вполне возможно, как раз Красную горку когда. Но я не сталкивался с таким еще.
А. Ананьев
— Нет, ну в загсах, там всякое бывает. А в храмах я не сталкивался тоже. Ну это так, вопрос досужий. Но вопросов на самом деле у нас с Алечкой очень много относительно венчания. Самое главное, вот если сформулировать, какая цель у нашей сегодняшней встречи — ответить нашим знакомым, которые задали вопрос, а я вот не смог и ответить. Хотя, конечно же, я начал там как-то фыркать и говорить: да ну что вы, разве так можно? Ну так же нельзя. А почему нельзя, а почему можно? В общем, какая история, отец Иаков. Знакомые поженились — замечательные люди, и любят друг друга и, в общем, даже верующие. Может быть, не ведущие какую-то вот активную церковноприходскую жизнь, но в храме бывают несколько раз в год, крещены. Но вот они поженились, была красивая свадьба. И мы с Алечкой спрашиваем: ну а венчание у вас когда? А они как-то так: ну как-нибудь потом...
А. Митрофанова
— Нет, мы не так что: когда у вас? Нет, в том плане, что, ребята, ну думали об этом, нет? Ну это все индивидуально сейчас, в наше время это индивидуально. Это раньше повсеместно было распространено, тем более, когда не было загсов.
А. Ананьев
— На нас было распространено с тобой, а на них как-то нет.
А. Митрофанова
— Ну что же...
А. Ананьев
— В общем, да, по сути, так и было. Я говорю: а почему нет-то? Они говорят: ну как ты не понимаешь! Венчание — это очень ответственно.
А. Митрофанова
— Это уже на всю жизнь.
А. Ананьев
— Это же тебе не загс, это же очень ответственно, это на всю жизнь. Это встать пред Богом и дать обещание Ему. А как я могу быть уверена в нем? А как он может быть уверен во мне? Как мы вообще можем быть уверены? Нам надо время. Надо время. Родим детей, купим дом, стиральную машину, воспитаем детей, они закончат вуз, женятся сами... И вот тогда, может быть, мы и обвенчаемся.
Иерей Иаков
— Замечательно.
А. Ананьев
— Ну вы что, ну как так можно?
А. Митрофанова
— А знаешь, в 90-е была такая тенденция: все женились и сразу шли венчаться, потому что модно стало внезапно. Ну и что?
А. Ананьев
— Почему в 90-е?
А. Митрофанова
— Сознательности тоже это, к сожалению, не добавило.
А. Ананьев
— Во всей истории Руси создание семьи происходило не так: «Дорогие брачующиеся, обменяйтесь кольцами...» Да нет, оно происходило именно в храме. Только в храме.
Иерей Иаков
— Ну да. Кстати, вот эта вся церемония, да, то что церемониальное какое-то бракосочетание в загсе, это же просто суррогат церковного. Все эти, как бы там какая-то...
А. Ананьев
— Имитация. В общем, они задали вопрос: а че? И я не смог ответить, «а че». И я решил вот этот вопрос, по сути, задать вам. Ну как бы не сразу, отец Иаков, «а че», а вот постепенно. Что такое венчание? Вот, скажем так, что меняется с венчанием в отношении семьи? Считается ли семьей невенчанные там муж и жена? А если они считаются (вот я знаю, что вы скажете: конечно, считаются невенчанные, считаются мужем и женой), а что тогда меняется? От чего страхует или, если не страхует, какие преференции дает тот факт, что двое обвенчались в храме?
Иерей Иаков
— Да, вы знаете, мне кажется, что если бы мне задали такой вопрос, вот именно в том всем контексте, который вы описали, то я, может быть, тоже бы скорее всего не ответил. Потому что здесь-то вопрос о степени воцерковленности — как бы заезжено ни звучало слово, но я вкладываю в него все-таки глубокий смысл: осознание того, что происходит вообще, когда я становлюсь членом Церкви. Вот мы с этой целью пытаемся проводить какие-то, да, там огласительные беседы перед крещением, чтобы как-то донести людям. Понятно, что насильно тоже не внесешь в человека там сознательность. Вот Алла только что сказала, что многие там, когда стало модно, пошли венчаться, но это не добавило сознательности. Ну вообще венчание, оно как бы и не призвано дать сознательность, оно, наверное, является выражением сознательности. И вот здесь как раз это тема, смежная с вопросом, что является браком, венчанный он если, а если невенчанный, является ли это браком. Брак — это что-то очень таинственное. Во-первых, это вообще таинство. Мы как-то с вами об этом уже говорили, о том, что брак — это таинство, Богом установленное, Богом установленный институт, заповедь. И с самых древних времен уже понятно — после грехопадения во всех культурах, во всех традициях, религиях — свадьба, да, брак, он праздновался очень широко, очень радостно, очень ярко. Это всегда было именно событие, очень масштабное событие такое. И у всех культур, наверное, мира и традиций было ощущение мистики брака, что происходит что-то реально мистическое.
А. Митрофанова
— Как венчание на царство.
Иерей Иаков
— Это что-то совершенно, да, выходящее из ряда вон, из нашей повседневности. И как раз в наших дни, наверное, утерялось это ощущение. Не только потому, что люди там не понимают церковной жизни — вот в чем смысл, что происходит. А в принципе вот почему-то утратилось такое ощущение, наверное, интуитивное, которое было очень сильным у человечества, в принципе. И как бы люди такие: ну да, там что-то расписались, и пошли дальше, как будто ничего не произошло. Брак в этом смысле — это взятие на себя ответственности в нескольких плоскостях. И если мы говорим сейчас такими вот, катехизическими что ли понятиями, да, то это взятие на себя ответственности в трех плоскостях. Во-первых, перед государством — то что, собственно, и совершается в загсе у нас сейчас — это взятие ответственности перед государством: засвидетельствовали мы пришли, что мы муж и жена, мы берем на себя такую ответственность, ставится вот эта вот печать. Второе — это как раз брачный пир, когда празднуется свадьба: мы свидетельствуем перед своими близкими, что мы муж и жена. Мы всем показываем, ни от кого не скрываем, что это именно так, и мы перед ними берем на себя ответственность. И третье — важнейшая для верующего человека составляющая — это взять на себя эту ответственность перед лицом Божиим. Не просто что ну Господь и так видит, что мы расписались, что мы там позвали друзей за стол. А молитвенное обращение к Нему вот в это свидетельство, что мы, Господи, создаем семью, и просим Тебя нас благословить на это. Потому что вот это установление таинства, да, установление венчания, брака, оно происходит словами Библии: благословил их Бог, сказал им: плодитесь и размножайтесь. И здесь очень важное слово «благословил» — благословение, да, его мы знаем, что благословение нужно взять. И благословение, оно как-то вот что-то вообще-то меняет в нашей жизни. И с самых древних времен Церкви брак совершался именно так. Вот само чинопоследование венчания, оно отличалось, оно менялось, какая-то суть всегда оставалась. И самая главная суть его — это благословение: епископом или священником от лица Церкви эти двое людей благословляются, как бы перед лицом Божиим, на вот этот брак. То есть они взяли на себя эту ответственность, заявили и получили вот эту печать духовную, только не в паспорте, а вот на сердцах своих. И в этом плане, когда что-то из этого не происходит (особенно, наверное, нам с вами понятно и очевидно, что самое важное — это все-таки перед Богом взять на себя ответственность, взять Божие именно благословение на это дело, важнейшее в своей жизни, создание семьи), то происходит что-то противоестественное как бы, и здесь уже трудно рассуждать, что чем является. Вот эта болезненная тема, например, когда распадается брак, что происходит? Ведь если это был венчанный брак, да, то это вообще дар Божий, который непреложен, неизменен, не упраздняется, да, то что Бог... Что происходит в духовной реальности? Непонятно, очень трудно описать. Или когда там священник, бывает, происходит такая трагедия, когда священник лишается сана. Ну что это значит, как это может быть? Это все, в виду своей неестественности, очень трудно дать этому определение. Но то, что люди взяли по крайней мере на себя ответственность перед государством и вступили в такой вот брак — Церковью он признается браком, это признается актом вступления именно в законные отношения. Но если ты христианин, то просто странно, что ты не венчаешься. Я бы так сказал.
А. Ананьев
— «Семейный час» на светлом радио. Алла Митрофанова, Александр Ананьев, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. Говорим накануне Красной горки, конечно же, о венчании. При всем том, что мы на 102 процента уверены, что это светлый, прекрасный, замечательный праздник, без венчания вообще трудно представить себе создание новой семьи, и это самый яркий, самый острый момент переживаний свадьба.
А. Митрофанова
— Ну это для нас так, Сашенька.
А. Ананьев
— У нас с Аллой Сергеевной был загс в джинсах, у нас было свадебное путешествие в Греции — слава Богу, это было возможно. У нас было много всего — там синий кабриолет, развевающаяся фата по Садовому кольцу. Но самый яркий момент для Алечки — это, конечно же, ну и для меня, правда, она помнит больше, чем я, у меня как-то все стерлось от нервного перенапряжения. А уж потом, когда отец Игорь вот эту вот чашу вина...
Иерей Иаков
— Да, тогда уже все вообще стало путаться.
А. Ананьев
— А там же ой, там же было, ну вы можете представить себе, как я нервничал, как меня трясло?
Иерей Иаков
— Могу.
А. Ананьев
— Это было на грани просто физического и душевного истощения и восторга — ну это было такое пограничное состояние. И когда вот в самый такой момент отец Игорь дает, значит, мне, Алечке и мне опять эту чашу с вином — а она такая большая, а вино там — прямо вино такое....
Иерей Иаков
— Сладкое, наверное, еще.
А. Ананьев
— Оно сладкое.
А. Митрофанова
— Неразбавленное.
А. Ананьев
— Неразбавленное, густое.
А. Митрофанова
— Я-то сразу поняла в чем дело, поэтому сделала маленький глоточек.
А. Ананьев
— А отец Игорь так шепотом и с такой отеческой любовью говорит: допивай. Это было последней каплей — я послушно выпил. И потом был этот момент, когда отец Игорь нас водит по кругу, и я понимаю, что этот эллипс кругом назвать довольно трудно. Ну вот это вот самое яркое у меня воспоминание. Ну у Алечки у нее это было гораздо ярче. Она каждый раз плачет от счастья, когда видит запись вот этого с мобильного телефона, снятую друзьями, это очень здорово.
А. Митрофанова
— Хорошо снято. Фотографии прекрасные.
А. Ананьев
— Да, вот говорим сегодня... Простите нас за то, что мы поделились своими воспоминаниями, они нам дороги.
Иерей Иаков
— Спасибо большое за это.
А. Ананьев
— Спасибо вам, дорогой отец Иаков.
А. Митрофанова
— Вы знаете, у меня ощущение, что это таинство, оно началось в тот день и оно все время продолжатся.
Иерей Иаков
— Именно так и происходит, вот это и есть брак.
А. Митрофанова
— Понимаете, то есть это только начало. По сути, ведь что это такое: мы со своей стороны даем обещание — друг другу, Богу, и мы приглашаем Бога в свою жизнь: Господи, мы же понимаем про себя прекрасно...
А. Ананьев
— Вот же, слушайте, сколько высокомерия в этой женщине! «Я приглашаю Бога...» Бог — Он здесь! Он везде, Он в каждой клеточке твоего организма, в каждом мгновении твоей жизни.
А. Митрофанова
— Но мы Его просим, что помоги, пожалуйста.
А. Ананьев
— «Я приглашаю...» — без приглашения просьба не являться.
А. Митрофанова
— Нет, не так. Ну прости, пожалуйста, я неправильно выразилась.
Иерей Иаков
— Ну Бог — ведь это Личность, да, поэтому к Личности надо как-то обратиться, воззвать как-то.
А. Митрофанова
— Да. «Папа, пожалуйста, помоги».
Иерей Иаков
— Дело в том, что происходят настолько непонятные и невозможные для нашего восприятия вещи, что это вот, то, что вы сейчас описали, свои воспоминания — это самое яркое как раз, что как мы и можем это проявить: какая-то опьяненность, непонимание вообще, что происходит. Это вот попытка как раз какими-то чисто человеческими такими даже, может быть, способами, но войти вот в состояние вот такого духовного экстаза, да, как вот Адам, введенный в этот глубокий сон, когда происходит таинство, когда как раз из его ребра создается жена. Вот это состояние какое-то, ну оно, вы сознательно к этому пришли, но дальше начинается что-то вот за гранью сознания человеческого. И поэтому даже церковное таинство, оно совершается так, да, — мы испиваем эту чашу вина, сладкого зачастую, и идем вот потом трижды вокруг этого аналоя. Все вот это вот кружится, как будто мы пытаемся выбраться из действительности, в которой существуем каждый день. И это очень важно, мне кажется.
А. Ананьев
— А прежде, чем мы зададим свой вопрос, у меня здесь несколько вопросов от наших слушателей. Вопрос первый: нецерковный человек зовет замуж, люблю не могу, но как же быть? Без венчания немыслимо, но венчания не будет.
Иерей Иаков
— Трудно говорить на эти темы, хотя на них приходится говорить очень часто. Но священник, наверное... Ну для того и дано время отношений вот у нас сейчас, мы же существуем в таком мире, когда дано время до брака друг друга узнать, как-то начать узнавать, по-человечески, в каком-то личном общении, чтобы выявить что, во-первых, важно каждому из нас — реально в жизни вот действительно важно, представляет собой ценность настоящую, и насколько мы готовы ценить ценности друг друга. Вот такой вопрос возникает. Здесь я не могу сказать там: «все равно выходите замуж» или «ни в коем случае не выходите замуж, раз он такой». Здесь вы сами должны понять, на что вы идете. Готов ли человек ценить то, что для вас важно? Готовы ли вы ценить то, что важно для него?
А. Ананьев
— То есть в зависимости от человека вы дадите разный ответ. Вам нужно пообщаться с ним... Ну вот, допустим, к вам, в замечательный храм священномученика Антипы Пергамского рядом с Пушкинским музеем, приходит прекрасная девушка — на лице печаль, говорит: вот люблю Василия Петровича. Василий Петрович во всем хороший человек, со всеми трехкомнатными удобствами, но нецерковный. И что же делать-то тогда? Благословите меня замуж выходить за этого язычника или нет?
Иерей Иаков
— Это действительно очень индивидуально. Надо вместе с ними поговорить, и с Василием Петровичем тоже.
А. Ананьев
— Василий Петрович не придет.
Иерей Иаков
— Ну если Василий Петрович даже не придет, а для нее это реально важно, то...
А. Митрофанова
— То тогда вопрос, действительно.
Иерей Иаков
— Зачем тогда?
А. Митрофанова
— Если для нее это важно, а Василий Петрович, он...
А. Ананьев
— Ну зачем? Если только что сказали, что загс, он, в общем, тоже создает семью, и там Церковь признает...
Иерей Иаков
— Вы понимаете, ну да. Но вот я, если люблю человека, как я могу проигнорировать его, вообще основополагающие вещи для его жизни, то что касается его мировоззрения, взгляда на всю жизнь, на весь мир? Потому что для него важно присутствие Бога и жить в присутствии Бога.
А. Митрофанова
— Ну Алечке нравится в исполнении Непомнящего слушать «Евгения Онегина». Мне не нравится — я не слушаю.
Иерей Иаков
— Я не думаю, что это какая-то вещь, прямо основополагающая.
А. Ананьев
— Для нее? Это вообще сорок процентов ее жизни.
А. Митрофанова
— Ну ладно тебе, ну что ты.
А. Ананьев
— Она Пушкина любит больше, чем мужа. Это правда.
А. Митрофанова
— Неправда.
Иерей Иаков
— Понимаете, вот это вы сказали про эту ситуацию, что я его люблю со всеми удобствами — я его люблю. Вот это понятие «любви», у нас оно очень романтизировано: любовь как такая симпатия, чувство. Ну, наверное, об этом очень много раз говорили, может быть, в этой же студии, это такая тема тоже уже заезженная, потому что о ней невозможно не говорить. Но здесь, в венчании, что еще происходит важное: любовь как долг, оказывается, может быть важнее. Потому что чувство, оно не может быть постоянным. Оно не может стать фундаментом чего-либо, потому что это самое непостоянное, что есть в человеке вообще — чувство. Оно прекрасное, конечно, и удивительное, без него не зажглась, может быть, эта искра там, не пришли бы к этому сумасшедшему поступку, да, пожениться на всю жизнь. Но здесь важно какое-то постоянное такое, какой-то камень должен быть заложен — это вот любовь как долг, пожалуй, что мы взяли на себя обязательства друг перед другом, перед Богом — это как высшее проявление, да, этого долга.
А. Ананьев
— Я начинаю догадываться. Вот эти наши друзья (назовем их условно Эдуардом и Элеонорой, по сложившейся традиции), которые жениться — женились, а венчаться — пока сказали: потом как-нибудь, лет через сто. Мне кажется, у них та же самая история. Элеонора, она, в общем, была бы рада обвенчаться, она барышня верующая, такая хорошая. А насчет Эдуарда я не могу то же самое сказать. Может быть, они действительно как бы, ну она, видя, что Эдуард как бы далек от этой всей темы, она говорит: ну ладно, у меня есть вся жизнь, чтобы направить этого мужика на путь истинный.
А. Митрофанова
— Может, она уважает его свободу, понимаешь. Это по-разному бывает.
А. Ананьев
— Ой, нет, нет, коварство женщины нельзя сбрасывать со счетов. Она все-таки думает, что ей хватит мудрости и сил впихнуть его в прокрустово ложе церковного календаря.
А. Митрофанова
— Ну Сашенька. Не знаю, мне кажется, что венчание — вот один из важнейших смыслов, о чем мы неделю назад уже тоже начали говорить, — это преодоление вот этой нашей разделенности. Мы же становимся... ну и будут двое одна плоть — мы это не можем по-человечески осуществить. Это возможно в полноте только с Богом. Вот иначе для тебя, для каждого из нас — там для тебя ты, для меня я — мы так и останемся в центре мира.
А. Ананьев
— Сейчас за этим столом отец Иаков и Алла Митрофанова говорят диаметрально противоположные вещи. А вот отец Иаков, Алечка, говорит, что семья, заключившая брак в Пресненском загсе, тоже семья, и они тоже нормально абсолютно...
Иерей Иаков
— Перед этим я еще очень долго говорил, как это все неестественно, и трудно что-то определить.
А. Ананьев
— Ну хорошо. Ты к вопросу своему вела, я тебя опять перебил.
А. Митрофанова
— Да ладно.
Иерей Иаков
— Здесь, вы понимаете, вот простите, пожалуйста, мне кажется, есть в этом сторона просто нравственная, да, что люди хотя бы какую-то ответственность на себя взяли — это уже здорово, прекрасно, чисто нравственно. Но таинства, они вот выходят за пределы нравственных категорий, здесь категории уже онтологические. Каждое таинство, оно восстанавливает ущербность какую-то, которая происходит в нас в результате грехопадения, да, восстанавливает какую-то ущербность таинство. Потихонечку в Боге таким образом мир восстанавливается, вот Церкви. И таинство Венчания, оно как раз восстанавливает ущербность расколотости, отдаленности друг от друга, разделенности, вот этого одиночества каждого человека.
А. Ананьев
— А это действительно работает.
Иерей Иаков
— И это действительно работает.
А. Ананьев
— Тогда вопрос в лоб (простите, я сейчас прямо как этот неприятный ведущий с Первого канала): а венчанные браки реже распадаются, чем невенчанные?
А. Митрофанова
— Ой...
А. Ананьев
— Ну чего «ой»?
А. Митрофанова
— Понимаешь, если... Простите, отец Иаков, у меня тоже накипело. Ну нельзя же таинство воспринимать как автоматический процесс: то есть ты, условно говоря, кидаешь, не знаю, что такое... ты подходишь там, платишь на кассе какие-то деньги — и тебе автоматически за это выдают ту корзину продуктов, которую ты навыбирал. Нет, это так не работает. Таинство — оно вообще не про магию, не про то, что ты произносишь заклинание, и у тебя будет какой-то гарантированный результат. Никаких вообще гарантий нет. Есть дополнительные, условно говоря, ресурсы и возможности, наверное. Вот мне кажется так.
Иерей Иаков
— Ну то что вот касается, как вы будете себя там вести после венчания, там насколько меньше шанс того, что семья распадется — это все-таки все равно опять нравственная категория — то, что зависит напрямую от вас.
А. Ананьев
— А статистики нет у вас?
Иерей Иаков
— У меня нет статистики, но, насколько я знаю, она печальна. Она печальна в том числе и среди венчанных браков, как бы сейчас вся эта статистика, связанная с распадом семей, она очень грустная, насколько я знаю. Но есть вещи, которые они даже нами могут не ощущаться, но они реальны. Вот в том-то и проблема. Вот я сказал о любви как чувстве, да, что она непостоянна. В принципе, наше чувство, оно может видеть то, чего нет и не видеть, и не ощущать того, что есть на самом деле. Мы, когда приступаем к таинству Причастия, мы вкушаем Тело и Кровь Господа под видом хлеба и вина, при этом мы верим и мы знаем, что это истинное Тело и истинная Кровь Спасителя — об этом постоянно говорится и в литургии, и в молитвах подготовительных, но мы ощущаем хлеб и вино. Вот это самый, пожалуй, яркий пример несоответствия того, как мы воспринимаем действительность и того, что реально происходит. Поэтому мы верующие люди — нам остается только верить в то, что нам Господь сказал, что Он заповедал.
А. Ананьев
— Не только верить, но и доверять, и быть верными.
Иерей Иаков
— То есть верить в то, что это Тело и Кровь. Верить в то, что это одна плоть, вот эти муж и жена, а не просто люди, у которых одинаковая печать. То есть это тоже.
А. Ананьев
— Прежде чем мы уйдем на короткую паузу, у меня... Слушайте, вот я сразу хочу попросить прощения, в первую очередь у слушателей, конечно, и у вас, дорогой отец Иаков. Ну Алечка-то вообще меня хорошо знает. Я — провокатор, и вот те вопросы, которые я задаю, они не значит, что рвутся у меня изнутри, я их не могу не задать. Но мне просто кажется, что, если я буду облекать вопросы в какую-то провокационную форму, ответы будут более яркими и убедительными, по крайней мере для тех, кто нас слушает.
Иерей Иаков
— Здесь уже я прошу прощения, если не оправдываю...
А. Ананьев
— Нет, общение с вами — это всегда праздник. Вот мы, когда с Божией помощью купили новую машину, мы на ней первым же делом к отцу Андрею Рахновскому, в его храм в Леоново: отче дорогой, освятите машину, нам важно, чтобы это были вы. И он с радостью такой освятил нам машину. Мы в лавке взяли иконочки, повесили. Освящение машины — это то же самое, что венчание?
Иерей Иаков
— Нет, совершенно нет. Но это тоже такой важный момент, конечно. Это посвящение. Вот когда мы что-то освящаем, какой-то предмет, вещь, для нас там имеющую какую-то важность в нашей обычной человеческой жизни, то мы ее как бы посвящаем. Мы таким образом — это может быть странно на первый взгляд, что значит: машину посвятить Господу, да? Но в таких вещах мы всю жизнь свою Христу Богу и предаем, во всех ее мелочах. В машине, в которой мы будем ездить, я не поеду на это машине на злое дело, если я ее освятил, да. Вот в чем смысл: я таким образом, это как бы мое обращение к Богу, когда я освящаю машину. Когда мы создаем брак, когда мы венчаемся, то здесь в первую очередь — ну да, мы сделали то, что могли со своей стороны: мы пришли, мы приняли решение — но здесь действует Сам Господь и действует невидимым для нас образом. Он создает единый организм, и дальше уже, в зависимости от нашей воли, от того, как мы будем прилагать усилия к тому, чтобы это реально было ощутимо, то что мы едины, прямо пропорционально нашим вот этим стараниям, это будет становиться явным в нашей жизни.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. У нас сейчас минута полезной информации. Через минуту вернемся к нашему разговору.
А. Ананьев
— Завтра Красная горка, первое воскресенье после Пасхи. Завтра вокруг каждого храма, в том числе и возле храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе — вот до чего же потрясающее место, особенно поздней весной, там так хорошо. Я надеюсь, строительные работы в районе Пушкинского завершились?
Иерей Иаков
— Нет, до 2026 года будут идти. Но у нас все равно такой, знаете, оазис — ты их не замечаешь во дворе храма Антипы.
А. Ананьев
— Да, там Нарния. Вот если вы не были там, вы не представляете себе, как там, до чего же прекрасное кафе, с какими-то сувенирами, там самый вкусный кофе в Москве. И самое главное, ты попадаешь вот внутрь — и это такая Нарния. Вроде как в Москве, в самом-самом центре, а вроде как где-то на другой планете. И вот там завтра будет аж несколько пар венчаться, на Красную горку.
Иерей Иаков
— Я сейчас вот, честно говоря, не знаю, в один ли день это будет происходить. Но на неделе вот у нас — некоторые люди называют Красная горкой вот эту всю неделю после пасхальной седмицы, — вот оно точно будет не одно.
А. Ананьев
— Сегодня мы говорим о венчании, я задаю свои провокационные ответы, в каком-то смысле огребаю от свой милой жены, ведущий радио «Вера» Аллы Митрофановой. Ну а отец Иаков, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, терпеливо и со всей любовью отвечает на эти вопросы. Не только мои, но и вопросы наших слушателей. Среди них есть неожиданные. Можно ли венчаться с татуировками, отец Иаков?
Иерей Иаков
— Ну а что с ними еще делать? Остается только венчаться.
А. Ананьев
— Шутка шуткой, но это серьезно, вот такой вопрос пришел. Вдруг там, ну человек переживает: явишься ты с татуировками — батюшка тебе такой: изыди! Не буду тебя венчать!
Иерей Иаков
— Да я думаю, что не должен так батюшка поступить. Вообще с татуировками — это отдельная такая и забавная вообще тема. Забавная почему, потому что я недавно наткнулся на то, что называется мемами сейчас, да, у нас есть большое количество церковных уже мемов, про церковную жизнь. И там как бы вот попытка, человек пытается аргументировать, почему нельзя наносить татуировки на свое тело, он говорит, что тело — это храм Божий. И следующая картинка: в то же время храм Божий — и показан полностью расписанный собор изнутри, без белого пятна. То есть здесь речь о чем? О том, что татуировки — ну есть традиция, да, и есть какой-то вот там традиционный подход, у нас не принято священнику, да, там делать татуировки, ну и вообще, в принципе, там это как-то проявление...
А. Ананьев
— Я знаю одного священника, который был сплошь чуть ли не покрыт татуировками.
Иерей Иаков
— Да я тоже знаю.
А. Митрофанова
— Это исключение.
Иерей Иаков
— Ну то есть это следы, как говорится, прошлой жизни, да. Ну, в принципе, такой прямо, знаете, богословской аргументации, почему нельзя это делать, ее как бы не существует. Как бы ни было грустно всем охранителям, и в том числе, может быть, мне. Ну нет такой аргументации. И поэтому здесь надо быть спокойней, я считаю.
А. Ананьев
— Вопрос, за что мы любим священника Иакова Белого-Круглякова — так это за то, что он на самые неожиданные, дурацкие вопросы дает исчерпывающие, глубокие и вдумчивые ответы. А если серьезно, по каким причинам, отец Иаков, вы или отец Андрей, настоятель храма, можете отказать в венчании пришедшей к вам паре?
Иерей Иаков
— Я думаю, что по тем причинам, по причине очевидно неправильных намерений. Очевидно неправильных. Вот с этой же целью проводится, да, там какая-то встреча перед крещением и перед венчанием — ну чтобы хотя бы примерно в ту сторону люди смотрели, в которую нужно: что это именно прибегание к Богу за благословением своей семьи и обещание Ему сделать все, что от нас зависит, чтобы Ему помочь, да, эту семью хранить и возводить к Себе на небеса. Ну а причины, как бы неправильные намерения, они могут быть очень разными, конечно. Я бы не сказал, что я часто сталкивался с такими моментами. Потому что зачастую как бы...
А. Ананьев
— Давайте так: приходилось отказывать?
Иерей Иаков
— Мне еще нет, не приходилось. Слава Богу.
А. Митрофанова
— Ну мне кажется, что сейчас же эта практика бесед перед таинством Крещения и Венчания, она очень хорошая.
А. Ананьев
— Приезжают на катафалке на венчание.
Иерей Иаков
— Ну я слыхал про такие вещи, но ко мне еще не приезжали.
А. Митрофанова
— Все это глубоко индивидуально, и в конце концов...
А. Ананьев
— Нет, ну позволь, это нехорошо. Что значит: глубоко индивидуально?
Иерей Иаков
— Есть какие-то грани: то, что индивидуально, и то, что все-таки общепринято. И, может быть, мы пытаемся их нащупать, может быть, это не так просто, конечно.
А. Митрофанова
— Ну мне кажется, что если, к примеру, там вот на такую беседу перед венчанием приходят люди даже с убеждениями, не соответствующими сути таинства, что, например, что вот повенчаемся, тогда мы не разведемся точно — ну то есть сто процентов гарантии, защита такая.
Иерей Иаков
— Ну это проблема. Это сразу, моментик, да, сейчас хотел об этом сказать.
А. Митрофанова
— Или что-то еще подобное. То вот для этого как раз и есть встреча со священником перед венчанием.
А. Ананьев
— Подождите, если человек приходит к вам и говорит, что я хочу обвенчаться, чтобы никогда не развестись, вы ему откажете?
А. Митрофанова
— Нет, нет...
Иерей Иаков
— Понимаете, вопрос в том, что я хочу венчаться, чтобы никогда не развестись, помимо моей воли, да, — то есть это восприятие именно магии, что оно так сработает, по щелчку, и мы как бы, у нас, мы будем связаны какими-то плетями там, не знаю. Вот некоторый ну это вот этот магизм, он все наше вот языческое, очень распространенные такие о жизни. Я сразу вспоминаю такие беседы перед крещением, бывают вот очень разные тоже моменты, что человек приходит и хочет быть как бы... Почему он хочет креститься? Он хочет быть в мире, на всякий случай быть в мире со всякими возможными там силами потусторонними, которые ему неведомы.
А. Ананьев
— На всякий случай принял все религии что ли?
Иерей Иаков
— Ну он как бы их не принял, но на всякий случай по крайней мере покрестился, да, и как бы говорит, что хочет быть со всеми в мире. А ты говоришь: извини, но тебе придется дунуть и плюнуть кое на кого во время крещения, — и тут как бы о мире не идет речь. Это как бы момент, когда в чинопоследовании есть момент, когда ты должен бросить оскорбление и вызов на войну определенным силам существующим — тут в мире со всеми быть вообще не получится никак. То же самое таинство Венчания. Все, что приближает нас к Богу, мы знаем, кому неприятно. И поэтому каждый такой акт, каждое такое действие — это определенный вызов. Тут может быть, наоборот, стоит ожидать каких-то вот, реально какой-то битвы, и бороться за любовь каждый день, просто с четким пониманием, с кем ты борешься, против кого и за что. И Кто с тобой в этой битве. Наверное, здесь такой момент важен.
А. Митрофанова
— Вот Кто с тобой — да, это как раз очень важно. Потому что, Сашенька, ты говоришь: кто мы такие, чтобы Бога приглашать? На самом деле, ведь пока мы не попросим, Бог же не будет внедряться в нашу жизнь.
Иерей Иаков
— Да.
А. Митрофанова
— А вот венчание — это как раз, мне кажется, такая просьба.
Иерей Иаков
— В венчании, да, кстати, сам чин Венчания — здесь есть такой момент, что Христос становится членом семьи. Это вот то, чего, может быть, не происходит в регистрации в загсе, да.
А. Ананьев
— Слушайте, давайте так: венчание — это абсолютное или относительное? К чему я? Вот вы говорите: Христос становится членом семьи...
А. Митрофанова
— Поэтому семья и становится малой Церковью.
А. Ананьев
— Ну вот, вот понимаешь, в чем штука. Это же не происходит так: дзынь — и все. То есть раньше «без», «без», а теперь — тынц — и все, и теперь «с»: было черное — стало белым. Да нет же. Ты просто говоришь себе, вот как я себе это вижу, ты просто говоришь себе: я очень хочу вести такой образ жизни. Я очень хочу сил, терпения и мудрости, чтобы любить свою жену так, чтобы между нами, во главе нас было место Христу. И я понимаю, что сейчас этого места чрезвычайно мало я даю. Но я хочу, чтобы с каждым днем, с каждым годом, с каждым десятилетием этого места становилось больше. Или возможно обратное. Вот в момент венчания ты любишь свою жену, как кот сметану — хвост задран, уши торчком и — ха, будем счастливы во веки вечные! Через три года ты уже такой — с потухшим взглядом, отвисшим животом: ой, ну глаза бы мои тебя не видели! А вроде как повенчались, да, вроде как у нас там было черное, сейчас белое.
Иерей Иаков
— Так в том-то и дело. Мне кажется, понимаете, что в этом таинстве ты уже точно знаешь, что Христос становится членом твоей семьи. И другой вопрос — как ты будешь к этому члену своей семьи относиться, как ты будешь перед Ним жить. Потому что когда ты, например, вот тоже сравним: когда ты причащаешься Тела и Крови Христовых — объективно ты вкушаешь их, они в тебя входят — в твой состав, в твою природу. Но ты можешь жить совершенно по-разному. Тут же, отойдя от Чаши, начать жить вот очень разным образом. И именно это и налагает на тебя огромную ответственность, что ты принял в себя Христа — в себя или в свою семью, — что ты еще и вот перед Ним ты отвечаешь. Да, действительно, ты можешь, если ты любишь Его, то для тебя это важно. Потому что Иуда тоже был в общении со Христом. И поэтому тут есть некая объективность, которая существует, а есть дальше то, как ты в связи с ней будешь уже себя проявлять, как ты будешь себя вести. Но это остается неизменным фактом, что да, в этом действии действует Бог таким образом, и Он становится членом семьи.
А. Митрофанова
— А еще, мне кажется, очень важное измерение все-таки, вот если возвращаться к венчанию как к шагу в преодолении нашей отчужденности друг от друга, отдельности нашей. Ведь семья как малая Церковь — это вот муж, жена, Господь. С одной стороны. А с другой стороны — ведь мы же, ну муж и жена, и лица Святой Троицы, между которыми, каждое из которых это отдельная Личность, и вместе с тем...
Иерей Иаков
— Одна природа.
А. Митрофанова
— Единство. Вот мне кажется, что венчание — как раз оно про то, чтобы сделать шаг или открыть себе дорогу в эту сторону.
Иерей Иаков
— Это точно, да, это совершенно верно. И именно поэтому, может быть, брак установлен в самом начале, да, как только вот появился человек — как мужчина и как женщина в раю. Потому что смысл существования человека был не просто в том, чтобы жить и наслаждаться, а в том, чтобы совершенствоваться, приближаться к Богу, уподобляться Ему. И вот, может быть, это был важнейший такой момент как раз, чтобы у человека был явственный образ этой Троицы, Бога Троицы — вот эта семья, в которой он к Нему бы и приближался, и должен приближаться. Школа такая любви.
А. Ананьев
— У нас больше половины программы позади, а я так и не услышал ответ, который от меня ждет вот та пара, Эдуарда и Элеоноры, которые (ну напомню, если вы к нам только присоединились) пожениться — поженились, счастливы вместе — прекрасная свадьба, красивая молодые, уже даже ребенок родился — с этой свадьбы уже прошло какое-то время, у них все хорошо. Но венчаться не стали по той причине, что решили отложить до того момента, когда они будут в чем-то там уверены, потому что сейчас уверенности нет. Свадьба — это, может быть, ерунда какая-то, а вот венчание — это очень важно и ответственно, и вроде как, на их взгляд, это правильный ход мыслей, на мой взгляд — нет. Но почему нет — я не смог объяснить. Вот я обратился, собственно, за помощью сегодня к дорогому отцу Иакову.
Иерей Иаков
— Мой ответ, что нужно венчаться, нужно к этому прийти. Потому что ответственность уже взята, она уже не снимется. Нет такого понятия, что вы как бы еще не вошли в пространство ответственности друг перед другом, перед Богом, если не обвенчались. Ответственность уже взята, потому что вы стали жить как муж и жена. И в том-то и проблема, и нужно — вы вошли в этот чертог, пришли к этому пиру — и нужно надеть просто брачные одежды. Вот я бы так это зарисовал, так сказать.
А. Ананьев
— Чисто статистически, отец Иаков, нет, с духовной там, в вертикальном измерении вы, безусловно, правы. Но в горизонтальном, статистически шансов-то немного. Какой шанс — 12%, 15%, что все будет хорошо? Что один из супругов (так не бывает — один), что супруги не скажут: так, слушайте, этот проект зашел в тупик. Ну давайте заканчивать его, сворачивать, и надо как-то новый открывать, потому что здесь какая-то, в общем, беда. В этом нет ничего дурного, это не трагедия — мы будет поддерживать хорошие отношения, поздравлять друг друга там с 8 марта, 23 февраля, первые лет пять. И все, собственно. А у меня другой вопрос сейчас. Вот чтобы было больше, более понятно, чтобы была трехмерная, объемная картинка. А в таинстве Венчания есть момент обручения?
Иерей Иаков
— Да.
А. Ананьев
— Можно ли этот момент вынести за скобки и сделать это еще одной церемонией? И обращаются ли к вам за такой просьбой?
Иерей Иаков
— Да, можно. Ко мне за такой просьбой не обращались. Но я знаю, что так делают люди: отдельно проводят обручение и отдельно венчание. Дело в том, что исторически вроде так и было.
А. Ананьев
— А зачем?
Иерей Иаков
— А потому что вот как раз обручение исторически, чисто исторически, это и есть больше такой как бы социальный акт, такой вот юридический практически. Вот эти кольца, которые надеваются в тот момент — это же печать. Вот у нас сейчас печати там ставятся в паспортах, там где-то еще, дается свидетельство. А исторически это были перстни, которыми эту печать и ставили как раз. Поэтому обручение — это вот как раз ближе к тому, что происходит в загсе. Ну вот у нас сейчас это такой произошел разрыв, это опять-таки из-за разрыва церковной жизни и...
А. Ананьев
— А, это когда подают заявление.
Иерей Иаков
— Ну можно так сказать, да.
А. Ананьев
— То есть подают заявление, и там такое неприветливая женщина говорит: «Я записываю вас, там через три месяца...»
А. Митрофанова
— Ну Саша, ну почему неприветливая? Ну они же замечательные все.
А. Ананьев
— У нас была неприветливая женщина, вот которой мы бумажку вот эту подавали.
А. Митрофанова
— Ладно. Ну у нее, может быть, просто что-то случилось утром. Ну хорошего, может быть, настроения ей тоже бы хотелось, а как-то иначе сложилось.
А. Ананьев
— Я могу себе представить. В первом загсе нам вообще сказали, там какой-то мужик сидел. «Это загс? — Загс. — А можно подать заявление на регистрацию брака? — Мы не регистрируем браки. — Как это? Вы загс? — Загс. Мы не регистрируем...»
А. Митрофанова
— Мы попали в один двух, по-моему, загсов Москвы, где действительно...
А. Ананьев
— Замоскворечье.
А. Митрофанова
— Где не регистрирует браки, это правда.
Иерей Иаков
— Ничего себе. В Москве чего только нет.
А. Ананьев
— Да, это страшный город.
Иерей Иаков
— Ну исторически вроде так и было. И причем вот этот период между обручением и венчанием — это был особый период, когда там молились эти молодожены, да, так в молитве проводили, в подготовке такой духовной именно, большей частью. И потом уже приступали к венчанию и начиналось долгое празднование, которое неделю минимум праздновали.
А. Митрофанова
— Ого.
Иерей Иаков
— Потом венцы должны сниматься через неделю после венчания. Они были из настоящих цветов исторически. Вот когда начинало уже, состояние их было уже не очень, то тогда уже снимали, на седьмой день.
А. Ананьев
— «Семейный час» на светлом радио. Здесь ведущая, красавица моя жена, Алла Митрофанова, в роли злобного тролля — я, Александр Ананьев. Ну и с нами вместе за семейным столом терпеливый клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, замечательный священник Иаков Белый-Кругляков. Говорим сегодня о венчании. Еще один вопрос от нашего слушателя или слушательницы (не подписано): возможно ли второе/третье/восемнадцатое венчание?
Иерей Иаков
— Второе венчание возможно, есть такой чин. А то что — ну понятно, что это по попущению некоему, то что называется церковная такая икономия — вот снисхождение.
А. Митрофанова
— Говорят, по настроению даже совершенно другое.
Иерей Иаков
— Да, и вот то, что касается дальше следующих, дальше вот там совершается...
А. Ананьев
— Все в черном и плачут?
Иерей Иаков
— На третье, четвертое, пятое — ну там больше покаянные чины такие. Ну вот я не про второе венчание говорю, а то что вот, например, третье — там больше уже такое не венчание как бы, в таком смысле привычном, да, а такой некий покаянный чин: что, «Господи, ну так вот наши жизни, наши судьбы складываются — помоги нам, вот не оставь нас. Прости нас и помоги нам идти дальше, вот мы пытаемся создать семью...» — такой скорее настрой.
А. Ананьев
— Ой, я даже не знал, что там даже и ход вот самой службы другой, получается.
Иерей Иаков
— Есть другой, да, вот именно с третьего. Насколько я помню, с третьего венчания он другой.
А. Ананьев
— С третьего по восемнадцатое — он другой.
А. Митрофанова
— Ну какое...
Иерей Иаков
— А второе венчание отличается чем? Ну сейчас уже опять-таки эти моменты не различают, но раньше так делали: венцы не надевают, а вот как бы так держат над головами или вообще как-то вот в стороне.
А. Ананьев
— Просто показывают.
Иерей Иаков
— Потому что венцы — это как победа в этом суровом мире: победа целомудрия, победа терпения там и так далее. Поэтому как бы так со скромностью их уже придерживают рядом.
А. Ананьев
— Целомудрие вычеркиваем. А вы венцы надеваете? Нет, показываем. Красивые. Это восемнадцатое венчание, да. Слушайте, шутки шутками, а у меня личный к вам вопрос. У нас есть там красивый красный угол, и долгое время у меня там красиво свешивался этот рушник это, правильно, называется?
Иерей Иаков
— Да, рушник.
А. Ананьев
— С нашего венчания. И там в специальный мешочек были убраны платки или как они? Платки?
А. Митрофанова
— Которыми мы держали свечи.
Иерей Иаков
— Салфеточки такие, да.
А. Ананьев
— Я их бережно храню там и иногда с теплотой думаю, что вот, со мной в гроб положат.
Иерей Иаков
— Здорово.
А. Митрофанова
— Да, и я тоже считаю.
А. Ананьев
— Вот и мне казалось, что это мой какой-то домысел, такая красивая урбанистическая легенда. Ну так это или нет, а действительно какова судьба вот этих вот, это же святыни, по большому счету, семейные?
Иерей Иаков
— Я согласен, да, это святыни семейные. Для меня тоже.
А. Ананьев
— Их судьба дальнейшая какая?
Иерей Иаков
— Ну они вот так вот в почтенном месте хранятся, напоминают о чем-то важном. И вот являются это как бы символом того, что есть в жизни.
А. Ананьев
— А действительно с ними принято потом хоронить супругов?
Иерей Иаков
— Я не знаю. Возможно. Я, честно говоря, вот просто не помню такую традицию. Очень часто передают рушники из поколения в поколение.
А. Ананьев
— Секунду, а дети наши могут пользоваться теми же рушниками?
Иерей Иаков
— Да, вот такая традиция есть, вот это я точно знаю. Приходили на венчание с рушником там прабабушки, стелили его, такой уже.
А. Митрофанова
— Ну это как есть же кольцо обручальное, которое переходит от мамы к сыну, сын — своей невесте, а она потом своей внучке, ну и так далее.
Иерей Иаков
— Вот в рушнике самое потрясающее, когда ты понимаешь, что это рушник прабабушки еще, а он в идеальном состоянии, потому что он хранится, как что это очень важное. И это прекрасно, мне кажется, это свидетельство какой-то незыблемой ценности. Свидетельство чего-то постоянного, постоянно важного и ценного, по сути, вечности.
А. Митрофанова
— Бывает, знаете как, обрастает, вот вы говорите, что символ вечности. Ну мы же слабые люди, у нас обрастает все какими-то приметами.
Иерей Иаков
— Ну да.
А. Митрофанова
— Насчет того, кто первым наступит — вот этот вот момент.
Иерей Иаков
— Но это уже совершенно другая история.
А. Митрофанова
— Там если муж первый наступит, да, то он будет главным в семье. Если жена — то, значит, вот она. И я помню, даже в «Анне Карениной» у Толстого, когда венчание Китти и Левина (или Лёвина — там кто как называет, можно так и так), там прямо гости обсуждают, чуть ли не ставки делают, кто первый наступит. И Китти науськивают: давай там, ты первая наступи. Тогда, значит, ты будешь верховодить. Елки, ну как это все? Я не знаю.
Иерей Иаков
— Наша такая русская забава такая, чтобы что-то сработало. Понимаете, это...
А. Ананьев
— Почему меня-то никто не предупредил?!
Иерей Иаков
— Так это вот к истории про тот самый магизм: что что-то должно сработать само собой. Вот кто-то наступил и все — опа, запрограммировано: все именно так и будет. Это попытка как бы все свести на какие-то вот такие магические действия, в которых не имеет значения наша собственная воля.
А. Митрофанова
— Ну вот это же вечность разменять на какую-то ерунду. Не знаю, ну это... Ну ладно.
Иерей Иаков
— Там звучат слова апостола Павла во время венчания — скорее вот к ним нужно прислушаться, а не наблюдать, кто вступит на рушник.
А. Ананьев
— Кстати, о традициях. Историческая страничка, между прочим. Наткнулся на то, что в Калужской губернии в старые времена, вот в это воскресенье, которое будет завтра, первое воскресенье после Пасхи, оно было отведено для официальной встречи весны. Соломенное чучело, укрепленное на длинном шесту, становилось на горке (которая называлась Красной, полагаю), кругом его собирались женщины и мужчины, пели песни. После песен садились вокруг горки, цитирую: угощали друг друга яичницами, а вечером сжигали чучело с песнями и плясками. Прекрасно.
Иерей Иаков
— Ну такая вот воцерковленная народная какая-то история, очевидно.
А. Ананьев
— Да что же тут воцерковленного? Это язычество какое-то — чучело какое-то сжигали.
Иерей Иаков
— Ну я имею в виду, воцерковленная, слава Богу. То есть, когда мы с вами говорили про Красную горку, мы совершенно другую картинку представляли.
А. Ананьев
— Да, кстати, почему Красная горка?
Иерей Иаков
— Ну Красная — красивая, горка... Я пытаюсь сейчас размышлять вслух. Почему это такой именно момент...
А. Ананьев
— Ну название.
Иерей Иаков
— Название? Я, честно говоря, это либо связано с тем, что вы сейчас прочитали, то, что в Калужской губернии происходило с горой некоей...
А. Ананьев
— С чучелами и яичницами?
А. Митрофанова
— Ну яичницы — это же прекрасно. Представляешь, это же общая трапеза, вот люди друг друга угощают — это же здорово.
Иерей Иаков
— Красная Пасха у нас, да. Это некая горка, на которую восходят люди. Потому что Великим постом не венчаются, брак не заключается церковный в Великий пост, на Пасху тоже. И люди, у которых давно зреет это намерение, да, оно вот как в некую гору восходит к этому моменту, после пасхальной седмицы, когда это сделать можно, и нужно, и самое время. Ну это моя, знаете, такая, когда нечего ответить, начинается символическое толкование.
А. Митрофанова
— А давайте вспомним, какие еще названия есть у этого удивительного дня. Это же еще и Фомино воскресенье.
Иерей Иаков
— Фомино воскресенье. Антипасха.
А. Ананьев
— Вот кстати, непонятно мне.
А. Митрофанова
— Почему?
А. Ананьев
— Ну «анти» — это...
А. Митрофанова
— Напротив.
Иерей Иаков
— Вместо. Есть разные варианты.
А. Ананьев
— Ну или против. Там есть антикоммунисты там: антикоммунисты — они против коммунистов. Получается, сегодняшнее воскресенье — оно против Пасхи.
Иерей Иаков
— Нет, там все просто на самом деле. Вот это название — Антипасха, оно появилось для тех, кто не смог причаститься на Пасху: то есть вместо того дня, вот вам этот день — Фомина неделя. Тут понятно, что может быть много там символических толкований.
А. Митрофанова
— И именины журнала «Фома» и всех сотрудников, всех «фомичей», которых мы поздравляем. Ура!
А. Ананьев
— Да, с радостью поздравляем.
Иерей Иаков
— Присоединяюсь.
А. Ананьев
— Отец Иаков, я скажу вам правду: я и половины вопросов не успел задавать вам относительно венчания. Вопросов, правда, много.
А. Митрофанова
— Жена опять много болтала.
А. Ананьев
— Нет, отнюдь.
Иерей Иаков
— Я виноват.
А. Ананьев
— Нет, никто не виноват, просто удовольствие нам доставляет беседа с вами. Мы продолжим наш разговор, видимо, уже в следующий раз. Спасибо вам за то, что составили нам компанию. Еще раз с праздником, с Пасхой вас.
Иерей Иаков
— Спасибо вам большое.
А. Ананьев
— И спасибо вам, друзья, что провели с нами... Кстати, хорошая традиция: поговорить с отцом Андреем в воскресенье, вот в первое воскресенье после Пасхи, и угощать друг друга яичницами — ну это же прекрасно.
Иерей Иаков
— Что тут плохого, что тут языческого.
А. Ананьев
— Да, хорошая традиция. Мы вот завтра с Алечкой обязательно будем угощать друг друга яичницами и сожжем чучело какое-нибудь ужасное.
А. Митрофанова
— Нет!
Иерей Иаков
— Внутреннее. Сожжем внутреннее чучело.
А. Митрофанова
— Вот, внутреннее чучело — это да.
Иерей Иаков
— И стяжем внутреннего человека.
А. Митрофанова
— Да.
А. Ананьев
— С вами была Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И наш сегодняшний гость, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. До следующей субботы. Пока.
Иерей Иаков
— Христос воскресе!
А. Ананьев и А. Митрофанова
— Воистину воскресе!
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер